– Наконец-то вы проснулись, – сказала только что вошедшая говорящая пижама. Розовый цвет казался таким ярким, что лицо Джейн было едва различимо. Только сейчас до меня дошло: я спал в уличной одежде. Обычно вожатые обходят детей на ночь, но они не будут проверять пижаму, если полностью закутаться одеяло и крепко спать. А зная Роджера, не факт, что он вообще приходил. – Приятного аппетита, Марк.

– Где ты вчера была? И почему не спишь? – я сел на кровати.

Джейн вытянула руку вверх и в её пальцах заблестел ключ.

– Это ключ от того этажа с вонючими досками. Идём?

– Где… – начал я.

– Зачем… – перебил Луи.

– А… – полный рот Марка не давал возможности сказать что-то полноценнее.

– Все вопросы потом, – Джейн вскинула брови, – вылазь из кровати, Каспер, нас ждут дела. И расскажи ребятам, где мы вчера были.

Я не хотел вспоминать это и, честно говоря, не очень обрадовался, что Джейн где-то раздобыла этот чёртов ключ. Пока парни натягивали трико, я рассказал про наш поход и о том жутком монстре. Подытожил так: «за решёткой живёт монстр без кожи на пальцах».

В глубоком детстве я видел, как трамвай сошёл с рельс и проехал пару метров по асфальту. Искры летели в разные стороны, а на лице девушки водителя не дрогнул ни один мускул. Я запомнил это зрелище на всю жизнь. Хотя скорее я запомнил его от того, что никто из родителей не поверил мне. В мире, где сложно поверить, что трамвай может проехать одним колесом пару метров без рельса, что уж говорить о призраках. Поверили парни или нет – сложно сказать, мозги у всех были сонные, а ещё нас торопила Джейн.

– Идём тихо, – скомандовала она, когда мы проходили мимо спален через длинный коридор. Самое сложное было пройти вожатскую, она находилась прямо возле выхода и дверь всегда была открыта. Дети часто хотят улизнуть из корпуса ночью в поисках романтики и комаров, но романтики мне хватило и вчерашним вечером.

Только мы пробрались к выходу, дверь вдруг открылась и на пороге стоял наш «любимый» вожатый Роджерс, тот самый, который встретил нас у здания поздним вечером.

– Опа, – сказал он заплетающимся языком, и нам тут же пришлось задержать дыхание. На самом деле, Роджерс делал хорошее дело, ведь от него так воняло перегаром, что от одного выдоха все комары в корпусе мигом упали замертво. А я тут же пожалел, что встал с кровати этим ранним утром. – А к-к-куда? – Он облокотился на дверной проём.

– На вокал, – Луи широко и очень глупо улыбнулся. «НА ВОКАЛ?!» – кричало во мне, – «ЧТО?!»

– В чет…четыле ут…утла? – он плохо фокусировал взгляд, но чётко знал время.

– Мы сейчас же вернёмся обратно, – Джейн вдруг трусливо понизила голос и опустила голову. Я был уверен, она выкрутится: даст шоколад, магическим образом у неё окажется бутылка водки, она бы точно придумала что-то, но она не стала. Тогда я ещё не знал, почему.

***

– Ты правда видел там призрака? – спрашивал Марк, натирая тарелки в столовой.

– Думаю, что да, – я поставил помытый до блеска стакан на поднос.

– Сегодня идти туда опасно, да, Джейн? – Луи снимал со столов стулья.

– Думаю, сегодня мы под особым контролем, – она кивнула на Роджерса, который вливал в себя воду, – как думаете, ключа не хватятся?

– Зависит от того, где ты его взяла. А нам это действительно надо? – я сморщил нос.

– А чем ещё заняться в этой скукотище? Хочешь всё-таки пойти на вокал? – она кивнула в сторону окна, где дети уже строились по парам на завтрак. Рыжий стоял в самом конце один.

