Флейта гамельнского крысолова

– Нет.

Роман Сирин лениво поднялся и подошел к следователю.

– Ни разу нет, – добавил он, не отводя пристального взгляда от одутловатого лица бывшего сослуживца.

– Чего нет-то? – насупился Захарчук.

– Не имеем мы грабителя, Алеша. Адвокат Михаила Девочкина двумя руками ухватится за полное отсутствие у следствия прямых улик. Ни пальчиков на предметах интерьера, ни следов пребывания обвиняемого в комнате убитого. Ни-че-го. Лишь только твое горячее желание как можно скорее спихнуть дело в суд и укатать бедолагу лет на десять.

– Что это ты горой стоишь за этого Девочкина? – прищурился следователь. – Он тебе денег дал?

Не в силах удержаться, я прыснула в кулак. Я знаю Рому Сирина так же хорошо, как и саму себя, и подобное утверждение мне показалось бредом. Рома и взятка – понятия несовместимые. Нет, взятки Рома, конечно, давал, это было. Но чтобы брать? Хихикнула и тут же притихла, поймав на себе разъяренный взгляд следователя.

– Я с Девочкиным не разговаривал, – сухо обронил Сирин.

– Это ничего не значит. – От злости Захарчук слова буквально выплевывал. – Ты мог пообщаться с его родней и получить деньги от них.

– За что?

– Как за что? За то, что ты заморочишь мне голову и убедишь в невиновности их родственника. А уголовник в благодарность тебе шепнет, где припрятал похищенный камушек.

– Зачем это Девочкин сдаст мне камень? – удивился Сирин. – Разве для этого он его воровал?

– Чтобы выйти на свободу, не только камушек, маму родную сдашь. Раз уж не получилось выбраться сухим из воды. Девочкин еще украдет, а ты вернешь пропажу страховой компании, и все будут довольны.

Камушек, о котором велась речь, был увесистым алмазом в пятьсот сорок карат, оцененным страховой компанией в приличную сумму и за свои размеры и чистоту именовавшимся «Уникумом». «Уникум» принадлежал корпорации «Архангельские алмазы» и приехал в Москву на международную выставку в чемодане Петра Архарова, числящегося заместителем генерального директора архангельской корпорации. Все это мы с Сириным узнали сегодня утром, когда тащились по Москве в пробках к управлению полиции. Сидя за рулем белоснежного, любовно намытого «Вольво», представитель страховой компании деловито вещал:

– Все в этом деле странно. Выставка проходит в Манеже, и номер у Архарова был забронирован в «Национале», что довольно близко к месту проведения мероприятия. Не понимаю, какая нелегкая понесла господина Архарова в паршивенький отель на Чистых прудах?

Паршивенький – неправильное слово. Скорее – отель скромный. К тому же, как по мне, Чистые пруды – одно из красивейших мест столицы, так что, в принципе, я господина Архарова понимаю. Хотя, конечно, в плане охраны «Националь» надежнее. Но, судя по всему, Архаров не придавал значения таким пустякам, как безопасность, и, манкируя «Националем», для чего-то арендовал самый лучший номер в скромном отеле на Чистых прудах. Куда в день прибытия в Москву и заселился, чтобы рано утром быть обнаруженным в том же самом номере с разрывом сердца и без алмаза.

По странному стечению обстоятельств все номера в «Отеле на Покровке», кроме одного, архаровского, в ту роковую ночь оказались свободны, и по подозрению в убийстве был задержан Михаил Девочкин, ночевавший у девушки-администратора. Из улик на Девочкина имелась лишь видеозапись с камеры наблюдения, установленной над входом в отель, где четко видно, что подозреваемый был впущен в отель в девять часов вечера, а вышел оттуда в пять утра. Даже не вышел, а выбежал, точно за ним по пятам гнались черти.

Задержали Девочкина в том же доме, где находится отель. Парень отсыпался в снимаемой комнате коммунальной квартиры, расположенной на третьем этаже старинной четырехэтажной постройки, и, будучи сильно нетрезв, не сразу понял, чего от него хотят и в чем обвиняют. Он долго хлопал глазами, силясь понять казенную речь пришедшего за ним полицейского сержанта, потом махнул рукой и дал себя доставить в полицейское управление, куда и привез нас представитель страховщика.

– Почему-то мне кажется, – дорогой тянул страховщик, – что этот парень, которого задержала полиция, к пропаже алмаза не причастен. Как-то все линейно получается. Раз ночевал в отеле – значит, он и украл. Слишком просто, чтобы быть правдой. Вы уж разберитесь, как там и что.

