В час ворон

Суд – все равно что венчание в церкви; за кого ты – ясно по тому, на чьей стороне сидишь. Несколько человек на нашей, и все остальные – на другой. Вот только всех остальных тупо слишком много, чтобы уместиться на одной стороне, так что они против воли выплеснулись на нашу, хоть и на пару рядов за нами, чтобы никто не перепутал. И все здесь теснятся, будто огромные сиськи Ванды Трэвис в ее крошечном лифчике. Места нет, чтобы даже вздохнуть.

Прямо за Стоуном – его идеальная семейка. Женушка Ребекка Ратледж со своими идеальными завитыми волосами и в пудрово-розовом костюме от «Шанель» сидит со вздернутым вверх носом, будто уловила какой-то неприятный запах. По случайному стечению обстоятельств она племянница судьи – надо же, как удобно. Их дети – двойняшки Лорелей и Эллис Ратледж всего на год младше меня. Лорелей держится с той же чванливой надменностью, что и ее родители. Побочный эффект диплома Принстона, наверное. А вот Эллис не такой заносчивый, как остальные. Думаю, это потому, что он художник. Мать с отцом оплачивают счета, а он играется с красками. Клево, наверное.

– Всем встать!

Пристав призывает всех к вниманию. Он объявляет председательство уважаемого судьи Джеба Уокера Ньюсома. Когда тот заходит, становится тихо, как после призыва проповедника к покаянию в воскресенье.

Судья занимает скамью. Все садятся. Я выглядываю своих. Их совсем немного. На втором ряду слева виднеются огромные плечи Могильного Праха – он словно глыба в комнате с камнями. Рядом сидит бабуля с седым пучком на макушке. Два места, которые только что освободили Уайт и тетя, уже занимают. Прямо позади них я вижу Дэвиса Янси. Высокий темнокожий парень выглядит сломленным, как бредущий обратно в церковь грешник. Миссис Янси утешающе похлопывает его по спине. Он не семья. Но он почти ей стал.

Миссис Янси будто слышит мои мысли. Она оборачивается. Печальные карие глаза тут же находят меня. Ее слабая улыбка – лучик солнца в затянутой облаками комнате, полной пристальных взглядов. Мой взгляд опускается в пол. Тяжело подолгу выносить ее доброту. А я ведь и их подвела. Подвела мистера Харви Янси, который должен был сидеть подле них, но умер много лет назад. Я не смогла его спасти.

Я нахожу место у стены слева и занимаю его, осторожно держа в руке стаканчик с яйцом с красным желтком.

Я уже решила не приходить. Это казалось бессмысленным, учитывая, что Стоун Ратледж и его семья всеми любимы.

Неприкосновенны.

Но Адэйр не оставляла меня в покое. Тыркала, мол, это важно. Какую херню мне ни пришлось бы пережить сегодня, показаться в суде было важнее. Может, она права.

Каждая собака пришла. Жар их взглядов сжигает всю уверенность, которую я принесла с собой. Разум уверяет, что я выросла, что мне должно быть плевать на их мнение обо мне. Но сердце напоминает, что я здесь выросла и почему-то в этом несчастном мире их мнение обо мне все-таки имеет значение. Их неприязнь ко мне настолько заметна, что я съеживаюсь у моего скорбного кусочка стены, и я ненавижу себя за то, что меня это волнует.

Я знаю, что они думают. За один тот факт, что наша семья вынудила шерифа арестовать Стоуна Ратледжа, мэра города – нам должно быть стыдно. Ведь мэр – хороший человек, который направил струйку джорджианского туризма в нашу сторону и спас последний продуктовый от закрытия – да он все равно что Господь Бог или вроде того.

Произошедшее было «случайностью».

Вот только мне так никто и не объяснил, как можно «случайно» переехать кого-то дважды.