– Нет, – отрезал я и с отвращением посмотрел на Роджерса, который поставил грязный запотевший стакан на стол и вышел за детьми. – Я только подготовил все стаканы! – Губы поджались сами собой. Толи от вонючего запаха манной каши, хотя даже она была лучше запаха гнили дерева и плоти, толи от гадкой личности вожатого.

– Там, наверное, живёт призрак замученного пионера… – Луи уже несколько минут тёр одну и ту же тарелку.

– Не говори ерунды! – Марк с силой опустил стул на пол, – там, наверное, живёт призрак этого лагеря!

– Пионер не может быть призраком лагеря?

Пока они спорили, я наблюдал за Рыжим через окно, он стоял в конце пионеров. Один.

***

Весь день мы провели в помощи обслуживающему персоналу на кухне, но даже это было лучше, чем таскаться по кружкам. Женщины поили нас какао и приговаривали, как мы похожи на их внуков. Сложнее всего было помогать уборщице с отсталостью в развитии. Я никак не мог понять, что она хочет. Её слова больше походили на китовий язык, но так уж вышло, в школе я учил английский. И потребовалось время, чтобы расшифровать слово «ведро» из неразборчивого «ввврррроооооо». Но даже с ней работать приятнее, чем с Роджесром, с которым за день аж 4 раза пришлось накрывать на стол. Каким же надо быть противным типом, чтобы я помнил его через столько лет.

Из окна столовой не было видно того старого здания, но я не мог избавиться от чувства, что то существо из клетки прямо сейчас, вытянув свои обваренные руки со свисающими лоскутами кожи, зовёт меня.

Это случилось вечером, когда мы домывали последнюю посуду вместе с двумя поварихами, вместо огонька с отрядом, на котором, я уверен, Роджерс уже спал, а ребята включили какой-нибудь диск на DVD.

– А, знаете, что, – вдруг произнесла одна из женщин, – давайте устроим свой огонёк, мне эти кастрюли тоже надоели!

– Согласна, Сьюзен! – подхватила вторая и они обе развязали фартуки, бросив их на стол.

– Мара, неси свечу! Да, ту самую, которая для дня рождения сына директора, к чёрту его!

Мы заперли дверь, задёрнули занавески и сели на пол вокруг единственного источника света – свечи. Джейн заняла место рядом со Сьюзен, и я хотел сесть с другой стороны, но пока выключал везде свет, рядом с Джейн уже устроился довольный Луи.

– Так, дети, я уже и забыла, как нужно проводить огоньки… – Мара села под звуковое сопровождение хруста своих коленей, – я была в лагере слишком давно, а ты, Сюзен?

– А я, по-твоему, только со смены приехала? – и они расхохотались. Обеим было за 60.

– Не знаю, как сейчас у вас, а мы у костра всегда рассказывали только ужасы! – воодушевилась Мара.

– Как, например, про тот старый дом, где сейчас кружок вокала? – Вдруг спросил Луи, и мы замерли. Марк нервно хлебнул какао.

– Оооо, – женщины переглянулись, – уверены, детишки, что хотите услышать эту историю? – Мара говорила это с напускным ужасом и не знаю, как остальных, но меня страшно бесило это выражение: «детишки».

– Да, конечно, – я посмотрел на Джейн и ответил, как минимум за нас двоих, – женщин наша серьёзность только забавила.

– Вы наверняка знаете, что этот лагерь существует уже много лет. Так вот, давным-давно, около 40 лет назад, когда ещё не было кирпичных корпусов, наша столовая размещалась в деревянном корпусе в конце аллеи, – начала Сьюзен.

Вторя её словам за окном завыл ветер, должно быть, что-то хотело сделать эту историю по настоящему жуткой. Она продолжила:

– В один из дней, когда нужно было готовить обед на весь лагерь, в столовой была только одна повариха и её сын – поваренок. Для детей работников лагеря одна смена бесплатная, только поварёнок был не обычным мальчиком, а чутким и добрым, так что всегда помогал маме на её поприще.

