Полная версия
Лилия Митра
Синдром мертвой невесты
Глава 1
Моя невеста умерла. Не бросила меня, не ушла к другому (это я еще мог бы как-то принять), а просто умерла. Случилось это в один из летних дней. Мы сдали экзамены, закрыли хвосты и готовы были наслаждаться каникулами.
Света всегда вставала рано. Постоянно повторяла эту поговорку про бога, который дает тем, кто просыпается спозаранку. И в утро того злополучного дня она не изменила своей привычке. Не знаю, стоит ли говорить про бога, все-таки вопросы веры вещь индивидуальная и очень личная, но одно могу сказать: в тот день бог поступил со Светой нехорошо. Прямо сказать, плохо поступил с ней бог, если он вообще существует.
Проснувшись, Света набрала мой номер и защебетала:
– Вставай, соня, солнце уже высоко! Пора покорять этот мир!
Я, в отличие от Светы, жаворонком никогда не был и потому ответил ей голосом человека, который едва продрал глаза:
– Доброе утро, Светик!
– У нас сегодня всё по плану? – осведомилась она бодрым голоском, от которого у меня зазвенело в ушах.
– Конечно, милая! Дай мне пятнадцать минут.
– Я выхожу и буду идти очень медленно, – снисходительным тоном сказала Света. – Когда я подойду к твоему корпусу, то надеюсь увидеть тебя внизу.
– Договорились! – ответил я, спрыгивая с кровати.
Жили мы в студенческом городке. Корпус женского общежития стоял напротив мужского. Нужно было перейти дорогу, пройти через небольшой скверик с лавочками и ты уже на месте. Я стремглав побежал в ванную, взывая к силам, хранящим студенческие общаги о том, чтобы там не было очереди. Не хотелось заставлять Свету ждать в такое замечательное утро. Покончив с чисткой зубов и водными процедурами, я снова понесся к себе. Схватив джинсы со стула, я стал натягивать их и одновременно пытался допрыгать до окна, чтобы посмотреть, куда уже успела дойти моя Света.
Окно комнатушки, которую я делил с двумя товарищами по учебе, выходило прямо на корпус женского общежития. Из него можно было увидеть вход в здание, кусты сирени, растущие вдоль дорожки, девичьи окна, из которых, бывало, доносилась громкая музыка, и пешеходный переход, ярким пятном красующийся на дороге.
В тот самый момент, когда я скакал по комнате на одной ноге, рискуя свалиться и разбить нос, Света подходила к злополучному переходу. На ней был белый сарафан из легкой ткани, которая при каждом дуновении ветерка струилась по её телу, повторяя все его округлости и изгибы, точно стекающая вода. На макушке – неизменные розовые наушники с кошачьими ушками, которые делали её и без того милое лицо еще милее и очаровательнее. Она остановилась, огляделась по сторонам и шагнула на дорогу.
Этот момент я не смогу забыть никогда. Я бы хотел не видеть ничего и не вспоминать, но всякий раз, как только закрываю глаза, вижу перед собой белый сарафан, на котором разрастаются алые цветы, с каждой секундой увеличиваясь в размерах и распуская свои кровавые бутоны.
Машина, возникшая на дороге, точно дьявол из преисподней, сбила мою невесту прямо на пешеходном переходе. Водитель не сбавил скорость, не притормозил, не постарался вывернуть руль и съехать на обочину, казалось, он даже не заметил Свету, словно она была жалкой букашкой, чья жизнь не стоила ломаного гроша. Как выяснилось позже, он попросту был мертвецки пьян.
Скорую помощь и полицию вызвали люди, сбежавшиеся с улицы. Сердобольные прохожие задержали водителя до приезда стражей порядка. Негодяй норовил убежать с места происшествия, но смог лишь открыть дверь и вывалиться из машины бесформенным мешком костей, бормоча неразборчивые слова.
Какой-то парнишка, пришедший на место трагедии одним из первых, снял с себя летний пиджачок из льняной ткани и накрыл им мою Свету, оберегая её от любопытных взглядов. Пиджак скрыл лицо, плечи и верх груди. Руки её, распластавшиеся на дороге, словно крылья диковинной птицы, так и остались нагими, и летнее солнце, набирающее жар, обжигало нежную белую кожу.