– Готов к воскресному турниру по ловле окуня? – спрашивает судья Стоуна. – А то я слышал, ты потерял свою счастливую рыбачью кепку. – Приглушенный рокот веселого шума разогревает комнату.

– Если твой воскресный улов будет таким же, как на прошлой неделе, Джеб, счастливая кепка мне не понадобится. – Комната фыркает вместе со Стоуном.

– Следи-ка за языком. – Судья шутливо указывает на Стоуна пальцем.

Их перепалка – все равно что удар ножом между ребер.

Судья говорит что-то стенографисту, который передает ему в ответ нужные бумаги. Сдвинув очки для чтения на кончик носа, тот неторопливо знакомится с делом, как будто уже не знает всех фактов. Мы все тихо ждем, когда он закончит. Напряженная тишина вот-вот доведет меня до предела.

– Смити, – подзывает судья прокурора.

Джон Делани Смит – Смити для друзей – широко известный пьяница. Прокурор из него никакой, если хотите знать мое мнение. И в городе, где наши мальчики просто не могут сделать ничего дурного, Смити загадочным образом оказывается назначен на все «важные» дела. Я практически уверена, что в этом же самом помятом черном костюме он вчера был в «Наливайке», придорожном кабаке в шаге от города – единственном месте в округе Черного Папоротника, где законно продавать пиво. Только не по воскресеньям.

Черт, да это даже не суд. Это просто предварительное слушанье о том, не могло ли так случиться, что Стоун совершил преступление, и стоит ли предъявлять ему обвинение.

– Да, сэр. – Смити встает, утопая в слишком большом костюме.

Так скукоживаются от запойного пьянства. Дрожащая рука теребит криво завязанный галстук. Он приглаживает немытые черные волосы. Он покачивается, так слабо, что и не заметишь, если близко не знаком с пьяницами. Его тело будто навечно вынесено в море и колыхается на волнах.

– Тут написано, – начинает судья, – что семья настаивает, будто заявленная двадцатитрехлетняя потерпевшая не была под влиянием алкоголя в день происшествия? Хотя и проживала с известной алкоголичкой?

Мои зубы сжимаются. Не какая-то там семья. Моя семья.

Судья Ньюсом перебирает бумаги, словно искренне что-то ищет.

– Хоть ты тресни, не могу найти результаты токсикологического анализа, чтобы подтвердить это. – Он вопросительно поднимает бровь. В его голосе наигранность. Он знает ответ, но хочет, чтобы все услышали.

Сердце падает.

– К сожалению, ваша честь, результаты были неоднозначными. Однако в больнице не смогли провести повторный токсикологический анализ, поскольку семья настояла на захоронении тела. Они по-прежнему практикуют определенные… древние методы погребения.

И он должен нас представлять? По залу рассыпается приглушенный шепоток. Он выставляет нас бóльшими деревенщинами, чем необходимо.

– Значит, у нас нет свидетельств, подтверждающих заявление семьи?

– Совершенно верно, ваша честь.

– Ваша честь. – Адвокат Стоуна встает. Представляется адвокатом Джоном Кляйном из юридической фирмы «Кляйн, Кляйн и Винчестер» из Атланты. Высокомерный мужчина в костюме даже лучшем, чем у клиента. Он поднимает пачку бумаг. – Здесь описание произошедших в обсуждаемую ночь событий со слов ответчика. – Пристав подходит за документами и передает их судье. – Как вы видите, к тому моменту, как мой клиент ехал домой, уже опустились сумерки.

Сумерки. Час ворон.

– Мистер Ратледж припоминает странные движения на дороге перед ним. Он понял, что это человек на желтом велосипеде, когда было уже слишком поздно. Темная одежда. Никаких необходимых отражателей. Мой клиент припоминает, что почувствовал резкий запах виски на одежде жертвы, когда безуспешно пытался привести ее в сознание.

Лжец. Лжец! ЛЖЕЦ! Зубы сжимаются до скрипа.

