Обломки нерушимого

– Да…

– Отпускайте, – приказала Риннон.

Вскоре гроб закрыли и опустили в яму. Марк первым подошел с горстью земли к краю могилы и прошептал:

– Прощай, Джел.

Настала очередь Саши:

– Прости за все и прощай…

Йера долго смотрела на фотографию дочери, слезы снова хлынули, ей стало не хватать воздуха. «Не могу… Нет… Как я могу отпустить ее?! Но что, если Риннон права, и я в самом деле мучаю Джел? Я и так уже причинила ей столько боли! Боже! Моя маленькая, сильная, бедная девочка! Сколько же всего ты пережила из-за меня! Прости меня! И если… если единственное, последнее хорошее, что я могу для тебя сделать – это отпустить… то я решусь на этот шаг. Я переступлю через себя… Я отпускаю тебя».

– Прощай, доченька, – сказала Йера.

Марк заключил дочь и жену в свои крепкие, мужские, потрясающе сильные объятия. Риннон стояла в стороне и с умилением смотрела на свою пациентку и ее семью, радуясь великолепному результату этого опасного эксперимента. Да, предстоит еще много работы с Йерой, но теперь она наконец-то приняла свою боль, пережила ее и готова вступить в новую жизнь, без Джел, не брезгуя поддержкой, не стыдясь своих истинных чувств.

* * *

Никки проспала несколько дней после той самой вечеринки. Она ничего не помнила. Не знаю, хорошо это или плохо. Хочу верить, что в Никки была некая сила, оберегавшая свою обладательницу от страшного удара. Сила эта и вышвырнула все болезненные воспоминания того дня. А, может, все гораздо проще, и провалы в памяти вызваны лишь тяжелым похмельным синдромом. Никки только удивлялась, почему все эти дни ей постоянно снился один и тот же сон: как она совокупляется с Микки Маусом, Человеком – пауком и еще какими-то странными персонажами. Наркоотрыв, рассуждала Никки, видимо, сделал свое дело, лишил последних крупиц разума. А еще наградил болью. Каждый участок тела болел, все было в синяках и ранах. Внутренние органы как будто тоже были истерзаны, ныли безостановочно.

Никки взглянула на свой телефон. Экран вспыхнул из-за уведомления, возвещавшего о пятидесяти пропущенных звонках от Леды. Надо же! Она наконец-то вспомнила, что у нее есть еще одна сестра! Никки было приятно, что Леда отреклась от своего обета молчания, но перезванивать ей не стала, так как еще хранила обиду на нее.

Лунет где-то нашла надувной детский бассейн, наполнила его морской водой и притащила в комнату, где спала Никки. Когда Никки пробудилась, Лунет лежала в бассейне, тихо хихикала и облизывала мокрые соленые пальцы.

– Лунет… что ты делаешь? – поинтересовалась Никки.

– Прячусь. Там Элай кричит…

– Кричит?

– Угу, кричит. Надоел уже…

Никки с трудом встала, взяла с кровати чью-то футболку, надела ее на голое тело и вышла из комнаты. На первом этаже была возня: парни громко переговаривались, суетились, тащили чемоданы на улицу, к арендованной машине.

– А вы куда?

– Каникулы закончились, детка, – ответил Обри, шлепнув Никки по попке.

Никки, не обращая внимания на тошноту, головокружение и мерзкую жажду, что решили одолеть ее, как только она перешла в вертикальное положение, поковыляла к комнате Элая. Она была слегка дезориентирована, и ей не сразу удалось бы найти его комнату, если бы не крик. Пронзительный крик раздавался за дверью одной из спален. Никки шла на него, точно корабль на свет маяка. Открыв дверь той самой спальни, Никки ужаснулась. Элай лежал на полу, прижав к животу ноги. На покрасневшем его лице блестели слезы, глаза были зажмурены, рот не смыкался ни на секунду из-за безудержного крика, вены набухли на шее и лбу.

