Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века

Роман Почекаев

Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века

Рецензенты:

доктор юридических наук, профессор, декан юридического факультета Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге А.В. Ильин;

доктор исторических наук, доцент, заведующий кафедрой государственного управления, правового обеспечения государственной и муниципальной службы Челябинского филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации В.А. Воропанов

© Почекаев Р.Ю., 2024

* * *

Введение

Правосудие с древнейших времен относилось к наиболее важным функциям монархов, правителей, иных представителей власти. Не случайно многие мусульманские правители на протяжении веков добавляли к своему имени эпитет «ал-адил», т. е. «правосудный», отображая его и на своих монетах: тем самым они сообщали о своей справедливости при разбирательстве судебных дел не только собственным подданным, но и иностранцам, в руки которых попадали такие монеты.

Конечно же, не были исключением и правители тюрко-монгольских государств Евразии, анализу суда и процесса в которых посвящена настоящая книга. Осуществление правосудия как властная прерогатива с древности являлось элементом статуса правителей тюрко-монгольских государств. При этом нельзя не отметить, что судебная власть не была «застывшей» и постоянно изменялась по мере трансформации как самих государств Великой Степи, так и правового положения их правителей внутри государства и на международной арене.

В тюркских кочевых государствах судебные полномочия правителей, по сути, не отличались от аналогичных полномочий родо-племенных предводителей, базирующихся на степных правовых обычаях [Бичурин, 1950, с. 49, 172]. Существенное изменение судебной компетенции правителей Великой Степи происходит в связи с объединением монгольских племен под властью Чингис-хана. Именно при нем постепенно ограничивается вольность отдельных родов и племен, особый статус их предводителей. А действия, которые ранее считались нормой в межплеменных отношениях, например взаимные нападения с целью ограбления стойбищ и угона скота, были объявлены преступлениями против государства и власти верховного правителя – хана. Ряд показательных судебных процессов Чингис-хана над своими родичами и другими влиятельными нойонами зафиксировал закрепление хана как высшей судебной инстанции в своем государстве [Козин, 1941, с. 114–116].

Для того чтобы подчеркнуть и закрепить столь радикальные изменения в судебной сфере, при Чингис-хане и его преемниках была сформирована особая ветвь «ханской» судебной власти – при сохранении, впрочем, на региональном и локальном уровне суда кочевников по обычному праву, религиозного суда в местах компактного проживания приверженцев той или иной религии и проч. Прежде всего, хан не осуществлял свою судебную власть единолично: в Монгольской империи появилась система судов-яргу, которые разбирали дела и выносили решения на основе установлений Чингис-хана и его преемников – яс и ярлыков о назначении на должность [Золотая Орда…, 2009, с. 235; Хатиби, 1985, с. 104]. Эти нормативные предписания составили основу нового ханского (имперского) процессуального права, постоянно дополняемого также фиксацией ранее принятых судебных решений, которые, в свою очередь, могли послужить основой для последующих разбирательств [Козин, 1941, с. 160].

Специфика имперских судов вовсе не означала, что они создавались Чингис-ханом и его преемниками исключительно на базе собственных представлений о судебной власти. Безусловно, сам статус «государственных» судей был позаимствован из практики соседних государств (в первую очередь Китая). От соседних же народов (уйгуров Восточного Туркестана, мусульманских народов Средней Азии и др.) были унаследованы система делопроизводства, процессуальный порядок, механизмы исполнения судебных решений и проч. (см. подробнее: [Почекаев, 2018б, с. 92–104]). Вместе с тем все заимствования в сочетании с имперскими принципами права и суда позволяют говорить именно об особой имперской судебной системе.

Четкая иерархия судебных инстанций различного уровня – от единоличных судей до специальных судов при наместниках отдельных областей империи и ее преемников и до хана как высшей инстанции включительно – предполагала разграничение их компетенции. В то же время ханы сохранили древнюю традицию, позволяющую любому подданному обратиться непосредственно к суду монарха: она действовала как в Монгольской империи, так и долгие века после ее распада, сохранившись (по свидетельствам современников) в тюрко-монгольских государствах вплоть до начала XX в.