– Что такое «поприще»? – Спросил Луи. Я не выдержал и цокнул. Какая сейчас разница, что такое «поприще»?

– Так говорят о месте, где приходится работать. Так вот, она поставила на плиту суп, подвинула стремянку к высокой кастрюле и попросила поваренка помешать его. Стоило ей только выйти в зал к столу, как из кухни послышался стук падающей стремянки и оглушающий детский вопль! Повариха побежала к кастрюле, из которой виднелась только темечко головы поворёнка.

– Что такое «темечко»? – вдруг снова поинтересовался Луи, Джейн хлопнула себя рукой по лбу.

– Макушка головы, милый, – Мара обвела ось над головой, будто рисуя нимб.

– Повариха голыми руками вытаскивала малыша из чана, но было уже поздно. Мальчик сварился. Его кости закопали под качелью возле столовой. А сама она, не выдержав горя, повесилась. Со временем в лагере окрыли новый корпус, в старой столовой теперь проводятся кружки. А нижний этаж экспл… используют, – думаю, она оговорилась, чтобы избежать вопросов Луи, – как склад. Хотя не помню, кто в последний раз туда ходил. Недавно я взяла мальчишку с обслуги себе в помощь, в надежде найти в старой столовой прошлогоднюю газонокосилку, новая отдала душу богу.

– Директор явно сэкономил, – прокомментировала Мара.

– Точно. Так вот, и там даже лампу вкрутить не соизволили. Куча хлама, что черт ногу сломит, мы открыли дверь, да и решили даже не соваться внутрь.

– А то бы не только черт, но и ты бы ногу сломала, а я тут одна кашеварила, не дай бог бы сама в суп свалилась. Хотя с нашими плитами, – она махнула рукой, – вот раньше делали, за долю секунды свариться можно было! А у нас пока картошка закипит, уже и обед пройдёт! – они снова засмеялись, но смех казался мне каким-то холодным, отстраненным. Словно сейчас мы общались сквозь тонкую грань, находясь в разных мирах.

Ветер завыл ещё громче, где-то стукнули ставни, в каждой тени посуды я видел поворёнка. Язык пламени свечи плясал, играя тенями и детским воображением. А смех поварих разливался до тех пор, пока Сьюзен не пришлось подняться, потому что входная дверь вдруг стукнула.

– Сейчас вернусь, детишки. Ветер разгулялся.

– Стойте! – крикнул я, – мы же заперли дверь?

Сьюзен вдруг остановилась, медленно повернулась к нам и в её потемневших зрачках отразился огонь свечи. Я замер. Залетевший сквозняк обнял меня за плечи железными цепями. Она протянула ко мне руки, и я увидел те самые обваренные пальцы. Сьюзен или кто бы то не был, сделала шаг ко мне, и теперь я видел её синюшные раздутые щеки, опухшие фиолетовые губы. А глаза… глаза выкатились из массивных век. Это была не Сьюзен. Я чувствовал, как мой глаз судорожно задёргался. Она медленно поднесла один из пальцев к своему лицу, а затем резко засунула его себе в рот и как комбайн принялась жевать… нет… перемалывать его! Я завопил и зажмурился. Сквозь собственный крик я слышал чавканье и хруст костей. Чмаф…чмаф…хруст…чмаф… в нос ударил запах варенной свинины. Звук приближался, а запах усиливался. Вдруг моё тело обмякло, крик ослабел, и я почувствовал сильный удар головой об что-то твердое. Пронзающая боль. Темнота.

Темнота была не похожа на потерю сознания, а скорее на переключатель. Тумблер щёлк. И я резко распахнул веки, крича: «Ааааа». Увидев Сюзен, сидевшую с нами как ни в чём не бывало, я отполз назад, и практически сразу же упёрся в стену, ударившись о неё затылком.

– Ты что, дятел? – усмехнулся Марк и все засмеялись, будто не было этих страшных историй, не было этой… поварихи.

Сьюзен и Мара уже рассказывали весёлые истории из своей молодости, легко переключая детское внимание. Я осмотрелся. Всё было, как и прежде. Разве что ветер за окном стих.

Я навсегда запомнил хруст костей её пальцев и выпученные глаза.

***

– Ну что, заглянем завтра в столовую? – мы вышли на улицу, и я задал этот вопрос не потому что хотел, а потому что хотел проверить, насколько они верят в эти детские страшилки.

– Конечно, завтра же завтрак, – сказал Луи и засмеялся, Марк подхватил его.

– Очень смешно, умник, ты же понял, что мы про старое здание, – поддержала меня Джейн, – не знаю, а стоит ли? Какая-то бредовая история, тебе не кажется? Как повариха могла остаться на кухне одна, когда время готовить обед? – я не подумал об этом. Джейн всегда была очень умна особенно для 15 лет, особенно, на фоне тех двух дятлов. И для этого ей не нужно было знать значение слов «поприще» или «темечко».

– Вон Роджерс идёт, – шепнул Луи, – задержите дыхание, ребята, мы погружаемся в пучину перегара. 3…2…1…

Если ты видишь то, чего не видят большинство – это не значит, что ты спятил, хотя мне начало казаться именно это. Как сейчас помню, насколько сильно меня обижало легкомыслие Марка и Луи. Я не считал их за друзей, но всё же мы вместе взялись за это дело, а они так быстро переключались на забавные истории поварих о неудачных свиданиях. Луи больше не искал в фрикадельках записку «отравлена», а мозг Марка кажется и вовсе периодически выключался, особенно во время жевания. Почему даже Джейн не видела сегодня того, что видел я? Чувство одиночество охватывало меня больше и больше. Тогда они ещё не знали, что ответят за своё равнодушие.

Может, это и правда всё фантазии? Парейдолия – как говорил мой психотерапевт. Я сидел на своей койке в пижаме и рассматривал комнату. В тёмное окно смотреть не хотелось, ведь там обязательно можно было кого-нибудь увидеть. Парни уже крепко спали, Рыжий сопел в такт новой разученной мелодии. Я вдруг подумал, что я ни разу не перекинулся с ним и словом. В дорогой лагерь ребята привозили не только чемодан вещей, а ещё и волокли с собой сумку. Мои же поношенные кеды, трико и пару футболок уместились в маленький мешок. У Рыжего я не видел даже пакета. Но его одежда выглядела аккуратно, хоть и ещё более бедно, чем моя. Может, поэтому он всегда один? Я превосходил всех по силе, со мной дружила красотка Джейн, меня бы просто не смели игнорировать, а вот его… у него даже не было пары в столовую.

Рыжий, кстати, был блондином. Рыжий – фамилия, я слышал, как он рассказывал об этом Роджерсу, но тому как всегда не было дела. Сейчас я чувствовал себя Рыжим и, может, поэтому проникся жалостью к нему. Уверен, никто даже не думал: не обидно ли, когда тебя все называют по фамилии?

– Рыжий! – я хотел подойти к его койке, уже свесил ноги, но всмотрелся в бездонную темноту на полу и подтянул ноги обратно под одеяло. Решил просто подвинутся ближе изголовью его кровати, которое находилось у моих ног, – Рыжий! – Блондин поднял голову и под лунным светом его голова казалась ещё белее, – эй, Рыжий, ты умеешь подтягиваться? – Он непонимающе помотал головой, – а отжиматься? Да что ты молчишь?!

Рыжий завожкался в темноте, и я напрягся, ожидая, что он тоже начнёт есть свои пальцы. К счастью, вместо мерзкого чмоканья послышалось чирканье ручки по листку бумаги. Блондин протянул мне тетрадь, на которой в лунном свете я прочёл: «я не умею говорить». Я почувствовал себя последним идиотом, кретином, придурком.

– Блин, Рыжий, прости, – хорошо, что в темноте он не видел моих глаз. Мне было слишком стыдно, – ты хорошо меня слышишь? – зачем-то я показал на уши и выговорил слова более отчётливо, обводя губами каждую букву. В темноте. Он кивнул, а я почувствовал себя ещё большим бараном. – Как твоё имя, Рыжий?

– «Алан»

– Рыжий…ой… то есть, Алан, а зачем ты ходишь на вокал? Ты же не поёшь или это как-то… эээ… возможно?

– «Я хожу слушать».

В темноте его лицо искажалось, глаза меняли форму, то удлиняясь, то сужаясь, лицо сливалось со стеной. И иногда мне было страшно, его молчание пугало ещё больше, но в этот раз я держал кошмар под контролем. «Если всё это в моей голове, то я решаю, страшно это или нет», – думал я. Наивный.

– «У меня отличный слух, я слышал, что вы втроём обсуждали. Я ведь езжу в этот лагерь уже много лет на все смены».

– На все смены? Зачем?

– «Летом родители уезжают в путешествия, а я здесь. Иногда бабушка приезжает, может, раз в смену. Я сам решил, что не хочу проводить с ней всё лето. Не люблю деревню из-за аллергии на цветы, а цветы там растут на всех огородах, понимаешь?» – я кивнул, – «что ты хотел? Зачем разбудил меня?»

– Хотел научить тебя подтягиваться, – в том возрасте я умел заводить друзей только так. Алан улыбнулся в ответ. Тогда я ещё не знал, что Рыжый хранит истории, от которых содрогнётся и ваша душа.

Разговор с ним отвлёк меня от страха. Алан показался мне очень добрым парнем. Так бывает, поговоришь с хорошим человеком с сам чувствуешь себя лучше. Я даже, наконец, осмелился слезть с кровати и пойти в туалет. А возвращаясь обратно мой взгляд случайно упал на его тумбу, там стоял пустой контейнер от бисквитного торта, весь перемазанный кремом внутри. Я выкинул контейнер, достал из своей тумбы чипсы, привезённые родителями Джейн и положил их Алану на кровать, тот уже заснул.

Ещё бы мгновение и я бы уже уснул и, может череда ужасных событий бы не запустилась, но всё же желание отомстить за Рыжего застелило мне глаза. Я подошёл к койке сладко спящего Луи и вгляделся в его лицо: впалые щёки, торчащая из-под одеяла тоненькая шейка. Жалкий, ведь даже Джейн обогнала его на две головы.

– Ты украл у немого торт, а я украду у тебя зрение, – схватив с тумбы его очки, я вышел в коридор, бросил на пол и наступил на них. Хруст. Трещина пошла по толстой линзе. Я не хотел сломать очки полностью, иначе бы родители срочно привезли бедненькому сыншике новые. Нужно было лишь пустить мощную трещину, только на одной стороне, чтобы родители сказали: «малыш, потерпи до выходных». Это, знаете ли, ювелирная работа.

Как только первая микротрещина пошла по линзе Луи, раскол пошёл и по моей душе. Но этого тогда ещё я не знал.

В длинном обесточенном коридоре только моя фигура и тяжёлое дыхание мести. Пару минут назад я был переполнен ощущением сострадания и доброты, а теперь ненавистью и несправедливостью. И то и другое чувство отгоняло от меня страх. Казалось, я источаю столько энергии, что она закрывает меня, как щит. Заметая следы, осколки загнал под плинтуса, поднял очки и отнёс обратно на тумбу, а затем лёг в кровать.

Что я тогда делал: творил возмездие или порождал преступность? Когда спасаешь одного, неминуемо наносишь вред другому – таков закон баланса. Утром я видел ликование Алана и негодование дятла Луи.