Что же делал я в те минуты, когда посторонние люди суетились возле тела моей Светы? Словно вкопанный, я застыл у окна со спущенными штанами. Я не мог пошевелиться до тех пор, пока скорая не увезла её, а люди не начали расходиться. Я наблюдал, как полицейские с суровыми мрачными лицами осматривают место происшествия, пакуют убийцу моей невесты и уезжают прочь. Я превратился в каменное изваяние, из глаз которого тихо струились слезы. Крик горя и отчаяния застрял в горле словно кусок черствого хлеба, руки дрожали.
*****
Похороны прошли будто во сне. Света лежала в гробу в белоснежном кружевном платье. В изголовье громоздились белые лилии, олицетворяющие чистоту и непорочность. Они источали одуряющий запах смерти (теперь в моем сознании лилии навсегда связаны со смертью. Всякий раз, чувствуя их аромат, я вижу Свету, лежащую в гробу в окружении этих проклятых цветов). Её обескровленное лицо выглядело совсем по-детски, черты стали тоньше, глаза впали. Руки были сложены на груди, на правой поблескивало кольцо, подаренное мной. Света дорожила этим кольцом, хотя никакой особенной ценности оно не имело. Маленькое золотое колечко с крошечным камешком, имитирующим бриллиант.
Родители моей невесты решили похоронить её вместе с любимым украшением, надев его на безымянный палец правой руки, хотя Света при жизни носила колечко на среднем пальце. Возможно, так они надеялись исполнить её несбывшееся желание – стать моей женой – но меня их решение покоробило. Я знал, что там, под землей, в кромешной тьме, обряженная в свадебное платье, с кольцом на правой руке будет покоиться моя суженая, и эта мысль почему-то приводила меня в неописуемый ужас.
На похороны приехала мать и, видя мое состояние, забрала меня в родной город, надеясь, что там я быстрее оправлюсь от потрясения. Но время шло, близилась осень, а мое самочувствие становилось лишь хуже. Целые дни я просиживал дома, уставившись в узоры на обоях. Мать заставляла меня есть, но вкуса еды я почти не ощущал. Я не брился, не стриг волос и ногтей, рискуя превратиться в запущенное существо без пола и возраста, если бы не забота моей мамы. Она ухаживала за мной как за трехлетним ребенком, лелея надежду на скорое выздоровление.
Внутри же меня, в моей голове (или душе?) шел болезненный процесс: я думал о внезапности смерти. Сама по себе смерть не пугала меня. От болезни или старости, она казалась естественной. Всё когда-нибудь заканчивается, думал я, старое, отжившее умирает, чтобы освободить место для нового. Но внезапная смерть молодого и здорового существа представлялась мне преступлением, предательством, местью бога неразумным людям за их прегрешения. Света была прекрасной и чистой девушкой, которая и согрешить-то по-настоящему не успела. За что же её постигла кара? А может быть её смерть – это наказание для меня? Но кто и за что мог так жестоко наказать нас? Сколько бы я не прокручивал эти мысли, ответ так и не приходил в мою бедную голову. Это сводило с ума, медленно, но верно.
Засыпать становилось всё труднее. С приходом сумерек в измученной душе рождалась тревога. Ночи напролет в комнате горел ночник, который, как мне казалось, отгонял от меня мрак и все, что в нем таилось. Но однажды я проснулся и узрел темноту (ночник погас по неизвестной причине, словно кто-то нарочно хотел свести меня с ума). Луна, обычно светившая в окно, тоже куда-то пропала, и я оказался в густой непроглядной тьме, наступавшей на меня из углов комнаты. Я физически ощущал её ледяное дыхание, приближающееся к моему лицу. Холодные пальцы ожившей тьмы вцепились в шею и сдавили её, полностью лишив меня возможности дышать. Теряя сознание, я закричал из последних сил. Крик вышел хрипловатым, похожим на карканье старой вороны, но мама услышала его. Она влетела в комнату, щелкнула выключателем, и пространство озарил яркий свет от люстры. Она обнаружила меня забившимся в угол, с руками, скрещенными на собственной шее, хрипящим от ужаса. Нервы её сдали. Мама пыталась отнять мои руки от горла, обнимала меня и плакала. Когда я устал от борьбы с самим собой и притих, свернувшись калачиком на краю кровати, она вызвала врачей. Так я оказался в психиатрической лечебнице, где провел целый год, который никак не запечатлелся в моей памяти. Из больницы меня забирал Серёга, мой лучший и единственный друг.
*****
С Серёгой мы познакомились на студенческой вечеринке. Каким ветром будущего медика занесло на вечеринку молодых, подающих надежды студентов журфака, я сейчас уже и не вспомню. Кажется, он встречался с какой-то девчонкой с нашего потока.