Единству судебной системы Монгольской империи и отдельных государств, выделившихся из ее состава (Золотая Орда, империя Юань, государство ильханов в Иране, Чагатайский улус), не противоречило создание и функционирование специфических судебных структур, которые либо изначально, либо со временем также становились частью общей «ханской» системы правосудия.

Например, в тех регионах Золотой Орды, население которых традиционно имело тесное взаимодействие с соседними народами и государствами в торговой сфере, получили распространение совместные суды для разбирательства споров подданных разных государств, состоявшие из представителей как ордынских властей, так и тех государств, из которых происходили другие участники разбирательств. Статус таких судов специально предусматривался и определялся ярлыками ханов Золотой Орды, в частности для Причерноморья и Приазовья.

В связи с принятием ислама в качестве государственной религии в Золотой Орде, Чагатайском улусе и Ильханате в XIV в. начался процесс постепенной интеграции судов на основе мусульманского права (шариата) в общегосударственные судебные системы этих государств. В результате кадии, которые ранее имели статус «локальных» судей, теперь становились частью официальной государственной судебной системы наряду с судьями-яргучи [Ибрагимов, 1988, с. 76; Радлов, 1889, с. 20–21], а к консультациям мусульманских правоведов и богословов (муфтиев, улемов, сейидов, шерифов) прибегали в процессе разбирательства дел и наместники областей, и, по некоторым сведениям, даже представители ханского рода [Григорьев, Григорьев, 2002, с. 214].

Целый ряд факторов в конечном счете обусловил постепенное уменьшение роли ханского суда, которое в разных тюрко-монгольских государствах происходило в разное время и с разной интенсивностью.

Первым таким фактором стал распад Монгольской империи и выделившихся из ее состава вышеупомянутых государств, также обладавших статусом «степных империй». По мере ослабления центральной власти падал и престиж ханов из дома Чингис-хана, что соответственно приводило к сокращению их судебных прерогатив. С падением престижа ханов как верховных судей увеличивались роль и значение, во-первых, судов на основе обычного права (которые, как уже упоминалось, не исчезали и в имперский период), а во-вторых, судов на основе религиозного права. Со временем суд яргучи просто-напросто исчезает и представителями системы ханских судов фактически оказываются назначавшиеся монархами наместники областей, сочетавшие судебные властные полномочия с административными. Снижение статуса тюрко-монгольских государств от «имперского» к «региональному» заставил их монархов искать новые пути для сохранения своих судебных полномочий, со времен Чингис-хана являвшихся их неотъемлемой прерогативой. В зависимости от видов государств, которыми они правили, монархи использовали разные механизмы для решения этой задачи.

Так, в кочевых государствах, где вновь стало доминировать обычное право кочевых племен Великой Степи, ханы сумели найти компромисс в отношениях с предводителями отдельных родов и племен и стали разбирать даже такие споры и преступления, которые ранее относились к компетенции исключительно родо-племенных подразделений, а не верховной власти. В то же время некоторые дела, ранее разбиравшиеся исключительно ханами, теперь могли стать предметом рассмотрения судей с более низким статусом – например, судом биев в казахских жузах (см., например: [Ерофеева, 2007, с. 401–402]). Новый порядок получил закрепление в особых кодификациях, в которых несколько причудливо, но в целом органично сочетались элементы прежнего имперского права и обычно-правовые нормы (а иногда и принципы религиозного права). Наиболее ярко этот процесс проявился в Казахском ханстве и монгольских государствах в XVI–XVIII вв.: до нашего времени сохранилась целая серия подобного рода кодификаций того периода (см. об этом подробнее: [Почекаев, 2018б, с. 116–127]).

В государствах оседлого (или полуоседлого) типа ведущим источником права становится мусульманское право, и ханам для сохранения своих судебных прерогатив приходится искать точки соприкосновения с развитой шариатской судебной системой – шейх-ул-исламами, муфтиями, кадиями и проч. В результате, хотя полномочия как самих ханов в судебной сфере, так и подчинявшихся им «государственных» судей оказались весьма существенно урезаны, монархам Чингисидам удавалось сохранять формально главенствующую роль в организации судебной деятельности в подвластных им государствах. Эта тенденция четко прослеживается в Крымском ханстве, от которого до нашего времени дошло наибольшее по сравнению с другими тюрко-монгольскими (в первую очередь джучидскими) государствами число правовых и процессуальных документов [Аметка, 2004, с. 8, 10; Рустемов, 2017, с. 158–159, 213, 225].

В других тюрко-монгольских государствах, где ислам являлся господствующей религией, ситуация нередко зависела от того, насколько прочной властью обладали их монархи и в каких отношениях они находились с местным духовенством. Так, в Бухарском ханстве эпохи Шайбанидов (XVI в.) ряд сильных и энергичных монархов, при номинальном признании главенствующей роли шариата, нередко проводил собственную политику в судебной сфере, заставляя мусульманских правоведов даже находить религиозное обоснование ханским решениям, принятым на основе либо прежних имперских принципов, либо собственного усмотрения (см., например: [Исфахани, 1976, с. 59–60]). В Хивинском ханстве в начале XIX в. к власти пришла местная узбекская династия Кунгратов (лишь по женской линии связанная с родом Чингис-хана), первые монархи из которой также существенно укрепили свой статус как высшей судебной инстанции, заставив даже верховных мусульманских судей ханства признавать и поддерживать его [Муравьев, 1822, с. 59–63]. Однако подобные случаи являлись скорее исключениями, и, когда на смену решительным и авторитарным монархам приходили их менее энергичные преемники, реальные судебные полномочия ханов вновь сужались.

В еще большей степени ограничение судебных полномочий тюрко-монгольских монархов оказалось связано с утратой теми или иными государствами своего суверенного статуса.

Так, например, казахские владения в течение первой трети XVIII – середины XIX в. перешли под власть Российской империи, и уже с конца XVIII в. имперская администрация стала предпринимать шаги по реформированию судов, постепенно распространяя на них принципы российского законодательства, инкорпорируя в состав традиционных судов (в том числе под предводительством ханов и султанов из рода Чингис-хана) российских чиновников и т. д. После упразднения в казахских жузах ханской власти в 1820-е годы и власти окружных султанов в 1860-е годы говорить о системе «ханского» суда в Казахстане уже не приходится, сохранился лишь «народный суд» на основе обычного права, да и тот, благодаря усилиям имперских властей, по сути, превратился в низшую инстанцию общеимперской судебной системы с весьма ограниченными полномочиями.

Сходные процессы происходили в Монголии, оказавшейся с конца XVII в. под сюзеренитетом империи Цин. И хотя маньчжурские власти вплоть до падения самой Цинской династии сохраняли в Монголии институт аймачных ханов, их судебные прерогативы также были серьезно урезаны. Уже с XVIII в. в правовую и процессуальную сферу начинает постепенно вторгаться цинское право (номинально разработанное специально для монгольских «вассалов», но фактически отражающее значительное число общеимперских принципов). По мере усиления роли цинских наместников в Монголии возрастал и их контроль над деятельностью местных правителей во всех сферах, включая судебную. Наконец, во второй половине XIX в. цинские власти официально закрепляют в своей компетенции наиболее серьезные уголовные дела, оставляя в компетенции монгольских правителей лишь незначительные правонарушения и частноправовые споры. В сохранившейся процессуальной документации того периода встречаются примеры, когда дело, начавшееся рассмотрением в суде монгольского правителя, впоследствии передавалось на суд маньчжурских чиновников – вплоть до центральных властей (в лице Палаты внешних сношений – Лифаньюань) [Erdenchuluu, 2014; Heuschert-Laage, 2017].

В результате в XIX в. происходит окончательный упадок того ханского суда, который был создан при Чингис-хане и его преемниках, пережил свой расцвет в XIII–XIV вв. и «по инерции» продолжал существовать в последующие века. Даже в тех государствах, которые (по крайней мере, юридически) не утрачивали свой суверенитет, ханский суд со временем стал больше напоминать некий фарс: монархи формально цеплялись за сохранявшиеся судебные прерогативы как символ былого величия своих государств и славы своих предшественников на троне, но сами при этом уже совершенно не представляли смысла этого суда и откровенно тяготились участием в нем. Представители российской имперской администрации в Средней Азии оставили записки о некоторых таких судах.

Например, в Кокандском ханстве накануне его падения (1875–1876 гг.) ханы, осуществляя суд над преступниками, откровенно и практически публично принимали взятки-подношения от родственников подсудимых, чтобы последние были либо оправданы, либо приговорены к менее суровому наказанию [Трионов, 1910, с. 133–135]. В Хивинском ханстве начала XX в. хан, осуществляя (согласно древнему обычаю) суд по искам обратившихся к нему подданных, даже не пытался делать вид, что вникает в суть дела, каждый раз объявляя, что судебное решение и его исполнение возлагает на своих сановников и проч. [Абдурасулов, 2015, с. 32–33].

Таким образом, суд монарха являлся характерной чертой правового развития тюрко-монгольских обществ – от собственно Монголии до западных тюркских государств (включая Османскую империю). Как и любое правовое явление, он пережил периоды становления, расцвета и наконец кризиса и упадка, оставив тем не менее весьма значительный след в истории государственности и права государств Евразийской Степи и оказав влияние на дальнейшее развитие судебной системы современных государств и народов Центральной Азии.

Нельзя сказать, что проблемы ханского правосудия не получили по состоянию на сегодняшний день освещения в исследовательской литературе. Однако, как правило, специалисты ограничиваются исследованием вопросов истории суда и процесса в конкретных тюрко-монгольских государствах[1].

Так, в ряде работ нашли отражение вопросы организации судебной деятельности в Монгольской империи [Вернадский, 1999, с. 132–133; Скрынникова, 2002; Дугарова, 2007; Порсин, 2023; Hodous, 2022]. Более того, имеются специальные исследования, посвященные татарину Шихи-Хутагу – сводному брату Чингис-хана, ставшему одним из первых верховных судей Монгольской империи [Минжин, 2011; Ratchnevsky, 1965].

Более подробно изучены различные аспекты истории развития суда и процесса в отдельных улусах Монгольской империи XIII–XIV вв. В последние годы появился ряд работ, посвященных проблемам организации суда в Золотой Орде (Улусе Джучи) [Почекаев, 2004; Сапронова, Ярошенко, 2018; Шургучиев, 2016; Шургучиев, Лиджиева, 2017; Якушева, Калашникова, 2017]. Кроме того, исследователи уделяют внимание проблемам суда и правосудия в монгольском Иране – государстве Хулагуидов [Lambton, 1988; Hope, 2016b; Vásáry, 2016а]. Ряд работ посвящен суду и судьям в империи Юань [Hodous, 2012/2013; 2017a].

Проблемы ханского правосудия в более поздних государствах, возникших после распада Монгольской империи и ее улусов-наследников, освещены в историографии в меньшей степени. При этом основное внимание уделяется либо вопросам религиозного (преимущественно мусульманского) правосудия или суда на основе обычного права, либо проблеме иностранного влияния на развитие суда и процесса в соответствующих государствах. Таким образом, речь идет уже о процессе упадка ханского правосудия на основе принципов и норм монгольского имперского права, продолжавшего действовать в течение нескольких веков после распада Монгольской империи.

В ряде работ о суде и процессе в Крымском, Бухарском и Хивинском ханствах лишь кратко упоминается о ханской судебной компетенции, тогда как подробно раскрыта деятельность шариатских судей-кади [Абибуллаева, 2016; Аметка, 2004; Аметка, Хаваджи, 2019; Ваниев, 2022; Лунев, 2004, с. 100–106; Мухитдинов, 2020; Рустемов, 2015; 2016a; 2016б; Сартори, 2022, с. 68–142; Юсупов, 2016; Çiğdem, 2005a; 2005b; 2005c; 2010; 2011]. Лишь отдельные исследования посвящены истории именно ханского суда в Крыму [Krolikowska-Jedlinska, 2015] и Хиве [Абдурасулов, 2013; 2015].

Изучая вопросы суда и процесса в Казахской степи, специалисты уделяют внимание преимущественно правосудию выборных народных судей – биев, действовавших на основе обычного права (см., в частности: [Зиманов, 2008; Мажитова, 2016; Фукс, 2008, с. 466–593]). В некоторых работах рассматривается суд биев в период пребывания казахов в составе Российской империи и, соответственно, русское влияние на этот институт (см., например: [Мартин, 2012, с. 104–131]). К ханскому правосудию в Казахской степи исследователи практически не проявляют интереса – вероятно, в силу отсутствия достаточного количества источников.

Обращаясь к изучению организации суда и процесса в Монголии XVII – начала XX в., специалисты прежде всего исследуют вопрос о постепенном распространении на эти институты влияния законодательства империи Цин, которое выражалось в урезании местных ханов и владетельных князей (дзасаков), а также в усилении контроля за их судебной деятельностью со стороны маньчжурских чиновников. Подобные тенденции исследователи рассматривают как на основе анализа историко-правовых памятников [Heuschert-Laage, 2011; 2012; 2017; Тутаев, 2021б], так и на примерах конкретных судебных дел [Bawden, 1969a; 1969b].

Таким образом, можно констатировать, что история суда и процесса в тюрко-монгольских государствах рубежа XII–XIII – начала XX в. – тема довольно специфическая и не всегда в достаточной степени освещенная в источниках, что и обусловило весьма скромное внимание к ней исследователей. Кроме того, большинство авторов сосредотачивается на изучении системы органов, осуществлявших правосудие, статусе судей и источниках принятия решений, тогда как анализ непосредственно процессуальных действий в исследовательской литературе практически не представлен. Настоящая книга является первой попыткой устранить этот пробел и дать комплексную характеристику развития ханского правосудия, т. е. функционирования судов, основанных на принципах и нормах монгольского имперского права, в которых правосудие осуществлялось либо самими ханами, либо назначенными ими судьями, действовавшими в соответствии с ханскими предписаниями, причем преимущественно на основе анализа конкретных судебных разбирательств.

Источниковую базу нашего исследования составил широкий круг историко-правовых и в большей степени общеисторических памятников. К первым относятся, в частности, ярлыки ханов Монгольской империи, ее улусов и последующих государств-преемников. До нашего времени дошли отдельные образцы ярлыков, касающиеся организации судебной деятельности в монгольском Иране [Нахчивани, 1976, с. 29–32 араб. паг.; Hammer-Purgstall, 1840, S. 466–468] (см. также: [Мелиоранский, 1900; Хатиби, 1985, с. 103–104; Vásáry, 2016а]). Сохранились документы, связанные с одним длительным судебным процессом в Золотой Орде [Григорьев, Григорьев, 2002, с. 185–217]. Довольно большое число ярлыков Крымского ханства представляет собой судебные решения по искам отдельных групп подданных (см., например: [Фиркович, 1890, с. 63–102]). Сравнительно недавно в научный оборот была введена целая коллекция ярлыков, представляющих собой результаты ханского правосудия в Хивинском ханстве [Sartori, Abdurasulov, 2020].

