Костя в школе. Класс 9-й

И тут кто-то плюхнулся в кресло с другой стороны от меня. Оборачиваюсь – директор, лёгок на помине.

– Здрасьте, – поздоровался я.

– Уф, успел, – радовался запыхавшийся директор. – Отпросился с совещания. Ну как тут, дело идёт?

– Идёт, – заверил я.

– Даниил справляется?

– Вполне.

– Из остальных никто сбежать не планирует?

Я обернулся к Марусе – она еле заметно покачала головой.

– Да нет, всем весело, – сказал я.

Людмила Ивановна, заметив директора, явно струхнула и, не дав доиграть предыдущую сцену, позвала нас:

– Костя, Маруся, Вергилия, открываем сцену 6. Никита, остаёшься на сцене.

Мне и открывать не надо было: это одна из любимых моих сцен – когда Хлестаков просит у городничего руки Марьи Антоновны. И я оставил сценарий на кресле.

– Ваше превосходительство! Не погубите! Не погубите! – бросился я к Никите, желая порадовать директора блистательной игрой.

– Что такое? – нахмурился Никита.

– Купцы, этакие ябеды, на меня вам жаловались. Враньё всё, враньё. И унтер-офицерша налгала вам, будто я её высек – она себя высекла. – При этом я показал на Людмилу Ивановну.

– Провались унтер-офицерша – мне не до неё! – крикнул Никита, тоже глядя на режиссёршу, получилось смешно.

– Не верьте им! Не верьте! – горячился я, чтоб не рассмеяться. – Это такие лгуны, что всем известно…

А дальше я не помнил, и Маруся вмешалась:

– Знаешь ли ты, какой чести удостаивает нас Иван Александрович! Он просит руки нашей дочери!

– Ты рехнулась, матушка? – с большим удовольствием набросился я на Марусю. – Не извольте гневаться, ваше превосходительство: она у меня немного с придурью.

(Как же мне нравилось это «она у меня» – я бы ещё тысячу раз сыграл сцену 6).

– Да я точно прошу руки, – уверял Никита и зачем-то протягивал мне руку. – Я влюблён. И от любви могу с ума свихнуть.

Я снова чуть не рассмеялся, но совладал с собой.

– Не могу верить. Недостоин, ей-богу. Недостоин.

– Да если вы не дадите согласия, то я чёрт знает что готов… – Никита топнул ногой.

– Не могу верить, изволите шутить, ваше превосходительство, – лепетал я.

– Ах какой чурбан, – отругала меня Маруся тоже не без удовольствия. – Ну, когда тебе толкуют.

– Отдайте, отдайте, – наступал на меня Никита. – Я отчаянный человек, я решусь на всё: когда застрелюсь, вас под суд отдадут.

Вергилия в это время водила головой и делала большие глаза, в которых восторг сменялся ужасом и обратно.

Я благословил жениха с невестой, и они поцеловались в щёчку, наверняка к досаде Матвея.

– Ах батюшки, целуются, – вскричал я, протирая глаза и подскакивая. – Точный жених! Ай, Антон! Ай, городничий!

– Не надо прыгать, не смотрится, – перебила Людмила Ивановна, которой, видимо, захотелось проявить себя как режиссёра, – лучше схвати супругу за руку и тоже чмокни на радостях.

– В руку? – уточнил я, мгновенно растеряв весь свой артистизм.

– Лучше в щёку. Симметрично. Они так, вы так.

– Окей, – сказал я и остановился.

– Начни заново с «ах батюшки», – скомандовала Людмила Ивановна.

– Ах батюшки, целуются, – еле выдавил я.

Остальные трое уставились на меня во все глаза, да и зрители примолкли.

– Ты к супруге обращайся, – посоветовала Людмила Ивановна.

Я кивнул. Маруся стояла такая красная, что я симметрично покраснел.

– Ах батюшки, целуются, – повторил я слабым голосом, хотя никто уже не целовался.

Она протянула мне руку, которую я схватил и сжал так крепко, что Маруся поморщилась. Но чмокнуть, по ужасному выражению Людмилы Ивановны, оказалось выше моих сил. Да и слова я забыл. Так мы и стояли, как два дурака.

– Ай, Антон! – покачала головой Маруся.

– Ай, Антон, – подтвердил я.

– По коням! – вдруг крикнул Даня вместо «лошади готовы!», но в любом случае спас нас.

– Отлично, я сейчас, – отозвался Никита-Хлестаков.

– Как-с? – очнулся я. – А когда же… бракосочетание так сказать…

– На одну минуту, – отмахнулся Никита. – Завтра же назад. Прощайте, любовь моя, – обернулся он к Вергилии. – Прощайте, душенька. Прощайте, Антон Антонович! Премного благодарен за всё…

Никита расшаркался, а мы с Марусей и Вергилией помахали ему руками.

Все напряжённо ждали вердикта нашего продюсера. Но он молчал – кажется, что-то прикидывал.

– Неплохо, – наконец сказал он и остановил взгляд на Марусе (у меня сердце в пятки ушло), и, подумав, продолжил: – Мария, я, конечно, понимаю, что перевоплощаться в собственную противоположность не просто… (Маруся покраснела ещё гуще). Но всё-таки постарайтесь, чтобы Сквозник-Дмухановский не тонул в ваших глазах. Костя, не смотрите на супругу вообще, запомнили? За руку хватайте не глядя, ясно? (Я кивнул). А то у нас теперь вместо комедии «Ромео и Джульетта» получается. На Шекспира тоже когда-нибудь замахнёмся, а пока… пока давайте немую сцену, и я побегу.