– Элай…

– Пошла отсюда!!! Не до тебя сейчас!!! – прокричал он.

– Ты чего это?

– Уходи!!!

– Что ты принял?!

– Ничего! Я подыхаю, Никки!

Та дьявольская злоба, та сила боли, то сопротивление, что повелевали Элаем, казалось, единым потоком вырвались из него и вселились в Никки, наделив ее необыкновенной, сверхчеловеческой энергией. Никки вмиг забыла о том, что сама еле стоит и дышит. Она выбежала из комнаты, схватила за руку Гаса, так как тот проходил мимо спальни Элая в этот момент.

– Гас, Элаю плохо!

– А у нас самолет через час, – парень равнодушно пожал плечами.

– Что за паленую дурь вы ему дали?!

– Не наезжай, а! Он чист. С четырех утра визжит. Выспаться не дал!

Никки поняла, что помощи от «верных» приятелей Элая ждать не стоит, как и от неадекватной Лунет. Все любили Элая, почитали своего лидера только тогда, когда он был здоров и бодр. Больной же, ревущий от боли – он никому не нужен.

Никки вызвала «Скорую», была рядом с Элаем, когда его транспортировали в госпиталь. Он сначала кричал на нее, словно Никки была создателем его мучений, потом просто кричал от боли, затем тихо плакал, держа Никки за руку и умоляя ее не бросать его.

– Солнце мое, я рядом! Не бойся! Ничего не бойся!

Врачи быстро поставили верный диагноз и без промедлений приступили к лечению.

– Никки… – сказал Элай, пробудившись после долгого сна.

– Я здесь.

– Что со мной?..

– Не волнуйся. Все страшное позади, – бодрым голоском сообщила Никки.

– Меня вылечили?

– Да, вылечили. Только… тебе пришлось кое-чем пожертвовать.

– Чем это?

– Элай, тебе ампутировали член.

– Что?! – Элай тут же задрал больничную сорочку и едва не расплакался от счастья, увидев, что его хозяйство в целости и сохранности. Затем он грозно посмотрел на Никки. Та тихо смеялась, прикрыв рот ладошкой.

– Если бы я мог встать, то убил бы тебя! Сволочь ты эдакая, Никки Дилэйн.

– А я рассчитывала услышать: «О, Никки, спасибо тебе за то, что спасла мне жизнь!»

– Спасибо, – бросил Элай, поправляя сорочку.

– Так-то лучше.

– Так что со мной было?

– Врачи сказали, что это что-то между гонореей и СПИДом.

– Твою мать… – Элай был готов снова разреветься.

– Да расслабься ты, дурачок. У тебя всего лишь почечная колика! – Никки теперь уже хохотала в голос.

– Ну, засранка… У меня нет сил, даже чтобы позлиться на тебя, – ответил Элай, испытывая небывалое облегчение. – Я реально думал, что умру.

– Я бы этого не допустила. – Никки взяла обессиленную руку парня, поднесла к своим губам, осторожно поцеловала и прижала к горячей щечке. – Ты теперь мой самый близкий человек.

– Не надо, Никки…

– Почему? Я говорю совершенно искренне. Я тебя никогда не брошу и всегда помогу. Так я поступаю со всеми, кого люблю.

Элай посмотрел на Никки с жалостью, затем отвел взгляд в сторону, не в силах больше лицезреть это наивное, преданное существо, что самозабвенно провело целые сутки у его койки. Несколько дней назад он обрек это существо на невыносимые страдания. Его насиловали, били, над ним смеялись, а потом просто бросили, как отработанный материал. Никки сидела у койки Элая немытая, голодная, измученная, самостоятельно сражающаяся со своей ноющей, непроходящей болью. Не жалуясь, не подавая виду. Элая внезапно сковало одно острое чувство… Оно было гораздо сильнее того болевого синдрома, что заставил его плакать и кричать. Никакие лекарства и врачи не спасут Элая. Даже магия запрещенных белоснежных порошков здесь бессильна. Это чувство – вина.

