Мисс Моул

– Ясно, – кивнула Ханна.

– Любил посмеяться! И за шутками в карман не лез.

– Ясно, – мрачно повторила мисс Моул. Как ей справляться с шуточками проповедника – или в кругу семьи они не так часто идут в ход? Теперь она была убеждена, что жена ненавидела мистера Кордера, и пока миссис Гибсон продолжала говорить, Ханна то переносилась в будущее, полное неприязни к этому любителю веселья, то восстанавливала картину несчастливой семейной жизни его супруги.

– Да я совсем заговорилась! – наконец спохватилась миссис Гибсон. – А вы так и не сказали, как мне быть с мистером Бленкинсопом.

– Скажите, что ему должно быть стыдно за себя, – изрекла Ханна, поднимаясь с коврика у камина, и вышла из гостиной, впервые за время знакомства оставив миссис Гибсон разочарованной в способности мисс Моул найти выход из любого положения.

Глава 6

Бересфорд-роуд и Принсес-роуд сходились в одной точке за Альберт-сквер, и поскольку обе располагались с западной стороны Наннери-роуд, откуда трамваи шли наверх к Даунсу и вниз в город, их жители относили себя к Верхнему Рэдстоу, но за исключением ряда домов с террасами в месте, которое мальчишки-посыльные для краткости называли Принсес, эти улицы могли находиться в любом пригороде средневикторианской постройки. Дома на Бересфорд-роуд только‐только выбрались из эры подвалов. Кухни все еще располагались на пару ступеней ниже уровня гостиных, но, по крайней мере, были подняты из подземелий, откуда слуги, принадлежащие расе прежних времен, более крепкой, а возможно, и более тупой, готовы были подниматься по длинным лестничным пролетам бесчисленное множество раз в день. Некоторые из домов окружали собственные садики; другие выглядели как одно здание, хотя на самом деле их было два, со входами, обманчиво расположенными с торца; эти дома производили, да и хотели произвести впечатление, что в их стенах ничего необычного или неприличного происходить не может, и красный Конгрегационалистский молельный дом на Бересфорд-роуд всем своим видом провозглашал, что нонконформизм принят в лоно респектабельности. Возможно, лучшие дни храма уже миновали. Он строился для тех поднявшихся из низов семей, чьи доходы позволили перебраться в богатую часть Рэдстоу, однако сохранить прежние религиозные убеждения, несмотря на рост состояний; в то время еще чувствовался некий дерзкий вызов в том, что большая, прилично одетая семья шла в молельный дом мимо прихожан англиканской церкви, которые никогда ни на что не осмеливались ради свободы, но даже теперь, когда официальная церковь признала инаковерующих людьми и братьями, нонконформизм по старинке оставлял неприятный привкус принадлежности его сторонников к сомнительной части общества. Большие семьи вышли из моды; многие из тех девочек и мальчиков, кто воспринимал воскресенья наполовину праздником, наполовину наказанием, кто с радостью надевал лучшие наряды и терпел натирающее под ними тело чистое крахмальное белье, а во время скучной службы с интересом разглядывал знакомых, давно переехали в так называемую лучшую часть Верхнего Рэдстоу, родили двух-трех ребятишек и потихоньку отошли от веры отцов. Наиболее смелые духом из тех, кто вообще посещал храм, ходили в Унитарную церковь, но Верхний Рэдстоу не был благодатной почвой для нонконформизма: тот пышно цвел скорее по другую сторону Наннери-роуд. И назначение Роберта Кордера в храм на Бересфорд-роуд пятнадцать лет назад было попыткой удобрить скудную почву химией энергичной личности. Его предшественником был кроткий старый джентльмен, который терпеливо проповедовал сияющим рядам пустых скамей, и никто не ждал, что он заманит молодежь послушать его, в то время как Роберт Кордер был смелым и представительным лидером, и даже его внешний вид и звук голоса свидетельствовали о жизненной силе его веры. Можно было видеть, как он шагает по улицам, запрыгивает на подножки трамваев и соскакивает на ходу, торопясь на заседания церковного комитета и обратно, но при этом мистер Кордер всегда готов был сбавить скорость, чтобы перекинуться парой слов со знакомыми, и всегда эти слова полнились радостью и оптимизмом и произносились громким голосом, если только обстоятельства не требовали тихого сочувствия. Прихожанин мог остановить проповедника посреди дороги, диакон – увести в сторону, и после мистер Кордер шагал еще быстрее, торопясь нагнать время, которое, как он часто шутя говорил этим перехватчикам, не потеряно, а просто незаметно куда‐то утекло.