Само собой, разберемся. Это наша работа. «Сирин и Хренов» для того и существуют, чтобы, по возможности, избавлять обращающиеся к нам за помощью страховые фирмы от необходимости выплачивать огромные суммы потерпевшей стороне. В идеале, конечно, было бы найти утраченную по страховому случаю вещь, но это не всегда удается, хотя мы и стараемся. И в результате наших стараний нередко раскрываем аферы, затеянные потерпевшей стороной с целью получения страховой выплаты.

В общем, польза от нашей фирмы довольно ощутимая, и в сомнительных или странных случаях страховые компании, не скупясь на вознаграждение, охотно прибегают к нашим услугам. Тем более что шеф, Хренов Владимир Ильич, вместе с коллегой Ромой Сириным – некогда трудились в полиции, сохранили связи и имеют богатейший опыт розыскной работы. Ну а я, Берта Лисанге, состою у этих гениев сыска на должности помощницы.

– Ну, ты, Захарчук, и загнул, – желчно усмехнулся Сирин. – Можешь присутствовать при нашей беседе и внимательно следить, чтобы Девочкин мне ничего не нашептал. – И другим, задушевным голосом попросил: – Лешка, не вредничай, ну дай пообщаться с задержанным!

С заговорщицким видом Сирин достал из внутреннего кармана куртки пятитысячную купюру и запустил ее, точно камешек по воде, по столешнице в сторону капитана.

– Ну что ты за человек, Роман? – тревожно озираясь по сторонам и вытирая влажной салфеткой покрывшийся испариной лоб, пробурчал следователь, открывая ящик письменного стола, ловко принимая в него бумажку и тут же задвигая ящик обратно. – Чего ты все время лезешь в какие-то дебри? Не хуже меня ведь знаешь, что самый очевидный подозреваемый почти всегда оказывается преступником.

– Есть такое дело, – сдержанно кивнул мой коллега.

– Ну и о чем с ним разговаривать?

– Я найду о чем побеседовать. – Сирин ласково посмотрел на Захарчука и поднялся со стула. – Пойдем, Лешенька, а?

– Ладно, что с тобой поделать.

Вставая, следователь грохнул стулом, выбрался из-за стола и устремился к выходу из кабинета. За ним встала и я. Большой и грузный, Захарчук шел впереди, и ветхое здание управления полиции, расположенное в старинном двухэтажном особнячке на узкой московской улочке, ходило ходуном под его тяжелыми шагами. Задевая форменными ботинками о стыки вытертого линолеума, Алексей приблизился к лестнице и, спускаясь вниз, застучал каблуками по деревянным ступеням. Мы с Романом спешили за ним. Здесь, на первом этаже, за железной дверью, установленной на источенной жучком деревянной коробке, из-за проржавевшей от времени стальной решетки прямо мне в душу смотрели две пары тоскливых глаз. Хотя нет. Тоскливыми были лишь глаза белобрысого парнишки лет тридцати. Глаза второго обитателя «обезьянника» казались скорее нахальными.

– Эй, начальник, че за беспредел? – тут же затянул нахальный оборванец. – За что меня здесь держат? В общественном сортире находиться никому не запрещено.

– Ты там не находился, Кошкин, ты там жил. Уборщица на тебя заявление написала. Ты кабинку занял и трое суток оттуда не вылезал. Обложился книгами, постелил на пол рванину всякую и жил.

– Я заплатил за пребывание! Двадцать кровных рублей! По закону меня не имеют права выгонять! Я могу находиться в кабинке столько, сколько мне нужно!

– Заткнись, Кошкин! – гремя ключами в замке, огрызнулся следователь. – Разговор окончен.

– Совсем, пес, нюх потерял? – вскинулся задержанный. – Я свои права знаю! Предъявляй обвинение или отпускай!

– Я смотрю, ты слишком грамотный стал. Семьдесят два часа как миленький у меня отсидишь.

– За что, начальник? – сбавив обороты, заныл Кошкин.

– За неуважительное обращение к представителю власти и за хамские речи, – наставительно заметил Захарчук. И, кивнув белобрысому, указал глазами на дверь, коротко распорядившись: – А вы, Девочкин, на выход.

– Итить-колотить, пацанчик откупился! – ехидно заметил житель сортира. – По морде видно, бабла у него куры не клюют.