* * *

Элай должен был покинуть Тайс с парнями, но внезапная болезнь заставила его изменить планы, ему пришлось отложить свой отъезд. Разгневанные родители Лунет лично приехали забрать свое чокнутое чадо, поскольку та пропустила уже несколько дорогостоящих лекций. Лунет, оказывается, грызла гранит науки в одном из лучших университетов Глэнстоуна.

Итак, Никки и Элай остались одни. Никки окружила едва очухавшегося от болезни парня заботой и вниманием, а Элай, до сих пор терзаемый виной, нехотя принимал ее ухаживания. От них невозможно было отказаться, поскольку Никки была чересчур настойчивой и упрямой. Да и, право слово, трудно было устоять перед этим потрепанным, хилым ангелочком, что тратил последние силы, проявляя максимум сочувствия и делая все от себя зависящее, чтобы помочь дорогому его сердцу человеку.

В целом, жили они мирно, порой даже весело. Никки любила быть полезной, ей нравилось любить кого-то, а особенно, если ее ценят в ответ. Никки была убеждена, что Элай ценит ее. Омрачали настроение девушки лишь настырные звонки от старшей сестры. Никки вскоре поняла, почему та ей звонит. Нет, не из-за того, что она соскучилась, простила ее или просто волнуется. Все банально: начался учебный семестр, руководство школы наверняка разыскивает Никки, вот поэтому Леда и названивает ей, чтобы узнать, когда та вернется, иначе миссис Маркс не оставит ее в покое.

Но спустя некоторое время звонки прекратились. Леда завершила свои попытки достучаться до сестры одним-единственным, прощальным сообщением. Никки, пылая от ярости, не прочитав ни слова, стала писать гневный ответ, чтобы сестра отстала от нее, но тут… Ярость мгновенно отступила, стоило Никки невольно взглянуть на текст Леды:

Просто хотела сказать, что через два дня Джел отключат от аппарата. Все, кто к ней неравнодушен, в том числе и наша семья, активно принимают участие в организации ее похорон. Впрочем, продолжай отдыхать, Никки. Напрасно я надеялась, что тебя это как-то волнует.

Никки сидела в ступоре несколько минут, держа телефон перед собой. Шум штормящего моря заставил ее очнуться. Никки сидела все это время на террасе и до того, как открыла сообщение Леды, спокойно наслаждалась морским представлением. Сумасшедшие волны словно наказывали за что-то несчастный берег: с чудовищной силой обрушивались на него, шипели, исчезали и возвращались вновь с пущим остервенением.

Никки решилась наконец позвонить сестре. Та не стала томить ее ожиданием и сразу ответила:

– Да, Никки.

– Я звоню из-за СМС.

– Это понятно.

– Я… успею приехать, да?

– Не знаю.

Тот человек, что отвечал на вопросы Никки, отличался такой же жесткостью, как и разбушевавшееся море. Каждый ответ его был, как удар свирепых, ледяных, грохочущих волн.

– Леда… я не могу в это поверить. Неужели мы похороним Джел?.. Боже мой! Мы похороним Джел! Мою Джел!

Пока Джел была в больнице, пока аппарат поддерживал в ее теле примитивную жизнь, Никки не могла заставить себя поверить в то, что ее подруга скончалась. Не было классических атрибутов смерти: гроба, могилы, похорон, траура. И потом, я ведь уже говорила вам, было небольшое количество людей, что верили в чудо, отвергали логику, благоговейно ждали воскрешения Джелвиры. Вот и Никки была в их числе. А теперь представьте, какого было ей, когда до нее дошло, что никакого чуда не будет, а будут похороны, гроб, могила, траур, черная земля и малышка Джел гниющая под ней…

– Знаешь что… я думаю, тебе не стоит приезжать, – очередная разъяренная волна накрыла Никки.