С такого рода привычками и занятиями мисс Моул пока не была знакома. Из окна ее спальни-гостиной виднелась крыша молельного дома, выделяющаяся теплым красным пятном среди других крыш и деревьев и очень приметная. Ханна была специалистом по крышам: из многих окон последних этажей Верхнего Рэдстоу она наблюдала разнообразие их форм и расцветок. Крыши спускались вниз по крутому склону к Нижнему Рэдстоу – красные, серые, голубые и зеленые, – раскинувшись над городом, как цветочный сад. Старая красная черепица соседствовала с блестящим серым сланцем, мшисто-зеленая кровля теснилась между стен высоких домов, а ведь помимо перепадов высот были еще и деревья, раскинувшие кроны выше печных труб, дым из которых летел в окна чужих домов, но этого из комнаты Ханны увидеть не удавалось. Вид из ее окна на новую часть Верхнего Рэдстоу был ничем не примечателен, и она часто смотрела на крышу храма, пока та не превратилась в знамение. Теперь молельня ей не нравилась, но смотрела на нее Ханна даже чаще: она представляла себя сидящей под этой крышей, тусклым пятнышком на блестящей полировке, и за дни ожидания известий от Лилии совершила несколько вылазок на Бересфорд-роуд, чувствуя себя то ли заговорщицей, то ли частным детективом. Мисс Моул попыталась проникнуть в храм, но обнаружила, как и ожидала, что двери заперты. «Одного этого достаточно, – сказала Ханна, обращаясь к плющу, увившему крыльцо, – чтобы люди переметнулись в римскую веру, я и сама не прочь совершить паломничество в Рим. Наверное, эта молельня настолько уродлива, что ее прячут от людских глаз и открывают только в дни, когда там проходят увеселительные сборища, а тогда прихожанам некогда пялиться по сторонам: надо рассматривать шляпки друг друга. Впрочем, – добавила она, – шляпки там тоже посмотреть не на что».

Ханна впала бы в уныние, если бы не получала удовольствия, находя подтверждение собственным догадкам и наслаждаясь силой своего предвидения. Она была уверена, что с обратной стороны красная крыша выкрашена в голубой, как небесный свод, и усыпана тусклыми золотыми звездами; она видела дом мистера Кордера, номер 14 – расположенный далековато от молельни и на противоположной стороне улицы, – и предчувствия ее не обманули. Им оказалось одно из тех сдвоенных зданий с неприметной дверью. В каждом из двух этажей были эркер и прямоугольное окно, а на фронтоне – маленькое и круглое, как глазок. Ханна, движимая духом авантюризма, направилась к дому: в любой момент из него мог выйти мистер Кордер, и трудно было бы сделать вид, что она имеет право тут находиться. Но жилец ее не интересовал, любопытство вызывал сам дом: если бы только Ханна могла проникнуть внутрь, она бы сразу поняла, будет ли в этом доме счастлива. Однако так далеко она зайти не осмелилась, удовольствовавшись наружным осмотром; впрочем, кружевные занавески и чахлый газончик за железной оградкой, обсаженный лавровыми кустами, не вселяли особых надежд. Архитектор здания не был художником. Дом страдал уродством, но в то же время его брат-близнец по соседству выглядел куда более пригодным для жизни, хотя жалюзи на окне и перекосились. Эркер был занавешен пыльными красными шторами, подхваченными медными цепочками, а клетка с канарейкой болезненно напомнила Ханне о миссис Виддоуз. Внешне дом номер 16 казался таким же непривлекательным, как и 14‐й, но Ханна чувствовала бы себя счастливее, если бы владельцем красных штор оказался мистер Кордер.

На следующее утро она вздрогнула, проходя там же, когда грубый голос пожелал ей доброго дня. Привстав на цыпочки, чтобы заглянуть за разросшуюся изгородь из бирючины, нависающую над железной оградкой дома номер 16, Ханна увидела попугая в клетке посреди зеленого газона. Попугай покосился на нее, а потом отвернулся с оскорбленной миной, делая вид, что тут никого нет, хотя Ханна проговорила положенное «хорошая, красивая птичка».

