Забытая легенда Ольхона

Они потихоньку направились по взлетному полю в сторону стоянки машин. Ванжур шел впереди, величественно шагая своими длинными ногами, а Алтан семенил следом, рассказывая последние новости.

– А у нас беда, да, да, ой беда, такого великий Байкал не видат со времен нашествия монголов, точно говорю, – продолжал тараторить Алтан, – кстати, а почему по-русски-то? – запоздало спросил низкорослый бурят.

На этих словах Ванжур обернулся и увидел, что тот, ради кого сейчас говорили по-русски, не пошел за ними, а испуганно стоит на металлической площадке возле самолета и оглядывается по сторонам.

– Получилось, – выдохнул Алтан, тоже посмотрев в ту сторону, и было видно, что слезы набежали на глаза, но он быстро собрался и погрозил своим коротким и толстым пальцем Ванжуру, – вот ты, конечно, плохой человек, почему не сказал, что получилось, почему не написал. Значит, про самолет Ванжур написать может, а успокоить Алтана, чтоб сердце не выпрыгивало, то нет. – И вдруг, остановившись, повторил свой первоначальный вопрос: – А почему по-русски-то?

– Потому что он не знает бурятский язык, – ответил Алтану Ванжур и махнул мальчишке рукой, – а я не хочу, чтоб он чувствовал себя у нас одиноко. С этого момента при нем мы говорим только по-русски. А не писал, потому что до последнего было неясно, отдадут или нет, но в посольстве нашем хорошие люди работают, помогли.

Мальчик, увидев призыв, стал передвигаться по взлетному полю, тщательно вглядываясь под ноги, словно боясь наступить на что-нибудь неприятное. Его огромные голубые глаза были наполнены слезами, но они не лились, а стояли, делая глаза на вид стеклянными. Сам он был маленьким и щуплым, с белой кожей и пшеничными волосами, словно Иванушка из сказки, не послушавшийся свою сестрицу Аленушку и попавший в беду. И лишь большие скулы напоминали о брацковатой внешности его матери.

– Сколько лет-то ему, семь ведь, да? А смотри, какой маленький, щуплый, я-то думал, побольше паря будет, – сказал Алтан, тяжело вздохнув.

– Просто физиология такая, ничего, вырастет, – успокоил друга Ванжур.

– Конечно вырастет, еще бы ему не вырасти, точно говорю, на моих бууза, да на хушурах, которые я готовлю лучше всех на Байкале, он богатырем станет, – вновь весело затараторил Алтан и довольный засеменил своими короткими ногами дальше.

На стоянке возле аэропорта было припарковано более десяти машин, так называемых «буханок», эти автомобили УАЗ-452 считались самыми удобными, а потому и самыми распространенными на острове. Синие, голубые, зеленые и даже просто ржавые, их было множество. «Буханку» же, которая принадлежала Ванжуру, нельзя было перепутать ни с какой другой на острове, на ней был нарисован орел. Но это была не маленькая картинка на боку машины. Со стороны казалось, что огромная птица проглотила старенькую машинку.

Алтан ловко запрыгнул на сиденье водителя и уже что-то там нашептывал, словно спрашивал разрешения у странной машины управлять ею.

– Нравится? – спросил Ванжур у мальчишки, который восхищенно рассматривал машину. Тот, не произнеся ни слова, утвердительно махнул головой.

– Это белоголовый орел, символ Ольхона, – пояснил Ванжур, – еще его называют могильник, но правильно его называть «император». Однажды царь всех шаманов спустился в его облике на этот остров, сделав тем самым Ольхон столицей мирового шаманства, местом, где соединяется наш мир и другой, не видимый обычным людям. Ну а мне, – уже менее торжественным голосом продолжил рассказывать Ванжур, – этого «орла» подарил один молодой человек, я помог ему, он художник, делает на машинах аэрографию. Вот и предложил разукрасить «буханку», а я не смог удержаться и согласился, очень красиво, да?

Мальчишка снова махнул утвердительно головой, и они стали загружать свой небольшой багаж и усаживаться сами.

– Ой, что происходит у нас, – театрально махал головой Алтан, когда они ехали домой, – страшно мне тебе рассказывать. Вот я даже вспоминать боюсь, а говорить вообще страшно.

– Хватит причитать, – остановил его Ванжур, – рассказывай уже.

Оглянувшись назад, он увидел, что мальчик, поджав под себя ноги, видимо, от тряски и усталости уснул на заднем сиденье машины.

