Кисельные берега. Книга вторая

Блин! Ну почему в качестве объекта нежных чувств она выбрала такой неподходящий предмет?! Она! – Кира Волошкина!..

Впрочем, разве она выбирала? Это иррациональное, безумное, одурманивающее чувство выбрало её само.

– Нет! – простонала Кира, жалобно кривя рот. – Не хочу! Не нужно мне всего этого! Неправда, он мне не нужен! Вовсе я не влюблена! – причитала она, в полной мере осознавая, что сопротивление её уже наверняка бесполезно, и тягучее болото страстной, надрывной любви затянуло свою жертву с головой.

Как странно, как нелепо принадлежать не самой себе, своим принципам и приоритетам, морали полезности и необходимости, а нелогичному, всепоглощающему чувству, обрушившемуся на неё, как болезнь, помимо воли и желания.

Она вскинула ладони к лицу, прижала к глазам – да неужели я ничего не смогу сделать с этим? неужели сама себе не хозяйка? ведь раньше всегда справлялась и справлялась прекрасно! И в этот раз – я буду не я – если не…

– Чудесная погода, не правда ли? – осведомился знакомый голос.

Кира почувствовала подле себя движение воздуха и резко отняла руки от лица.

– А вы, милая пани, вместо того, чтобы наслаждаться чудесным деньком, о чём-то грустите? – принц изящно присел подле, согнув ногу в колене, другой картинно опершись на толстый сук. – О чём ваши печали? Признайтесь, милая! Я готов помочь вам их развеять, – он уставился на неё томно и многозначительно.

Кира фыркнула и отвернулась. Принесла, блин, нелёгкая. Только твоих кобелиных упований  мне сейчас не хватает…

Принц, более чем уверенный в своей неотразимости, счёл фырканье кокетством и, склонившись над предметом сиюминутного увлечения ниже, сжал её пальцы в своих.

– Вы так прелестны, милая, – прошептал он, порывисто поднося её руку к губам. – В этом диком лесном антураже – словно нежная нимфа… – приобнял за талию и потянулся губами к шее, – и это зелёное платье так уместно к этому образу, – обвёл пальцем вырез декольте. – Признайтесь, вы всё учли, чтобы свести меня с ума, не правда ли?

– Неправда, – буркнула Кира, грубо вырывая руку и демонстративно вытирая пальцы о юбку. – Ты чего ко мне пристебался, голубь? – она спрыгнула со своего насеста и развернулась к принцу – руки в боки. –  Возмечтал о маленьком приключении с перепихом? Что так? Месяца не прошло, как женился, а молодой женой уж пресытился? Под ближайшую юбку полез – и правильно! Чего далеко ходить, когда ближние угодья не опылены!

– Эй! – опомнился принц. – Ты с кем говоришь, девка? Забываешься!

– Это ты, высочество, забываешься! – немедленно осадила высокородного визави раздражённая Кира. – И забываешь! Что мой долг, как ближайшей подруги принцессы, пойти  и рассказать ей о телодвижениях её резвого супруга, раскрыть, так сказать, глаза бедной наивной девочке на разлюбезного Альфреда: чем он тут промышляет, пока она ему рубашки вышивает!..

Лицо принца изменилось. Сладчайший и манерный ловелас исчез. Его нежные, холёные черты заострились, глаза недобро сузились, пухлые, чувственные губы сжались в прямую, жёсткую линию…

Увы тебе, Кира, и твоему вздорному характеру… Может, ты забыла, что перед тобой не хозяин сети элитных ресторанов Жора, подвыпивший на светском рауте и в связи с этим стремящийся перещупать всех присутствующих гламурных баб за сиськи? Его легко можно было послать. Можно даже было сумочкой в нос зарядить… А вот что будет, если послать ещё пока юного и с виду неопасного, но наследственного деспота? За которым поколения кровавых борцов за престол, подавителей крестьянских восстаний, толпы отравленных дядюшек и зарубленных мятежных вассалов? Что будет, если унизить такого человека, пригрозить ему и вызвать у него гнев?