Серёга выделялся высоким ростом и крепким телосложением, держался просто и скромно, как бы немного в стороне. В тот вечер я был один, потому подошел и заговорил с ним. Спросил, откуда он приехал, где учится и очень удивился, когда узнал, что передо мной будущий психиатр. Я с детства питал интерес к рассказам про самоубийц, маньяков, любил разные ужасы. Не знаю уж, чем меня привлекала эта тема, но я с упоением слушал Серёгины истории, а он знал их немало.
Он был веселым парнем, легким на подъем, в то же время, в нем чувствовалась глубина, в которой таились свои секреты. Он мало рассказывал о себе. Обмолвился лишь, что родом из глухой деревушки, мать из местных, коренных народов, а отец русский, из переселенцев. Смешанные браки в тех краях не приветствовались, но его родители как-то умудрились пожениться и сотворить Серёгу. Мать рано умерла, вроде бы от болезни, но точно не припомню сейчас, а отец всю жизнь работал в лесном хозяйстве.
Как парень из забытой богом деревни, которой на карте-то не сыскать, решил стать психиатром, для меня оставалось загадкой. Он объяснил, что медицина – его призвание, а про психиатрию ничего пояснять не стал. Я больше не делал попыток влезть к нему в душу. В конце концов, каждый имеет право на свои странности.
Сам-то я тоже был хорош. Странностей во мне хоть отбавляй. Про таких как я говорят: не от мира сего. Худощавый, бледный, черные волосы до плеч и сияющие, словно в лихорадке, глаза. Не знаю, чем я приглянулся Свете. Наверное, виной всему мода на бледных длинноволосых юношей, больше ничем её выбор я объяснить не могу. Во всяком случае, на фоне Серёги, с его высоким ростом, могучим телосложением и аккуратной стрижкой, я смотрелся гротескно и даже жалко.
Я писал дурацкие стихи, которые сейчас кажутся мне смешными и пафосными, но Серёга считал их достойными внимания, слушал с интересом, хвалил и поддерживал мое неказистое творчество. Его слова вселяли уверенность, которой мне всегда недоставало. Когда в моей жизни появилась Света, Серёга подружился и с ней. Частенько мы проводили время втроем, гуляли, ходили в кино. Наша дружба крепла, становилась выдержанной, проверенной временем.
Новость о гибели Светы добралась до него не сразу. Серёга уехал в деревню проведать отца, здоровье которого ухудшилось. Он тревожился, поэтому закрыл сессию досрочно и отбыл в родные края еще в конце весны. Поддерживать с ним связь возможности не было. Деревня находилась в глуши, частенько её и вовсе отрезало от цивилизации. А в город Серега вернулся осенью, опоздав к началу учебного года на несколько дней. Тогда он и узнал о трагедии. Он навещал меня в больнице, но я этого совершенно не помню. Меня накачивали препаратами, от которых я то ли спал, то ли находился в каком-то сумеречном состоянии. В таком жалком виде я и предстал перед его взором.
*****
Наконец, дело дошло до выписки. Не сказать, чтобы я чувствовал себя здоровым. Скорее, меня можно было назвать спокойным, лишенным интереса к окружающему миру. Со временем я немного оклемался, но прежним так и не стал. Бывало, на меня накатывала тревога, чаще это случалось во время грозы или полнолуния. Больше я не пытался задушить себя или как-то иначе навредить собственному здоровью, и этот факт, по-видимому, послужил основанием для выписки.
Друг встретил меня у входа в лечебницу, перехватил из моих слабых рук сумку с нехитрым скарбом и помог дойти до машины. Ноги были будто набиты ватой, во рту пересохло, меня лихорадило как алкаша, не нашедшего денег на пузырь. Серёга пояснил, что так действует синдром отмены. Дозу лекарств снизили, от некоторых отказались вовсе, меня вывели из состояния овоща потому, что лечащий врач отметил положительную динамику.
"До полного излечения еще далеко, – глубокомысленно произнёс Серёга, – но сейчас можно обойтись более щадящими дозами".
Я слушал молча, демонстрируя полное безразличие к собственной судьбе. Меня знобило и потряхивало, хотелось поскорее прилечь и укрыться чем-нибудь теплым. Про себя я отметил, что на дворе разгорается лето, будто и не было тех трагических событий, что сломали меня. На мне была футболка, джинсы и кроссовки – одежда, в которой я поступил в лечебницу в августе прошлого года. Погода стояла теплая, но меня пробирало до костей, лихорадка усиливалась, руки дрожали, а зубы выбивали дробь. Серёга с беспокойством посмотрел на меня, потрепал за плечо и тронул машину с места.