– Совсем немую? – уточнила Людмила Ивановна.

– Ну что не понятно? – неожиданно рассердился директор. – С почтмейстера, с почтмейстера.

Матвей, вынув из кармана хлестаковское письмо, отправился на сцену. Директор по ходу сделал ещё несколько ценных указаний, похвалил нас и убежал на совещание.

Людмила Ивановна так перенервничала, что отпустила всех с миром домой. По завету директора я попрощался со всеми, не глядя на «супругу», но внутри всё ликовало.

– Ну вы со Скворцовой это просто умора, – посмеялся надо мной Никита, когда мы спускались по лестнице. – Красные, как раки, сцепились клешнями и не могут расцепиться. «Ай, Антон, ай Антон». «Ай, Ромео, ай Джульетта».

Я рассмеялся.

– И долго это будет продолжаться? – поинтересовался Никита.

– Директор вроде надеется к Новому году уложиться.

– Я не про это.

– А про что? – уже догадался я.

– Нравится вам? Признайся.

– Да что тут может нравиться? – вздохнул я.

– Так, мальчики, про субботу никто не забыл? – обгоняя нас, спросила Вергилия.

Мы помотали головами.

– Кость, завтра ещё раз сверим часы.

– Угу.

– Ты уверен, что не подставляешь дядю? – усмехнулся Никита, когда Вергилия скрылась из виду.

– Я уверен, что ничего не выгорит, – ответил я. – Зато попируем на славу.

Дядя Вадик

Тут надо пояснить, что у меня есть дядя, папин младший брат Вадик. Они с папой не похожи ни капли, ни в чём. Папа – среднего роста и худой, дядя Вадик – выше и толще, папа – тёмный и с бородой, дядя – светлый и без бороды, папа – общительный, дядя – молчаливый и даже нелюдимый, папа – гуманитарий, дядя – физик и математик. Из сходств – только общие жесты и словечки, ну и, может, аккуратные носы.

Мама пыталась призвать дядю на мою войну с математикой ещё в первом классе, но дело не пошло: он сказал, что может объяснить теорию относительности, но как объяснить вычитание через десяток, не знает. А на пальцах я не понимал.

Дядя Вадик обычно гостил у нас на даче в июле, а в этом году я решил снова позвать друзей на день рожденья, хотя и знал, что Маруся не сможет. Возможно, даже не «хотя», а «тем более что». Приехал Никита и Вергилия с мамой и Матвеем. Ну и Витечка само собой.

Вот тогда они и познакомились – дядя Вадик и Марина Ивановна. И хотя они едва ли перемолвились одним словом, мы с Вергилией сошлись во мнении, что у них неплохие перспективы, составили план совместных действий и продолжаем их координацию до сих пор. Ясное дело, мне достался основной груз ответственности, так как именно я должен был сподвигнуть дядю Вадика на какой-никакой первый шаг. Но, сколько я ни забрасывал удочку, всё было напрасно. Я даже посоветовался с мамой, но она сказала, что дядю из его берлоги уже не выкурить. Тогда я предложил Вергилии ждать следующего ДР, тем более что и сам в тот момент (начало учебного года) страдал патологической нерешительностью. Но Вергилия составила хитроумный план. Изначально она хотела приурочить его к Новому году, но потом перенесла на 9-е декабря – день рожденья Марины Ивановны.

Накануне его, в пятницу, мы с Вергилией как раз и «сверяли часы». (Репетицию, к сожалению, отменили из-за Людмилы Ивановны).

– Итак, – по-деловому начала она, когда мы вышли из школы. – Он не курит, правильно?

– Правильно, – подтвердил я.

– И не пьёт?

– Я ж говорил – может выпить вина по поводу. Пьяным я его не видел, только навеселе.

– Хорошо. И ты говорил, что читать любит, да?

– Я говорил, – вздохнул я, – что у него, как и у вас, кругом книжные полки, только книжки узкой направленности.

– Какой?

– Точные науки.

– Угу. А какое кино он любит?

– Кино? – я напряг память. – Откуда мне знать… А, советское любит! Точно.

– И он любит пироги и блины, а торты?

– Он любит всё, что сделано своими руками, – повторил я то, что уже говорил ей не раз. – Моя мама торты не готовит, но вряд ли он их не любит.

Собственно, именно дядино пристрастие к вкусной домашней еде послужило той зацепкой, на которую мы возложили основные надежды в нашем безнадёжном предприятии.

Дядя мог бы прочесть целый курс лекций по сравнительному анализу домашней и ресторанной еды. Но если теорией он владеет в совершенстве, но с практикой дело обстоит сложнее: жены у него не было и нет, готовить он не умеет, поэтому любит ходить в гости, к нам прежде всего. Загадочным образом он умудряется приходить именно тогда, когда мама готовит пироги, блины или что-то подобное. В двух из трёх случаев так точно. Мы подозревали, что папа его предупреждает, но мама провела эксперимент – испекла пироги, когда папа уехал по работе и не мог знать об этом. Каково же было наше с мамой удивление, когда первым приехал дядя Вадик, которому вдруг понадобилось обсудить с папой поездку к родителям (мои бабушка и дедушка живут в Карелии, приезжают к нам на Новый год, а папа с дядей ездят к ним чаще).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.