В самом деле – что?

Кире вдруг стало очень неуютно под этим изменившимся взглядом прежнего душки-принца.

«Опять я встряну со своим гонором», – подумала она и зябко передёрнула плечами.

Принц молчал, не меняя расслабленной и вычурной позы, которая теперь казалась совершенно неестественной. Молчала и Кира. Потом сдалась:

– В общем, – промямлила она, – просто хотела предупредить: если вы не перестанете… это… приставать… короче, тогда расскажу. А… а сейчас пока можете… быть спок… спокойны… и я тоже…

«Боже, что я несу??» – подумала гонористая девка со стыдом и ужасом.

Оборвав себя на полуслове, Кира развернулась и торопливо зашагала по козьей тропке в сторону реки.

* * *

Несчастный поросёнок, начинённый яблоками и хреном, задался. Впрочем, как и паприкаш с клёцками. Во всяком случае все ели и нахваливали.

Кира тоже ела, но вкуса не чувствовала. Недавние встречи в дубовой роще сбили её с толку. Повергли в смятение. Оставили после себя тянущее беспокойство и тягостную тревогу.

Она искала глазами Медведя – и не находила. Она боялась наткнуться взглядом на принца – и постоянно натыкалась. Взгляды их встречались, перекрещивались, постоянно цеплялись друг за друга, и ничего успокаивающего в бесстрастном и холодном взоре тёмных глаз под пижонской каштановой чёлкой Кира не находила.

Костры в надвигающихся сумерках становились всё ярче и заметнее. Солнце свалилось за реку и утянуло за собой хвост небесного багрового пожара. Принцесса, нежно льнущая к боку возлюбленного супруга, стала зевать всё чаще и, словно ребёнок, не желающий отправляться спать со взрослых посиделок, усиленно таращила сонные глаза. До сих пор не замеченный в особой внимательности принц вдруг озаботился её усталостью и принялся уговаривать отправиться на судно. Сам он, якобы, тоже бесконечно умаялся. Мало того, уговорив и поднявшись с места, дал знак к окончанию пирушки и скорым сборам.

Пирующие, удивлённые и обескураженные целомудренным стремлением принца к здоровому образу жизни, принялись с ворчанием сворачиваться и растекаться по кораблям. Слуги торопливо зачищали поляну – велено было отплывать в ночь.

«Чего попусту время терять?» – резюмировал принц.

Никанорыч с одной стороны удивился неожиданности такого решения, с другой – обрадовался сокращению стоянки, с третьей – всё же выразил опасение насчёт безопасности ночного плавания. Выразил он их, правда, в основном Акинфию. Не принцу же! На что кормчий флегматично пожал плечами – чего зря бурчать, коль отменить распоряжение не в их власти? – и велел команде развесить вдоль бортов фонарей поболе, дабы избежать ночного столкновения. А также поставить на носу факельщика с лотом – не дай, боже, напороться впотьмах да на неизвестном фарватере на банку!..

– Эй, Акинфий! – махнула кормчему Кира. – Меня подождите!

Тот, уже забравшись в приготовившуюся отчались лодку, покхекал, покрутился вокруг себя, словно пёс на подстилке, отвесил походя подзатыльник юнцу-первогодке и хмуро глянул в сторону берега.

– А собака твоя где? Собаку, мабуть, искать щас примешься. Жди тута, загорай… Потом ещё на «Сигизмунда» тебя завози. А у меня дел на «Возке» невпроворот!

– Что ж мне, вплавь? – рассердилась Кира.

– Прям вплавь! Чё сразу-то? Щас Дорофея пришлю. Пока псину свою поищи, шоб как лодка придёт – так ты как штык!..