Дома ждала мать. Она готовилась к встрече, накрыла на стол, но увидев меня, безвольно повисшим на плече друга, встревожилась не на шутку. Серега затащил меня в спальню и уложил на кровать, накрыв одеялом. Выйдя из комнаты, он плотно закрыл за собой дверь.
"Ему надо поспать", – услышал я его приглушенный голос.
После я провалился в забытьё и более ничего уже не слышал.
Проснулся вечером, когда за окном стемнело. Сереги уже не было. Мать сидела на кухне, уставишись в тарелку с нетронутой едой. Она вздрогнула от неожиданности, когда я тихо появился у неё за спиной.
– Садись, поешь, – торопливо сказала она, украдкой взглянув на меня.
Она убрала со стола грязную тарелку с остатками еды, которую недоел Серёга, и поставила чистую, предварительно положив порцию тушеной картошки с мясом. Мама приготовила её специально для меня, поскольку знала, что я обожал это блюдо в той, нормальной своей жизни.
Я безучастно взглянул на картошку, ароматную, дымящуюся, и сел на стул напротив неё. Мы молчали и ковыряли еду вилками. Я не хотел есть. Голова раскалывалась, к горлу подступала тошнота, которая лишь усиливалась от запаха еды, наполняющего нашу крошечную кухню.
Мама встрепенулась, всплеснула руками, словно удивляясь своей забывчивости, и вынула из кармашка на фартуке флакончик с таблетками.
– На вот, выпей, – она достала плоскую, знакомую мне таблетку, и сунула в ладонь. – Серёжа велел принимать вечером по одной для спокойного сна.
Она налила воды из большого белого кувшина, который всегда стоял на столе. Я посмотрел на таблетку, помусолил её пальцами, сморщился и швырнул в рот, запив добрым глотком воды. Голова болела, настроение было прескверное, поэтому спорить и вредничать я не стал.
– Что он ещё велел? – язвительно спросил я.
Мама покачала головой и с укором посмотрела на меня.
– Велел, чтобы я собрала твои вещи.
– Это ещё зачем?
– Ему надо вернуться в деревню. Серёжин отец умер ещё зимой. Ты, наверное, не помнишь этого, – осторожно сказала она. – Тогда не было времени улаживать дела и он хочет сделать это сейчас, на каникулах. Нужно решить вопрос с домом…
– Я-то тут при чём? – перебил её я.
Новость о смерти Серёгиного отца я воспринял безучастно. Врачи сумели отключить у меня все чувства, свойственные нормальным людям: сочувствие, сожаление, эмпатию. Осталась лишь злость, которую отключить, по-видимому, забыли.
– Он считает, что поездка пойдет тебе на пользу. Живописная природа, озеро, горы…
– На пользу? – вдруг взвился я, сам не понимая, почему злюсь. – Или ты просто хочешь избавиться от меня? Так и скажи, что боишься! Боишься оставаться со мной наедине. Ведь я псих!
Мама зарыдала. Громко так, протяжно, закрыв лицо руками. Я замолчал. Смотрел на неё сурово и даже с раздражением. Не обнял её, не постарался успокоить, а просто ждал, когда она перестанет плакать. Наконец, она затихла, отняла ладони от опухшего, покрасневшего, мокрого от слез лица и сказала:
– Всё, чего я желаю – чтобы ты поправился!
– Ладно, – пробурчал я и вышел из-за стола, так и не притронувшись к картошке, – собирай вещи. Мне уже всё равно.
*****
Нам предстояла долгая дорога. С вечера мать собрала сумку, приготовила в дорогу еды. Серёга приехал рано утором, разбудил меня, помог привести себя в порядок, умыться и одеться. Я был заторможен, медлителен и неповоротлив.
Позавтракали сваренными вкрутую яйцами и хлебом со сливочным маслом, выпили по чашке кофе. Сухо попрощавшись с матерью, я вышел во двор. Серёга уже уложил мои вещи в багажник старенькой, но крепкой тойоты, подаренной ему отцом, усадил меня на переднее сидение и пристегнул ремнём безопасности. Мы тронулись в путь. До деревни добирались несколько дней. Две ночи провели в придорожных гостиницах, остальные – в машине. Тесновато, но дешево и сердито. Студентам не привыкать.
