Поза йогурта

«А теперь еще этот маньяк на их голову» – подумал Алексей, по-смотрев на часы. Он не поверил своим глазам. Была уже половина двенадцатого ночи. Но домой не хотелось.

– А была, не была! Сделать, что ли, хорошее дело? – Подвезу офи-циантку домой!

*     *     *

Он шел пешком по барханам и раскаленной сковороде асфальта не потому, что любил ходить пешком, не потому, что любил прогулки на воздухе. Ситуация была банальная. Как и у миллионов россиян, у не-го не было машины.

В то утро, открыв глаза и взглянув в просвет штор, он решил, что все будет хорошо. Необходимо только что-то поменять в своей жизни. Но что? Это что-то он как раз и не знал, но постоянно задавал себе этот вопрос. Все было тихо и чересчур уныло. Он не давал волю эмоциям никогда, и всегда держался до последнего перед хамски настроенными гражданами. Нет, он иногда срывался на рев. Искры катились из глаз в этот момент. Обидчики сразу превращались в маленьких беспомощ-ных котят и, прижимаясь друг к другу, сильно жалели, что разбудили лихо. Но он, как клокочущий вулкан, обдав обидчиков паром и газом, замолкал и ему даже становилось слегка не по себе, когда перебарщи-вал. Он спешно пытался покинуть это место, чтобы через некоторое время снова ввязаться в склоки, в магазине, трамвае, автобусе. Считая себя верхом спокойствия, он на самом деле был скрытым шизофрени-ком и психопатом, преследуемым многочисленными фобиями.

Войдя в троллейбус, он постарался сесть в самый перед, чтобы ни-кого не трогать и не видеть, кроме дороги и водителя.

Голова его побаливала после вчерашнего. Возможно, из-за под-нявшегося давления ему все время мерещилось, что из носа вот-вот хлынет кровь, а платок он забыл в другой куртке. Да и что особенно-го, если вчера вечером шел мелкий дождь, и небо было затянуто плот-ным слоем пуленепробиваемых облаков, а сегодня от них не осталось и следа. Сине-голубое небо, яркое солнце, но ветер прохладный, бли-же к северному. «Да, черт его знает, может ближе, может – дальше. Погоду не предугадаешь», – злился он.

Его жизнь сложилась не так хорошо, как ему того хотелось. Он был болезненным ребенком не подающим особых надежд, но гены сделали свое дело. Он вырос в крепкого мужика.

Он сидел в троллейбусе и мечтал. Вот уже и свои дети у меня поя-вились, а найти себя в жизни не пытался до последнего времени. Тупо ходил на тупую работу. Там читал что-то от скуки. Жену терпел – ее гнилой нрав. А что – она воспитана в духе фатальной необходимости вытягивать деньги и портить нервы, так так у всех.

 Одно время ему казалось, что он уже женат и что между ним и его воображаемой женой затлел огонек настоящей чистой любви, но постоянные трудности в быту и нехватка денежных средств охлажда-ли этот пыл, не давая ему разгораться. Нет, она не была похожа на его маму. А если б она хотя бы внешне напоминала ее, ему было бы легче общаться с ней. Иногда ему казалось, что он готов уйти, оставить ее, начать новую жизнь, полную приключений и секса, но здравый смысл в итоге побеждал. Воображаемый мир – его спаситель, в нем, словно в интернете, он блуждал в минуты покоя. А бывало, что задерживался там, на дни и даже недели. Жизнь уходила быстро и незаметно, и он ничего не мог с этим поделать, кроме как осознавать и созерцать не-избежный процесс увядания и рождения новой жизни.

«Ну что я есть? Червяк навозный. Тварь бесхребетная». И это не оскорбляло его совсем. Наоборот, это была его платформа, его убеж-дение. Но иногда он сердился на очередную воображаемую жену, особенно по весне, когда все жизненные соки начинали бурлить в нем, а жена не хотела выполнять свои супружеские обязанности.