– Любите птиц? – раздался другой голос, и из-за кустов, чуть ли не лицом к лицу с Ханной, вынырнул его обладатель. – Занимаюсь уборкой, – пояснил он, показывая зажатые в горсть опавшие листья, – а заодно выгуливаю Пола. Одного его не выпустишь из-за кошек. Пусть даже кошки мои. Ревность, я полагаю. Теперь вы скажете, что кошкам все равно, птица есть птица: они бы сожрали Минни, мою канарейку, и не подавились, если бы сумели до нее добраться, нисколько не сомневаюсь, но с Полом другая история. Тут дело не в еде, я изучал вопрос. Кошек раздражает человеческий голос, исходящий из неправильного места, а Пол временами страшно болтлив. Если подумать, с этой точки зрения поведение кошек естественно.

Теперь‐то мисс Моул разгадала тайну, почему дом номер 16 подошел бы ей больше номера 14. Она узнала родственную душу в этом старике, способном разговориться с незнакомым человеком; что‐то присущее ей самой светилось в его потрепанном жизнью лице и плутовато-непочтительном взгляде. Насколько видно было из-за изгороди, одет он был в куртку валяного шинельного сукна, из-под которой выглядывали жесткий воротничок и галстук, заколотый булавкой с бриллиантом и опалом в виде лошадиной головы; у хозяина был вид человека, который не снимает шапку даже в помещении.

– Интересная теория, – заметила мисс Моул, опускаясь на каблуки, а старик подошел вплотную к другой стороне живой изгороди, чтобы лучше рассмотреть собеседницу, и сейчас его лукавые водянистые глаза занимались сравнением Ханны, причем не в ее пользу, с другими прекрасными женщинами, на которых когда‐либо падал его взгляд.

– А я вас вчера видел, – заявил он. – Брился у окна наверху, – он показал большим пальцем себе за спину, – и заметил женщину у входа в молельный дом. «Это что‐то новенькое», – сказал я себе. Мне было плохо видно, что там происходит, поэтому я продолжил за вами наблюдать. Выглядело забавно.

– Было бы забавнее, если бы мне удалось проникнуть внутрь, – фыркнула Ханна.

– У меня другое представление о веселье, но если хотите попасть туда, то смею заметить… – Он указал пальцем вбок и тоном, подразумевающим, каких только чудачеств на свете не бывает, сказал: – Можете взять ключ в соседнем доме. Проповедник живет там. Он усвистал полчаса назад, только фалды пальто развевались. Сделал вид, что не заметил меня, – и старик подмигнул Ханне. – Я бы мог замолвить перед ним за вас словечко, если бы захотел. Но так уж вышло, – он снова исчез за изгородью, и окончание фразы прозвучало глухо, – что я не хочу.

Ханна услышала, как он продолжил сгребать листья.

Прощаться вроде как не требовалось, но и уйти просто так показалось невежливым, поэтому она пробормотала «до свидания», не получив ответа, однако знакомство представило ее будущность в более радужном свете. Мисс Моул рада была обнаружить, что сосед за словом в карман не лезет и способен дать отпор Роберту Кордеру, а его присутствие обещало разбавить тоскливую скуку, которую она себе предрекала, поэтому, получив письмо от Лилии с сообщением, что миссис Спенсер-Смит обо всем договорилась и мисс Моул ожидают на Бересфорд-роуд в следующий вторник, Ханна могла с бо́льшим легкомыслием отнестись к будущему рабству и тому факту, что в кошельке осталось не так уж много фунтов, хоть и скорчила ироническую гримаску, прочитав окончание письма со множеством подчеркиваний, в котором Лилия убеждала ее, что, зарабатывая пятьдесят фунтов в год и при этом не вычитая из них плату за проживание и стол, к тому же получая арендную плату за домик в деревне, Ханна вполне сможет отложить что‐нибудь «на дождливый денек».

– Пф, наконец‐то мне удастся накопить на самый дешевый зонтик! – фыркнула Ханна и швырнула письмо на стол, но затем порвала его в мелкие клочки, чтобы тайна ее родства с миссис Спенсер-Смит осталась нераскрытой.

Для миссис Гибсон следующие несколько дней окрасились благородной печалью. Ей предстояло лишиться общества мисс Моул, но она не могла упрекнуть компаньонку, ибо ту ожидал высокий статус экономки мистера Кордера, а миссис Гибсон будет по-прежнему рада видеть ее в любое время, если ей вздумается заглянуть на чашку чая. Миссис Гибсон с восхищением смотрела на эту женщину, которая появилась из ниоткуда, чтобы спасти жизнь мистера Риддинга и при этом оградить жильцов от вмешательства полиции и расследования, и которая ничуть не волновалась из-за перспективы жить с проповедником, чьи шутки, признавала старая леди, похожи на пену, скрывающую под собой омут неизвестной глубины.