– Также имеются дополнительные показания очевидцев… – Он через пристава передает судье еще одну стопку бумаг. – Они подтверждают, что жертву в тот самый вечер видели в «Наливайке». Это питейное заведение находится в двух милях вниз по дороге от места несчастного случая. Широко известно, что семья бывает там часто.

– Да. – Судья прожигает сердитым взглядом подтверждающий это документ. – Заведение, которым наше баптистское сообщество не сильно гордится, мистер Кляйн. Благодарю вас за это подробное и внимательное описание событий. Смити, у тебя есть еще какие-нибудь свидетельства?

Запинаясь, Смити говорит, что все заявления Стоуна и показания очевидцев были подтверждены и, насколько он знает, больше добавить нечего.

– Мне очевидно, – начинает судья, и моя кровь закипает, – что, поскольку нет каких-либо свидетельств халатности либо злого умысла, мы можем установить следующее: обвиняемый не несет ответственности, в то время как жертва в определенной степени ответственна за исход события. Поскольку прокурор и штат Джорджия не предъявляют обвинения, я тем самым принимаю ходатайство ответчика об оставлении иска без рассмотрения. Заседание объявляется закрытым. – Судья Ньюсом с силой ударяет по столу молоточком. Дерево трещит, как от последнего гвоздя, забиваемого в крышку гроба.

В зале поднимается гомон облегчения и радости, будто на пиру.

Неважно, насколько ты уверена в результате; все равно, услышав его, оказываешься не готова.

Будто учитель в школе отмахивается от объяснений, почему ты опоздала в школу.

Будто действия Стоуна были неважными. Незначительными. Ничтожными.

Будто это совсем пустячное дело, что он убил Адэйр. Бабуля встает, как если бы закончила свои дела в церкви, проповедь завершена и говорить или делать больше нечего. На ее лице ни тени злости или тревоги.

– Без рассмотрения? – ору я. Это безумный, ошеломляющий звук, от которого все в зале мгновенно замолкают.

Все пялятся на меня, будто я лишилась своего чертового разума. Может, так и есть. Шериф Джонс смотрит на меня как на дикое животное, которое сорвалось с цепи. Кровь кипит. Ноги несут меня вперед – есть у них привычка так делать прямо перед тем, как я совершу какую-нибудь глупость.

Надо было взять с собой нож.

Или пистолет дяди Дуга, если бы знала, где его спрятала тетя Вайолет.

Я вытаскиваю проклятое яйцо из стаканчика и крепко сжимаю его. Другая рука ищет в сумке мешочек.

– С тобой, как поступил ты! – Неистовый гнев и слюна брызжут у меня изо рта. Несущей проклятия наперстянкой я яростно тычу в Стоуна. Он, спотыкаясь, отступает назад, когда я перелезаю через лавку.

Он слишком медлит и не успевает.

Правой рукой я разбиваю яйцо и размазываю его по лицу Стоуна. Левой – взмахиваю мешочком силы, и крошечные щетинки шиповника застилают ему глаза, словно туман.

Я с хрустом ударяюсь щекой о деревянный пол зала. Я чувствую запах одеколона после бритья и сигаретное дыхание шерифа, когда он наваливается на меня сверху.

– Проклятье! Девчонка, я же говорил не делать глупостей.

Он коленом прижимает меня к полу, заводя мне руки за спину. Металлические браслеты со звяком оборачивают запястья.

– Ублюдок! – Я дергаюсь и вырываюсь из удерживающих меня рук. – Ты заплатишь за то, что сделал! Заплатишь, твою мать!

Будто лучик солнечного света, я ловлю короткий взгляд Стоуна, прежде чем шериф вздергивает меня на ноги и выталкивает из зала.

Кроваво-красные ошметки яйца стекают по его щеке и пачкают дорогую белую рубашку. Воздух тухнет от его гнили. Стоун отчаянно трет глаза, крича от боли.

Да придет смерть в твой дом.

