0,5

Если книга, которую у тебя находили, вдруг казалась сержанту или офицеру не патриотичной, ее прятали под замок. Если она вписывалась в стандарты – возвращалась на стеллаж в комнату досуга.

Существовала повинность на посещение библиотеки. Роту строили, командир тыкал пальцем на тех, кому нужно выйти из строя, и по списку читал, кто какую книгу будет в библиотеке брать:

– Ты – Тургенев, «Отцы и дети», ты берешь что-нибудь у Пушкина, – палец перемещался с одного солдата на другого, – ты – Гоголя. – И так далее.

После того как солдаты возвращались в расположение, эти книги собирал какой-нибудь ответственный и относил в канцелярию, где они лежали до следующих выходных. Следующие шли сдавать Пушкина и брали Толстого.

С гитарой было проще. Сержантам тоже было невыносимо скучно коротать дни до дембеля, да что там сержантам, скучно было даже офицерам. Поэтому иногда они просили поиграть. Человек, умеющий обращаться с гитарой, в армии ценится особо. Собрался даже небольшой трудовой коллектив: баян, две гитары, барабан, под звуки которого ходили в столовую, битбокс, кто-то рэп умел читать, кто-то пел. Только за барабан от ротного получили подзатыльник, но и он посмеялся выдумке.

Однажды, уже ближе к концу «учебки», произошел забавный эксцесс: Андрей стоял в наряде. В прямом смысле – стоял. Был дневальным: интересно проводил время на маленькой тумбочке, высотой в десять сантиметров, и кричал «Дежурный по роте на выход, отставить», когда кто-нибудь из офицеров роты заходил в расположение. Вызывая дежурного по роте, даже не задумываешься, что это какое-то обращение. Эта фраза произносится механически, в ней нет никакого смысла. Офицеры всегда, входя в помещение, махали рукой: мол, «не надо никого звать, отбой», но если эту фразу не прокричать, когда офицер входит, – получишь от него порцию дерьма на лицо. Так что же им нужно? Непонятно.

И вот в казарму врывается командир роты, а когда в расположении материализуется он, то кричать уже приходится другую фразу, да так, чтобы даже в самом дальнем углу было слышно: «СМИ-И-ИРН-О!» Это только в том случае, если в помещении нет кого-то старше его по должности. Командира батальона, например. И тут главное не забыть, есть он или нет. Потому что выхода отсюда два, а расстояние между ними – метров сто, ты – один, потому что второй дневальный все где-то бегает и шебуршит. После безразличного «отставить» командир роты направился в свой кабинет, но, передумав, повернулся к Андрею:

– Тищенко, ты же там поешь чего-то?

– Так точно, товарищ старший лейтенант.

– А стихи пишешь?

– Так точно. Ну, иногда.

– Пошли. – Он повернулся к расположению и крикнул: – Дежурный!

Тишина. Никто не бежит его встретить. Спустя секунд десять он уже орал, не жалея связок:

– ДЕЖУРНЫЙ, БЛЯДЬ!!!

Всклокоченный дежурный вывалился из комнаты досуга:

– Я, товарищ старший лейтенант.

– Ты там массу давишь, что ли?

– Никак нет, журналы заполнял, – оправдывался он, поправляя форму.

– А ХУЛИ ЕБАЛО ЗАСПАНО, СУКА! НЕДЕЛЮ БУДЕШЬ СТОЯТЬ, ЕСЛИ ЕЩЕ РАЗ ТАКАЯ ХУЙНЯ БУДЕТ! – Командир повернулся к Андрею. – Этого с наряда снимай и другого ставь какого-нибудь.

– А что случилось-то?

– Ничего, у него другой наряд будет, конфиденциальный. – Он повернулся к Андрею и подмигнул.

Такое отношение было неожиданным, но оно и понятно – ведь в этот раз офицеру что-то нужно лично от тебя, и желательно, чтобы никто больше о подробностях не был в курсе.

– Есть!

Через три минуты солдат из соседнего отделения, скривив рожу, принял у Андрея штык-нож, а Андрей отправился в кабинет командира.

– У меня у бабы день рождения скоро, – начал он, сразу же как-то смутившись. – Надо стих сочинить. Ну там, про любовь, все дела.

– Напишу, – ответил Андрей, слишком деликатной показалась просьба. Сам засмущался. – Только надо историю. Факты какие-то, о чем писать будем.

– Ну… – он всерьез задумался, закурил, отошел к окну, – познакомились два года назад. В ресторане обмывали капитанские Гробовского из пятой роты, а она с подругами была и ебарем своим. И когда выходили покурить, познакомились. Я ее в тот же вечер и снял. Потом в Тайланд летали тем летом. Я ей цветы дарил. Че там еще…

Андрей про себя усмехнулся. Герой-защитник, цветы дарил.

– А, еще это, она аборт делала.

– Товарищ старший лейтенант, о таком, я думаю, лучше умолчать.

– Ну да, ну да… Че-то я это… Не знаю, короче, не было ничего больше. Пиши давай. – Он покраснел. – Воды нальешь, в уши нассышь, про глаза размером с океан, про волшебную любовь до гробовой доски и еще чего-нибудь. За мой стол садись.

Он обратился к своему «писарю», с интересом наблюдавшему за происходящим:

– Иванов, хули уши развесил? Дай ему ручку и бумаги вторичной и съеби ОТСЮДА КУДА-НИБУДЬ НАХУЙ!

Начал он вполне спокойно, но под конец фразы все равно перешел на привычный крик. Есть такая особенность у военных. Интересно, проявляется ли это в быту? «Здравствуйте, вы готовы сделать заказ?» – «Добрый вечер, да. Мне американо, салат греческий, стейк из баранины, и БЫСТРО ЧТОБЫ, СУКА. Пожалуйста».

– Есть! – ответил тот, вытащив пару листов из стопки, одна сторона которых уже была запечатана чем-то ненужным, протянул Андрею, пересел за соседний стол.

Рота уходила на ужин, но Андрея не отпустили: «с дневальным сходишь». Еще полчаса посидев, отправился с дневальным, но уже другим, а не тем, что принял тяжесть его наряда на себя – тот полтора часа всего отстоял, а там другой взвод заступал на сутки. Решили, пока есть возможность, после столовки сходить в «чепок»: добрались, отстояли в здоровенной очереди, закинули в себя вафельных трубочек со сгущенкой, запили шоколадным «чудом», затарились про запас, ведь доводилось побывать в магазине нечасто – в одиночку молодых бойцов не пускали, только с «дедушками», которых нужно было накормить за такое конвоирование.

Немного не рассчитали со временем и возвращались уже тогда, когда шла «вечеруха»: бойцы застыли в два ряда, и когда называли фамилию очередного солдата, он громко и бойко должен был отвечать «Я!». Иногда особо отбитые принимались соревноваться, кто хлеще исковеркает этот звук. Тогда роте приходилось отжиматься, приседать и прыгать, но чаще всего – чередовать данные упражнения.

Заходили через заднюю дверь. Сжав зубы, Андрей ждал тотального разноса. Небывалого. Опаздывать на вечеруху еще не осмеливался никто. За это всему взводу светила небывалая прокачка! А ведь еще куча еды за пазухой! За то, что принес в расположение пожрать, карали просто: виновный ел все всухомятку, находясь перед строем братьев по оружию, которые отжимались под счет сержанта, но иногда они умудрялись придумать «конкурсы» поинтереснее.

Обошлось: командир роты, кабинет которого был прямо напротив этого черного хода, проорал, заметив опаздывающих:

– Тищенко, давай сюда БЫСТРО!

– Есть!