Печаль же самой Ханны окрашивалась привкусом будущего приключения. Она была готова к любого рода скуке и досаде, готова вновь окунуться в водоворот равнодушного к ней мира, ведь ее вера в хорошее, что ждет впереди и становится все ближе, была непоколебима. Кто знает, может, сосед с его кошками, попугаем и канарейкой окажется тем самым дядюшкой, который оставит ей наследство; к тому же забавно будет наблюдать тайное беспокойство и осторожную снисходительность Лилии, а главное – Ханна продолжит жить в любимом месте и при хорошем поведении весной все‐таки доберется до примул на другом берегу реки.

И все‐таки она жалела, что не прожила у миссис Гибсон чуть дольше, поскольку миссис Риддинг по-прежнему проявляла недружелюбие, а мистер Бленкинсоп так и оставался невзятой крепостью. Мисс Моул понимала природу защитного поведения миссис Риддинг и уважала ее позицию, но как же хотелось и дальше донимать мистера Бленкинсопа шутливыми нападками и хоть раз вывести его из равновесия! Каждый божий день ожидая нового ультиматума, миссис Гибсон обращалась с жильцом как с тяжелобольным: говорила шепотом, если встречала Ханну на лестничной площадке у его двери, старательно готовила его любимые блюда и лично относила их наверх, чтобы маленькая служанка не раздражала привереду своей неуклюжестью; Ханну это страшно злило, но она наконец дождалась своего часа.

В последний вечер она пошла на кухню и взяла поднос.

– Ему это не понравится! – ахнула миссис Гибсон.

– Ничего, как‐нибудь проглотит, – грубо ответила Ханна. – И потом, как же ваши «бедные ноженьки»? Пожалейте их.

Наглости мисс Моул не было предела, а миссис Гибсон нечего было ей противопоставить, поэтому она наблюдала за Ханной с беспомощным интересом и ужасом, которые однажды уже испытала, глядя, как дрессировщик входит в клетку со львами.

Мистер Бленкинсоп сидел у огня в большой гостиной, тесно заставленной основательной мебелью красного дерева, принадлежавшей прежде его матери. Перед ним на столике стояла шахматная доска, и рука зависла над одной из фигур. Он не поднял головы, и Ханна почувствовала себя так, будто беспечно ворвалась в церковь в разгар службы. Правильно было бы выскользнуть за дверь и дождаться, когда аппетитный запах жаркого пробьется к органам чувств поглощенного мыслью мистера Бленкинсопа, но вместо этого Ханна громко объявила:

– Ужин подан, сэр! – И, шагнув ближе, добавила: – Так вот чем вы занимаетесь по вечерам! Должно быть, прекрасный способ времяпрепровождения.

Мистер Бленкинсоп пораженно взглянул вверх и нахмурился.

– И требует сосредоточения, – уточнил он многозначительно.

– Именно это я и имела в виду, – притворившись, что не понимает намеков, сообщила Ханна. – Я принесла вам ужин, потому что у миссис Гибсон болят ноги.

– Миссис Гибсон и не обязана подавать мне еду.

– Страх, – заметила Ханна, – одна из сильнейших человеческих эмоций.

– Боюсь, что я потерял нить разговора, – с подчеркнутой вежливостью произнес мистер Бленкинсоп.

– Бедняжка просто боится лишиться вас в качестве постояльца!

– Ей известно, как меня удержать. – Мистер Бленкинсоп пересел за стол и развернул салфетку. – И я действительно не понимаю, – продолжил он, маскируя возмущение вежливостью, – какое ко всему этому отношение имеете вы?

– Да, вы не понимаете, – мягко сказала Ханна, – а я не извиняюсь. Я говорю, как если бы лежала на смертном одре. Moriturus te saluto! [5] Вы будете рады узнать, что завтра я съезжаю. Собираюсь жить с мистером Кордером – в качестве его домохозяйки, господи помилуй! – Заметив слабый проблеск интереса в лице мистера Бленкинсопа, она воспользовалась преимуществом. – Да, только представьте! – воскликнула она. – Уж лучше бы я жила с Риддингами. Почему бы вам не обучить мистера Риддинга игре в шахматы? Это отвлекло бы его от духовки! А представьте, в какие хлопоты для вас выльется поиск другого жилья! И сердце миссис Гибсон будет разбито. Оставайтесь там, где вы есть, мистер Бленкинсоп, и вспомните обо мне завтра в это же время, когда вы по-прежнему будете в своей уютной гостиной, а я окажусь в неведомых землях. Впрочем, возможно, мы будем видеться иногда в молельном доме. Это меня приободряет.