– Как?.. Я должна проститься с ней.

– Ты осквернишь своим присутствием этот и без того ужасный день. Тебя здесь никто не ждет.

– Не говори так, пожалуйста!

– Не плачь! Не притворяйся! Ты… ты бросила ее, когда была ей нужна! Тебе жаль ее сейчас, да? Но почему же ты не испытывала жалости к ней, когда она еще была жива и молила о помощи?! Ты знала, что она пьет эти чертовы таблетки! Знала, что она в беде! Ты все знала! И молча смотрела, как она медленно умирает. Еще и издевалась над ней! Ты ужасная подруга, ужасная сестра, дочь! Ты – падшее существо!

Некоторые слова имеют очень страшное воздействие на человека. Слова эти будто имеют холодные, ржавые зазубрины, распарывают плоть, входят глубоко-глубоко. Их не достать, не забыть. Никки бросила телефон, покинула террасу и побежала к пирсу. Это не было проявлением помутнения сознания. Хотя со стороны казалось, что Никки сошла с ума: она бежала и кричала, бежала и кричала… А в голове ее крутились воспоминания: как она нашла неоксетин в вещах Джел; как хранила тайну подруги и пыталась откормить ее; как сказала Джел, что та для нее уже умерла, так что пусть продолжает морить себя голодом; как унижала Джел, зная, что той плохо; как грубо послала ее на предновогоднем торжестве, после ссоры с Дианой и Калли. Джел была единственным человеком, что остался на ее стороне, но Никки хладнокровно пренебрегла ею.

– Никки, ты чего разоралась? – Элай выбежал на улицу. Никки продолжала путь к пирсу. – Никки…

Нельзя ей жить больше. Не имела она на это права. Если уж Леда, та самая Леда, что вырастила ее, по-настоящему любила и заступалась за нее даже тогда, когда вина Никки была очевидна, если она высказалась о сестре подобным образом, вынесла ей такой приговор, то… нет больше смысла продолжать эту жизнь. Пусть море проглотит ее грешное тело, пусть жуткие подводные монстры разорвут ее плоть, а черти растерзают ее подлую душу, зато она больше не будет чувствовать вины, не будет осквернять этот мир!

Я знала, что Никки готова покончить с собой, знала, что она не остановится. И поэтому я закричала:

– Никки!!!

А она уже достигла края пирса и вот-вот могла оказаться в объятиях смерти, но… Никки, к счастью, услышала меня, почувствовала наконец мое присутствие, замерла. И тут чьи-то руки обхватили ее талию и потянули назад.

– Никки! – раздался крик Элая.

Парень оттащил ее от края пирса, самого опасного места, где волны с легкостью могли дотянуться до них и утащить в морскую преисподнюю. Разумеется, теперь, оказавшись в безопасности, в объятиях Элая, Никки подумала, что ей померещился голос Джел.

– Ты что?.. – тихо спросил Элай, не отпуская ее, судорожно дыша ей в ухо.

– Джел… все… Это я виновата… Я во всем виновата!

Элай еще крепче прижал к себе Никки, боясь, что та попытается вырваться, чтобы повторить попытку самоубийства. Но Никки только вновь истошно закричала. Закричала так, будто она все-таки прыгнула в море; так, будто стая хищных рыб разрывала на кусочки ее тело; так, будто черти вставляли в нее раскаленные прутья, и сам дьявол пританцовывал рядом, придумывая еще более изуверские пытки.

Элаю тоже хотелось кричать, да только из-за той же вины, с каждой секундой все увеличивающейся и набирающей силы, и из-за внезапного осознания, что если бы перед ним стоял выбор: спасти Рэми, приставившую лезвие к вене, или же Никки, бегущую к пирсу навстречу смерти, то он, не раздумывая, побежал бы за последней. Прежде такие мысли никогда бы не посетили его. Прежде Рэми была для него центром Вселенной, его владычицей, его любимым проклятьем. А теперь… Что все это значит? Что с ним происходит?