– И тише говори, вон мальца совсем разморило.

– Что, так и молчит паря? – шепотом спросил Алтан.

– Молчит, – подтвердил Ванжур, – но ничего, я это поправлю, время надо.

– Так может, по-бурятски? – предложил помощник.

– Нет, – односложно ответил Ванжур и сдвинул свои пышные брови так, что у Алтана отложилась мысль больше никогда об этом не спрашивать.

– Убийство у нас, – сказал он быстро, чтобы только Ванжур перестал злиться, – целых два.

– Туристы? – спросил тот спокойно, но Алтан знал цену этому спокойствию.

– Нет, – помахал головой помощник, – и очень нехорошие убийства, похожие на жертвоприношение.

– Ты что чушь несешь! – вскрикнул Ванжур и тут же осекся, вспомнив про спящего ребенка, – Байкал не принимает человеческих жертв, и ты это знаешь не меньше, чем я.

– Ну это если дело не касается золотого орла, – тихо ответил ему Алтан, поджимая губы, – да ты все сам сейчас увидишь. Я фотографироват, аккуратно, пока милицию ждал.

– Полицию, – поправил его Ванжур.

– Одинаково, ничего у них не изменилось, как были глупыми двадцать лет назад, такими сейчас и остались, вот я тебе говорю. Такими глупыми делами занимались здесь, я удивлялся, а по делу ничего не сделали. Вот сейчас дома сядем, и поймешь сам, я бурят, я врать не буду, – гордо закончил он.

Вдалеке показался родной дом, он был из сруба и стоял один величественно и грустно. В километре от него виднелись маленькие, быстро возводимые домики ученых, эдакая деревенька из шести вагончиков.

– Кто жертва, – спросил Ванжур, что-то обдумывая, – эти?

Он головой показал в сторону деревни ученых.

– Нет, – ответил Алтан и хотел еще что-то сказать, но увидел, что у их дома стоит машина главного шамана острова Балта.

– А этот что здесь делат, вот как его бесстыжие ноги еще дорогу не забыли к нашему дому? – задал он риторический вопрос и возмущенно всплеснул руками.

– Спокойнее, – оборвал его порыв Ванжур и вышел из остановившейся машины. На крыльце его дома сидел главный шаман острова.

– Приветствую тебя, Ванжур, холодный нынче май, – сказал он невесело.

– Здравствуй, Балта, да, Баргузин дует больше обычного, – ответил тот шаману и сел рядом на крыльцо. – Зачем пришел?

– Хотел предупредить тебя, чтоб не лез. Глупости болтают про сокровища и жертвоприношения, полиция говорит, что это сумасшедший, маньяк у нас. С ним они разберутся, а духов успокою я. Ты уже никто, не шаман, не главный на Ольхоне, поэтому не высовывайся.

На этих словах из машины вышел проснувшийся мальчишка.

– Кто это? – настороженно спросил Балта у Ванжура, прервав свой монолог.

– Правнук, – просто ответил тот.

– Он не бурят, он русский, он не может быть шаманом, – вдруг закричал мужчина испуганно.

– Он даже не русский, он швед, – грустно ответил ему Ванжур, – и успокойся ты уже. Некрасиво главному шаману так дорожить своим местом и трястись за него. Боишься, деньги уйдут? Что думаешь, я ушел, оставил тебе почетное звание и не знаю ничего? Не знаю, как ты развел взвод ряженых, которые называют себя шаманами и из туристов деньги выманивают? Да лучше бы я не знал, так больно мне смотреть, что происходит на острове. Но ладно я, ты забыл, что духи видят всё, и то, что ты творишь, и на что глаза свои закрываешь, и в душе, о чем гадком мечтаешь.

– Ты в эти убийства не лезь, не жертвы они, просто сумасшедший чудит, сказок наслушался и чудит, – зло сказал Балта, – а ряженые или нет, не тебе теперь решать. Вон правнуком лучше занимайся, сразу видно, болезненный он у тебя.

На этих словах главный шаман острова развернулся и, не прощаясь, пошел к своей машине.

– Вот говно человек, – вскинув руки, Алтан констатировал это как факт и присел рядом с Ванжуром, – вот напакостил и еще ходит сюда, ходит.

– Ладно, не злись, мне тогда самому надо было уходить, не ждать, пока это сделает Балта, он прав, нет у меня продолжения, – вздохнув, сказал тот. Из-за угла, услышав голос хозяина, прибежал пес Бурхан и стал ластиться, – он прав, я бывший шаман, теперь я гид.