Глава 2

Сей благое семя

– Что ж, ты у нас по тупости сравнялась с табуреткой, раз отмочила такую хрень в суде, – сообщает мне тетя Вайолет с другой стороны тюремной решетки.

Естественно, шериф оставил меня гнить в камере на ночь, прежде чем сообщить, что Стоун решил все-таки не предъявлять обвинений. Нападение женщины вполовину тебя ростом с яйцом в руке… ну, будешь выглядеть той еще размазней, если станешь жаловаться. Но каждая секунда в этой смердящей бетонной коробке стоила того, чтобы увидеть страдающее выражение на лице Стоуна Ратледжа.

Тетя Вайолет выглядит отвратительно – лицо покраснело и распухло от слез. Или алкоголя. Или того и другого. Жвачка со вкусом корицы не может перекрыть запах сигарет и водки, въевшихся в ее дыхание.

– Стоун заслуживает худшего, – говорю я ей и сажусь, чтобы потянуться. От спанья на палете из прессованного хлопка, который тут зовут матрасом, моя спина отваливается. Челюсть немного ноет от знакомства лица с полом.

Мы обе кидаем взгляд на приемную, когда слышим приказ шерифа выпустить меня. Заместитель Ранкин с нависающим над ремнем с кобурой пузом кряхтит, вставая со стула. Ключи позвякивают у него на бедре, когда он, переваливаясь, идет по тускло освещенному залу.

– Бабуля злится? – спрашиваю я тетю Вайолет.

– А когда мама не злится? – говорит она мне, прежде чем повернуться к заместителю: – Эй, Дьюэйн. Как твои маманя и ребятки?

Заместитель Ранкин смотрит на нее сверху вниз и не отвечает.

– Ты свободна, – сухо говорит он, явно недовольный необходимостью хоть как-то работать.

– А ты, смотрю, все еще объедаешь маманю, – говорит тетя Вайолет, явно недовольная тем, что ее игнорируют.

Он хмурится:

– А ты, смотрю, все еще прикладываешься к бутылке.

Тетя Вайолет фыркает в ответ, затем скребет щеку средним пальцем.

– Ублюдок, – бормочет она, когда мы выходим. – Не переживай за маму, Уэзерли. Завтра она найдет новый повод погундеть.

Яркое утреннее солнце бьет в лицо, едва мы выходим в комнату ожидания. Моя челюсть сжимается, когда я вижу Стоуна Ратледжа, опершегося на стойку диспетчерской и подписывающего какие-то бумаги. Его жена Ребекка нерешительно топчется чуть в стороне. Она морщит лицо от отвращения, пока обегает глазами комнату. Она цепляется за портфель от «Дуни и Бурк», будто ждет, что ее ограбят.

– Нет, я уверен. Никаких обвинений, – говорит Стоун женщине за столом. – Эта семья достаточно пережила. – Он передает ей бумаги. Боковым зрением он замечает меня и оборачивается.

На щеке царапина. Отлично. Вокруг глаз красная раздраженная кожа от щетинок шиповника, которые я вытряхнула ему на лицо. Еще лучше.

Я прожигаю его своим лучшим взглядом: «Пошел ты».

Глубокая печаль покрывает его лицо, когда он встречается со мной глазами. Искренность этой печали будто пинает меня в грудь и на мгновение сбивает с толку. Пока я не понимаю, что он просто отыгрывает чуткого мэра для избирателей, столпившихся в комнате. Какой козел.

Мы почти переступили порог, когда Ребекка выдает недовольное бурчание, озвучивая то, что все остальные в этой комнате думают о нас… белом отребье.

– Не связывайся, – предупреждает тетя Вайолет, а затем цепляет за локоть и выводит за дверь, следя за тем, чтобы я не натворила новых глупостей.

И двух секунд на воздухе не проходит, чтобы тетя Вайолет не начала шарить в сумке в поисках «Мальборо». Дрожащей рукой она зажигает сигарету.

