Приключения ветеринарного врача

А впрочем, сейчас я, не задумываясь, поменяла б весь этот рай на милый, старый, облезлый дом моих любимых родителей. И весь этот сладкий быт на тот. С его неурядицами и бездорожьем. Полупустыми полками во всех без исключения магазинах и всем остальным. Что поделать, я – дитя Своего Времени, и отчаянно, не смотря на все это благополучие, хочу Туда. А она, если действительно похожа на меня, тоже, наверное, рвется обратно.

Еще немного поразмышляв, я решила действовать по обстоятельствам. Жить как живется, пока что-нибудь не прояснится само собой. А там видно будет. Как вернуться в свою «параллель», да и где она теперь, я все равно тогда не знала…

Прасковья познакомила меня с документацией, которую теперь мне предстояло вести. Она показала лабораторию, которая и вовсе мало чем напоминала то, что в моем представлении обозначало это слово. Лаборатория была небольшая, овальной формы, цвета спелого лимона, в виде «капсулы», обставленной всевозможными приборчиками, на каждом из которых ярко светился голубоватый дисплей. Что ж, мне предстояло освоить и эту чудо-технику.

В этот момент дверь стукнула, скрипнула и распахнулась. Пред моим взором предстала миловидная, опрятно одетая в костюмчик, похожий на мой, женщина средних лет.

– Здравствуйте-здравствуйте, – приветливо поздоровалась незнакомка, – слышала-слышала, что новый доктор приехал, вот и зашла познакомиться.

Прасковья, стоявшая рядом, улыбнулась и представила нас друг другу.

– Наш новый врач Дарья Калитина, а это младший помощник Агриппина Ивановна! Теперь ты знакома со всем персоналом, осталось представить только четвероногих и четверолапых.

Я с легкой иронией восприняла эту фразу. А зря… Прасковья невозмутимо повела меня дальше. В самом конце здания находилось еще одно помещение, табличка на двери которого четко указывала, что внутри: «Стационар». Не успели мы открыть эту дверь, как на голову мне упала… Меховая шапка. Но было не больно – шапка мягко растеклась по моим плечам и обняла своими лохматыми пушистыми лапами, обхватив при этом и шею.

– Кекс! Ты опять хулиганишь? – с этими словами Прасковья нежно сняла с меня «шапку». Это был огромный пушистый белый кот ангорской породы. На секунду мне вдруг показалось, что, когда помощница снимала кота, тот лукаво мне подмигнул. Машинально подмигнула в ответ.

– Кот не очень тебя напугал? – участливо спросила моя спутница, – Кекс местный абориген. Под его охраной и присмотром находятся все обитатели стационара.

И только тут я увидела, что действительно нахожусь в самой настоящей «больничке». В многочисленных вольерах и клетках сидели две кошки, три собаки, один петух, кролик, морская свинка и… огромный козел. Единственный, кто не проявлял к нашему визиту совершенно никакого интереса. Он медленно и задумчиво жевал сено, абсолютно поглощенный этим важным занятием. Всем своим видом рогатое создание демонстрировало, что кроме этого великолепного сена его ничто и никто на свете не интересует. Вся же остальная братия, наоборот, довольно активно отнеслась к нашему визиту.

Кошка, на клетке которой красовалась вывеска с гордым именем Пелагея посмотрела в мою сторону внимательным, презрительно-изучающим взглядом, непроизвольно подняв больную лапу. Вторая кошка Фрося, одетая в цветастую попонку, нервно распушила рыжий хвост, округлив при этом и без того огромные, желтого цвета глаза. Собаки Трезор, Тузик и Измора внимательно изучали меня, синхронно открыв пасти и высунув наружу длинные алые языки, демонстрируя явное любопытство. Кролик Фома неожиданно сделал стойку на задних лапах, а передними стал неистово барабанить по боковой стене клетки. Морская свинка с причудливой кличкой Клеопатра вдруг резким, совершенно не свойственным ее сородичам движением, взбрыкнула задними лапами вверх. И только петух Сеня с пластырем на голове вместо привычного гребешка, как мне показалось, совершенно удивленно пропел: «Кы-кыкы-кто ты? Кто?»

И тут в мой, еще не окрепший от пережитых накануне потрясений мозг, вдруг полетело со всех сторон. От Трезора:

– Смотрите-ка братья, еще одна. Явилась – не запылилась! Ждали ее, как же! Нужна она здесь! Как же! Своих хватает! Тузик ему в ответ:

– Да она ничего вроде, сосед! И пахнет интересно! Гавввв!