– Тебе девчонки очки сломали, за то, что ты у них сладости тыришь, – насмехался Марк, а мелкий мальчишка лишь держал в ладошках огромные очки и грустно смотрел на них, щупая пальцами:

– Чувствую, повреждение очень большое… Надо чем-то замотать. Каспер, подашь пластырь?

– Конечно, приятель.

***

Это утро я начал с того, что учил Алана подтягиваться. В 6:00 на стадионе очень свежо. Влажный воздух щекочет ноздри, небо над головой чистое и безмятежное, только шорох чьих-то кроссовок нарушает тишину, когда их владелец пробегает мимо. Пионерам разрешают встать пораньше и провести время за самостоятельной зарядкой. Марк зарядку проспал, а Луи был слишком расстроен своими очками.

– Смотри, сперва хватаешься руками за перекладину, вот так, – я подпрыгнул и повис на турнике, – и веси столько, сколько сможешь, понял? – Алан кивнул.

Несмотря на то, что он был обычного телосложения, даже меньше Марка раза в два, сила его хвата едва дотягивала до четырёх секунд, а ладони потели и соскальзывали.

– Не расстраивайся, я тоже когда-то начинал и было также трудно, – он улыбнулся, не зная, что я соврал.

Я занимался спортом с самого детства и да, тяжело было всегда, но я не помню себя в самом начале пути. Я был слишком мал, когда отец привёл меня за ручку в спорт. Мы просыпались в 4 утра, чтобы успеть до его смены на заводе, и я с самых пелёнок умел висеть на турнике. По мере взросления наш дом начал обрастать штангами, гантелями, гирями. Мама была не слишком этому рада, ведь ради спортивного инвентаря пришлось продать микроволновку, стиральную машинку и старенький телевизор с двумя каналами.

Отец говорил, что греть можно на сковороде, стирать руками, а новости узнавать из газет или от соседей. Ему было легко говорить, весь готовкой и стиркой занималась мама, а на нём оставалась миссия узнавать новости. Он не видел, как кожа на маминых руках лопалась и шла волдырями кожа от разъедающих порошков, и как каждый раз она скоблила эту грёбанную сковороду. Я не стал великим спортсменом, как мечтал папа, не стал инженером, как хотела мама, но стал собой благодаря воле отца и жертвам матери. Тогда я ещё не знал, что это психотерапевт посоветовал родителям занять меня физической нагрузкой. «Ребёнок должен устать и крепко спать всю ночь без кошмаров. Попробуйте вот с этими таблетками».

– Давай ещё раз! – и Алан оттолкнулся ногами от земли, схватился за перекладину так, что пальцы побелели, но продержались целых 6 секунд! Это был его новый рекорд.

Алан тёр покрасневшие ладони о штаны и, я полагаю, ему вообще не нужны были подтягивания, ему нужен был друг. Отдышавшись, он достал бумажку и маленький карандаш с заднего кармана шорт.

– «Послушай, брось идею с заброшенной столовой», – он показал мне бумажку и сложил руки в молитве.

– Почему?

– «Я давно здесь, я говорил. И одна девочка уже пыталась узнать, что внутри, она говорила, там горел свет или что-то вроде того. Говорила, что видит призрак поварихи».

– Я тоже видел его! И да, там горят свечи! – Алан вытаращил на меня глаза, а потом быстро начёркал:

– «ТАМ ТЕМНОТА. ЭТАЖ ЗАБРОШЕН И ЗАПЕРТ. ТАМ УЖЕ МНОГО ЛЕТ ХОРОНЯТ ХЛАМ!»

И я вдруг вспомнил слова Сьюзен, она сказала: «там даже лампу вкрутить не соизволили». Ноги подкосились, и я сел на траву, схватившись за голову.

– Что случилось с той девочкой, Алан, что с ней?

– «Её косичку с окровавленным скальпом нашли в пакете со сладостями на завтраке. Это было 2 года назад»

– Но тогда бы лагерь закрыли?