«Взять пистолет и вышибить этим женам мозги за правое дело, а то гуляют налево, пока мужья на работе. А что – и вышибу!» – он все-гда примерял, как костюм, к себе эти ситуации. И казалось ему, что он смог бы осилить этот груз, но с чего начать? Вот в фильмах все так просто – взял оружие и вперед. А в жизни – одни разочарования, а смелости не хватает. Одни понты остаются и девиз: ничего не знаю – моя хата с краю. «Слабак!» – ругал он себя.

Он поднял глаза и увидел входившую в дверь троллейбуса девуш-ку. «А ничего, – подумал он. – Вот она похожа на маму. Ну и что же».

Он обвел ее взглядом. Интересно, а что там за лицо у такой фигу-ры? И лицо повернулось, расплывшись в улыбке, но не для него, а при встрече с подружкой. «Наверное, едут в институт, или уже отучи-лись». Он тоже хотел учиться. В мединституте. Но для того, чтобы поступить без денег, у него не хватало знаний. А с деньгами было ту-го. «Из меня бы получился зубной техник или патологоанатом. Я по-койников не боюсь» – думал он. Но что-то судьба не подавала знаков внимания, и очередная идея стать врачом-профессионалом улетела в небытие и исчезла как дым в вечернем небе.

Он прислушивался к разговорам, но ничего интересного не услы-шал. Только ровный гул электротранспорта то усиливался, то утихал по мере возрастания или убывания скорости. Троллейбус был набит людьми. Изредка слышался голос кондуктора, но заплатить за проезд никто не спешил. Поэтому кондуктор с трудом протискивалась впе-ред и назад, обилечивая несознательных граждан. Он порывался ус-тупить место пожилым людям, но они отказывались. Но все же он ус-тупил место одной старушке. Та без обиняков и благодарности просто села и через секунду даже не смотрела в его сторону. Это его задело. «Старая шлюха» – злился он.

Очередной мыслительный процесс отвлек его в другом направле-нии. Он даже не заметил, что оказался сзади той, что была в мини-юбке. От нее исходил приятный аромат. Прислушавшись, он выяснил, что ее зовут Ася и она едет в стоматологию лечить зубы. Ему вдруг захотелось быть ее лечащим врачом и прикоснуться к ее милому ро-тику. «Нет, а что если она подставная? Так бывает у бандитов и жу-ликов. Хорошая знойная телка пускает пыль в глаза, а потом или кло-фелин, или в режиме реального времени «гоп-стоп», мы подошли из-за угла. Нет, я этого добра не видел. Видеть-то видел, а выколоть себе глаза, что ли, если смотрят они не туда, куда надо, – заводился он, – да и что с ними разговаривать. Заморочиться все хотят, нет мочи. А чтоб вот так, по-старомодному походить, поговорить, ухаживая и проявляя знаки внимания, а уже потом, после свадьбы. Нет, сейчас уже десятиклассница тебя всему научит. Сейчас первым делом в по-стель, а дальше посмотрим. Нынче молодежь отмороженная, по мик-рорайону бродят, чтобы с кем подраться или зацепить кого. Такой урод, попадется – что с ним делать-то? – его передернуло. – Живешь, живешь. Чем больше раскладываешь, тем запутанней жизнь. Дерьмо, одним словом. Были, конечно, просветления, когда все было ясно как божий день. Крупным планом проецировалась раскладка дел, поступ-ков, отношений, слов и интриг, произошедших в последнее время, и явно прослеживались негативная тенденция и позитивная. Куда идти и зачем, если везде одни шлюхи!? И всегда был один и тот же вывод. Надо разобраться с этими ****ями, детей даже завести не с кем. Не-обходимо куда-то идти, что-то делать. Я один за всех мужиков отду-ваюсь. Но по-другому не получается. По-другому – стена и тупик», – решил он.