Мы проходим мимо блестящего белого «Кадиллака Эльдорадо» Ребекки – еще и с откидным верхом. Совершенно неуместный бриллиант короны на фоне помоечных артефактов, припаркованных вокруг него. Тетя Вайолет недовольно кряхтит, увидев его.

– Знаешь, что я слышала? – спрашивает она.

– Что?

– Что Джимми Смуту пришлось тащить драгоценный «Корвет» мэра в мастерскую, потому что кто-то подложил ему банку с гвоздями под шину. – Ее голос полон наигранного удивления. – Кто бы мог такое сделать? – Она хитро смотрит на меня, затем выпускает протяжный клуб дыма из уголка улыбающегося рта.

– Понятия не имею. – Я с трудом сдерживаю ухмылку, садясь в ее машину.

– Уайт устроился на завод «Ласко» в Мерсере, – сообщает она, когда мы выезжаем с парковки и направляемся к дому. – Хорошая работа. Глазом не моргнешь, как он станет старшим слесарем-ремонтником. – Она стряхивает сигаретный пепел в приоткрытое окно.

– Серьезно? – недоверчиво переспрашиваю я. – Он не планирует остаться и помочь нам придумать, как заставить Стоуна заплатить? Просто собирается жить дальше? Мы все так поступим?

Ее лицо краснеет от стыда. Она избегает моего взгляда.

– Ну, как-то нам справляться надо. Так работает жизнь, малышка.

Она достает полистироловый стаканчик из держателя и встряхивает его. Внутри болтается лед, перемешивая разбавленное содержимое. Затем делает большой глоток, будто пьет лекарство. В каком-то смысле так и есть.

В машине жарче, чем в аду. Я опускаю свое окно, впуская ветер и выгоняя сигаретный дым.

– Ты говорила с Дэвисом? – спрашиваю я. Если кто-то и станет нам помогать со Стоуном, это Дэвис. Он отчаянно любил Адэйр. Он не опустит руки и не примет этот вердикт как окончательный. – Как он считает, что нам делать?

Тетя Вайолет раздраженно вздыхает.

– Что еще нам делать, Уэзерли? Губернатору позвонить, пожаловаться на нашего дерьмового мэра? Ты же сама в суде видела, какие они там все дружки. Клуб хороших мальчиков, – язвительным тоном говорит она. – Богачи вроде Стоуна никогда не платят за содеянное. Так устроен мир. Нам всем остается это просто принять. – Она зло дергает рычаг поворотника, и мы сворачиваем на грунтовку.

– Я никогда это не приму, – говорю я. Остаток пути мы проезжаем в тишине.

Едва она тормозит у дома, я тянусь к ручке двери…

– Эй. – Она кладет ладонь на мое предплечье, и я замираю. – На этой неделе кое-что пришло по почте, – говорит она с напевом в голосе, как будто эта вещь все исправит.

Она достает из-за козырька открытку и отдает мне.

«Миртл-Бич, Южная Калифорния».

На лицевой стороне фотография береговой линии: синее море, мягкий песок, волны. На обороте – торопливый мамин почерк.

Время от времени я получаю от нее открытки. Даллас, Техас, Мемфис, Теннесси, Сан-Диего, Калифорния. Всегда с «Жаль, что тебя нет рядом!». Будто это я решила не ехать с ней и упускаю свой шанс. Так она расплачивается за свою вину. Если время от времени вспоминать про меня, это избавит ее от чувства пренебрежения и заброшенности. Ну или мне так кажется. Я уже переросла тот возраст, когда мне было не плевать.

– Твоя мама очень жалеет, что не смогла приехать на похороны Адэйр, – говорит тетя Вайолет, будто ее это устраивает. Но я вижу морщины в уголках ее глаз. – У Дарби не хватает денег, чтобы сейчас добраться до дома. Но она пишет, что нашла перспективную работу в сувенирном магазине. – Кредит доверия тети Вайолет к своей старшей сестре безграничен. Никогда не понимала, почему.