И к чему все это приведет?..

Глава 6

«Ко всему можно привыкнуть», – думала Калли. «И к слабости в ногах, и к невыносимой тяжести в груди, и к пустоте в желудке, и к горечи в душе. И я привыкну… Вот сейчас постою тут, за стойкой, вдали от гостей кафе, отдохну немного. Может, голова перестанет кружиться и болеть хотя бы на несколько минут… И пойду. И буду улыбаться».

В тот погожий выходной день в «Кэнди Грэдди» было не протолкнуться: каждый столик оккупировали гости с детьми, шумные компании подростков и даже любители проводить деловые встречи за чашечкой кофе, поедая пирожное из детского меню. И в таком невообразимом хаосе Калли разглядела два знакомых лица, которые, в свою очередь, таращились на нее, растянув губы в фальшивой дружелюбной улыбке. Это были сестры Мэйт и Ари Максвелл, бывшие одноклассницы Калли. Последней, по закону подлости, выпала честь обслуживать их столик.

– Калли, привет! – воскликнула Ари.

– Наконец-то и у нас появилась возможность проведать тебя. Ты рада? – спросила Мэйт.

– Безумно, – кивнула Калли с деланной улыбкой. – Вы уже определились с заказом?

– Да, я буду капрезе. Надеюсь, он здесь такой же вкусный как в Неаполе, – отозвалась Мэйт.

– А я не знаю, что хочу, – скуксилась Ари. – Калли, посоветуй мне что-нибудь. Уверена, ты не разочаруешь меня.

– Попробуй наш новый десерт, называется…

– О нет, только не десерт. Ненавижу сладкое!

– Хорошо. Тогда рекомендую пастуший пирог. Его у нас готовят по уникальному рецепту и…

– Ну нет, дорогая, это мне тоже не подходит. Пастуший пирог – это пища для бедняков. Ну тебе ли не знать? – с пренебрежительной усмешкой сказала Ари.

В подобных ситуациях, когда Калли терялась, не знала, как поступить, когда злость и обида брали ее в заложники, она размышляла, как бы на ее месте поступили подруги. Что бы сделала Джел? Миролюбивая, нежная Джел не стала бы возмущаться, приложила бы все силы, чтобы сгладить конфликт. Калли вдохнула поглубже и сказала:

– В таком случае ничем не могу помочь.

Ари явно удивила ее реакция, и в тот же миг она познала ярость душегуба, что воткнул копье в обезображенное тело мученика, а тот, привыкший к боли и страданиям, лишь слабо улыбнулся в ответ. Ари решила продвинуть это «копье» еще глубже.

– Я тебя обидела чем-то? – спросила она обиженным голоском, при этом продолжая язвительно улыбаться.

Что бы сделала Диана? Она плеснула бы врагу в лицо ледяным сарказмом и смерила его таким же взглядом.

– Нет. Не переживай. Я с пониманием отношусь к таким, как ты.

– То есть?

– Жить без денег трудно, да… но без мозгов еще хуже. Ну тебе ли не знать?

«Копье» сломалось, и длинные занозы вонзились в плоть душегуба.

– Лаффэрти, возьми свои слова обратно, иначе пожалеешь! – вспыхнула Ари.

– Ари, возьми себя в руки! Мне стыдно за тебя, – наконец напомнила о своем существовании Мэйт. – Калли, не бери в голову. На самом деле мы тебе сочувствуем. Искренне сочувствуем!

– Спасибо, Мэйт, – выдохнула Калли.

– Да, кстати! Мы с сестрой решили избавиться от наших старых шмоток. У нас их столько накопилось! Может, тебе их отдать, а? Большинство из них, конечно, уже с дырками, а некоторые даже с запахом, но… тебе ведь выбирать не приходится, да? Так что приходи, не стесняйся. Адрес наш ты знаешь. Мы даже трусы тебе оставим! А то в Бэллфойере все говорят, что Лаффэрти последние трусы продали, чтобы расплатиться с долгами!