– Маловероятно, – заявил мистер Бленкинсоп, растоптав в зародыше всякую надежду на встречи, и принялся ужинать, тем самым давая понять, что разговор окончен.

Глава 7

Зеленщик миссис Гибсон согласился перевезти вещи мисс Моул на Бересфорд-роуд, и туда она и направлялась в сумерках, следуя пешком за его тележкой и чувствуя себя единственной скорбящей на собственных похоронах. Тележка медленно катилась по дороге, а Ханна нога за ногу шла за ней, и собственный старенький сундук казался ей гробом, а сама она – призраком прежней мисс Моул, плетущимся в похоронной процессии. Слабый ветерок мёл вдоль мостовой, шурша листьями, шелестели кусты в садах, цоканье копыт усталого пони и скрип колес добавляли мрачности атмосфере, и Ханна жалела, что не потратилась на кэб, чтобы явиться хотя бы с видимостью энтузиазма. Это была унылая процессия, одинокий представитель бесчисленной армии женщин, подобных ей самой, переходивших от дома к дому со своими пожитками, женщин с заботливо-приятными лицами, скрывающих свои недуги, занижающих возраст и с благодарностью принимающих меньше, чем заработали. Что с ними всеми стало? Что стало с ней самой? Старость неудержимо надвигалась, а Ханна так ничего и не скопила; скоро ей скажут, что она по возрасту не годится для такой работы, и на мгновение холодная рука страха сжала ей сердце, а шорох мертвых листьев напомнил, что, как и эти листья, она окончит свои дни в придорожной канаве, и никто не спросит, куда она исчезла, и тогда страх сменился жаждой, чтобы на свете нашелся хоть один человек, для кого исчезновение мисс Моул станет катастрофой. «Никто», – зловеще шуршали листья, а ветер донес из-за кустов взрыв смеха, на что Ханна остановилась и бросила уничижительный взгляд в ту сторону. Никто не смеет над ней смеяться! Никто не смеет смеяться над ней и никто ее не запугает! Гордо вздернув подбородок, она зашагала быстрее и поравнялась с тележкой, и рубиновое свечение эркера в доме номер 16 поаплодировало ее боевому настрою. Было приятно сознавать, что сосед сидит у огня за красными шторами со своими попугаем, канарейкой и кошками. То‐то он удивится, увидев недавнюю знакомую с метелочкой для пыли в окне дома номер 14, а удивлять людей Ханна любила. По крайней мере, этого можно было ждать с нетерпением, и она не расстроилась, не увидев приветственной иллюминации в окнах дома мистера Кордера.

Зеленщик взвалил сундук на плечо, а Ханна проследовала за ним по асфальтированной дорожке и позвонила в звонок. В прихожей тускло горел свет, но никакого движения в доме не было слышно.

– Похоже, никого нет, – сказал зеленщик и тихо присвистнул.

Ханна позвонила еще раз, энергичнее, зеленщик склонил голову к плечу, прислушиваясь, и на этот раз они оба различили прогрохотавшие по лестнице шаги.

Спустя полчаса, когда Ханна, стоя на коленях, доставала вещи из сундука, этот грохот все еще раздавался у нее в ушах. Когда она только услышала торопливый топот, он поразил ее странной значительностью, будто сама судьба спешила впустить мисс Моул в дом, но дверь открылась, и на пороге показалась маленькая худенькая девочка, которая не знала ни как поприветствовать незнакомку, ни как извиниться за то, что никого из взрослых нет дома, а служанка, в чьи обязанности входит встреча гостей, ими пренебрегла.

Ханна сделала мысленную заметку насчет этой служанки, и еще одну: что девочка, видимо та самая, с дырками на чулках, вовсе не рада ее видеть, поэтому на настороженность мисс Моул ответила так же сдержанно, но когда зеленщик с трудом втащил сундук по лестнице, а Рут отыскала коробок спичек, чтобы зажечь газ в чердачной комнатке мисс Моул и в порыве угодить пошла к окну, чтобы опустить жалюзи, Ханна забыла, что решила вести себя с достоинством, и крикнула:

– Ой, не надо! Я хочу посмотреть в окно. Оно же выходит почти на юг, да?