– Ладно…

Кира огляделась на разорённый и загаженный лужок, по которому ещё сновали тёмные силуэты прислуги, дошкрябывающей последние котлы и подбирающей последние вилки-тарелки…

– Сырник! Где ж ты, скотина облезлая? Сырник! Сырник!

Собака не отзывалась. Зато отозвался тот, кого не звали. Неприятная рожа нанятого на порогах ушлого толмача возникла из сумерек прямо перед Кирой, изрядно её напугав.

– Ай! Чёрт бы тебя побрал!

– Собачку ищите, госпожа? – осведомился тот, лыбясь одновременно и подобострастно, и насмешливо – как это у него получалось? – Так это… Боюсь неприятность с ней приключилась…

– Что?

– Приметил случайно её – масть-то светлая – поползла, бедняга, в кусты, скуля и стеная. То ли прибил кто ненароком, то ли сама съела чего-нить, ну, как у псин-то этих водится…

– Куда поползла?

– Да вон – извольте-ка… Видите тот ракитник? Нет-нет, не туда смотрите, добрая госпожа… Левее-левее! Видите?

– Да перестань пальцем своим тыкать! Чего тут увидишь впотьмах? Пошли, покажешь!

– Извольте, – охотно согласился толмач и посеменил рядом, услужливо подправляя размашистый ход «доброй госпожи» касаниями под локоток. – Сюда, сюда, ага… Так… Уже недалеко, вон за тем валуном… Подождите-ка… – он остановился у зарослей ракитника и огляделся, потом посвистел, прислушался, ожидая собачьего отзыва, не дождался и нырнул в кусты.

– Ну что там? – нетерпеливо окликнула провожатого встревоженная хозяйка потеряшки.

– Ага! – отозвались из чащи. – Нашёл! Туточки он, бедняга, совсем плох…

Кира ринулась напролом, не выбирая дороги, прямо по гибким прутьям лозы.

– Сырник! Где он?

– Здеся, – сказал толмач и, поплевав на ладони, удобнее перехватив приготовленную заранее дубинку, тюкнул легковерную девицу по темечку.

* * *

Очнулась Кира от холода – её била крупная дрожь. Попыталась свернуться в клубок для согрева, подтянуть одеяло – и обнаружила, что руки-ноги не слушаются. Стянуты жёсткой верёвкой. С трудом разлепила в темноту тяжёлые веки, двинула головой и задохнулась от пронзившей череп острой боли.

Что случилось?

Она поскребла связанными руками по сырой, холодной земле. Ещё раз осторожно открыла глаза и уставилась в чёрное, звёздное небо над переплетением ветвей, беззвучно роняющих на неё осенние листья.

– Сырник… – просипела она, проговаривая своё последнее воспоминание.

Да, Сырник. Акинфий велел идти его искать. Так и было. А толмач сказал, что видел его… где-то здесь… А потом… Что было потом?

– Эй! – позвала она нерешительно. – Кто-нибудь!.. Я здесь, помогите!..

Тишина ответила ей шорохом листьев и тихим шелестом речных волн.

Кира напрягла слух, стараясь различить людские голоса, плеск вёсел, поскрипывание такелажа, шаги – хоть что-нибудь!

Нет… Не может быть…

Сжав зубы и скуля сквозь них от дёргающей боли в голове, она перевернулась набок. Отдышавшись и переждав тошноту, принялась извиваться в попытке подняться: связанные за спиной руки этому мало способствовали, обмотанный верёвками кокон из юбок сделал из её ног бесполезный русалочий хвост, а больная голова, которую хозяйка пыталась привести в вертикальное положение, изо всех сил протестовала. Кое-как, с двадцатой попытки, подняться на колени всё же удалось. Чтобы, покачиваясь в этом неустойчивом положении, с отчаянием понять, что проделанные ею титанические усилия бессмысленны: шагать смотанными коленями оказалось совершенно невозможно.