Ари тихо хихикнула, а вот Мэйт засмеялась в голос, и смех ее перекрыл весь шум многолюдного кафе. Калли даже едва в обморок не упала от бессилия. Все из-за буйства самых сильных чувств: от простого разочарования до клокочущей ярости. Когда-то сестры Максвелл заглядывали ей в рот, восторгались ею, подражали ей… Калли теперь была убеждена, что ключевым фактором такой резкой перемены в одноклассницах стала ее ссора с Дианой и сближение с Элеттрой. Ее плачевное финансовое положение тут не играло никакой роли, поскольку все в «Греджерс» давно были в курсе о ее проблемах. Если бы Калли не перешла к врагу Главной леди, никто бы не вздумал глумиться над ней.

А что бы сделала Никки на ее месте? Беспринципная, дерзкая Никки не стала бы «проглатывать» такое отношение к себе и не тратила бы время на выдумывание остроумных, колких фразочек. Никки действует быстро, смело, примитивно, но результативно.

Калли уже успела отдать заказ на кухню, дождаться его и вернуться к сестрам с подносом в руках.

– Мэйт, капрезе, пожалуйста, – вежливо пролепетала Калли, подавая блюдо.

– О, благодарю, – усмехнулась Мэйт, гордясь тем, что ей удалось ответить за сестру и поставить Калантию на место.

Калли же протянула блюдо Мэйт и резко убрала руку. Тарелка рухнула прямо на голову девушки. Было больно, громко, грязно…

– Что ты наделала, дрянь?! – рассвирепела Мэйт.

– Мэйт Максвелл, где ваши манеры? Вы же ученица знаменитой школы «Греджерс»! – рассмеялась Калли.

Все внимание публики кафе, без сомнения, было приковано к столику с сестрами. Мэйт в слезах, масле и зелени выбежала на улицу. Ари же так просто сдаваться не хотела. Она подняла с пола остатки блюда и швырнула их в Калли, сказав:

– На, держи, отдай своим родным! Это последнее, чем ты сможешь их накормить, потому что ты сегодня же будешь уволена. Я об этом позабочусь!

– А я позабочусь, чтобы отец Рэми послал тебя к черту.

Ари обернулась. У двери стояла Элеттра. Калли обрадовалась неожиданному появлению подруги. Один грозный вид Эл придал ей немного сил и уверенности. Уж теперь-то их тандем сможет воздать Максвелл по заслугам. Но вдруг Калли вспомнила, что ее заступница находится в таком же положении, как и она: ее так же презирают, граница между банальными нападками в ее сторону и истинным зверством давно размыта, и Эл борется со всем этим уже не один месяц… Калли тут же пала духом.

– Кинг, давно не виделись! – Ари шлепнула измазанной в масле рукой по кипенной курточке Эл, и покинула заведение.

Калли отвела Эл в туалет для персонала. Необходимо было принять экстренные меры по спасению куртки, на которой теперь красовался масляный отпечаток ладони Ари Максвелл.

– Мерзкие создания! – не сдержалась Эл, застирывая куртку в раковине. – Знаешь, я тебе даже завидую. Ты больше не живешь под одной крышей с этими курицами.

– В «Блэкстоне» не лучше, если тебя это утешит.

– Как ты со всем справляешься, а? – поразилась Элеттра.

– Не знаю. Сама удивляюсь. У тебя-то как дела?

– Кажется, неплохо.

– Кажется?

– У меня все… спокойно, – нерешительно призналась Эл. – Никак не могу к этому привыкнуть.

– Самое главное, что весь ужас позади.