От этого неожиданно звонкого «гавввва» мою голову тряхнуло словно от удара. А Измора тем временем нагло-издевательским тоном заявила:

– В нашем дамском семействе прибавление, вау! Кролик Фома фыркнул:

– Лишь бы кормить не забывала, как та лахудра.

Кошки Пелагея и Фрося в унисон зашипели:

– От нее запах не тот, не тот, фыр-р-р.

И лишь свинка Клеопатра и козел Боря мне польстили:

– Привет! Привет! А ты ничего, нравишься! Познакомимся потом, сейчас мы заняты – едим! Да ладно, не смущайся, мы ж больные! Чего на нас обращать внимание? Заходи вечерком, поболтаем. Мы хорррошие-е-е!

Совершенно ошалев от переизбытка немого многоголосья, я тупо уставилась на Прасковью, ожидая от нее объяснения и комментарии. И вдруг с удивлением поняла, что моя спутница ВСЕ ЭТО тоже слышит, понимает, ласково глядя на своих подопечных, машинально при этом кивая на каждую реплику. Что ж, значит, я еще не совсем сошла с ума или сумасшедшая не я одна. В любом случае, варианта два. А может сумасшествие является здесь вполне приемлемой нормой? Может, это не диагноз?

В течение всего дня мы с Агриппиной Ивановной и Прасковьей занимались рутиной – вели в смотровой прием шедших нескончаемым потоком всевозможных животных в сопровождении их хозяев. Именно так, а не наоборот. Потому что животные свободно, закрыв клювы и пасти, общались между собой, с хозяевами, Прасковьей, Агриппиной Ивановной, при этом меня игнорируя совершенно. И осмотр их был благодаря этой разговорчивости одновременно проще и сложнее того, что мне доводилось проводить на преддипломной практике в институтской клинике.

С одной стороны, не надо было ломать голову, бесконечно пытая владельцев вопросами «Что?» «Когда?» «Как?» «Сколько?» Эти лохмато-пернатые существа сами вполне вразумительно докладывали, что с ними стряслось, где болит, когда заболело и при каких обстоятельствах. Оставалось только провести их осмотр, необходимые исследования в нашей лаборатории, поставить точный диагноз и назначить лечение.

И только «мелочь», так называемый детсад, выделывались: «Я еще котенок, не помню, отчего у меня эта ранка», или: «Разве трудно понять, откуда у меня, щенка, на языке взялся рыболовный крючок?»

К концу первого рабочего дня у бедного новоиспеченного доктора, то есть меня, от усталости и невообразимых впечатлений «отваливался хвост и болели лапы». Потому что себя я уже ощущала курицей, собакой, котом, козой, кем угодно, только не человеком. Весь день галдящая меньшая братия довела меня до осознания полного абсурда, перемешанного с невозмутимой и естественной реальностью.

В первый мой самостоятельный врачебный день я была в роли помощника у моих настоящих помощников – Прасковьи и Агриппины Ивановны. Они меня потом еще долго учили азам профессии, ни разу не упрекнув в том, что я чего-то не знаю или не умею. За что я искренне им благодарна до сих пор. Главврач Тимофей Тимофеевич, или просто Тим Тимыч, как звали его все – и люди, и животные, заглянул к нам лишь под конец рабочего дня.

Удостоверившись, что все в порядке и новый доктор вполне справляется со своими обязанностями, он также молниеносно исчез, как и появился. Унесся по своим очччень важным делам в неизвестном направлении. Последним аккордом дня стал обязательный вечерний обход больных, находившихся в стационаре.

Едва открыв знакомую дверь, я уже почти совсем не удивилась, ощутив на своей голове растекшуюся живую «шапку», саркастическая ухмылка которой опять заняла свое привычное место на морде. Конечно же, первым был осмотрен этот белоснежный красавец. И моя опытная помощница произнесла фразу, которая, как мне показалось, шокировала нашего невозмутимого кота:

– Все, Дашка, кот полностью здоров. Рваные раны на шее зажили. В области перелома локтевой и лучевой костей образовалась костная мозоль, и теперь этот пациент готов на выписку. Завтра…

– Кккуда, – молча «произнес» обалдевший кот, – ккккуда, подруга, я двинусь? Сдурела? К этой сыр-мыр ненормальной старухе Фекле? К ней я жить больше не пойду! Мыр, мыр!!! Ну и ладно, выгоняйте Кекса на улицу! Пойду бродяжничать!

В лесу буду жить! Найду себе ворон! Мыр-мыр! А потом погибну в борьбе с каким-нибудь диким хорьком за кусок хлеба! Мыр-мыр! А вы обнаружите меня, когда снег растает, и будете жалеть, что выписали из больнички такого дивного кота, да поздно будет… Мыр-мыр!

«Ничего себе, – пронеслось в моем еще не окрепшем до конца мозге, – при чем здесь вороны? И снег, который выпадет только через несколько месяцев?!» «А он мне нравится, – втерлась в голову уже более уверенная мысль. – А, может, взять его к себе?»

– Правильное решение, – тут же нахально отозвался еще минуту назад готовый к смерти в лесу от когтей дикого хорька кот. Мы молча переглянулись с Прасковьей и, не сговариваясь, обреченно произнесли вслух:

– Берем!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Тот вечер, первый вечер моего трудового «подвига», был действительно потрясающ: осознание того, что я действительно Доктор, и диплом в кармане уже не просто картонная бумажка, грело душу. А еще эта милая кухня… Мы с Прасковьей пили чай с вкусными булками, которые заботливо, по-матерински сунула нам напоследок Агриппина Ивановна. И даже белоснежный Кекс, нагло развалившийся на моей кровати, предварительно опустошив наполовину наш холодильник и набив свой необъятный желудок, уже не казался таким беспардонным нахалом. Через открытое окно пробирался легкий летний ветерок, ласкал наши лица и нежно трепал волосы. Он, казалось, тихо, полушепотом, напевал свою мелодию, которая, взлетая вверх, мягко опускалась на колени и там полусонно дремала… Хорошо!

А мы, уже давно перешедшие стадии «едва знакомы» – «хорошо знакомы» – подруги – закадычные подруги, болтали обо всем. Не таясь, я рассказала Прасковье о своей жизни. О себе, о моих друзьях, об институте. Обо всем, кроме того, что очутилась… немного не там, куда меня распределили на работу. Все же не до конца утратив зрелые части рассудка, я понимала, что об этом пока нельзя говорить никому, даже коту Кексу. Со своим «сумасшествием» я должна сначала разобраться самостоятельно, не впутывая в это дело моих милых людей и животных. Моя новая подружка довольно охотно поделилась историей своей непростой жизни. Знать бы мне тогда, как она связана с моей, переплетена изначально…

Прасковья рассказала о своей жизни откровенно все или почти все. Когда временами подруга перескакивала через это «почти», на ее лице невольно проявлялась тень прошлой боли, драмы, которая тревожила и дергала за невидимые нити до сих пор.

– Прасковья, – я неосознанно поняла, что должна сейчас задать именно этот вопрос, а моя собеседница подсознательно ждет его от меня, чтобы ответить, – расскажи, откуда у тебя этот шрам? Не сочти за бесцеремонность, но…

Девушка на минуту замерла в нерешительности, словно раздумывая, и внимательно посмотрела на меня. Еще сомневаясь, вдруг отчаянно махнула рукой, точно готовясь к прыжку с обрыва в бурную реку, и сдавленным голосом произнесла:

– Ладно, Дашка, слушай. Мне почему-то кажется, что именно тебе я могу рассказать все. А дальше вместе решим, что делать. Я уже говорила, что сирота, и, кроме меня самой, других родственников нет. Больше нет… Но они были. Все: папа – он был тоже ветеринарным врачом, настоящим профессионалом. К нему даже заграничные коллеги часто приезжали, консультировались. Была мама. Она работала младшим помощником папы. Сколько себя помню, родители относились друг к другу с большой любовью и нежностью. С первой их встречи и до последнего дня. Всю их недолгую совместную жизнь. А по праздникам и выходным в нашем доме всегда были гости и пироги. Знаешь, запах этих пирогов до сих пор помню! Он залезал во все комнаты и углы. Папа садился на стул посреди гостиной и, взяв свой аккордеон, играл так, что от грустных песен выворачивало душу наизнанку, а от веселых ноги сами пускались в пляс. А мама лихо отплясывала и пела разухабистые частушки! Еще – бабушка Нюша. У нее были добрые, мудрые глаза. Она часто сажала меня на колени и долго-долго рассказывала удивительные сказки. Только потом, повзрослев, я поняла, что это были не просто сказки… Бабушка Нюша готовила меня к КРЕСТУ. Это она так постоянно говорила: к КРЕСТУ. Но какой это КРЕСТ и к чему надо быть готовой, я так и не успела ни понять, ни узнать. Наверное, это что-то очень важное. Но что?

На этом месте Прасковья печально вздохнула, на минуту задумавшись о чем-то своем, сокровенном, словно решаясь на что-то еще. Затем, видимо все же решившись, как-то отчаянно тряхнула головой и продолжила свою грустную историю, воспоминания о которой даже спустя много лет вновь бередили душевные шрамы.

– Уже много позже, когда выросла и осталась одна, я многое узнала о Нюше и папе с мамой. …Это было обычное июльское утро, особенно ничем не отличавшееся от других. Мне тогда едва исполнилось пять лет, но тот день остался в памяти, как фотография. Помню все до мелочей: жару, счастливые лица родителей и отчего-то озабоченное – бабы Нюши. Наверное, она все же что-то предчувствовала. Родители в то утро пошли с ней на болото за морошкой. Это была любимая ягода в нашей семье. А какие баба Нюша пекла пироги с морошкой! Их вкус до сих пор помню. Меня, естественно, с собой не взяли – по болотам ходить пятилетней девочке все же не очень удобно. Помню как после ухода из дома близких внезапно почувствовала в груди необъяснимый холод. Это в тридцатиградусную жару! Я оделась потеплее, забралась на лежанку русской печи и незаметно для себя уснула. А в это время погода внезапно испортилась: откуда-то на небе появились огромные черные рваные тучи. Заискрились, словно пронизывая землю, многочисленные молнии. Одна из них попала в наш дом, и он, словно спичка, мгновенно вспыхнул.

Баба Нюша уже возвращалась в деревню, подходила к околице, когда увидела языки пламени. Бросив корзинку с оранжевыми ягодами на землю, она кинулась со всех ног на огненное марево. Дом горел, словно факел, а внутри была я… Рядом, точно парализованные, прикованные к земле, стояли, даже не пытаясь сдвинуться с места, растерянные соседи. И только баба Нюша, накинув какую-то мокрую тряпку на голову и опрокинув на себя ведро колодезной воды, опрометью бросилась в горящий дом… Она сразу нашла меня, быстро схватила на руки, бросилась наружу. В этот момент крыша обвалилась… Почему нас не завалило – не знаю, это чудо какое-то. В ту минуту, когда стоящие у дома люди уже молча молились со скорбными лицами за наши души, баба Нюша живым факелом выбежала со мной на руках наружу. Оцепенение со стоящих рядом людей внезапно спало и они, суетясь, словно большой муравейник, стали быстро тушить дом. Одни схватились за ведра, багры, пытаясь спасти то, что осталось. Другие одеялами «тушили» нас, оказывали первую помощь.

Потом была больница. Я обгорела очень сильно, но чудом выжила. А баба Нюша… Моя любимая баба Нюша жила еще только три дня. И, видимо чувствуя свой конец, попросила медсестричку принести меня к ней, попрощаться. Я была еще слишком слаба, говорить не могла, но слова моей бабушки слышала четко, и они врезались в мою детскую головку навсегда. Баба Нюша рассказала, что когда они с моими родителями пошли на дальнее болото за морошкой, случайно забрели на странную поляну, которой в лесу никогда раньше не было. На ней росли вроде обычные цветы, стояли обычные деревья. Но… листья на деревьях и лепестки на цветах, как, впрочем, и сами цветы, не шевелились. Вообще! Бабочки тоже не летали, птицы не пели. Там стояла такая непривычная, не лесная, абсолютная тишина, все будто замерло и заглохло. А посреди поляны была массивная каменная дверь.

Каким-то непонятным образом баба Нюша почувствовала, что, несмотря на безудержную тягу к двери, ТУДА идти нельзя. И вдруг ее, как цветы на поляне, сковало холодом неподвижности. Словно парализовало. В ту минуту она все видела, слышала, понимала, но ни остановить, ни окликнуть своих близких, идущих в неведомое, не могла. А родители мои между тем, словно ничего не замечая вокруг, подошли к каменной двери и легко открыли ее…

Изнутри, баба Нюша увидела это совершенно четко, лился нежный сиреневый свет. Мама и папа зашли внутрь, свет померк, дверь плавно закрылась и исчезла вместе с людьми. В то же мгновение вдруг откуда ни возьмись налетел сильный ветер. Поляна моментально ожила, листья и цветы послушно покорялись ветру, изгибаясь и трепеща во все стороны. С бабы Нюши оцепенение тоже спало, и она со всех ног кинулась к дому, словно предчувствуя беду…

Уже подбегая к деревенской околице, она увидела молнию, которая, лишь на миг озарив раскаленной иглой летнее небо, точным ударом смертоносного копья вонзилась в наш дом. Так я в один день потеряла родителей и дом. Да и бабушки вскоре не стало. Но самыми странными были последние Нюшины слова. Тут Прасковья как-то странно на меня посмотрела, видимо оценивая отношение к услышанному. Не принимаю ли я ее за сумасшедшую, которой в период обострения просто дают возможность выговориться, прежде чем запихнуть в психушку? Но, очевидно, не прочитав на моем лице ничего, кроме искреннего, неподдельного сочувствия и абсолютного доверия к ее словам, девушка продолжила свою грустную историю. – Баба Нюша сказала, что… В общем, наш род по женской линии не совсем обычный. У нас всегда рождаются только девочки, по одному ребенку в семье. Но самое важное то, что через поколение, от бабушки к внучке, передаются кое-какие способности. И именно благодаря им бабушка, несмотря на непреодолимый, магнетический зов двери, не пошла вслед за родителями. Ее словно невидимой рукой остановила неведомая сила. Сама-то она осталась, но родителей моих остановить ей было неподвластно.

Внезапно Прасковья осеклась, вновь задумчиво взглянув на меня. А потом вдруг едва слышно произнесла, будто кто-то смог нас услышать:

– А может, это и есть КРЕСТ? Те самые необычные способности, которые передаются через поколение от бабушек к внучкам? Может быть… Может быть. У девочек, про которых говорила баба Нюша, есть характерная отметина – маленькая родинка в виде креста на запястье левой руки.

Прасковья глубоко вздохнула и произнесла почти полушепотом:

– Больше баба Нюша ничего не успела сказать. Она умерла. Повзрослев, я пыталась неоднократно проверить те способности, о которых говорила бабушка, но у меня это как-то не очень получалось.

– А родинка?– невольно вырвалось у меня.

Прасковья загадочно взглянула в мои глаза и закатала часть рукава, оголив запястье. И тут на ее руке я увидела маленькое родимое пятнышко. Приглядевшись, с изумлением обнаружила, что оно действительно напоминает контуры креста. Моя новая подруга задумчиво посмотрела на меня. Ее взгляд, словно рентген, пронзил меня с головы до пяток. По телу, словно живые, побежали, толкаясь во все стороны, мурашки. На мгновение стало немного не по себе.

– Знаешь, я еще никогда и никому не рассказывала ЭТОЙ правды. Для всех остальных история была немножко другой. Родители с бабушкой пошли в лес, на болото, за морошкой. Потом они заблудились. Попали в трясину. Мама стала тонуть. Папа пытался ее спасти. А бабушка побежала за помощью в деревню. В это время началась гроза, молния ударила в наш дом, отчего он и загорелся.А дальше ты знаешь. Поэтому деревенские до сих пор уверены, что мои родители утонули в том болоте. Но я-то знаю, что они живы, и когда-нибудь вернутся ко мне. И… почему-то я, как только увидела тебя, подумала, что Ты им в этом поможешь.

Словно выдохнув самую тяжелую последнюю фразу, Прасковья закончила исповедь. Легкий озноб пробежал по моему еще не совсем отошедшему от всего услышанного телу. А Прасковья между тем внимательно, словно изучая меня снова и снова, невозмутимо продолжила:

– Бабушка Нюша, сколько себя помню, очень часто рассказывала на ночь сказки. Они были странные, эти сказки, не похожи на обычные – те, что рассказывают детям или читают в книжках. Лишь повзрослев, часто и подолгу думая о невероятном исчезновении моих родителей, о бабушке Нюше, о способностях, которые должны передаться мне, я поняла, что это были не просто сказки. Бабушка постепенно вводила меня в мир реально произошедших событий, и тех, которые должны будут произойти. Когда я увидела тебя впервые, то узнала. В одной из этих сказок… была ТЫ.

Прасковья вновь пронзила меня насквозь своим странным взглядом, отчего я окончательно поняла – пора раскрываться и мне. Только ей я могу довериться. Только эта девушка не укажет мне после исповеди на дверь психушки. И вдруг, ошеломленная, я услышала уверенный голос Прасковьи, который даже не спрашивал, а вполне отчетливо утверждал:

– Ты ведь тоже оттуда, верно?