Зарычав от разочарования и злости, она вновь повалилась на землю, теперь уже животом, и, извиваясь змеёй, попробовала ползти. Тут дело пошло успешнее, если можно так сказать: со скоростью пьяной гусеницы, исцарав лицо и превратив в лохмотья платье – зато знатно согревшись – Кира просочилась сквозь ракитник и высунула голову из кущей.

Чтобы с ужасом обозреть пустынную реку.

Даже запоздалого далёкого кормового огонька не мигнуло ей из мутного речного тумана.

Девушка уронила тяжёлую голову на траву и отрубилась. Сон это был или обморок? Она так и не поняла, очнувшись уже в сером молочном рассвете, дрожа от пробирающей до костей сырости так, что зубы лязгали. Над ней сидел Сырник и уныло, с рыдающе-визгливыми интонациями выл.

– Заткнись, придурок! – прохрипела Кира, с трудом ворочая пересохшим языком. – Я ещё жива!

Немного придя в себя и сосредоточившись на ближайшей насущной задаче, жертва человеческого коварства, уже привычно подтягивая вслед за плечами затёкшее тело, поползла к такой близкой и заманчиво плещущейся воде. Опустила в неё лицо, пытаясь напиться так, чтоб не захлебнуться. Потом устало перевалилась набок… Концы её длинных волос облизывал щекотный прибой, но Кире было всё равно: холод и пульсирующая боль в голове полностью завладели её существом. Она только вяло отметила, что Сырник перестал выть, топтаться над ней, поскуливая, и вновь куда-то исчез.

Поднималось солнце, пригревая по-осеннему, без энтузиазма, но туману и того оказалось довольно: он скукоживался, расползался по низинам и ямкам, поднимался над водой, превращаясь в тонкий дымчатый покров… Потом и вовсе испарился. Тёплые лучи коснулись скрюченного на берегу тела, приласкали его, пожалели.

Пожалел и Сырник, возникнув из ниоткуда: обнюхал исцарапанное лицо, поскрипел над ним сочувственно и снова испарился.

«Чёртов обормот, – подумала Кира лениво, – были бы собаки такими, как в кино про них заливают – давно бы перекусил мне верёвки, обалдуй. Ему нетрудно, а мне бы не помешало…»

Она пригрелась под нежаркими лучами осеннего солнца и вновь погрузилась в сон, похожий на забытьё. А когда вновь открыла глаза, решила, у неё начались галлюцинации на почве сотрясения мозга.

– Сырник? – уточнила она у склонившейся над ней галлюцинации.

Галлюцинация озадаченно вздёрнула бровки, а Сырниковая морда возникла с другой стороны, заглянула ей в лицо и вывалила розовый язык, радостно разулыбавшись.

Ясно. Сырник отдельно, галлюцинация отдельно.

– Пожалуйста, – прошептала Кира на всякий случай (чем чёрт не шутит, вдруг всё же склонившийся над ней человек реален?) – помогите мне…

Лицо исчезло. После непродолжительного шебуршания за спиной Кира почувствовала, как руки её, давно не ощущаемые в качестве живой принадлежности тела, разомкнулись и бесчувственными плетями упали в траву. Таким же манером ей освободили ноги. Помогли сесть, оперев спиной на мшистый валун и принялись энергично растирать запястья, возобновляя кровоток в онемевших членах. Потом осмотрели голову, поцокали осуждающе, чего-то там поковыряли, помыли и приложили нечто восхитительно холодное. Должно быть, мокрую тряпку.

– Придержи, – велел ей нежный девичий голосок.

Кира послушно возложила руку на темечко. После этого с усилием подняла глаза на свою спасительницу.

– Спасибо, – выдавила она.

Тоненькая, миниатюрная девочка присела подле своей подопечной на корточки, заглянула ей в лицо с любопытством и некоторой долей настороженности. Похожа она была на фарфоровую куклу – белое, словно светящееся изнутри личико с нежными чертами лица, миндалевидные глаза и чёрные косы на холщовой рубашке.

– Твоя собака привела нас, – пояснила она, хоть Кира пояснений и не требовала. – Нашла нас в лесу, принялась скулить и рваться куда-то, будто звала. Мы и пошли посмотреть, – она зачерпнула кубышкой воды из реки и протянула раненой.

– Мы – это я и мой братец Лю, – она махнула рукой в сторону.

Кира скосила глаз.

Братец Лю – хмурной и круглоголовый парень – сосредоточенно копался в заплечном мешке.

– Мы живём здесь, недалеко, по-над пригорком, через лес. Ты позволишь отвести тебя к нам в дом, накормить и подлечить?

– Позволю, – промямлила Кира, – уж можешь мне поверить – брыкаться не стану…

Она попыталась встать, но голова закружилась и ноги подкосились – едва её спасительница успела поддержать.

Братец Лю посмотрел на эту сцену с неудовольствием, сплюнул в траву, перекинул мешок сестре и, тяжко вздохнув, взвалил болящую на закорки.

Через дубовую рощу, опосля под горку, а потом на холмик, и через лесок, да в сопровождении весело гоняющего белок Сырника – так и добрались до низеньких небелёных мазанок одинокого крестьянского подворья.

… Не сказать, чтобы знакомство с обитателями нового места, в которое забросила Киру превратность судьбы, вселило в неё оптимизм и веру в лучшее.

Старая бабка, исправляющая здесь обязанности хозяйки, похожая на сморщенную поганку и в ядовитости ей нисколько не уступающая, раскричалась незамедлительно, едва узрила волокомый внуками из лесу подарочек.

Братец Лю, не обращая на неё внимания, флегматично прошествовал мимо и сгрузил свою ношу на циновки, устилающие земляной пол вдоль стен. Девочка же задержалась, замурлыкала умиротворяющее и просительно, уговаривая злобную мегеру. Но та не унималась:

– Вечно дрянь всяку из лесу тащат – прям хоть не отпускай туды! Что ты там лепечешь? Слушать ничего не хочу! Чего? По голове её ударили? Стал быть, заслужила! Я всю жизню прожила, и меня чегой-то никто доси по голове не ударил!.. Кто така? Откудова? Вы гляньте только – какого она странного вида! Можа, из тех людёв, что приплывают по Рыжей реке с захода солнца? А коли из тех – так не жди добра! Их сторониться надоть, а вы в дом волокёте! Можа, прикажете мне на эту падаль ещё и стряпать? Можа, из своей скудной паечки мне ей отсыпать прикажете?.. А ну – тащите, сказала, туда, откель взяли!!

– Хорош, бабка, разоряться, – спокойно осадил её хмурый Лю. – Отец вернётся с поля, он и скажет – оставить её в доме или выбросить в лес. По его слову и поступим, – пригнувшись под низкой притолокой, он вышел в дверной проём.

Злобный визг затих, сменившись злобным бурчанием, шипением и грохотом посуды, которая расшвыривалась по полкам с яростью, достаточной для буйной атаки янычарского полка.

Девочка пробралась к скрючившейся в углу Кире и тихонько погладила её по руке:

– Ты не переживай, – подбодрила она. – Отец непременно позволит! Он чтит предков, а наш покойный дед был очень гостеприимным и добрым человеком: всякое живое существо могло рассчитывать на его помощь – от птенчика до медведя. А тем более – человек…

Кира с трудом кивнула. Дорога далась ей непросто – её растрясло и ужасно мутило. «Всё-таки сотрясение…»

За что меня так? Зачем? Какой тому упырю резон бить меня по голове и связывать? Только для того, чтобы оставить на берегу? Выходит, что так… И ведь никто не хватится до самого нынешнего вечера: Никанорыч уверен, что я на «Сигизмунде», а Пепелюшка будет думать, что на «Возке». Ну, если ей вообще придёт в голову об этом подумать… Пропажу обнаружат только на вечернем привале. Интересно, кто первым?.. Заметит ли моё отсутствие… он?

– Как тебя зовут? – продолжал щебетать над ней голосок любопытной девчонки.

Раненая сглотнула противный ком в горле, облизнула губы:

– Кира…

– А что это значит?.. Меня – Мейли, Прекрасная Слива. Это потому, что матушка моя любила цветущую сливу, что во дворе у нас росла. В ней каждое лето жил соловей, она слушала его песни и когда меня в тягости носила, и когда качала на руках…

– Где твоя матушка, Мейли?

– Её давно нет. Она ушла к предкам. И та слива тоже. Они сейчас вместе. Им, должно быть, хорошо…

Кира слабо улыбнулась:

– А тебе?

– О, мне тоже! – Мейли заботливо подложила больной под голову свёрнутое одеяло. – Так удобнее?.. Я очень счастлива. Особенно, когда ухожу из дома в лес. Но в лесу сейчас небезопасно: очень много кораблей плывут теперь по Рыжей реке с захода солнца! Очень много людей! Они опасны, коварны и алчны. Мы их стараемся остерегаться… Теперь одна в лес не хожу – только если с одним из братьев, если кто свободен и согласится меня сопровождать. А это случается так редко… Кстати, познакомься, – она кивнула в сторону, – мой братец Лю.

Над Кирой склонилось лицо, затемнённое полумраком хижины.

– Так… мы, вроде, уже знакомы…

– О нет! – замотала головой Мейли. – Ты знакома с Лю Вторым, а это Лю Третий вернулся от кузнеца. Значит уже время, скоро остальные с поля подтянутся…

– Третий? Сколько ж их всего?

– У меня пять братьев! – с гордостью объявила счастливая обладательница большой семьи. – И все Лю!

– Почему? – прошептала Кира сквозь треск в голове, не столько из-за того, что её это действительно сейчас интересовало, сколько ради поддержания разговора с единственным, по всей видимости, расположенным к ней в этом незнакомом месте человеком.

– Ну как же? – удивилась девчонка. – Матушка очень любила это имя – так звали её деда. Она хотела через сохранение имени передать частицу его доброй души своему сыну. А поскольку маленькие дети – что цветы – хрупки и часто, не войдя в возраст, торопятся уйти к предкам, она решила всем сыновьям дать это имя – хоть один из пяти должен же вырасти и продолжиться! Но выросли все! Будто духи позабавились над матушкиной предусмотрительностью… Не её, конечно, в том вина: взять, к примеру, кузнеца Баи, что живёт за луковым полем – из двенадцати сыновей только двое остались ему в помощь и утешение. А у дядюшки Му, что из дальнего селения…

Кира застонала и перекатилась пышущей жаром головой от одного уха до другого.

– Очень больно? – испугалась Мейли. – Ой… – она беспомощно оглянулась на бесчинствующую в кухонном углу бабку. – Потерпи немного: как бабушка выйдет по делам, я приготовлю тебе лекарство. Я умею – правда-правда! Один раз даже для Лю-сюна, старшего брата, мне было доверено сварить питьё от глистов. Очень даже получилось! Ты бы видела какие…

Но узнать подробности успешного лечения Кире не привелось. На этом месте её несчастная голова сдалась и отключилась…

После чего включалась дважды – смутно и с помехами – когда Мейли, осторожно приподняв её под затылок, осторожно поила какой-то ядрёной горечью, а второй – когда явился глава семьи. Постоял над ней, глядя брезгливо и устало, потом лаконично постановил:

– Пусть будет. Пока.

В кухонном углу грянул новый взрыв яростного грохота медного таза об оловянный подойник. Но никого он уже не испугал. Слово было сказано. И слово то было законом.

* * *

Не прошло и недели, как Кире полегчало. Она чувствовала себя совершенно здоровой – то ли приём травок помог, то ли неприём… В том смысле, что уже дня три как Кира втихаря выплёскивала целебные настойки, регулярно изготовляемые её заботливой сиделкой, за левое плечо.