Вот именно перед такой стеной и стоял он сейчас, и смотрел на кирпичи. У него не было желания мыслить, что-то делать. Воля от-сутствовала. Мысленно он пытался нащупать ее концы, как концы спасительной веревки, но все было тщетно. Он стоял и стоял, как па-рализованный. И вот под ногами уже замокрилось и вместо брусчатки образовалось болото. Он погряз в этой трясине. Ее зловонные выде-ления опошляли всю красоту мраморных дворцов. Его агрессивное, хищническое начало – вот это и есть противоречивость натуры. От смирения и непротивления – к яростному натиску в самых неожидан-ных ситуациях. Он любил себя таким.

«Нет, только не на близких (которых у него на самом деле не бы-ло) смотреть этим ничего не видящим стеклянным взглядом. Равно-душие и опустошение засасывают, как пылесос пыль. Насилие, это элитный кайф. Но я не элита. У меня нет тяги к декадансу, хотя за-стойные явления типа меланхолии, как уже выше замечено, засасы-вают в трясину бездействия. Кровососущие твари всасывают кровь, наслаждаясь каждой секундой наступающей сытости. Это естествен-ный процесс, как и инстинкт продолжения рода».

Он на секунду представил, как эта, в мини-юбке, будет выглядеть без платья, но что-то заставило его возвратиться обратно в свое осво-бодившееся от старухи, вышедшей на остановке, кресло. Глубокое чувство неуверенности в своих силах сдерживало его. У нее наверня-ка был острый язык, а он знал этих кокеток наизусть. Что если вы-смеют или еще что-то. Такие дают только под страхом или за бабки, и если показаться перед ней в костюме Адама, то только перед мол-чащей и дрожащей. Ему стало хорошо от этой мысли.

 «Но я прожил в браке почти 10 лет, – фантазировал он, словно маленький мальчик, играющий с подружкой в дочки-матери, – и что? А то, что я был счастлив, но это было внутреннее чувство, а мир – все, что там двигалось, клубилось, – это было мерзко, и я брезгливо смотрел на этот недоделанный мир, ужасаясь всевластию женщин. А находясь на вокзале или в автобусе и ощущая запах человеческого пота и перегара женских выделений, я проклинал себя, что родился в этом грязном, несовершенном мире».

В его душе просыпался нацизм. Ему хотелось крикнуть «Хайль Гитлер» и заключить всех в лагерь. Казалось, у народа нет гордости. Когда они все вместе – это ужасно. Это как стадо баранов, стадо сви-ней, которых хотелось резать. Его тошнило в автобусе, троллейбусе, магазине, метро – везде, где их было много. «Я ненавижу эти рыла, меня не касаются эти рабские законы, которые стоят как копья, как прутья загона!» – и он чувствовал острую необходимость проскольз-нуть между ними, уйти оттуда, из общего загона. И вообще кто-то всю ночь лил серную кислоту на ступни его ног, отчего приходилось вскакивать и отгонять мучителей. Это ведьмы нечистивые, или еще какая-то нечисть! «Хочу, желаю того, что мне не принадлежит, чужо-го тела хочу, но только чтобы без амбиций, а в сексе безудержна. Но где же найти нужные глаза к этому телу?»– А он устал без постоянст-ва. Но так как он не мог понять самок, то и они не могли понять его. Он считал их бездушными тварями. «Душа бывает только у мамы. У мамы, любящей тебя, есть душа, а у остальных по отношению к тебе ее нет», – рассуждал он, давно забыв, как выглядела его мать. Что же это за дух, дух свободы. Посмотреть на землю с орлиного полета, а еще лучше стать самим орлом и парить в воздушных потоках один на один с собой. И вся земля перед тобой. Спускаешься камнем вниз, чтобы утолить голод, и только.

Человек-ястреб. Это здорово!  После приступа молчаливости он вдруг начинал безудержно болтать. Слова летели плотным потоком, никто не мог вставить больше трех слов в его тираду. «Оратор хре-нов!» – думал он про себя. «Пошел ты» – мысленно отвечал он себе, зная свою слабость и ничего не в силах поделать с приступом словес-ного поноса. «Но что из этого? Вот сболтнул лишнего. Перед кем? Оголил свою душу ранимую и хрупкую, а они воспользуются, они неправильно поймут. Нет, так нельзя. Потерял бдительность, – корил он себя, – а вокруг волки в овечьей шкуре».

Эта мнительность была всего лишь одной из его маний, входящих в фобии, все больше засасывающие его в трясину страхов и предубе-ждений. Ему вдруг показалось, что он, сидя в троллейбусе, вспомнил зарю своей юности. Холодный пот и дезориентация в пространстве навевала близость смерти и будоражили воспаленное сознание ката-строфическими сюжетами. В эти дни воспоминаний ему нужны были только сон и жратва. Горячий борщ и сон. Солянка и дрыхнуть, а то хана.

У него между ног все горело, сдержаться, не было никакой мочи. Как ни затыкал он ладонями, процесс все равно пошел. Он понял, что за все надо платить, и, поспешая в душ, успокаивал себя, что лучше так, чем с какой-то шлюхой. Ему было брезгливо, но спокойно. Пол-люции происходили часто «Все будет хорошо. Небольшая апатия к женскому полу, созерцание – рассуждал он. – Сколько глупостей можно натворить вот так, сгоряча, с полными яйцами. Можно рево-люцию совершить, будучи неудовлетворенным. Выплеснуть свою энергию в пространство можно по -разному. Вот так и насилуем друг друга в изощренной форме. Глупо думать, что ты один такой пороч-ный и мысленно заглядываешь всем под юбки. Можно смело предпо-ложить, что и они мысленно прицениваются. Им тоже хочется, так что не дрейфь, прорвемся – храбрился он. – В конце концов – кому какое дело до того, кто у кого, кто кому и как. С инстинктами не по-борешься, – подумал он и постарался отогнать от себя всю эту чушь. – Брысь, ууу.– помотал он брезгливо головой, и накипь схлы-нула. Мозги, как радиостанция, настроились на другую волну, более правильную, как он считал.

«Жизнь коротка, и нет никакого смысла обгадить свой путь, же-нившись. Наоборот, освети путь тем, кто как загнанная лошадь не может поднять головы в этой короткой гонке с неминуемым фини-шем, мужчина умирает раньше женщины. А я – избранный, который спасет мужиков. А что же простым смертным? – думал он. – Пожить в свое удовольствие мужикам, настоящим парням – таким как я. Это ли не единственно возможный путь из тьмы к свету, от войны – к ми-ру? В голодные времена люди становились каннибалами, и я чувст-вую в себе это. И силу умереть от истощения, но не переступить эту черту, я тоже чувствую. Вот так просто смириться со смертью и ос-таться в итоге человеком, а не диким животным. Преодоление живот-ного страха и, в итоге, своей химической, божественной природы – вот основной процесс улучшения породы. Хотя бомба существует, и она заложена в нашей природе. Мы себя сами уничтожим своими ру-ками, – продолжал рассуждать он. – Прогресс в технике – это катаст-рофа. Мы вырождаемся, хотя не все и не равномерно. Смешение лю-дей идет медленно, и пока мужчин не будет большинство, мир будет раздираем не понимающими друг друга людьми и народами в силу своих противоречий, созданных феминистками. Мир не сможет жить одной семьей».

В этот поздний час он сам себе был благодарен за теплую постель, за то, что Бог милостив к нему и его семье. А вокруг темнота и еще одна ночь, проведенная под крышей своего дома. Нет войны и катаст-роф, близкие живы. Что еще надо, чтобы на секунду ощутить себя счастливым? И он уснул.

Его разбудил голос кондуктора. Уставший от сильной жары и не-приятностей на работе, он выпил пива, чего раньше никогда не делал, и, непроизвольно прислонившись головой к стеклу троллейбуса, ус-нул и проехал свою остановку. Домой идти не хотелось, но надо. Бы-ла ночь, и он, сонный, по безлюдным улицам, поколесил в сторону своего микрорайона, ни о чем не думая и не вспоминая о том, что с ним приключилось во сне. Он устал от сна. Похмелье от бутылки пи-ва – нонсенс. В животе что-то урчало. Разболелся зуб, и только таб-летка анальгина хоть на какое-то время могла спасти его. Завтра все будет по-другому: он начнет новую жизнь скромного санбрата в больничном морге. Он станет ночным спасителем, он будет бороться с ними, с порочными женщинами. Но только бы добраться до дома, до реальной своей кровати и уснуть. Убежать, скрыться, спрятаться под одеялом от всей этой реальности. Все это он знал и умел, но это давало короткий и непродолжительный эффект. Резиновая жена с вы-резанными из картона детьми спали в другой комнате. Дети сопели во сне, а жена явно не спала, но не поднялась и не подала вида, что не спит. Ему казалось, что она притворяется. Он лег в холодную постель , и секунд 30 его трясло в ознобе, но он сжался и постепенно согрелся.

«Кому я нужен? Ведь никому ровным счетом не нужен. Бесполез-ный человек! Никакого толку от меня нет!»

Откуда взялись такие резкие и неожиданные мысли, он и сам не знал. Обычно, перед тем как уснуть ему становилось жалко самого себя, и от мысли, какой он одинокий и несчастный, у него самопроиз-вольно текли слезы. Но мысль о том, что человек рождается одиноч-кой и умирает один, укрепляла его в убеждении, что так устроено всевышним и никуда от этого не деться. Но в этот раз его понесло в другую сторону. Какая-то муха укусила его, и он упрямо твердил: «Я бесполезная, никому не нужная тварь. Нет, не тварь. Это уж круто. Бесполезный человек. Никому я не нужен. Это они внушили мне это. Они, женщины. Я не нужен им, они презирают меня с детства. Ничего я не умею!» – ему это стало ясно как белый день, и от мысли, что все об этом знали и молчали, его передернуло. Глаза его заволакивало туманом сна. Только сон мог спасти его от кошмара жизни. Но сон не шел и не шел. Только отрывки вчерашней ночи.

Он в умилении закрыл глаза, втягивая воздух ноздрями, в полном удовлетворении, что все прошло как надо. Он потянулся в кровати, как будто так и надо, для того, чтобы проснуться. Но была ночь, и слабое фонарное освещение через прозрачный тюль падало на его что-то бубнящие губы, и со стороны могло показаться, что он улыба-ется в радостном запале. Но что-то настораживало. Улыбка была че-ресчур уж натянутой для радости, а закрытые глаза, как канализаци-онные люки, таили под собой что-то темное, и пугающее. Это зрели-ще подхлестывалось периодически колыхавшейся поверхностью одеяла, словно подземные толчки гнали магму в кратер вулкана. Ноз-дри широко раздувались, выпуская горячий воздух агонии загнанного непрерывной скачкой гнедого жеребца, которого наверняка пристре-лят, поменяв на другого.

Все это было раньше или позже, днем или ночью, зимой или ле-том. Его больной фантазии не было предела, у него было по-настоящему только две привязанности в жизни. Это работа на благо науки. А себя он считал человеком, познающим вселенную через смерть, а  видел он ее каждый день, и каждый час. Нет, это уже не фантазия. Это его реальная работа в морге центральной республикан-ской больницы. Он был хорошим санитаром, четко выполнявшим все свои обязанности. У врачей-патологоанатомов не было никаких пре-тензий к нему. Молчаливый, но очень отзывчивый санитар. Никто не знал точно, есть ли у него семья, родственники, друзья, – собственно, как и он сам не знал этого. Он казался одиноким отшельником. Хотя изредка он что-то упоминал про свою жену и детей, но никто и нико-гда их не видел, будто их и не существовало вовсе, кроме как в его воображении. Но то, что он был строгих правил, это замечали все женщины, все, кто пытался с ним пофлиртовать. Что-то натягивалось в нем при попытке заговорить с ним. Он будто бы терял дар речи, и улыбка, сопутствовавшая отстраненности взгляда, заставляла думать о его чрезмерной застенчивости и недостатке мужского воспитания. Но большинство охотившихся на него «старлеток», видя его полное равнодушие по отношению к ним, а скорее даже чувствуя это, так как внешне он был сама взаимность, относили все это к присутствию в его жизни очень строгой жены. Да и внешность у него так себе – ни рыба, ни мясо, – оправдывая себя в глазах подруг, без устали нагова-ривали на него женщины. Единственное его качество, сформулиро-ванное ими: брюнет с голубыми глазами, но молчит как партизан. А это интриговало многих. Но он так культурно отшивал всех женщин, имевших на него виды, что в итоге и не осталось желающих заполу-чить его в качестве постельного трофея. И многие доверчиво, но без основания считали, что он голубой, так как при случайном прикосно-вении к нему врачей-мужчин, он как-то уж очень демонстративно вздрагивал, и у него учащалось дыхание. Но на этом все его увлече-ние мужчинами и заканчивалось, не успев начаться. Потому что он сам в глубине души органически не переносил даже мысли об одно-полых отношениях. Его начинало тошнить всякий раз, как только он пытался представить что-то похожее на гомосексуализм. Он радовал-ся, если в дни трудовых будней в числе остывших тел полуразложив-шихся и объеденных крысами трупов бомжей нет-нет да и попадется свежая, молодая плоть, выпустившая дух.

В эти минуты его фантазии не было предела. Надев перчатки и взяв в руки разделочный нож, он ходил вокруг нее – лежавшей на столе холодной, мертвой девушки. Как художник он рассматривал ее с разных точек. Она была его натурщицей в этот момент. У нее была черепно-мозговая травма, глубокая трещина в черепе говорила о па-дении или автомобильной аварии. В эти моменты блестящая и пу-гающая своей остротой любое живое существо медицинская сталь прижималась к холодной коже материи. Нет, он не резал, но очень хотел бы попробовать. С минуты на минуту зайдет врач. Он боялся, что он узнает о его желании. «Я импотент!» – уже смиренно говорил он себе. К этому позору он привык, но переживал каждый раз, когда любые попытки очередной девушки оживить его естество провалива-лись. Он смотрел в потолок, в окно, да куда угодно, но только не на женщину, которую он так хотел еще час назад. Теперь же она не ин-тересовала его вовсе. С чувством брезгливости и превосходства смотрели они на него при расставании. Так что ему приходилось опускать глаза и стыдиться того, что он не мужским способом доста-вил им удовольствие. О себе он не думал. Он был подавлен и слом-лен, и его слабый орган вызывал в нем потребность защититься. Нервные срывы, происходившие неожиданно и очень сильно, делали его  в  эти  моменты  опасным  для  окружающих.  Тогда  он  и  купил

резиновую женщину. Среди живых похотливых шлюх, его замыкало. Только среди мертвых он чувствовал себя спокойно. В морге он был как дома. Здесь был его мир, именно с тех пор, когда одна маленькая стервочка, издевательски искажая голос, и корча пьяную гримасу, сказала ему, рассмеявшись в лицо, что он не мужчина. «У тебя не стоит!» Все рухнуло в его мире, с интересом и вдохновением постро-енный дворец его планов, мыслей рухнул. Он оказался ненастоящим, не из настоящих кирпичей и цемента, а игрушечный детский конст-руктор. Сверху полетели деревянные кирпичи, кубы, трапеции, сферы и острые пики игрушечных башен его дворца, что-то непреодолимое, неизбежное оборвалось в нем. Он схватил одну из остроконечных башен, которые летели со стен замка, и, не видя куда, зачем и почему, со всего размаха воткнул, в обидчицу. Она не успела ничего понять, как и он. Все произошло быстро. Ее тело обмякло. Глаза, не пони-мающие, что из них вот-вот выпорхнет жизнь, медленно оседали в темноту холодных пучин. Она, извиваясь, сползла по стене, кровь медленно заливала половой коврик, пульсируя и выливаясь из глубо-кой раны, нанесенной кухонным ножом.

 Он попробовал ее на язык, и именно в этот момент понял, что снова стал мужчиной. Его плоть окрепла и возмужала. Он доказал ей и теперь докажет всем, что он мужчина. Но только они не смогут лю-боваться его силой, его мощью, потому что будут мертвы. Просто они не смогут открыть веки. У них не будет силы. Они узнают, как это страшно тяжело, когда нет силы, поднять веки и посмотреть. А только хрипы загнанной скотины, беспомощные и порочные. Так он стал маньяком. И сначала оробел от этих мыслей. Он прекрасно понимал, кто он, но ему казалось, что справедливость на его стороне. И это де-лало его сильнее. Его будут искать все, но он умнее, хитрее, коварней. Сотни умов, ловушек и хитроумных капканов. Но он умнее всех, по-тому, что правда на его стороне. Так думал маньяк, убежденный в своей правоте. Женщина сначала родила его, а потом уничтожила, а смерть возродила его к жизни, и он не чувствовал угрызений совести, потому что убивать стало его жизненной необходимостью. Он защи-щается. И от этих мыслей он делался совсем невменяемым борцом за права мужчин. Милиции он не боялся.

«Я слишком умен, чтобы меня поймали, – самонадеянно думал он. – Никто не виноват, что именно так я становлюсь мужчиной. Да, я зверь, не знающий покоя, но они, эти шлюхи, сами захотели, сами втравили в это меня – тихого и спокойного человека. И теперь нет спасения. Нет им покоя, когда я выхожу на охоту», – злорадствовал он, ища на пути именно порочных, по его представлению, женщин.

Он еще раз наклонился над лицом лежащей на столе белой как смерть девушки, пристально изучая рану на ее голове, через которую вышли мозги и кровь, как магма через расщелину в земной коре. «На-верное, упала с высоты на асфальт», – предположил он, гладя пальцем края раны. Воспоминания детства полезли, как тоненькие колбаски фарша лезут из дырочек мясорубки. Вот он во втором классе, они гу-ляют в парке, а напротив него огромное здание, серое десятиэтажное, с отличными проходными, темными балконами. С пятого этажа упала женщина на бетонные плиты. Это произошло почти на его глазах. Он, как всегда игравшийся сам по себе, внимательно зрительно осматри-вал этот дом, каждый балкон чем-то отличался от другого.

На одном из них сидела женщина, прямо на перилах, и как-то странно покачивалась. В тот момент что-то волнительное пролетело по его телу, но он не придал этому значения, и уже в следующий мо-мент, когда он посмотрел в сторону покачивающейся женщины, то увидел, что она летит вниз. Он услышал звук удара о землю. Он пер-вый, что есть силы побежал к месту падения. Сзади уже кричали: «Вера Федоровна, Вера Федоровна! – так звали учительницу, – там женщина разбилась, мы туда». Опешившая учительница, увидев сво-их учеников, перебегающих дорогу, закричала: «Стойте, дети. Стой-те! Кто побежит через дорогу – будет наказан. Бизоев, Патрин, вызову родителей» Но ее уже никто не слушал, все были там. Это было страшное зрелище даже для взрослых, но он не почувствовал страха. Наоборот, сильное желание дотронуться до нее, взять в руки окровав-ленные куски черепа, разбросанные в радиусе метра, неумолимо тя-нуло. То, что называлось когда-то милой женской головкой, теперь превратилось в кашу из мозгов, крови и костей и заставляло даже взрослых закрывать глаза рукой. Он увидел людей, в белых халатах подъехавших забирать труп и тогда же решил стать врачом оконча-тельно и бесповоротно. Во что бы то ни стало.