Всю дорогу я чувствовал себя разбитым. Много спал. Когда не спал, то смотрел в окно на однообразные пейзажи: мелькающую зелень деревьев и полей, домики, коттеджи, заборы. Всё мне казалось каким-то блёклым, серым, несмотря на летнее цветное великолепие, которого я будто и не замечал. Говорили мало. Я не хотел, а Серёга деликатно не приставал с расспросами.
Когда добрались до Серёгиной деревеньки, была глубокая ночь. Я спал, приняв вечернюю дозу таблеток. Серёга припарковался на краю грунтовой дороги и вышел из машины, чтобы отворить ворота. Загнав тойоту во двор, он пошел в дом. Зажёг керосиновую лампу, бросил наши сумки на пол рядом с печкой и вернулся за мной. Помог взобраться на крыльцо, завел в дом и усадил на старенький диванчик, стоявший у стены. Он выглядел уставшим, а я был полусонным, так что есть мы не стали. Сняли одежду и улеглись спать, даже не умывшись. Я остался на стареньком диване, а друг расположился на скрипучей тахте, притаившейся около окна. Проспали мы почти до полудня.
Когда я продрал глаза, Серёга уже встал, натаскал воды из колодца, залил её в умывальник, стоявший в сенях, и умывался, расплескивая брызги и фыркая от удовольствия.
"Холодненькая!" – воскликнул он, увидев, что я за ним наблюдаю.
Я осмотрелся. Ночью, когда мы приехали, было не до того. Тусклый свет керосинки еле освещал комнату, я был сонный и плохо соображал. Теперь же я видел, что дом, в который меня привёз друг, простой и светлый, похож на избушку из детской сказки. Бревенчатые стены, низкий потолок, печь с лежанкой, стол, накрытый светлой скатертью, и две лавки. Маленькие оконца украшены цветастыми занавесками. В углу, по старинному обычаю, образа и свечи. Вот и всё нехитрое убранство. И никаких удобств, привычных современному человеку.
Туалет на улице в виде деревянного домика, вода из колодца. Электричества и связи нет. Холодильник, стало быть, тоже отсутствует. Зато под полом был погреб для хранения продуктов, глубокий и прохладный. Я лишь заглянул в него, но залезть не решился. Оттуда потянуло холодом и сырой темнотой, и я поспешил захлопнуть крышку. Во дворе стояла банька, которую Серёга обещал истопить вечером, если мне того захочется.
Пока я осматривал окрестности, Серёга сбегал к местным жителям, принес яиц, овощей, зелени и картошки. Достал из багажника походную печь, работающую на газовых баллончиках, и принялся готовить поздний завтрак.
"Отвык я уже от деревенской жизни, – пояснил он, кивнув на газовую печь. – Отец как-то справлялся по привычке, а я уже так не смогу. Электричество нам обещали провести, да так и не провели. А теперь и подавно не станут. Деревня вымерла. Остались несколько домов, в которых старики доживают свой век. Мой отец был одним из тех, кто не захотел покидать родные места. Тут, говорил, мать твоя похоронена и я рядом с ней лягу. Так и вышло".
Пока я слушал его монолог, на сковородке аппетитно заскворчала яичница, запахло свежим хлебом и луком. Серёга ловко снял с печи сковороду и поставил на огонь чайник. Разложил по тарелкам яичницу, присыпал зеленым лучком, отрезал по ломтю белого хлеба. Залил чайные пакетики кипятком и пригласил меня к столу. Я к тому времени успел не только обойти окрестности вокруг дома, но и умыться студеной водой. Чувствовал себя бодрее и лучше, чем обычно, словно обещанная матерью польза от общения с природой уже начала на меня действовать. Ел я с большим аппетитом, нахваливая кулинарный талант друга.
После завтрака мы прибрались и пошли прогуляться по деревне. Первый же дом, попавшийся нам на пути, был заколочен. Забор вокруг него покосился, участок и двор заросли бурьяном, собачья будка пустовала. Одинокая цепь, покрывшаяся ржавчиной, валялась в пыли. Следующий дом представлял собой такое же жалкое зрелище. И таких брошенных дворов было много. Серёга прав: деревня вымерла и теперь походила на поселения-призраки, про которые сочиняют страшные истории. Кругом царило запустение.