Голову они, может, и лечили, а вот что касается прочих органов… Их сомнительный побочный эффект, благодаря которому болящей каждый раз после приёма лекарства приходилось, схватившись за живот, нестись со всех ног к выгребной яме в дальнем углу двора, совсем не вдохновлял. Так что, соотнеся последствия с причиной, Кира благоразумно решила, что долечится самостоятельно, без помощи кустарной сяньской медицины. Ведь в её распоряжении крепкий молодой организм и сказочное время, всё безусловно ускоряющее, мобилизующее и подталкивающее – отчего же выздоровление должно быть исключением?

Тем более, из тесного и душного общего дома её благоразумно выселили на сеновал – так всем было легче: и самой Кире дышалось привольней, и бабке она глаза не мозолила, и стадо молодых братцев Лю, ночующих под той же крышей, во искушение не вводилось.

Бегала туда к ней только Мейли с едой, горячей водой, целебными отварами и разговорами. Последних был явный перебор, но девочку вполне можно было понять – с кем ей общаться на этой уединённой ферме? Внезапное обретение подружки стало для неё подарком судьбы и было воспринято с восторгом.

Изнуряя больную голову гостьи бесконечной болтовнёй – порой весьма любопытной и небезинтересной, но в больших дозах токсичной для неокрепшего организма – она восполняла томительные годы скуки в обществе хмурых братьев, сурового отца и жёлчной бабки. Когда же гостья стала приходить в себя, с неё также стали вытребывать рассказы о далёких землях выше по Рыжей реке и о приключениях, занёсших её в лесные дебри Сяньского царства.

Мейли переживала эти рассказы, как дети переживают представление на сцене ТЮЗа – ярко, непосредственно и искренне сопереживая: она всплёскивала руками, поражалась, негодовала, восхищалась и давала запоздалые советы. Кира поначалу неохотно, потом всё более воодушевляясь неподдельной заинтересованностью слушательницы, рассказала ей всю свою жизнь. Повествуя о последних событиях, раскладывая их по полочкам на ясную голову и сытый желудок, пришла к единственно правильной трактовке произошедшего с ней на поляне Пан Чу.

– Как же просто! – поразилась она очевидному решению мучавшей её логической задачи. – То, что эта мразота, нанятая Никанорычем в качестве толмача, специально заманила меня в кущи под предлогом, якобы, отдающего концы Сырника и тюкнула по голове – я давно сообразила. Тут семи пядей во лбу быть не надо… Но зачем?

Мейли охнула:

– Он ограбил тебя!

– Да что ты! – замахала руками Кира. – Чего у меня грабить? Платье на мне с чулками – и те Пепелюшкиной милостью!

Она опустила глаза вниз, на себя, как бы для иллюстрации собственных слов, оглядывая свой наряд. Но вспомнила, что платье давно пошло на тряпки в хозяйство злобной сяньской старухи. Щеголяет она теперь в таких же рубахе и штанах из небелёного холста, что и её добрая сиделка.

– Для чего же этот негодяй так поступил? От злобы едино?

– Ага, – хмыкнула Кира, – от злобы. Только не от своей. Им скорее алчность двигала: небось, в накладе не остался, премировался щедро за качественно выполненное поручение…

В распахнутых глазах Мейли затеплилось осознание:

– О! – выдохнула она, прижав стиснутые руки к груди. – Я поняла. Неужели принц?

– Стопудово! – воскликнула Кира и стукнула кулаком по коленке. – Вот уж действительно решительный молодой человек – в этом ему не откажешь… Я сгоряча пригрозила рассказать курице этой, принцессе, о его поползновениях, так он сразу принял меры, не распотякивая долго! – она покачала головой – то ли потрясённая, то ли восхищённая стремительной реакцией своего недоброжелателя – потом вздохнула: – Знаешь, что меня больше всего бесит в этой истории?