Мальчик не решался подойти, увидев большую собаку, он остался стоять у машины и с испугом поглядывал на нее.

– Ты не бывший, – вновь всплеснул руками друг и помощник, – такой как ты не может быть бывшим, ты избранный. Это Балта решил, что ты бывший, говно человек, говорю же. Ничего не боится – ни людей, ни духов, так еще и не стыдно ему тебе в глаза смотреть, тьфу, – по-настоящему плюнул вслед уезжающей машине Алтан.

– Кормить будешь или поплюешься еще немного? – улыбаясь, сказал Ванжур, он соскучился по этому такому эмоциональному и такому родному буряту, ставшему отшельнику Ванжуру не просто помощником, а почти сыном. Алтан дружил с его родным сыном Николаем и, когда тот погиб, стал для шамана родным человеком.

– Точно говно человек, так с ним расстроился, совсем из головы повылетало, что хотел, – снова быстро заговорил Алтан и хитро заулыбался, сменив свое настроение с гневного на счастливое. – У меня там и бууза из баранины, и шулэн наваристый, и сулудой, все пальцы оближешь и добавки попросишь. Эй, хороший человек, – улыбчивый мужчина первый раз обратился к мальчонке, который растерянно смотрел по сторонам и не знал, куда идти, не только сейчас, но и, возможно, в принципе по жизни. – Собаку не бойся, добрая до дури, пошли обедать, быстрее давай, остывает все, а потом еще и чай пить будем с боова, – и добавил так сокровенно, словно сам сейчас только об этом и мечтал, – со сгущенкой.

Мальчишка продолжал смотреть непонимающе.

– Ты не знаешь, что такое сгущенка, – понял Алтан, и мальчик утвердительно махнул головой. – Слышишь, Ванжур, он не знает, что такое сгущенка, – крикнул он шаману.

– Он жил в Швеции, там нет сгущенки, – попытался успокоить его возмущение Ванжур.

– Как нет сгущенки, совсем плохо живут, слышишь, паря, ты сейчас попробуешь сгущенку и всё, забудешь, как тебя зовут. Будешь говорить: Алтан, миленький, дай еще сгущенки.

Он схватил мальчика за руку и повел в дом, причитая по пути, как может не быть сгущенки, и продолжая рекламировать свое кулинарное искусство. Ванжур же остался сидеть на крыльце, словно не мог надышаться родным воздухом Байкала.

Ему очень не нравилось то, что происходило на его острове. Хоть Ванжур и перестал быть главным шаманом семь лет назад, но по-прежнему у него болело сердце за остров Ольхон, за людей и родной Байкал. Надежды на Балта не было никакой, человек он шебутной и алчный, а как шаман и того слабенький. Не справится.

– Ванжур, – послышался крик из дома, – иди есть, а то этот паря тебе ничего не оставит.

– Его зовут Айк, – тихо ответил он Алтану и заплакал, первый раз со смерти своей внучки старый мужчина разрыдался в голос.

Глава 2

Вика смотрела на бабочку и впервые не могла сосредоточиться на ее красоте. Как так, ведь она так давно мечтала ее найти, проводила исследования и пыталась выяснить, где она может обитать. Червонец Алкифрон или червонец фиолетовый, уникальная бабочка, занесенная в Красную книгу Москвы под третьей категорией – редкий вид, а Вика никак не радуется, вот ни капельки. Нет обычного трепета, нет восторга, и Вика знала этому причину. Мечта всей ее жизни обрушилась, упав с неба на землю, и разбилась на сотни цветных кусочков, словно крылья бабочек рассыпали по земле. Сегодня пришел отказ в приеме на работу из научно-исследовательского института РАН. Планы Вики изучать членистокрылых и сохранять редкие виды провалились, и ей остается только прозябать в детском клубе юных натуралистов, в окружении детей, которые не то, чтобы не любили природу, а просто отбывали там время, как заключенные в тюрьме.

Мало того что самой было тошно и стыдно за то, что не смогла пройти отбор, оставшись вечной претенденткой на должность младшего научного сотрудника института Экологии, так еще и предстоит рассказать о неудаче маме. Это было, наверное, самое страшное в этой ситуации. Мама воспитывала Вику одна и поэтому боялась упустить, как она говорила подругам, дитя со сложными генами. Оттого бедной родительнице приходилось держать дочь в ежовых рукавицах. В Викиной жизни мама решала всё, вплоть до того, что ей, непутевой, сегодня надеть. Дочка же постоянно не оправдывала ожиданий матери и то и дело разочаровывала свою родительницу. Третье по счету непопадание в штат института, скорее всего, разобьет матери сердце, и она, лежа на диване и глотая литрами валокордин, будет причитать и сетовать, за что ей всё это. Затем, заламывая руки, прославлять генетику как науку, потому как гены – это страшная сила и их не обмануть. После таких спектаклей матери Вика втройне падала духом и еще долго мучилась угрызениями совести. Но говорить всё же придется, одно хорошо, мама сегодня на дежурстве и оправдываться нужно будет только завтра утром.

Все это промелькнуло в голове, и на красавицу бабочку не захотелось смотреть вовсе. Ее яркая окраска сейчас раздражала, а не вдохновляла. Поэтому щелкнув еще раз телефоном, для коллекции, Вика встала и пошла домой. Ей захотелось взять в руки интересную книгу, налить большую кружку чаю и, обложившись пирожными, уйти в другой мир, выдуманный, но из-за ее прекрасного воображения почти реальный. Сегодня будет романтический детектив, его девушка купила недавно на книжной ярмарке, и тот тихо поджидал своего часа. Любимый автор закружит Вику, погрузив в пучину преступления, а после наградит хеппи-эндом и парочкой неплохих стихотворений о жизни.

Закрыв последнюю страницу, Вика, как всегда, позавидует главной героине, которая столько всего пережила и натерпелась. Вот в ее пресной жизни не было приключений вовсе. Вика ни разу не попала ни в одну неприятность, потому что послушно исполняла все мамины наставления. Подруг как подвида в ее жизни не было, потому как ни одну кандидатуру, так и не одобрила мама. От этого вакуума просто-напросто некому было сбить ее с истинного пути, и Виктория упорно по нему шла, продолжая оставаться послушной скучной девочкой. Иногда в институте она с завистью подслушивала интересные истории одногруппниц об их победах и поражениях, но тут же, словно спохватившись, благодарила мысленно маму, что, запретив ходить по дискотекам, она ее от всего уберегала. Хотя в последнее время Вике казалось, что уберегла она ее в большей степени от жизни, чем от неприятностей.

Майское солнце по-летнему ласково гладило парки Москвы. Вика жила в этом районе с детства, и потому встретить здесь знакомого не было большой неожиданностью. Но столкнуться с красавицей одноклассницей в самом худшем настроении какое только могло быть – это была катастрофа. Та даже не обратила внимания на девушку, прошагала мимо на своих длинных ногах, увлеченно разговаривая по телефону. Девица и в школе была ничего, а сейчас же, в двадцать пять, стала просто красавицей с шелковистыми и длинными, как грива, волосами и точеной фигурой. На ее фоне Вика почувствовала себя совсем пропащей. Низкого роста, с короткими вьющимися волосами, которые трудно даже расчесать, она смотрелась рядом с одноклассницей как гусеница рядом с бабочкой, одно отличие, у гусеницы есть шанс стать бабочкой, а вот у Вики его нет. Да еще и эти вечные перчатки на руках, а впереди лето. Вика ненавидела лето за то, что в перчатках жарко и нелепо, за то, что если не перчатки, то руки всегда нужно держать в карманах, а это странно и отвратительно, но Вика с детства знала, что ей по-другому нельзя – нужно прятать свой дефект. Судьба у нее такая, всегда в перчатках, всегда руки в карманах всегда одна. Она даже не мечтала о женском счастье, но втайне, в глубине души надеялась, что когда-нибудь сможет родить маленькую девочку, чтобы не чувствовать себя одинокой. Когда Виктория однажды поделилась этой мечтой с мамой, та категорически запретила ей даже думать об этом: «С твоими дурными генами родится очередной урод, ты должна пожалеть маленькое дитя. Ты должна пожалеть меня, в конце концов, я не вынесу еще одну такую же, как ты». В душе сейчас смешалось все, и неудача в работе, и горькие мамины высказывания, и одноклассница, которая вызвала волну зависти, того чувства, которое так ненавидела в себе Виктория.