Однако гораздо больше сведений о суде и процессе, включая конкретные разбирательства, содержится в нарративных источниках. Среди таковых следует прежде всего назвать памятники монгольской имперской историографии – «Сокровенное сказание» [Козин, 1941]; «История завоевателя мира» [Джувейни, 2004], «Сборник летописей» [Рашид ад-Дин, 1952а; 1952б; 1960], «Юань ши» [Золотая Орда…, 2009; Анналы…, 2019]. Отдельные сообщения о судебных разбирательствах в государствах Чингисидов – наследниках Монгольской империи можно обнаружить также в памятниках, содержащих информацию о Золотой Орде [ПСРЛ; СМИЗО], монгольском Иране [Ахари, 1984; Рашид ад-Дин, 1946; Хафиз Абру, 2011], Чагатайском улусе [Бабур-наме, 1992; Ибн Арабшах, 2007; Йазди, 2008; Фасих, 1980], Крымском ханстве [Абдужемилев, 2018a; 2018б; 2019; Абдулгаффар Кырыми, 2018].

Большой интерес представляют записки путешественников, которые могли быть свидетелями (или даже участниками) судебных разбирательств либо получали информацию о суде и процессе в тюрко-монгольских государствах из первых рук – от непосредственных участников и свидетелей. Сохранились такие документы, относящиеся к Монгольской империи [Книга…, 1997; Плано Карпини, 2022; Рубрук, 1997], Золотой Орде [Хаутала, 2019], Чагатайскому улусу [Клавихо, 1990; Шильтбергер, 1984], Крымскому ханству [Броневский, 1867; Михалон Литвин, 1994; Калашников, 2013; Пейссонель, 2013; Эвлия Челеби, 1996; 2008], Джунгарскому ханству [Унковский, 1887], ханствам Средней Азии [Вамбери, 2003; Трионов, 1910]. Значительную ценность представляют труды представителей российской имперской администрации, в которых нашли отражение сведения об упадке ханского правосудия в Казахской степи и ханствах Средней Азии (см., например: [Материалы…, 1940; 1948; История…, 2002]; см. также: [Абдурасулов, 2015]).

Наконец, нельзя обойти вниманием произведения народного творчества, которые отражают оценки и отношение различных слоев общества в тюрко-монгольских государствах к суду и судьям. В качестве примера можно привести многочисленные эпические произведения [Идегей, 1990], сказки [Носов, 2015; Носов, Сэцэнбат, 2020], пословицы и поговорки [Кульганек, 2017; Лупарев, 2014] и т. д.

Сочетание сведений вышеперечисленных источников позволяет создать, полагаем, достаточно объективную картину эволюции ханского права в тюрко-монгольских государствах с учетом особенностей развития в различных регионах и в разные эпохи.

Книга состоит из трех частей, в которых последовательно рассматриваются основные этапы развития ханского правосудия в тюрко-монгольских государствах. Первая часть посвящена становлению суда и процесса на раннем этапе развития Монгольской империи. Во второй части рассматривается период расцвета ханского правосудия и различные формы его проявления. Соответственно, эта часть, как самая объемная, разделена на тематические главы, посвященные различным аспектам истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах. Наконец, в третьей части анализируются примеры и причины упадка (кризиса) ханского правосудия, который оно переживало в разное время в различных странах и регионах Евразии и по разным причинам. В заключении подводятся итоги проведенного исследования: систематизируется информация об основных институтах процессуального права, характерных для системы ханского правосудия в тюрко-монгольских государствах.

Ряд очерков, вошедших в книгу, был опубликован ранее в виде статей в специализированных журналах или представлен на конференциях в форме докладов. Включая их в книгу, я доработал их содержание, приведя в соответствие с общей концепцией исследования, в ряде случаев обновил библиографию по исследуемой тематике.

Завершая введение, считаю своим приятным долгом выразить благодарность тем друзьям и коллегам, без которых написание этой книги было бы невозможным.

Прежде всего хотелось бы сердечно поблагодарить своих дорогих соавторов, в сотрудничестве с которыми написан ряд очерков, – Ю.В. Дробышева (ИВ РАН, Москва), Д.А. Носова (ИВР РАН, Санкт-Петербург), Л.Ф. Абзалова, М.С. Гатина (КФУ, Казань), И.А. Мустакимова (ЕНУ им. Л.Н. Гумилева, Астана).