И пока полторы сотни человек молчали и удивленно пялились на Андрея, он незаметно скинул в шкаф бушлат со всеми запасами и ушел в кабинет своего начальника, дописывать стихотворение. Прокачка Андреева взвода, впрочем, в этот вечер все равно состоялась – у кого-то нашли плеер и разбили его молотком. Даже через закрытую дверь просачивались эти ужасные звуки с другого конца помещения, поэтому Андрей не спешил: спустя минут пять после того, как все улеглись, он показал стихотворение ротному и планировал отправиться смотреть свой короткий сон, повернувшись к окну и прилипнув взглядом к осколку города. Ротный попросил перепечатать написанное в заметки своего смартфона, а сам свалил в соседнюю роту. Закончив, Андрей немного покопался в его аппарате, изучил фотографии, но ничего интересного не нашел: галерея забита только фотокарточками с пьянок и какой-то служебной мутью – документы, БМП, запчасти. Ничего человеческого.

Поначалу весь круг общения Андрея замыкался на двух земляках из области, спавших на соседних кроватях. Вместе давали денег дневальному, чтобы он купил чего-нибудь пожрать. Дневальный же взымал за это сладкую, в прямом смысле слова, комиссию. В армии всегда желаешь только две вещи: жрать и спать. Так что вместе съедали купленное после отбоя и, довольные, сытые, вмиг засыпали, смакуя во рту последние крошки.

Единственная женщина в этой военной части, которая за полгода попалась на глаза, – жирная повариха с запекшейся жижей в уголках губ. Сначала все без исключения смотрели на нее с отвращением, но уже через несколько недель взгляды сделались не такими колкими. Позже, уже в войсках, на смотре удалось увидеть и другую женщину – лейтенанта. Красивая, стройная, подтянутая. Весь плац, включая офицеров, женатых на поварихах из столовых, пялился на нее с открытыми ртами и поднятыми вверх членами, но она, казалось, этого не замечала. Настоящий военный человек!

Иногда по вечерам выдавали мобильные телефоны, а в воскресенье разрешали пользоваться ими практически весь день, если кто-то из бойцов не накосячил очень уж сильно за минувшую неделю. Сотовые эти не имели доступа в Интернет. Были у некоторых бойцов, разумеется, и те, что оставались на кармане, не сдавались в общую «копилку», так что по воскресеньям можно было замаскироваться. У Андрея был обычный, с 2G, но иногда он менялся, находил возможность «Вконтакт» зайти. Только ничего интересного там не происходило. Первое время списывался. С Мариной, с Костей… Через два месяца он куда-то пропал, и почти никогда не удавалось застать его в Сети. Заходил еще реже, чем сам Андрей. Ну и ладно, просто новости хоть почитать. Те, что едва ли не насилием заставляли смотреть, – Первый канал. Пропагандонство.

В те же воскресные дни разрешали иногда использовать телевизор. Тогда дневальный смело шел в здание, где располагалась учебная часть, и брал там DVD-диск с фильмом. Только вот на дисках был один-единственный сериал – «Солдаты». «Солдаты-1», «Солдаты-2», «Солдаты-3», «Солдаты-4». Не по порядку: другие роты успевали забрать, а то и хуже – дисков вообще могло не оказаться. Единственный выходной у солдата мог быть испорчен, а отдых очень был нужен после учебных будней и финальной точки в неделе – ПХД. Пенной вечеринки, которая устраивалась каждую субботу. Нужно было драить все, куда только можно дотянуться и заползти, выскребать пыль из всех щелей.

Регулярно выгоняли чистить плац. Командир части, заботясь о своих подопечных, издал приказ: «Хлопцы, в берцах чистить нельзя, околеете, надевайте валенки. В валенках – тепло».

Проблема в том, что солдат – сто пятьдесят человек, валенок – всего сто двадцать пар или около того. Ладно. Кто-то не идет: дневальные, наряды, кто-то просто «проебется». Отметаем их.