Это было то самое слуховое окошко, которое она заприметила с дороги, и мисс Моул почувствовала себя голубкой, выглядывающей из голубятни. Дом был выше, чем казался, и за крышами на другой стороне улицы открывался вид на тысячи мерцающих огней и смутные очертания целого моря новых крыш и печных труб. И этот вид будет так же прекрасен утром, когда шпили и башни бесчисленных церквей Рэдстоу и фабричные трубы с вымпелами дыма будут четко вырисовываться на фоне скопления зданий. Она повернула голову чуть правее и увидела, что ветер дует прямо из тех мест, где среди скромного сада стоит ее розовый коттедж, но в характере Ханны было обращать внимание на удовольствия и отвергать напоминания о боли, которую принес ветер, поэтому она щедро переплатила зеленщику и улыбнулась Рут, сообщив той, что собирается распаковать вещи.

Оставшись одна, мисс Моул весело огляделась и решила, что ей нравится узкая комнатка с покатыми стенами, и только потом, с осмотрительностью старого служаки, проинспектировала одеяла (которые оказались чистыми) и простыни (на ощупь грубоватые) и с критическим видом похлопала по матрасу.

– Комковатый! – нахмурясь, вынесла она вердикт. Но ничего страшного! Зато у нее шикарный вид из окна, и она сможет слушать гудки кораблей, снующих вверх и вниз по реке, а совсем неподалеку раскинулся настоящий Верхний Рэдстоу с его старыми улочками с утопленными вглубь полукруглыми скверами, таинственными узкими переходами и лестницами, и наша героиня открыла сундук, и думать забыв, что недавно он представлялся ей гробом.

Размер сундука заставлял ошибочно предположить, что мисс Моул обладает обширным гардеробом. Однако и шкаф, и комод зияли пробелами пустых вешалок и ящиков, когда она развесила и разложила всю одежду, при этом в сундуке оставалось довольно много предметов, поскольку все сокровища мисс Моул путешествовали вместе с ней, и главным из них была модель парусника, чудесным образом заключенная в бутылку светло-зеленого стекла. Ханна бережно высвободила сосуд из ваты и, любуясь, водрузила на узкую каминную полку. Ей нравилось смотреть, как парусник вечно плывет в полном одиночестве, никуда не продвигаясь и никогда не утрачивая изящества; он навевал воспоминания об очень раннем детстве, когда стоял глубоко на каминной полке в гостиной, чтобы девочка не могла достать его, и сам по себе был загадкой и намекал на другие тайны. Вид парусника вызывал в памяти немногие картины, звуки и запахи, сохранившиеся от тех дней: басовитое жужжание пчел среди розовых кустов в жаркий полдень, поворот садовой дорожки, где за самшитовой изгородью рыскала опасность, хруст накрахмаленного передничка маленькой Ханны, звяканье молочных ведер и скрип отцовых кожаных бриджей на шнуровке.

Мне есть за что быть благодарной, подумала Ханна. Хорошо иметь такие чистые деревенские воспоминания, и поразительно, насколько прочным основанием они послужили в дальнейшей жизни. Сознательно или бессознательно, она всегда могла на них опереться, и какие бы мрачные и грязные периоды ни случались в ее жизни, корни уходили в здоровую почву, и росла она среди сладкого благоухания природы. Никто не любил городские улицы больше Ханны Моул, но втайне она испытывала удовлетворение от знания, откуда берутся вещи, необходимые надменным горожанам, которые все принимают как должное, и это давало ей ощущение постоянства в течении жизни, чего‐то прочного и настоящего в сравнении с ее беспокойным порханием с места на место и переменчивыми взглядами на то, кто она есть и кем могла бы быть.

Она как раз закончила переодеваться для очередной роли, на которую подписалась, когда в дверь постучали и на пороге снова возникла худенькая девочка, которую явно против ее желания отправили звать мисс Моул к ужину. Девочка слегка запыхалась, но было ли то от волнения, возмущения или просто подъема по лестнице, трудно было сказать.

«Малышку нужно откормить», – подумала Ханна, решительно улыбнувшись, и дала себе слово, что в один прекрасный день девочка сама будет искать предлог, чтобы постучаться в ее дверь. Даже сейчас в глазах ребенка блеснул интерес, когда она украдкой скользнула взглядом по паруснику в бутылке, и это Ханна тоже отметила в уме.