Хорошо, что я в этот момент сидела на добротно сделанном стуле, и не оказалась от неожиданности на полу, потирая ушибленные места. Глубоко вздохнув, я взглянула на прозорливую подругу, и тут, помимо воли, как-то само собой, из меня просто полились слова, которые я вряд ли смогла бы остановить, даже если бы захотела.

Я рассказала моей собеседнице все с самого начала – с момента распределения. Про поезд, обстрелянный камнями, остановку, каменную дверь, сиреневый свет… И опять по кругу с точностью до наоборот: другой состав, другой мир. Не то место, не те люди. А впрочем, почему не те? И места здесь замечательные, и люди…

Слова летели из меня, точно патроны из пулемета. В этот момент я была похожа на мою подругу Ольгу – она так же быстро отстреливалась словами в минуты особого волнения. И только когда я выложила Прасковье ВСЮ историю, мой тараторящий рот захлопнулся сам собой, пересохший, как оазис в пустыне, и заметно уставший.

Тем временем в глазах внимательной слушательницы вместо ожидаемого (ну хоть какого-нибудь) изумления, удивления после моего совсем невероятного бреда, читался полный восторг и … вера. Вера, как это ни парадоксально, в меня. Прасковья молнией ринулась ко мне, заключив обессиленное от неожиданных признаний тело в свои пламенные объятия.

– Дашка! Милая моя Дашка! Я знала, что когда-нибудь ты появишься в моей жизни и поможешь! Ты же не случайно оказалась здесь! Все именно так и произойдет! И вы с моими родителями просто поменяетесь местами. Вернетесь туда, где вы и должны быть – ты там, они здесь.

Нескончаемый поток слов теперь лился из Прасковьи. «Просто, как все просто, – пронеслось в моей голове, – они где-то там, я где-то здесь….»

Подруга, словно прочитав мои мысли, невозмутимо ответила вслух:

– Дашка, это правда оччччень просто! Надо только верить! Я буду рассказывать сказки. Все, что вспомню. А потом мы их сложим, словно пазлы, вместе с твоей историей в одно целое полотно, и тогда будем думать. Я полагаю, что ключ ко всему находится именно в сказках бабы Нюши!

…Следующий рабочий день мало чем отличался от предыдущего. С утра состоялась летучка, которую весьма конструктивно провел наш «главный» —Тимофей Тимофеевич. Затем мы с Прасковьей провели плановый осмотр наших стационарных пациентов. Моя помощница тщательно записывала все в журнал: общее состояние, проводимое лечение, динамику и т. д. Справедливости ради надо сказать, что первое время прием животных и все сопутствующие манипуляции осуществляла исключительно Прасковья. А я находилась с ней рядом только в качестве обязательного приложения, абсолютно радуясь этому обстоятельству, просто помогала, смотрела и училась.

Первым на осмотр важной походкой и совершенно самостоятельно вышел петух Сеня. Сеню Прасковья осторожно водрузила на стол, чему он почти не сопротивлялся. Затем одним ловким движением руки моя помощница оторвала пластырь с того места, где у петуха должен быть гребешок. Она сделала это так быстро, что наш пациент только и успел начать возмущение, прервавшись на первой же фразе: «Ко-о-о!» Вместо исчезнувшего пластыря на бороздке моему взору открылся вполне затянувшийся шрам. «Интересно, – подумала я, – и кто лишил этого чудного петуха такой любимой всеми курами шевелюры?»

– К-кто? К-кто? – от неожиданности еще не привыкшая к подобным безголосым разговорам я плюхнулась в стоящее рядом кресло. —К-как к-к-то? – невозмутимо продолжил вопрошать пернатый, – в журнале не смотрела? Тоже мне врач называется. Для особо отсталых повторяю: Викентьевич, хозяин мой, перебрал однажды, и перепутал меня с селедкой. Решил отрезать ей плавники, чтоб не уплыла ку-куда. Я кукарекал деду, как мог, что не селедка, а петух, да он еще и слеп оказался. Р-раз ножичком – и нет моего гребня. Я в долгу не остался. Как к-к-клюнул в отместку по лбу. В глаз осознанно не стал, чего старика обижать, зрения лишать – не со зла ведь… Так он от неожиданности подумал, что селедка ожила, в пиранью превратилась, и его покусала. Ку-кареку, сразу протрезвел. Меня схватил, узнал, стал прощения просить и сюда приволок.