Это была ложь. Бледное, осунувшееся лицо Девочкина вовсе не походило на гладкую физиономию олигарха. Понуро свесив голову, Михаил, ссутулившись, двинулся за следователем. На нас с Романом он даже не посмотрел. В переговорной комнате задержанный опустился на указанный стул и стал покорно ждать. Напротив, через оббитый железом стол, уселся Сирин, рядом с ним развалился следователь Захарчук, а я застыла в уголочке у дверей, стараясь не привлекать к себе ненужного внимания. Рома положил перед собой прихваченную на всякий случай пачку сигарет, кинув рядом зажигалку, и, глядя, как Девочкин торопливо достает из пачки сигарету, проговорил:

– Только честно, Михаил. Без вранья. Расскажи, как ты провел прошлую ночь.

Парень затянулся и, выпуская сквозь мясистые ноздри курносого носа дым, с заметным оканьем угрюмо проговорил:

– Я у Оксаны был. В гостинице над магазином.

– Насколько я понимаю, ты работаешь в подвале дома девятнадцать по улице Покровка?

– Ну да, продавцом в хозяйственном отделе, это между «Домом быта» и «Секонд-хендом», – кивнул парень. – По очереди с Анжелкой торгуем хозтоварами.

– И снимаешь в этом же доме комнату? – продолжал прояснять ситуацию Сирин.

– Ну да, снимаю. В коммуналке у бабы Вали на третьем этаже. Она мне дешево сдала, за десять тысяч всего. Я, как дурак, сначала обрадовался, а потом понял, что бабка хочет пристроить замуж свою дочь. Понял, да поздно. Деваться уже некуда. Оплатил полгода вперед. Теперь живу, мучаюсь.

– Почему же мучаешься?

– Старуха контролирует каждый мой шаг. Следит, чтобы никого к себе не водил, особенно Оксану. Один раз Оксана ко мне заглянула, так бабка такой крик подняла – я думал, дом развалится.

– Поэтому ты и пришел к ней на ночь в отель?

– А что здесь такого? Я предложение Оксане сделал. Она не против. Только вот жить нам негде. Оксана тоже комнату снимает. С двумя подругами в соседнем доме.

– Ну, хорошо. Пришел ты к Оксане в отель в девять часов ровно. Это задокументировано. Что было дальше?

Парень зло глянул на Сирина, порывисто затушил окурок о неровное железо стола и жестко спросил:

– Вам как рассказывать? Со всеми подробностями? Или особо интимные можно опустить?

Я смотрела на Рому, не отрываясь. Ни один мускул не дрогнул на его точно из стали отлитом лице.

– Мне интимные подробности без надобности, – устало парировал он. – Важны последовательность событий и хронометраж.

– А вы вообще кто такой, чтобы меня допрашивать? – принялся кипятиться продавец хозяйственных товаров.

Рома посмотрел сквозь собеседника и скучным голосом заговорил:

– Роман Сирин, представляю интересы компании, застраховавшей пропавший алмаз. А это, – Рома кивнул в сторону двери, – Берта Лисанге, моя помощница. Следователя Захарчука, надеюсь, представлять не требуется. Полагаю, ты с ним уже знаком.

Во время речи Сирина задержанный как-то обмяк на своем стуле и потухшим голосом, лишенным прежнего напряжения, без выражения начал, доставая новую сигарету из пачки:

– Я закрыл свой отдел и поднялся к Оксане…

– Ты последним из подвала ушел? Остальные арендаторы закрылись раньше?

– Нет, в «Секонд-хенде» еще Нинка оставалась. У нее был какой-то мужик. Они говорили, смеялись и, кажется, выпивали. Он тосты вроде произносил. За то, чтобы все у них было и ничего им за это не было. Или что-то в этом роде.

– Значит, ты закрыл свой отдел ровно в двадцать один ноль пять…

– Ну да. И сразу же пришел к Оксане, она повела меня на кухню, посадила за стол и стала кормить. Я удивился – обычно хозяйка не разрешает Оксане есть на кухне. Противная она, хозяйка эта. Я, естественно, спросил, с чего бы это мне такая честь. Оксана сказала, что постоялец в гостинице всего один, он на кухню не заходит, ест в соседнем «Гамбринусе». Тогда я спросил про видеокамеры. Она ответила, что камеры выключила, чтобы не светиться. Если что, скажет – в сети что-то замкнуло.

– А что, уже замыкало?

– Да, проводка старая, все время что-то выходит из строя. Я поел, и Оксана повела меня в свободную комнату. Мы заперлись и это… Того… Ну, вы понимаете. А потом поругались. Я оделся и ушел.