Алан закатил глаза и написал:

– «У нашего директора слишком много денег, чтобы эта новость вышла за ворота лагеря. Я больше ничего об этом не знаю, извини»

– А ты видишь этот свет? – Алан потупил взгляд и написал только:

– «Оставь эту идею пока не поздно».

***

Я зашёл в девчачью комнату и в нос ударила трель сладких ароматов.

– Все гуляют, а ты тут… что это у тебя? – Спросил я у Джейн, она сидела на своей койке и с возмущенным видом перебирала какие-то маленькие бумажки.

– Валентинки, – сухо ответила она, – сегодня в лагере объявили очередной день глупости. «День тайного Валентина». Представляешь, пришла из утреннего душа, а у меня на тумбе три валентинки. И какой смысл в их анонимности? – она вздохнула и швырнула в угол криво вырезанные сердечки.

– Я не слышал об этом.

– Да? А я думала среди них точно есть твоя, – Джейн врала, я понял это по её хитрой улыбке. – Брось, Каспер, я знаю, ты слишком занят своими призраками. Если бы валентинка была из червей или пальцев без кожи, я бы сразу тебя вычислила.

Вместе с обидой меня пронзило чувство сожаления, ведь если бы я знал, я бы точно смог вырезать красивую валентинку, а не кривую, как остальные дятлы. Она бы положила её под подушку и любовалась каждую ночь, ну, или швырнула бы в угол вместе со всеми.

– Хочешь прикол? – она протянула мне самое кривое сердечко из всех, – это Луи сделал. Его почерк. – Я взял валентинку с надписью: «Джейн ты лучшая девчонка в лагере». – В лагере! А что не в мире? – смеялась она.

– Не удивляйся, если ему кто-нибудь и вторую линзу пробьёт, – ухмыльнулся я, она рассмеялась ещё сильнее.

– Его отец владелец дорогущий акций, а его сын дарит мне обгрызанную бумажку даже не из золота. – Тут я подумал: вероятно и хорошо, что я не подарил Джейн валентинку, иначе бы она сказала: «Его отец плавит сталь на заводе, а он дарит мне бумажную, даже не алюминиевую валентинку».

– У тебя ещё остался тот ключ? – нужно было сменить тему на более важную.

– Да, – она сразу поняла, о чём я.

– Ты ещё хочешь узнать, что…

«ОТРЯД! ВПЕРЁД НА ВСТРЕЧУ ПРИКЛЮЧЕНИЯМ!» – противный голос Роджерса застучал о стены корпуса.

– Видимо, не сейчас, – процедила Джейн.

– Кто ещё в корпусе? Давайте, давайте! – командовал Роджерс выпроваживая на выход пионеров, лежащих на кроватях, – кто ещё остался?

Мы поплелись на улицу, а навстречу нам уже шла уборщица, та, что говорит по китовьи, и я ускорил шаг.

– Так, друзья! – Роджерс хлопнул в ладоши, забравшись на бордюр, – 1…2… не шевелитесь, головастики, я вас пересчитываю! …18…19. Все. Супер. И так, Валентины и Валентинки, у нас начинается квест!

Большая часть ребят недовольно загудела, ведь всем хотелось просто шататься по лагерю, плевать в потолок или дописывать свои шедевры на кружке рисования. Я осмотрелся: напротив, других корпусов тоже начали выстраиваться кучки недовольных лентяев. В дорогой лагерь ездят, чтобы ничего не делать – это факт.

Громкоговорители загудели, как обычно происходит, когда отряд зовут в столовую или, когда к кому-то приезжают родители. Я бы так хотел услышать там: «Каспер Лейн…» или «Джейн Купер, к вам приехали на КПП». Я заметил, как Рыжий поднял голову к громкоговорителю, думаю, он тоже надеялся, что к нему приехали. С того момента, как мы начали общаться его родные ни разу ни приехали, даже бабушка. Тогда я ещё не знал, почему.

<1 2 3 >

На страницу:

Перейти

2 из 3