Если верить Вайолет, мама была отличницей, которая любила церковь. Хорошая девочка, которая никогда не ругалась. С какой стороны ни посмотри – святая. А затем она залетела мной, и все изменилось. Сестра, которую она помнит, и женщина, которую знаю я, – два совершенно разных человека.

Годами я терзалась тем, что моя мама не осталась меня растить. Сдала младенца родителям, будто я была куклой, с которой ей надоело играть. Черт, никто из моих родителей ни капли обо мне не переживал.

Когда мне было семь, я спросила тетю Вайолет об отце.

– Он кусок говна, которому не хватило мужества взять на себя ответственность за дочь. А твоя мама не была шлюхой. – Меня это должно было утешить, а я только сморщилась. – Она не была замужем, но шлюхой ее это не делает, – продолжила тетя Вайолет. – Но она еще не готова была стать мамой, молодая кровь играла в венах – такое бывает от разбитого сердца. Это не значит, что она тебя не любит. Просто любит достаточно, чтобы сделать для тебя то, что нужно. А теперь иди-ка на улицу лепить куличики с Адэйр. – Она выгнала меня за дверь, не выпуская из губ полускуренную сигарету. Больше я про отца никогда не спрашивала.

Мне хотелось верить тете Вайолет, правда хотелось. Но семилетней мне было тяжело понять, как можно оставить кого-то, кого любишь.

– Она пишет, что приедет на Рождество – если сможет накопить деньжат, – добавляет она, будто это утешительный приз.

«Передай привет Уэзерли», – вот что она написала мне на открытке. Приписка в конце жалкой пародии на семейные отношения.

– Зачем ей париться?

Я бросаю открытку на сиденье и выбираюсь из машины. Двадцать два из двадцати четырех празднований Рождества я провела без нее. Сейчас она мне не нужна.

В воздухе висит запах свежескошенной травы. Могильный Прах выкорчевывает кусты, пока солнце не принялось жечь все живое. На веревке, протянутой от коптильни к вкопанному в середине двора столбу, сушится белье. Деревянная прищепка сжимает сетчатый мешочек с тканью, который будто цепляется за веревку из последних сил. Ненавижу, как моя одежда пахнет после сушки на веревке – тяжелым запахом улицы. Еще и становится каменной, будто запеклась на солнце.

Бабуля в огороде собирает помидоры. Длинные рукава ее выцветшей за годы блузки в коричневый цветочек не дают тонким щетинкам на стеблях томатных кустов царапать руки. На улице больше двадцати шести градусов, а она в колготках. Мне жарко даже смотреть на нее.

Агнес Уайлдер напоминает мне сморщенное яблоко, которое упало на землю и сгнило; оставшееся от него едва ли напоминает прежний сладкий фрукт. Она обожает Иисуса, но не сказать чтобы она многому у него научилась.

Я представляю, что она пронзительно кричала с самого рождения и до сих пор не перестала сердито хмуриться. Если она когда-то и улыбалась, я такого не видела. Не знаю, что с ней случилось, но это наградило ее отвратительным характером и сделало совместное проживание с ней практически невозможным. Я всем сердцем любила дедулю, но не могу представить, что он нашел в бабуле. Думаю, что влюбился, иначе совершенно не понятно, зачем они поженились.

– Будет жарища, – говорит ей тетя Вайолет, идущая за мной через двор.

Бабуля устраивает корзину на бедре и кидает осуждающий взгляд на тетю Вайолет.

Бойкая уверенность тети улетучивается как по щелчку пальцев.

Тетя Вайолет никогда не соответствовала стандартам, которые установила Агнес Уайлдер для своих дочерей. Моя мама какое-то время вписывалась в них – пока не сотворила немыслимое и не забеременела вне брака. Бабуля как будто винила в этом дочь, которая осталась, вместо той, что сбежала. Но у тети Вайолет действительно дикий и свободный дух. Жизнь под религиозным каблуком ей просто не подходила. Чем туже натягивались поводья, тем сильнее тетя Вайолет вырывалась. Пока не забила окончательно и не стала жить, как хочет – начала менять мужчин чаще, чем носовые платки, пить как лошадь и вступать в конфликт с законом при любой возможности.

– Тыква выглядит неплохо, – говорит тетя Вайолет, стараясь казаться равнодушной к холодности матери.

Бабуля отвечает бурчанием, затем поворачивается ко мне:

– Ты вчера поступила глупо.

– Ну, этот урод заслужил, – быстро встает на мою защиту тетя Вайолет.

Бабулина рука взлетает – быстрее, чем мне казалось возможным, – и с громогласным шлепком ударяет тетю Вайолет по лицу.

– Бабуля!

– Не смей у меня ругаться. – Бабуля оказывается в дюйме от лица тети Вайолет.

Слезы набегают на глаза тети, когда она прижимает ладонь к горящей щеке. Призрак этого ощущения нависает надо мной – я переживала такое пару раз.

– Я просто имела в виду, что, сотворив такое, он не стал хорошим человеком. – Ее взгляд опускается к земле.

В воздухе повис стыд.

– Это неправильно, – осторожно говорю я.

Бабуля переводит мутные белые глаза на меня, и я собираю уверенность в кулак и приказываю ей не отступать. Она все равно испуганно жмется. Годы страха и привычки тяжело перебороть.

– Иди в дом, – рявкает она мне. – У нас много работы. – Она прожигает тетю Вайолет взглядом, приказывающим убираться. Тетя отлично его знает.

Пока я взбираюсь вслед за бабулей по крыльцу, она рассказывает о какой-то новой мази, которую хочет сегодня испробовать. Я оборачиваюсь и замечаю, как тетя Вайолет достает из-под сиденья машины бутылку водки и выливает остатки в свой пластиковый стаканчик.

На мгновение я замираю от видения слишком вероятного будущего. Стану подливать в газировку водку, только чтобы пережить бабулю. Мне нужно было съехать сто лет назад. Но этот дом и его четыре стены – все, что я когда-либо знала. Возможности в наших местах возникают нечасто.

Кобальтово-синяя бутылочка из-под духов, в которой обычно хранится мое масло пожирателя грехов, стоит пустая возле бабулиного ящичка с тайными рецептами.

Рецепты в этом ящичке собирались поколениями. У каждой старой ведьмы имеется такой своего рода гримуар. Он полон традиций старого мира, передаваемых шотландскими предками и смешанных с ритуалами коренных народов, когда наши предки иммигрировали сюда. Старые ведьмы практикуют по-разному: у одних – природный дар к акушерству и травам, у других – в таких областях, как магия. У бабули в крови нет ведьмовства, поэтому она использует меня и мое масло пожирателя грехов, чтобы воплощать свои чары и проклятья.

Сыпь для изменщиков. Неудача для воров. Бессонница для лжецов.

На ящичке выцветшая угольно-черная надпись «Рецепты», выведенная аккуратным почерком. Нарисованный спереди красный петух едва различим. Это простой ящичек из мягкого дерева с соединением в форме ласточкиного хвоста по бокам. Бабуля запирает его ключом, который носит на латунной цепочке на шее. Этот ключ вырезан из темного дерева венге, а его зубчиками служат настоящие зубы. Животных или людей, не знаю. И тех, и других, наверное.

Содержимое ящика я никогда не видела дольше пары секунд. Она хранит эти рецепты и их секреты только для своих глаз. За годы она показала мне, как смешивать травы, чтобы делать лекарства от обычных болезней. Научила принимать роды. Поделилась парочкой мелких заклинаний со слабым эффектом. Но нечто большее, настоящая магия старой ведьмы, – это секрет, с которым она не готова расстаться. По крайней мере пока.