Скоро мы добрались до деревенского кладбища, где ситуация была не лучше. Заваленные кресты со стершимися от времени надписями, провалившиеся могилы, которые никто не поправлял, заросшие травой памятники с выцветшими, едва распознаваемыми фотографиями. Следить за кладбищем было некому. Новых захоронений тоже давно не было. Самая свежая могилка принадлежала Серёгиному отцу, умершему в декабре прошлого года. Серёга выправил отцу добротный памятник с выгравированным изображением, на котором тот улыбался. Рядом была похоронена его жена, Серёгина мать, умершая совсем молодой. С фотографии смотрела красивая женщина с грустной улыбкой и светлыми волосами, уложенными по моде тех лет. Я совершил в уме нехитрые вычисления и пришел к выводу, что женщина умерла в возрасте тридцати четырех лет, что показалось мне ужасной несправедливостью.
"Такая молодая и красивая! – думал я. – Жить бы и жить".
Но вслух ничего не сказал, не хотел огорчать Серёгу.
Постояв немного возле родительских могил, мы решили, что пора возвращаться. Солнце уже забралось высоко и нещадно палило. Назойливые мухи липли к телу, приходилось их отгонять березовой веточкой, которую я подобрал у дороги. Хотелось поскорей напиться холодной воды и спрятаться в тень. Шли мы молча. Серёга был задумчив и серьёзен.
Вдали замаячил чей-то силуэт. Я напряг зрение. Навстречу нам, с усилием передвигая ноги, шел человек. Серёга увидел его и приветственно помахал.
"Это Иваныч, – пояснил он. – Живет в трех домах от нас. Один из последних жителей деревни".
Иваныч оказался высоким седым стариком, немного сутулым и прихрамывающим на правую ногу. Белая борода рваными клочьями росла на его морщинистом лице, голову от солнцепека прикрывала старая потертая панама. Он нес удочку и ведро, в котором колыхалась грязная илистая водица.
– Серёжа! – приветливо воскликнул он. – А я вот на рыбалку ходил.
Он приподнял ведерко и продемонстрировал содержимое. В ведре лениво плавала пара мелких рыбёшек.
– Не та нынче рыбалка, – посетовал старик. – Разве что коту нашему, Ваське, на один зуб. Речка совсем обмелела.
– Рыбалка – дело хорошее, – поддержал разговор Серёга. – Думаю тоже сходить. Друг мой человек городской, хочу показать ему, что значит настоящая деревенская жизнь.
– Да, отец твой был рыбак знатный, – вздохнул Иваныч. – Каких сазанов мы с ним ловили! Таких уж больше нет.
– А мы с другом в поход пойдём, на озеро, – вдруг сказал Серёга – Там-то рыбалка получше будет.
Я удивился, поскольку про рыбалку и поход разговора не было, но промолчал.
– На Русалочье-то озеро? – хмыкнул старик, подумал немного, нахмурив косматые брови, почесал затылок. – Давно уж никто не ходит туда.
– Да, – согласился Серёга, – далековато, конечно, с ночевкой придется идти, но оно того стоит. Красота такая, что дух захватывает! И рыбы всегда полно было.
– Так-то оно так, – кивнул старик, – рыбалка там хороша и озеро живописное. Но ночевать в тех краях я бы не советовал.
– Почему? – неожиданно для себя спросил я.
Старик посмотрел на меня изучающим взглядом, потом перевел глаза на Серёгу и ответил ему:
– Места там неспокойные. Тебе ли не знать.
– В каждой глухой деревеньке есть места, обросшие байками. Местный фольклор, – усмехнувшись, пояснил мне Серёга.
– Байки – не байки, – обиделся Иваныч, – а люди-то там тонули, иных до сих пор не нашли.
– Когда я был маленьким, верил в сказки, – рассмеялся Серёга, – но сейчас, уж прости меня, дорогой Иваныч, многое могу объяснить и безо всяких чудес.
– Эх, молодёжь! – смиренно проговорил Иваныч. – Все учёные стали! Пойду я, Серёжа. Старуха-то моя с утра расхворалась. Всё спиной мается. Ты заходи по-соседски, она рада будет.
Старик подхватил ведерко и побрел восвояси.
– Завтра навещу Иваныча и Ольгу Васильевну, – сказал Серёга, глядя ему в след. – Помочь старикам надо, огород прополоть, воды принести, так, по мелочи. Совсем немощные стали. Дети разъехались, сюда и носа не кажут. А послезавтра мы с тобой в поход пойдем на Русалочье озеро.