– Из-за чего поругались?

– Так, не из-за чего.

– А все-таки?

– Ревную я ее. К ней клеится Марк, хозяин «Гамбринуса». Старый козел! Таскает ей духи и зазывает к себе в кабак. Я ей запретил брать от него подачки, а тут Оксанка призналась, что взяла духи. Вот и поругались. И чего поругались? Какой с нее спрос! Она женщина, ей хочется хорошо выглядеть! А мне обидно. Я пока мало зарабатываю, дорогие подарки делать не могу. Аренда жилья, зарплата мизерная. Денег совсем немного. Но я для Оксаны готов расшибиться в лепешку. А она смеется. Говорит, что я пока еще ей никто и запрещать не имею права.

– В сложившейся ситуации алмазик Архарова пришелся как нельзя более кстати, – подал голос Захарчук. И угрожающе сдвинул к переносице белесые брови: – Все равно мы до истины докопаемся. Лучше сам расскажи, как Архарова грабил.

Я увидела, как изменилось круглое лицо Девочкина, разом окаменев. Рома ткнул бывшего сослуживца под столом кулаком в жирную ляжку и, обращаясь к задержанному, миролюбиво продолжил:

– Лично я не верю, что это ты, Михаил, довел потерпевшего до сердечного приступа и ограбил. И чтобы помочь построить доказательную базу твоей невиновности, я должен знать обо всем, что произошло в ночь преступления.

– Ну, что произошло? – вяло протянул парень. – Наорал я на Оксанку, оделся и вышел из отеля.

– В отеле было тихо?

– Когда уходил – да.

– В смысле?

– Минут за десять до того, как я ушел, в номере постояльца что-то загрохотало. А когда я вышел из номера – было уже тихо.

– На что был похож грохот?

– Как будто кто-то вскрикнул и упал. Оксана еще хотела сходить, посмотреть, все ли с гостем в порядке, но я ее не пустил.

– Почему же?

– Здоровенный мужик за сорок, что с ним могло случиться? Мало ли, как он развлекается.

– Ну, хорошо. Вышел ты из отеля. И куда пошел?

– За водкой. В круглосуточный на углу.

– После одиннадцати вам продали водку? – Следователь недоверчиво вскинул покрытую бисеринками пота бровь.

– Продали, только вряд ли в этом признаются.

– Дальше.

– А что дальше-то? Выпил на лавочке у пруда и пошел домой. Спать.

– Квартирная хозяйка сможет подтвердить?

– А кто ее знает? Если захочет – подтвердит. Не захочет – не станет.

– Вранье чистой воды! – хлопнул ладонью по столу Захарчук, весело глянув на Романа. – Про водку никто не подтвердит, про то, во сколько вернулся домой, – тоже. В общем, не алиби, а пустое место. Чаще всего у преступников так и бывает. Уверен, что, если спросить Оксану Стаценко, она тоже ничего не станет подтверждать. Кстати, я вызвал ее повесткой назавтра.

– Только Оксану не впутывайте, – заволновался задержанный.

– Не надо, гражданин Девочкин, учить меня работать. Без вас разберемся, – сурово отрезал следователь.

– Спасибо, Леш, – проговорил Сирин, вставая из-за стола и направляясь к выходу из комнаты для допросов. И, уже в коридоре, обернулся ко мне и добавил: – Ну что, Берта, прокатимся на Чистые пруды?

Я была не против. Кто же станет возражать против такой замечательной поездки? Чистопрудный бульвар утопал в летней зелени. По асфальту на роликах и самокатах носилась молодежь. А на лавочках сидели импозантные пожилые господа и интеллигентные, в старомодных шляпках и кружевных перчатках дамы в возрасте, с умилением взирая, как по водной глади, точно игрушечные, скользят утки и селезни, а между ними горделиво плывет белоснежный лебедь Яша.

Я знаю лебедя Яшу с тех самых пор, когда, неприкаянная, слонялась по Чистикам в поисках приключений, вступая в беседы с самыми разными людьми в надежде найти того, кто мне подарит искреннюю дружбу и, может быть, даже любовь. И однажды-таки нашла, как я наивно полагала, того самого человека, под его руководством свернув на скользкую криминальную дорожку. Если бы не Сирин, была бы я сейчас в местах, не столь отдаленных. Но о грустном думать не хочется. Тем более это давняя история[1].

Чистопрудный бульвар стремительно промелькнул в окне машины, и в самом его конце мы прижались на парковочный островок перед зеленым шестиэтажным зданием старинной постройки. Если верить надписи над дверьми, на первом этаже располагалась библиотека, а выше, судя по всему, был жилой дом. А напротив стояло как раз то самое строение, которое нам требовалось. Я и раньше видела этот дом, всегда поражаясь богатству лепнины. На протяжении всех четырех этажей желтые стены украшали прелестные алебастровые женские головки, искусно вылепленные хлебные колосья, банты и имитации колонн.

– Ох, и ничего себе! – выйдя из машины, присвистнул Рома, с ребяческим восторгом осматривая открывшееся перед ним пышное модерновое великолепие. Но тут же взял себя руки и деловито проговорил: – Значит, так. Спускаемся в подвал. Ты, Берта, осматриваешься на месте и никуда не лезешь, я беседую с продавцами.

В те времена, когда я здесь слонялась, подвал был заколочен. Теперь же над входом в так называемый «цокольный этаж» красовалась вывеска «Дом быта». Под вывеской бликовала на солнце стеклянная дверь, за которой уходили вниз ступеньки. Спустившись по лестнице, мы прошли мимо опущенных жалюзи мастерской, мимо запертого на замок прилавка хозтоваров и вошли в завешанный одеждой просторный павильон «Секонд-хенда», пропахший дезинфекционными химикатами. За стойкой сидела симпатичная шатенка средних лет, без особого интереса наблюдая за происходящим в зале. Несколько дам разного возраста скрупулезно, вешалка за вешалкой, перебирали представленные на накопителях тряпочки.

– Добрый день, – заученно улыбнулась продавщица, кивнув нам с Сириным, как кивала всем входящим в магазин.

– Здрасте, – буркнула я, озираясь по сторонам.

Роман устремился к стойке с кассой и весами и, понизив голос, осведомился у сотрудницы магазинчика:

– Вы не могли бы уделить мне пару минут?

– А что такое? – всполошилась женщина, белея.

– Не беспокойтесь, Нина, я не из налоговой, я представитель страховой компании, – улыбнулся Сирин. – По поводу ограбления в отеле на первом этаже этого дома. Слышали, наверное?

– Какой кошмар, – закивала продавщица тщательно уложенным каре.

Видя, что контакт налажен, я оставила Романа продолжать беседу, а сама направилась в дальний угол, ибо углядела там нечто примечательное цвета хаки. Самой мне военизированная одежда без надобности, но Добрыня сходит по подобной амуниции с ума.

Добрыня пришел в мой дом как компьютерный мастер, да так у меня и прижился. Высокий, рыхлый, с круглым добрым лицом, светлой бородкой, в защитной куртке и с рюкзаком за плечами, прямо с порога представился и рассказал, что отца его зовут Никита, поэтому он самый настоящий, не былинный, Добрыня Никитич. Серьезный и основательный Добрыня произвел на меня благоприятное впечатление, тем более что и я ему понравилась. Он прямо спросил, есть ли у меня парень, я честно призналась, что в данный момент парня нет, Добрыня сказал, что было бы славно попробовать пожить вместе, и я с головой окунулась в новые отношения.

Большую часть времени, когда не спал, мой не былинный герой восседал перед экраном монитора и создавал компьютерную игру на тему зомбиапокалипсиса. В ногах у него стоял рюкзак, снаряженный по всем правилам выживальщицкой науки, чтобы во всеоружии встретить момент, «когда начнется». В том, что конец света вот-вот наступит, Добрыня нисколько не сомневался, полагая, что это всего лишь вопрос времени. И поэтому запасался всем, что может пригодиться в экстремальных условиях постапокалиптической зимы. В моем кухонном шкафу были стопками уложены бесконечные пачки «Доширака», а на полу возвышалась пирамида из мясных консервов. Подобный пессимизм меня уже начал немного раздражать, но я уговариваю себя, что мой Добрыня – в общем-то парень хороший, а кто сейчас без недостатков?

Из задумчивости меня вывел запах. В принципе, в подобных магазинчиках он присутствует всегда, и запах этот весьма специфический. Сейчас же пахло свежей выпечкой. Оторвавшись от разглядывания кителей и свитеров военного блока НАТО, я обернулась и увидела девочку лет семи, деловито шествующую перед блондинкой в очках. Блондинка несла бумажный пакет, откуда, должно быть, и исходил умопомрачительный аромат. Дойдя до стула, девочка взгромоздилась на сиденье и, приняв у женщины пакет, строго сказала:

– Пока я ем булку, можешь, мама, заниматься своими делами.

– А потом? – автоматически откликнулась блондинка, проворными пальцами перебирая вешалки.

– А потом я буду бегать и баловаться, – откусывая от румяной булочки, безапелляционным голосом сообщило дитя.

Мать никак не отреагировала на это заявление, продолжая рассматривать трикотажные кофточки, с которых начиналась экспозиция павильона. Очень рассчитывая, что Добрыню порадует рубашка французского летчика – по размеру подходила только она, я выдернула вещицу из плотного ряда военизированных доспехов и устремилась к прилавку, где все еще стоял Роман. Должно быть, разговор зашел в тупик, ибо продавщица упрямо повторяла:

– Говорю же вам, я закрылась в половине восьмого, как обычно. Что там Мишка болтает – понятия не имею. После закрытия не было у меня в павильоне никого.

Девочка доела булочку и достала другую. Глаза ее были устремлены на примерочные. Всего их было пять. Две примерочные, по краям, оказались заняты, в трех свободных раздвинуты занавески. Девочка смотрела на ту, что в центре. В этой примерочной зеркало было наклеено на слегка приоткрытую дверь, подпертую табуреткой.

– Ма-а-ам, – переставая жевать, крикнул ребенок, запихивая недоеденную булку обратно в пакет и слезая со стула, чтобы припуститься по павильону вскачь, жирными руками дергая за рукава и брючины.

– У? – не оборачиваясь, откликнулась блондинка.

– Если я не съела булочку до конца, ты же не подумаешь, что я ее не люблю? Я люблю, просто сейчас не хочу. Так что ты не ешь! – проносясь мимо матери, строго проорала девочка.

И вихрем понеслась в примерочную. Ту, что посередине. С дверкой, ведущей в зазеркалье. На пути ей встретился мужчина с ворохом рубашек, намеревавшийся занять заинтересовавшую дитятю кабинку, но малютка не оставила ему ни единого шанса, влетев туда первой и рванув на себя дверь.

Прижимая к груди рубашку французского летчика, я шагнула к примерочной и следом за озорницей сунула нос в темную прохладу двадцатиметрового подземелья. Здесь все оставалось, вероятно, так, как было сто лет назад, при постройке дома. Неоштукатуренные стены красного кирпича, кирпичные сводчатые потолки, бетонные полы. Правда, полы были завалены вполне современными манекенами и мешками с вещами – должно быть, новый подвоз товара. Один из таких мешков, неплотно набитый, заботливо покрывала простыня. На ней покоилась подушка, рядом валялось откинутое одеяло.

– М-аа! А чья здесь кроватка? – заголосила девочка. – Я тоже хочу в ней поспать! Чья? Ну скажи!

Сирин тоже заинтересовался кроваткой.

– Так чья? – холодно спросил он, подходя к подсобке и внимательно рассматривая импровизированную берлогу.

Нина вздрогнула, покраснела и побежала в подсобку.

– Пошла отсюда, поганка! – налетела она на маленькую непоседу.

Ухватила за плечо и выволокла из примерочной, затем с грохотом закрыла дверь, задвинув ее табуреткой. И принялась выговаривать матери:

– Что же вы за ребенком не смотрите? Позволяете на ушах ходить!

– А что моя девочка такого сделала? – встала на защиту дочери невозмутимая до сего момента блондинка. – Всего лишь заглянула в открытую дверь. Вот если бы она залезла к вам в кассу…

– Тогда бы ты разговаривала не со мной, а с полицией, – отрезала Нина, от ярости переходя на «ты».

Блондинка задохнулась от возмущения, готовя в уме гневную отповедь. Я знаю такую породу матерей. В их лексиконе, обращенном к собственным чадам, не существует слова «нет». Они позволяют детям вытирать о себя ноги, но как только кто-нибудь из посторонних сделает их отпрыску замечание, тут же бросаются на его защиту, размахивая, как флагом, сентенцией «я мать, и лучше знаю, как нужно воспитывать моего ребенка!». И все вокруг, весь мир, должен войти в их положение, признавая право малолетнего свиненыша на дикие выходки, отравляющие окружающим жизнь. Похоже, Нина таких матерей тоже знала. И решила перейти в наступление первой.

– Выметайтесь отсюда обе, пока я не заявила о пропаже денег! Может, я храню недельную выручку в подсобном помещении, куда незаконно проникла твоя шкодливая девка!