Проблема не только в том, что валенок не хватает на всех. Половине достанутся те, что жмут, ибо размеры у большинства из них ужасно малы. Еще и два левых. Или два правых. Половина из них – дырявые. Есть даже такие, у которых дыры по пять сантиметров в диаметре. И вот солдаты, окруженные заботой командиров, чистят плац в «пробитых» и жмущих валенках, оба – левые. Не холодно! Красота! Вероятность того, что тебе достанется нормальная пара, стремится к нулю.

Все почистили, но снег опять повалил после ужина.

– Товарищ старший лейтенант, разрешите теперь в берцах, а то валенки дырявые, маленькие и сырые, еще и оба – левые?

– Командир части сказал в валенках, значит в валенках! Вопросы?

Так и жили.

Настоящий кайф был, когда уходили в наряд. Не по роте, дневальным, а на различные объекты: кто-то на оружейные склады, кто-то в патруль, кто-то на КПП. За учебку удалось побывать в трех, включая наряд по роте. Остальные два – это ДОС-склады и КПП в автопарке.

КПП – это тяжело, особенно в мороз, в какой пришлось стоять Андрею. Ладно, что хоть товарищ по несчастью попался веселый и можно было поговорить. Так день и пролетел. Вернее, опять же, жвачкой протянулся. Как и любой другой, но только этот был разбит на бесконечное стояние на воротах и на редкие минуты, когда можно было погреться у батареи в комнате дежурного. Еще довелось побывать в оцеплении в момент стрельб на полигоне, вместе с башкиром. Нарядом это назвать сложно – просто четыре часа постоять у шлагбаума.

Другой наряд был чудесен, и в него Андрей отправлялся с огромным удовольствием, знать других не желая. Заступали туда вчетвером: два земляка всегда вместе с Андреем, четвертый – кто придется. Это тоже был КПП, но другой – на складе с различными ценностями, не особо ценными. Где вся задача бойцов – по очереди стоять на воротах, записывать кто пришел, кто ушел. Трое ютятся в специальной конуре, рядом. И была у наряда розетка, и был телефон, был кипятильник, была музыка по ночам и громкие разговоры, был Интернет, и не было над ними контроля – никакого начальника, потому что все старшие по наряду хронически проебывались. Сержант-контрактник закрывался в отдельном помещении и целый день смотрел аниме, другой, прапорщик, ушел сразу после развода и вернулся в пять утра, пьяный и с какой-то бабой, которую с рассветом заставил перелезать через забор части и по сугробам топать до трассы, а сам спал весь следующий день. С этим нарядом подобное возникало постоянно.

Утром со складов собирали машину продуктов для санитарной части, и если помочь ее загрузить – гражданские, ответственные за погрузку и склад, угощали пряниками и молоком. Больных, кстати, кормили так, что хоть специально заболевай: и апельсины, и молоко, не разбавленное водой, и сок. Но на обед ты идешь в столовую, где иногда вместо нормальной жратвы просто варят содержимое сухпайков, сваленное в кучу. В «каличке» Андрей не бывал и не хотел: пока многие просто отлеживались там, симулируя болезнь, он раз перенес неделю температуры на ногах, сидя в душной и вонючей сушилке, чтобы пропотеть и быстрее вернуться в строй. Одни стрельбы только пропустил, а в остальном – честно исполнял свои солдатские обязанности, отбывал повинность подлой Р(р)одине.

* * *

После учебки отправили служить в Армению. «Деды» рассказывали, что там кубрики – комнаты, рассчитанные на шесть человек, – а не одна располага на полторы сотни срочников, вечно воняющая носками. Рассказывали, что руку из окна протягиваешь, чтобы персик сорвать. Не служба, а сказка.

На деле же оказалось даже лучше, чем обещали. Кубрик давали из расчета на двоих, в связи с нехваткой бойцов в штате. На количестве нарядов это, впрочем, совсем не сказывалось: тут уже были молодые бойцы, отслужившие всего две недели, и Андрей в момент превратился в «дедушку» – в наряды уже почти не ходил. Из окна можно было сорвать не только персик, но и яблоко, а приемы пищи по распорядку почти перестали посещать – проще было заказать пиццу или суши, благо платили здесь срочникам очень хорошо. Через забор заказ забираешь. На эти деньги можно было бы квартиру снимать, с их-то ценами. Но за ворота части выпускали не чаще чем два раза в неделю – увольнения положены только в выходные. Поэтому дни приходилось коротать, уткнувшись в телевизор. Хорошо хоть, что интерактивное интернет-ТВ, а не два армянских канала, где ни слова не понять.

На утреннюю зарядку ходили выборочно: главное, чтобы хоть два-три человека от взвода присутствовало, а то командир ругаться будет. Ну, как ругаться… Упрекнет сержанта, а тот потом перед взводом что-то промямлит невнятно.

Наконец-то можно было ходить в душ каждый вечер, а не только раз в неделю посещать баню. Хотя и она была – настоящая, русская, с парилкой. Но самое кайфовое – офицеры ничего не говорили про телефоны, что сначала казалось очень непривычным: машинально прятали, подрывались, когда кто-то шагал по коридору. Здесь были даже наемные гражданские уборщики, так что поддерживать чистоту и порядок было не сложно.

Одна как-то раз подошла к компании солдат, что-то бурно обсуждавших в курилке, спросила на ломаном русском: «Мальчики, не хотите посексовать?» Мальчики хотели. С тех пор по ночам в часть иногда приводили проститутку, делали дела в каптерке. Андрей воздерживался.

Мест для контрактников почти не было, но Андрей сумел выбить себе, договориться с командиром. Даже без денег, чисто из взаимного уважения. Стал единственным во взводе, кому выпал счастливый билет. Такой желанный контракт на три года пребывания в раю оказался у него в пятерне.

КонецЭПИЛОГ

Да шучу я, шучу! Потом он просто проснулся. Плохо стало в самолете, вырубило. Первый перелет в жизни. В ушах еще неделю пищало. Оказалось, все не так радужно, но и сказать нельзя, что сильно плохо.

Только «молодняк» вышел из самолета, в него сразу же загрузили дембелей: в порванной и засаленной форме, выгоревшей под солнцем. Какая уж тут дембелька. Чуть ли не хором они прокричали «добро пожаловать в ад!», или это почудилось от жары…

На распределении перед свежим мясом по обрубку плаца, убитого настолько, что он больше походил на кусок дороги в каком-нибудь провинциальном дворе, расхаживал старший лейтенант выдающихся размеров. Он искал желающих зачислиться в его взвод: я, говорит, у вас один буду, часто в разъездах, не кусаюсь. Кто хочет ко мне – выходите из строя. Андрей вышел и попал в отдельный взвод. Двадцать один человек по штату, один офицер над ними. Жесткий офицер. Приходилось от него получать по лицу за любой проступок или берцем в ногу, чуть ниже колена.

В разъездах он действительно бывал часто: однажды отсутствовал два месяца, оставив за главного сержанта. Такого же срочника, как и Андрей. Когда вся часть рассасывалась на занятия, их взвод спал за казармой, спал в каптерке или в БМП в автопарке. Если же дело происходило на полигоне, то отряд уходил на несколько километров от лагеря, искал какой-нибудь старый, наполовину обвалившийся окоп и проебывался там до приема пищи. Обедал, возвращался назад.

В столовой кормили еще хуже, чем на предыдущем месте службы, но перемещаться по части можно было свободно, а еда в «чепке» стоила не так уж и дорого: на сто рублей, переведенные в местную валюту, можно было купить полкилограмма шашлыка. Если денег не водилось – можно было записать долг на счет, с лимитом в тысячу рублей.

Регулярные тяготы доводилось испытывать по понедельникам: весь военный городок пешком отправлялся в соседнюю часть, что находилась примерно в десяти километрах, чтобы два раза пройтись там по плацу с песней и топать назад. Страшными были строевые смотры – приходилось проделывать такой же маршрут, но в полном обмундировании: с забитым вещмешком, в бронежилете, с автоматом, пулеметом, в каске, еще и помогая товарищам тащить гранатометы и «улитки» к ним. Получать там моральных пиздюлей за неправильные бирки, формат которых регулярно менялся, и топать назад, пришивать новые.

Был тут у Андрея один товарищ. В основном отсиживался в штабе, был писарем их взвода – работал с документами, писал конспекты занятий, – но в свободное время всегда старался оттуда вырваться. Чтобы коротать время по дороге на эти смотры, они рассказывали друг другу по памяти сюжеты фильмов, сериалов и книг. Время так пролетало быстрее. То, что казалось интересным, Андрей заносил в записную книжку, чтобы посмотреть, вернувшись домой.

Крупной проблемой по-прежнему оставались крысы. Только не те, что берут не свое. Здесь это были самые обыкновенные грызуны.

Днем они таились под половицами, опасливо выползая по ночам. Если вдруг кто-то забывал вытащить из кармана что-то съестное прежде, чем лечь спать, утром форма бойца оказывалась дырявой. Они прогрызали одежду даже ради того, чтобы добраться до носового платка и обглодать засохшие сопли.

Хотя воровство тоже процветало. Если заснул с наушниками и телефоном – обязательно проснешься без. Если спрятал мобильный перед отбоем в подушку – его тоже могут украсть, разрезав наволочку.

Однажды каптерку взвода взломали и вынесли из нее около десяти укомплектованных вещмешков – нужно было в срочном порядке рожать новые. Вечереет. Взвод сидит в расположении и думает. Решение пришло неожиданно. С полигона вернулась рота, что жила в соседнем помещении, не отделенном от расположения Андрея даже дверью. Девяносто солдат побросали свои вещи и выбежали на плац – их строил командир, отчитывал за какой-то косяк. Когда вернулись, десяток бойцов своих мешков недосчитался. Хитрые соседи побросали их в окно, что выходило к забору, и обходными путями дотащили до своей каптерки, где максимально быстро пришили новые бирки с именами, перетасовав содержимое мешков. А какие еще были варианты?

В остальном служба проходила спокойно. Опасность представляли разве только тувинцы. Этих молодцев сюда засылали пачками. Русским языком они не владели и вели себя крайне агрессивно. Словарного запаса большинства из них хватало только на то, чтобы выстроить лишь одну фразу: «Ты че, ебана?» Конфликты происходили регулярно, зацепиться можно было за любой безобидный пустяк.

Числились во взводе две «вафли», поддающиеся на провокации и не умеющие дать отпор психологическому натиску. На них обычно сваливали всю скучную и неинтересную работу, а если срочно требовался один солдат для выполнения какой-то задачи – обязательно отправляли кого-то из этих двоих. Даже когда взвод пополнился молодыми бойцами и весь предыдущий состав должен был перейти в категорию «старослужащие», получив при этом набор привилегий. В какой-то момент один из них, деревенский парень, начал артачиться, упираться, но его вновь сломили. Если с самого начала поставил себя так – поменять ситуацию уже не получится. Андрей старался особо с ними не контактировать, но и лишней работой не грузить. Парням и без того жилось не сладко.

Удобств не было. Каждое утро в две ямы, вырытые неподалеку, быстро образовывалась огромная очередь. Приходилось бриться ледяной водой из фляги: бойлер был маленький, горячей воды хватало только бойцов на десять. Совпало так, что всю службу Андрея в Армении санузел закрыли на ремонт, зато к приезду молодняка все было готово. Был даже душ. Предыдущему же призыву приходилось мыться в бане раз в неделю, а нательное белье менять раз в две. Чуете, чем пахнет?

Молодых особо погонять не удалось: их привезли за две недели до того, как отправить стариков назад в Россию, но прок от них был – они могли покормить. Ты для них автоматом становился каким-то авторитетом.

На руки солдат получает две тысячи рублей в месяц, тысяча из которых сразу же отходит «на нужды взвода» прямо на выходе из кабинета, а на остальное – живи, если сумеешь. Маловато будет. В Армении платили лучше, только вот не сразу. Десять тысяч каждый месяц падали на счет в банке. Прежде чем отправиться в Россию, многие поспешили его опорожнить. Хитрый старший лейтенант Зусик отжал у каждого по одной красной купюре. Андрей не спешил. На воле деньги больше пригодятся.

Отправляли в Россию. Почти домой. Андрей попал в Буденновск. Хитрое государство делало это лишь с одной целью – не платить тебе двадцать четыре тысячи рублей, а заплатить всего четыре. На дорогу домой положен двойной оклад. Может быть, эти двадцать кусков падали кому-то в карман, делились между парой полковников. Кто ж знает.

В Буденновске распределили в реактивную батарею, состоящую целиком из дембелей. Целыми днями только и оставалось, что сидеть наконец-то в кубрике. Телефоны приходилось прятать, в «чепок» не отпускали (пару раз доводилось бегать через окно, которое переставало быть простым иллюминатором и становилось запасным ходом). Сутками играли в карты. За две недели они так приелись, что Андрей зарекся никогда больше к ним не притрагиваться. Удивительным было то, что часть была забита молодыми бойцами, которые успели отслужить не больше месяца, и вот им-то и разрешалось все: стоя в очереди к столовой, любой из них мог выудить из кармана смартфон и позвонить маме, сходить в одиночку в магазин, они даже из столовой возвращались не строем, а по одному, вальяжно прогуливаясь по части. Есть такая традиция в Японии: до трех лет ребенку можно все, что он пожелает, и только по достижении им этого возраста на него накладывают все естественные для общества ограничения. Тут происходило нечто похожее: новобранцы казались малышами.

Батарея дембелей была этим недовольна и тоже начала рассасываться после обеда в разные стороны. Командиру об этом быстро доложили, после ужина в тот же день он построил подчиненных на плацу, где стал громко раздавать команды по типу: «Строевым марш!» Никто на них не реагировал. Все продолжали неспешно шагать в обычном ритме, поглядывая друг на друга с какой-то смесью воодушевления, страха и удивления. «А что, так можно было, что ли?» Разгневанный капитан приказал принять упор лежа, но ни один из солдат не выполнил команду. После пятой попытки он отправил всех в расположение, эту команду любой солдат был выполнить рад. Капитан тоже был «вафельным», никто его не боялся. Остерегались лишь прапорщика, закрепленного за батареей, но в тот день он оказался выходной.

Дослужил, дотянул. Какой уж тут контракт. Быстрее бы домой. И не в халупу эту, а в настоящую квартиру. Волшебное чувство, когда выходишь за ворота. Уже утро, но еще весь город спит. Молодые стоят в наряде, а ты свободен. Ты свободен! Не доведется теперь просыпаться от крика дневального, не нужно маршировать, не нужно выслушивать миллион оскорблений и терпеть удары по ногам. Не придется в одной майке выбегать на зарядку в жуткий утренний холод, прятать телефон, бегать по плацу с матрацем, свернутым в трубочку, выравнивать полоски на одеялах по нитке, пущенной через все кровати, отбивать подушки, есть кашу, которая за время, что ты тянешь ложку от тарелки ко рту, прилипает к ней намертво. Носить нижнее белье, которое неизменно не по размеру. Никаких больше дырявых валенок. Ничего этого больше нет. Все это – страшный сон. Ты вытерпел. А за то, что вытерпел, полагается награда, ачивка, приз – карман греет пятьдесят тысяч рублей, честно заработанных за издевательское отношение.