На душе стало настолько плохо, что это почувствовалось даже физически. Чтобы хоть как-то скрасить дорогу домой, Вика надела наушники и под веселую музыку уверенно зашагала по дорожке красивого московского парка. На тропинке в глубине лесного массива ей попалась голубая коляска, а вокруг не было ни души. В ней лежал бутуз и улыбался этому миру. «Это не мое дело», – трусливо подумала Вика и зашагала дальше. Но ужасное душевное состояние впервые не дало ей пройти равнодушно мимо. Да и огромные глаза ребенка укором стояли в голове.

«Что я за тварь-то такая, маленькое дитя одно в парке, а я малодушничаю, пекусь о себе любимой, чтоб лишний раз проблем не было. Вот именно от этого мне и не везет, потому как я эгоистка», – подвела она итог своим неприятностям.

Отчитав себя хорошенько, Вика вернулась к коляске и еще раз оглянулась вокруг. Никого не было, все дорожки оказались пусты. Рука сама потянулась к телефону, чтобы позвонить маме и спросить, как поступить, но, возможно, первый раз в жизни Вика себя остановила.

«Пора научиться принимать решения самостоятельно, – сказала она сама себе, – а не бегать от ответственности. Ты взрослая, тебе уже двадцать пять, – пристыдила себя девушка, – а ведешь себя, как будто тебе четырнадцать».

Снова посмотрев по сторонам и пару раз громко крикнув «чей ребенок?», Вика, не получив никакого ответа, двинулась в сторону полицейского участка, который располагался здесь, недалеко у входа в парк.

И вдруг солнце засветило ярче, показалось, что всё возможно и она не такой уж серый и пропащий человек. Вдруг поверилось, что Вика Мордашкина способна на решение, она личность, которая может всё, вот хотя бы спасти маленького брошенного ребенка.

Когда же до заветной двери полицейского участка оставалось всего-навсего три шага и девушка уже рисовала в голове, как ее будут хвалить, возможно, даже наградят, а мама, может, впервые будет ею гордиться, неведомое существо накинулось на Вику сзади и, повалив, со всего маха ударило головой о сырой от московских поливалок асфальт.

Мир, которому еще пять минут назад Вика давала второй шанс, провалился и потух, вновь не оправдав ее надежд.

Глава 3

– В тысяча девятьсот сорок первом году, когда фашисты подошли к Москве уже очень близко и появилась опасность ежедневных авианалетов, возникла проблема: нужно было как-то защитить Кремль и Красную площадь от бомбардировок, ведь понятно, что бомбить будут в первую очередь по Кремлю. И вот тогда нашим военным пришла гениальная идея, что лучшим выходом будет маскировка. Для этих целей по соседству с Кремлем возводили множество макетов, имитирующих жилые постройки. На Красной площади были проложены искусственные улицы, а на фасадах Кремля изобразили дома с окнами и дверями. В результате идея сработала на сто процентов. Лучшие летчики немецкой авиации так и не смогли определить местоположение Кремля. Наши военные спутали все расчеты и картографические схемы фашистов.

– Очень занимательно, – сказала Зина, прервав познавательную историю мужчины, похожего на бухгалтера, и похлопала в ладоши. От ее хлопков Мотя и незнакомая Зине девушка, что слушали его с открытыми ртами, словно очнулись от наваждения и повернулись в ее сторону.

Час назад после криков Моти, которые разнеслись, как гром среди ясного неба, из телефона Алексея, коллеги полным составом рванули туда, где, по словам Матильды, у нее украли ребенка, но в парке никого не застали. Телефон Моти упорно делал вид, что не работает, поэтому Зина решила обратиться в ближайший полицейский участок для того, чтобы посмотреть камеры наружного наблюдения, и не ошиблась. Только они зашли в старое, пахнущее мужским потом помещение, то сразу поняли, что попали по адресу. Весь персонал полицейского участка пытался безуспешно успокоить орущего Александра Алексеевича.

– Это мой ребенок, – сказал, сорвавшись на крик, Алексей и ринулся к орущему мальчонке. Его в этот момент держал на руках усатый полицейский, и со стороны казалось, они совсем не понравились друг другу.

– Докажите, – возразил тот и попытался спрятать мальчика, но Александр Алексеевич, несмотря на юный возраст, дураком не был, оттого, увидев родное лицо, замолчал и, улыбаясь, протянул к отцу свои маленькие ручонки.

И вот сейчас Зина наблюдала милую картину: Мотя с незнакомой Зине девушкой слушали занимательную историю мужчины лет пятидесяти. На голове Матильды был взрыв на макаронной фабрике, рукав кофты болтался, а лицо незнакомой девушки украшал красочный синяк под глазом.

– Зина, – всплеснула руками Матильда и попыталась обнять подругу через прутья, но у нее это не получилось, и она просто раздвинула руки в знак объятия, – Александр у полицейских, эти дуболомы не верят, что Сашка мой сын.

– Не переживай, ребенок уже признал отца, скоро, возможно, признает и мать, и тогда у полицейских наконец исчезнут последние вопросы. Но чтобы воссоединение семьи произошло, советую привести себя в порядок, а то такое чувство, что тебя собаки драли.

– Нет, – засмеялась Мотя, – это я Вику била, а она так, отбивалась совсем немного, она рыба по гороскопу, мухи не обидит – добродушно сказала Матильда, показывая в сторону мелкой девицы, та, в потрепанном из-за драки наряде сейчас была похожа на бомжа.

– За что ты так бедную девушку, могу полюбопытствовать? – спросила Зина, – Ответ «за дело» не принимается.

Но вместо Моти, которая отвлекалась от разговора, заглядывая через плечо Зины и стараясь увидеть собственное дитя, ответила сама виновница вопроса:

– Действительно за дело, я ребенка похитила, – очень спокойно сказала девушка, поправив свою вздыбленную прическу, – но поверьте, я не знала, что похищаю. Понимаете, – решила обстоятельно рассказать историю странного знакомства девушка, – я была в наушниках, смотрю, коляска с ребенком и никого. Я покричала, эй, есть кто, чей ребенок, но мне никто не ответил, вот я и решила отвезти коляску с малышом в полицию. Но на самом деле я просто в наушниках не услышала, как мне кричала с дерева Матильда, что это ее ребенок. Так что я сама во всем виновата.

– А что у нас горе-мамаша делала на дереве? – спросила Зина, наблюдая, как Алексей с Сашкой подошли к решетке и стараются обнять свою жену и маму и как плачет Матильда, в очередной раз, на памяти Зинаиды миллионный, прося прощения. Только если раньше это были извинения и раскаянья лишь перед мужем, то сейчас к этому процессу присоединился и Александр.

– Так она котенка спасала, он забрался на ветку и плакал там, вот Мотя и полезла, – девушка тоже любовалась воссоединением семьи, возможно, даже с большим трепетом, чем Зина, – а тут я с порывом спасти брошенного ребенка. Нет, я без претензий, я бы тоже так поступила на ее месте, – здраво рассудила девушка, явно сейчас представляя себя на месте Моти. – Меня больше злят полицейские, которые не разобрались и нас обеих сюда посадили. Матильда так переживала, хорошо еще Тихомир Федорович развлекал нас занимательными историями, – девушка указала в сторону мужчины, и тот встал и очень интеллигентно наклонил голову в знак приветствия, – хоть немного отвлек нашу Мотю, а то не знаю, у нее, наверное, удар бы случился. Зина отметила, что для девушки Матильда уже наша, и в который раз поразилась, какой все-таки стопроцентный эмпат ее подруга.

– У меня в рюкзаке, конечно, есть валокордин, но рюкзак-то забрали, – продолжала рассуждать по-деловому девушка.

Она была молодой, но разговаривала как старушка, и это несоответствие сильно бросалось в глаза.

– У меня дежавю, – вдруг сказала Зина, вспомнив, как год назад именно с вызволения из КПЗ Матильды началось их дело.

Тогда Мотя, сама того не желая, нашла им нового члена группы – вора, которого настойчиво требовала заумная программа, придуманная дедом.

– Девушка, а вы случайно не историк, не зоолог или на худой конец эзотерик? – вдруг обратилась Зина к девушке.

– Я зоолог, – удивленно ответила та, – но как вы догадались?

– Не спрашивайте, – отмахнулась Зина – но если вы и вправду зоолог, то я могу предложить вам неплохую подработку, это займет неделю вашей жизни и принесет очень хороший гонорар.

– Я не нуждаюсь в подработке, – обиженно сказала девушка, поправляя свою потрепанную, скорее всего, еще до Мотиного вмешательства одежду.

– Ну это навряд ли, – сама себе тихо сказала Зина, оставив разговор на потом, так сказать, не в это время и не в этом месте, решив поговорить с девицей, когда ситуация с полицией прояснится. Но дядечка, развлекавший историями бедовых девиц, услышал ее слова и, отойдя немного в сторону, подальше от плачущей Моти и обиженной Зининым предложением девушки, пальцем подозвал ее к себе.