– Точнее, под землей. Разлагается… – Эл подставила намоченную часть куртки к сушилке. Разговор прервался ненадолго. Калли заметила, что Элеттра о чем-то задумалась, и по выражению ее лица можно было понять, что мысли ее были тяжелыми, печальными, но в то же время… нужными. Когда сушилка закончила свою работу, Эл вновь заговорила: – Раньше я не верила в Бога. Но… когда я узнала, что мой отец умер… Калли, я почувствовала нечто странное. Что-то… столь приятное! Будто… будто Господь поцеловал мою душу. Он забрал его, он освободил меня! Вот тогда я поняла, что Он существует.

Калли прикрыла рот рукой, чтобы скрыть улыбку. Эл не знала, что ее спаситель стоял рядом с ней, в обличье Калли. Калли, которой пришлось сотрудничать с Сафирой Фрай, великовозрастной наемницей, элегантной приятельницей Ангела смерти. Ее «Бог» – это Калли, что пожертвовала свои последние сбережения, дабы избавить Элеттру от мучений. Тот самый молчаливый, безучастный Бог, в которого поверила Эл, так и стоял бы в стороне, наблюдал, как отец совращает дочь, как угрожает ей и планирует завести с ней ребенка, чтобы и его совратить впоследствии, ведь в голове этого выродка было еще столько мерзких желаний, столько преотвратительных фантазий! Калли смастерила убийство, погрязла в грехе. Увы, те, кто разочаровался в избирательной милости Господа, обречен стать грешником.

«Да признайся ты уже!» – воскликнете вы. Нет, Калли не могла признаться. И тут уже дело не в гипертрофированной чести. Здесь имел место страх. Калли просто боялась, что Эл, поддавшись удивлению, восторгу и благодарности, случайно расскажет кому-то о том, что она сделала для нее. Тогда семья Калли окажется под ударом. Калли не сомневалась в том, что у Сафиры полно союзников, готовых отомстить за ее разоблачение. А также не забывайте, что смерть Бронсона Кинга, главы судебной власти Англии и Уэльса, и так всколыхнула всю страну. А уж если выяснится, что не несчастный случай отнял жизнь у Достопочтенного, а злость, отчаяние и месть одной неприметной девчушки, то… Сложно представить масштабы трагедии, но результат ее вполне очевиден – Калли и ее семью сотрут с лица земли.

– Что это у тебя такое? – спросила Калли, увидев выглядывавшую из кармана курки Эл черную коробочку.

– Подарок… тебе.

– Эл, я же просила!

– Я помню! Но прости, я не могу не отблагодарить тебя! Это мелочь, на самом деле. – Эл достала подарок и передала его Калли.

В коробочке оказалась небольшая, но довольно увесистая шкатулка из чистого золота, инкрустированная сверкающими драгоценными камнями.

– Красивая «мелочь», – улыбнулась Калли.

– Надеюсь, она впишется в интерьер твоего нового дома?

Калли вспомнила свою бедно обставленную комнатку и с трудом сдержала смех.

– Конечно, впишется.

Эл пришла не только для того, чтобы вручить Калли шкатулку. Ей хотелось обсудить одну очень серьезную, грустную тему. И вот, наконец, она набралась смелости, чтобы сказать:

– А ты знаешь, что Джел…

– Да, – мгновенно ответила Калли, не желая слушать продолжение душераздирающей фразы. – Мне Саша звонила.

– …А Диана с Никки до сих пор не объявились. Неужели они все пропустят?

– Что значит не объявились? – удивилась Калантия.

– Они пропали. Нет вестей ни от одной, ни от другой… Полиция уже замучила всех нас расспросами о Диане. Я думала, вы поддерживаете связь. У вас ведь была великая дружба.

– Наша дружба умерла вместе с Джел, – резко ответила Калли и тут же прикусила губу, чтобы не расплакаться… Продолжать разговор больше невозможно. – Уверена, с ними все в порядке. Спасибо, что пришла. Мне нужно работать, – отчеканила она.

– Калли, я не хочу, чтобы наши встречи были такими редкими и короткими.

– Я тоже. Но пока придется смириться с тем, что есть.

Эл обняла Калли и прошептала: