Бойня

Хозяин поместья предложил полковнику прогуляться.

– Здесь моя пасека. – устроил экскурсию владелец тирольского логова, – Улей – это целое государство. Со своим порядком и неписанными законами. Самое важное звено – пчеломатка. Она рожает рабочих пчел. Рабочие пчелы собирают пыльцу и генерируют мед. И они же уничтожают трутней. И всем эти регулирует пасечник. Без него никак нельзя. Ведь трутни не так бесполезны, как многие думают. Они оплодотворяют пчеломатку. У них вместо жала совокупительный орган. И не смотря на то, что трутни едят в три раза больше меда, чем обычные пчелы, они не бесполезны и в какой-то степени героичны. Ведь они погибают сразу после совокупления с маткой. А тех трутней, что остаются в живых, изгоняют. Изгои, так сказать.

В этот момент с неба, словно в подтверждение слов Пасечника, рухнула крупная пчела, видимо трутень.

– Так вот. – после паузы изрек бывший губернатор, – В неблагополучных ульях трутней слишком много. А у хорошего Пасечника их ровно столько, сколько надо для оплодотворения пчеломатки. Она восседает на троне и взирает на медоносный процесс. А Пасечник собирает урожай. Понятно?

– Понятно, но меня больше интересуют крысы, – без обиняков заявил Дугин, прямо и по-военному резко, о чем пожалел, но лишь на мгновение, так как Пасечник упивался своим рассказом о трутнях-изгоях, Пасечнике и пчеломатке.

– И вот, когда процесс налажен, и мед льется рекой, появляется кто?

– Не имею представления, – искренне ответил Дугин.

– Виннипух! Медведь, медвежонок коала, гризли, что лезет не в свое дупло. Что сует лапу в чужой улей. Облизывает не свой горшок!

– Медведь?

– Именно он. Что прикажете делать?

– Он медведь. Пчелы тут ничего не смогут сделать, пожужжат и все. Ну, может ужалят. Но не смертельно.

– Не скажите. Пчелы – это прежде всего рой, организация. И у них очень много меда. Достаточно, чтобы найти на медведя управу и заставить его, к примеру, впасть в спячку!

– В спячку?! – выпалил Дугин свой вопрос, наконец, догадавшись, что именно требуется от него. Ему предстояло не только «уволить» министра самой большой силовой структуры, но и отправить в спячку самого президента, если он правильно понимал «пчелиный расклад» Пасечника. Комар носу не подточит. Никакого заказчика, никаких исполнителей. И никакой микрофон не страшен. Пчелы, крысы и медведи…

– Надеюсь, мы поняли друг друга. Ведь я то вас понял. Я на счет крыс. И вот доказательство моего понимания. Спасите не только своих крыс, но и моих пчел…

Пасечник протянул Дугину кредитную карточку «Райффайзенбанка» с конвертиком для пин-кода, развернулся и пошел в дом, пригласив гостя на чай с медом.

Русское чаепитие в альпийском пейзаже выглядело искусственным, в Австрии следовало бы откушать венский шницель и выпить кофе «меланж». Да и мед был приторно сладким. В загоне резвились породистые жеребцы. Роскошные гривы кобыл обдувал порывистый ветер заснеженных гор, с которых наверняка за двумя собеседниками наблюдали русские разведчики из параллельной структуры. Дугин отдавал себе в этом отчет, но держа в руках вожделенную карту, был уверен, что «проект Крыса» при нынешнем финансировании делает его протеже, а значит и его самого, практически неуязвимым. Не об этом ли мечтал генерал Кораблев, когда видел в своем первенце исполина, который способен справиться с любым головорезом голыми руками.

Полковник хотел лететь обратно, в Россию, но Пасечник еще час говорил о политике. В ней полковник Дугин и без него разбирался. Это раньше он хотел лишь служить и выполнять приказы, правда, лишь те, которые обеспечивали надежную защиту его Родине. А не те, которые разрушали ее. А раз некому теперь отдавать такие приказы, значит, он волен сам распоряжаться своей судьбой и жизнью своих соратников. Теперь приказы будет отдавать он сам.

Дугин, конечно же, понимал, что имел в виду бывший губернатор, когда говорил о мифах и реальности, о противоречиях и союзах, о кланах и лоббистах. О том, что в политике нет долгосрочных тандемов, верной дружбы и бескорыстного товарищества. Что все изменится к концу 2012 года, что сразу после выборов, в апреле произойдут невиданные волнения масс, которые сметут режим. Что медведь и коршун правят каждый в своей вотчине, а настоящего льва «они еще увидят»… Что все дело в меде, и Пасечника еще вспомнят. И призовут в период двоевластия, нестабильности, разгула преступности. Когда обострится классовая и межнациональная рознь. Когда Москва разделится на анклавы. Когда вместо закона будет править уличный кодекс чести, правило сильного. Когда этнические кланы выйдут из повиновения, а националисты начнут погромы в гетто. Когда толпу возглавить молодой лидер, новый и бескомпромиссный. Ну, конечно же, он имел в виду Невольного… И даже, если он погибнет в месиве, то превратится в знамя, станет идолом сопротивления! Мучеником! И тогда начнется Бойня!

У Пасечника горели глаза, когда он говорил о русском марше! Надо же, не он ли открыл шлюзы диаспорам и продал им самые лакомые куски московской земли? Теперь он готов примерять шлемы Минина и Пожарского. А ведь тут половинчатая тема не пройдет. Наци чувствуют подвох. Мало кричать «Я за русских!» Жирика они освистают и не встанут под его знамена. Так же поступят и с ним. И с Энерджайзером. Штурмовики за своего примут только убийцу! Или убитого во имя резни. По ходу Невольный, не по своей воле, конечно, будет призван именно для этой роли. Пасечник много знал. А ведь его все сбросили со счетов. Неужто забыли про его счета в Америке, Швейцарии, Англии… Он остался могучим, и Кремль лишь ранил зверя. Не добив его. И это было ошибкой. Инициатива утрачена. И теперь ему, улыбающемуся на бестолковых допросах, куда его вызывают лишь в качестве свидетеля, неймется заявить о себе. Вопрос «Пенсии что ли не хватает?» не для него, уверовавшего в свою исключительность и потерявшему чувство реальности. Зачем он так суетится, когда «квартирный вопрос» решен? Этот вопрос тоже мелок, когда в руках одного человека были сосредоточены все рычаги управления третьим Римом…

Львы, коршуны, медведи… Дугин был вынужден слушать, не перебивая, и не показывая своего презрения. Он умел сдерживать эмоции. Он не позволит воспользоваться хаосом врагу, волею судьбы ставшему его финансистом. Пасечник – труп, по ошибке закопанный со скарбом. Времена подобных захоронений фараонов и вождей ацтеков канули в Лету. Труп придется эксгумировать ради сокровищ, а затем повторно сбросить в яму. Но не сегодня.

– Подлоги. Фальсификации… Я как никто другой, знаю, как будут осуществляться подтасовки на выборах. Я подскажу, как Кремль все устроит, чтобы набрать нужный процент. Административный ресурс не перекроют никакие наблюдатели. Вбросы бюллетеней по принципу «карусели» гарантированы. И мы все это покажем. Народ выйдет на улицы!

– Тут мало только пассионариев и активистов с рупорами. – наконец, вставил Дугин, – Тут нужны люди действия с оружием.

– Вы о националистах. Я, конечно, понимаю, что реальное силовое воздействие, можно ожидать только со стороны радикалов, но все же думаю, что возможно бескровное разрешение противоречий. – обтекаемо и витиевато изрек Пасечник.

– Бескровное!? Это война. – резюмировал Дугин, – Без радикалов революции не делаются. А революции бывают только цветные. Применительно к России они могут быть либо красные. Либо коричневые. Оранжевый вариант у нас не пройдет.

В знак согласия Пасечник молча кивнул.

«Надо же, согласился, – подумал Дуга, – В мутной воде можно выловить золотую рыбку. Она ловится только во время шторма…»

Дугин вовсе не боялся шторма. И так же, как обиженный губернатор, хотел этого цунами. Полковник не хуже Пасечника знал, что Запад тешится иллюзиями и глубоко заблуждается, что сколько-нибудь серьезные волнения в России могут быть инспирированы за океаном…

«Эти напыщенные масоны и их корпулентные аналитики только и поспевают, что вскакивать на подножку уходящего вагона. – думал Дугин, – Но их мечта иллюзорна и нереализуема, ибо нет у них боевого духа. Даже хаосом октябрьской революции и гражданской войной интервенты не смогли воспользоваться. Расчлененная, ослабленная Россия скоро вновь стала крупнейшей империей! Волей вождя, способного направить тайфун народного гнева себе в угоду и управлять народной стихией…»

Стихия масс – вот что движет непредсказуемой Россией. А в раскачанной лодке остаются только профессиональные гребцы. Остальные – за борт. Бушующее море рано или поздно успокоится. Ему поможет успокоиться только истинный вождь, кому сам народ делегирует право казнить и миловать. Народ, уставший от хаоса и крови. И увидевший мессию в том, кто этот хаос прекратил! Вот именно! Не породил, тут надо вовремя свалить вину…А прекратил! И для этого надо пролить кровь. Народ – эта серая масса, которая не принимает аргументы разума, зато послушно внемлет страху!

Страх толпы легко превратить в подобие любви, в подобострастие перед всесильным диктатором, вершителем суда и гарантом мира. Намного легче, намного быстрее, чем страх думающего индивидуума трансформируется в почитание и любовь к справедливому пастырю, который крестит своих адептов в святых водах, а не в багровых реках крови…

Дугин был окрылен. Он чувствовал такую свободу впервые в жизни. Он никому больше не подчинялся. И сильные мира сего заискивали перед ним, человеком действия. Сильным и волевым. Он знал, что когда-нибудь попадет в высшую лигу. И это только его заслуга… В этих размышлениях о своей роли могла дать сбой только адекватность, но не решимость осуществить великий замысел.

Какая роль в планах Дугина, будущего диктатора, уготована крысе?..

Перед тем, как откланяться, Дугин признался Пасечнику:

– Я ведь знаю о Невольном. Но вы правильно делаете, что не верите до конца своему бывшему оппоненту Энерджайзеру. Он думает, что создал ручного киборга. Самоорганизующуюся и саморазвивающуюся машину. На самом деле это всего лишь кукла из папье-маше, которую вмиг сожрут кремлевские грызуны. На них нужна только настоящая боевая крыса!

Глава 4. «Отец».

На исследовательскую работу конспиративной лаборатории, расположенной в пределах Садового кольца, в элитном доме на Композиторской, теперь были деньги. Дугин уволился со службы, предполагая при этом, что не бывает бывших разведчиков. Сотрудникам медицинского центра вовсе не следовало знать, кто финансирует проект. Все, включая профессора Функеля дали подписку о неразглашении.

Отчет Функеля порадовал Дугина. Их подопечный уже мог общаться. Взглядами, жестами, редко – словосочетаниями. Главное – он понимал смысл и мог разобрать, что от него требуется. Опорно-двигательные функции пребывали в идеальном состоянии. Аппетит был отменным. С каждым днем мышцы подопытного наливались силой. Тело становилось мощнее. Макс удивительным образом превращался в то самое оружие, о котором мечтал полковник. По крайней мере, визуально все обстояло именно так. Мечта становилась явью. В лице генеральского сыночка Дугин обретал идеального био-киллера. Бойца, которому не нашлось бы равных ни в одной из армий мира. Это выглядело круче того фурора, что в свое время наделал автомат Калашникова. Это походило на революцию, отцом которой являлся Дугин. А значит, Макс мог по праву считаться его сыном!

– Ну что, сынок! Готов к настоящей работе? – спросил полковник, когда после глубокого сна в кислородной камере Макс открыл глаза.

– Я готов. – спокойно ответил Макс.

– Я никогда не буду приказывать тебе, только просить, ведь я – твой отец… – тихим вкрадчивым голосом произнес Дугин.

– Отец… – шепотом повторил Макс, и Дугину на мгновение показалось, что в голосе его личного био-киллера появилась дрожь. Да нет, только показалось. Кудесник Функель должен был подарить только мощь и силу, а не возвратить прошлое, а тем более память о нем. Он обещал чистый лист с несколькими кляксами из смутных, отрывочных воспоминаний. Такие ранения в голову подпадают под классификацию невосполнимых потерь. От парня, пребывающего в коме четыре долгих года, отвернулись все. Даже у генерала опустились руки, и он смирился с потерей сына. Все бросили его и перестали надеяться на чудо. И только он, Дугин, не сдался, уговорив генерала провести над его отпрыском эксперимент.

Опыт удался. Чудо свершилось. Его результатами генералу не насладиться. Наслаждаться будут только те, кто не сдается! С помощью этого мальчика Дугин отомстит всем врагам, и не только личным. Но и врагам народа!

– Да, отец! – твердо подтвердил Дугин, а на случай, если Максим все-таки что-то вспомнит, добавил, – У тебя никогда не было ни отца, ни матери. Они не достойны тебя. Они оставили тебя оба. Самоубийство – это верх эгоизма, особенно, когда после тебя на земле остаются дети. Впрочем, твой биологический отец не верил, что ты остался. И это единственный аргумент, который его хоть как-то оправдывает. Теперь я – твой отец. А матери у тебя никогда не было. Родить и шлюха может. Случайно. По залету, но может…

Глава 5. Гражданское лицо.

Дугин перебирал свои паспорта. США, Ирландия, Франция. В деньгах он не испытывал недостатка. Однако, уезжать он не собирался. Но для того, чтобы остаться – нужно было многое сделать… И он был готов к действию. Теперь он богач – Пасечник не поскупился. Дугин был не стар, хотя молодость упорхнула из храма его души мимолетным миражом. Дородный, бритый под ноль, он начал так бриться с того самого дня, как обнаружил первую залысину, с чеченским шрамом на лбу, с рассеченной бровью и глубокой бороздой на щеке, оставленной одним китайцем-кунгфуистом в Сингапуре.

Он стоял у зеркала в одном из бутиков на Новом Арбате. В цивильном приталенном костюме «Пол Смит» он показался себе вполне импозантным. Полковничий китель с планками шел ему не меньше, но его, похоже, он забросил надолго, а скорее всего – навсегда.

– Вам нравится? – спросила продавец-консультант.

– Нет, – честно ответил Дугин, добавив, – Заверните…

– Будете платить наличными или картой?

– Медом… – пошутил Дугин и протянул карту.

Ему стукнуло сорок пять. Рост средний, но за счет взбитого тела он выглядел намного выше. Бросались в глаза его массивные руки с килограммовыми кулаками. Отелло в известном миру хрестоматийном моменте аффекта, возможно, позавидовал бы этим гигантским ширококостным ладоням с огромными пальцами.

В спецназе его прозвищем было производное от фамилии – Дуга… Красивый оперативный псевдоним. В военной разведке попроще с этим, чем в СВР, никто ничего не навязывает, ведь они делали черную работу, за которую ему не стыдно. Наоборот, не будь этих политиканов – они бы доделали ее до конца. Почему не дали взять Тбилиси? Почему не дали распять этого Микки Мауса? Взяли бы на себя все, оставили бы все на своей совести. Идет война. А значит – надо убивать врагов. А они везде, повсюду, крысы даже среди своих. Их может обнаружить только существо с особым нюхом. Подобное тянется к подобному. Их обезвредит его собственная Крыса. Всех предателей, кого выявит Дуга…

И пусть кто-то скажет, что Дуге и его ребятам куковать в преисподней. Там, у дьявола, у спецназа должны быть привилегии. Иначе, адский трон зашатается, и черту не сдобровать! Заповедь «Не убий» трактовалась Дугиным так: убивать нельзя из корысти, преднамеренно, а убийство врагов, даже превентивное, есть защита, самооборона. А смерть – она не страшна. Все умирают, но не все живут по-настоящему, не все испробовали в жизни вкус братства, чести и долга. Далеко не все могут понять, что есть «срыв башки», который наступает даже не вследствие контузии, а только от вида истерзанных тел солдат с отрубленными головами. От вида подвешенных человеческих тушек с отрезанными гениталиями, бесконечных слез матерей, в которых плюют, которых бьют, которых унижают, но которые верят и ищут пропавших сыновей.

Однажды Дугину предложили отдохнуть в реабилитационном центре в сосновом бору. Они сказали – подлечиться… Генерал Кораблев тогда отмазал от этих трупов, что взял на себя Дугин в казацкой станице. Изнасилованная девушка тогда искала защиты и нашла ее у казаков. А казаки с чеченцами не справились. Те были вооружены лучше, да и милиция помешала. Ночная зачистка не была санкционирована. Но Дугин умел моделировать ситуации. Он отомстил, и его никто не сдал. И он до сих пор считал, что правильно все сделал. Ему начальники не нужны. У него была своя вышколенная и проверенная маленькая армия. И он был в ней верховным главнокомандующим…

У него были надежные люди. И на службе, вся армия, прозябающая в безденежье вне зависимости от цен на нефть и газ, думала так же, и, особенно, среди отставников, которые возненавидели слово «модернизация» мгновенно, считая этот термин синонимом «перестройки». А перестройка не сулила ничего, кроме хаоса. Хотя он ждал именно его.

Хаос… Анархия… Это волнующее состояние, когда власть не институциональна, а зиждется на авторитете личности, на Батьке. Сильной и справедливой фигуре. Когда закон и слово – суть одно, и когда суд не продажен, ибо самосуд вершится на улице, а не с кафедры. Дугин предчувствовал, что его война началась. И что бы там не говорили про неприступные редуты властной вертикали, он и его парни возьмут их приступом. «Еще поглядим, что крепче! – размышлял полковник, – Ваша вертикаль, или моя горизонталь, наше братство, круговая армейская порука, войсковое товарищество. Путч!? Сильное слово! Лучше, чем революция. Ведь неудавшаяся революция есть мятеж. А вот путч – всегда переворот. А переворот – это вам не перестройка! Так как перевернув, он сохраняет целостность. А чтобы перестроить – сперва надо разрушить. Мы вам этого не позволим! Нам не реверансы нужны в сторону СССР, нам надо вернуть СССР!»

– Они то говорят, что у тех, кто не жалеет о разрушении СССР нет сердца, то считают политическую провокацию допустимой. Так и в царской охранке считали. Только потом старый зубр охранки полковник Зубатов, создавший и взлелеявший всех этих террористов-народников и революционеров, понял, какого монстра он породил, и застрелился. Сегодняшние его преемники не застрелятся – мы сами их поставим к стенке! – поделился Дуга перед давними своими соратниками.

…Его главным секретным оружием был Макс. Молодой, энергичный, неуязвимый. Невероятная история, в которую верил сначала только придурковатый профессор Функель, не нашедший поддержки ни в одном из НИИ Министерства обороны, стала реальностью. Дармоеды с докторскими корочками тогда не пожелали даже выслушать бедолагу. А Дугин, встретивший профессора на опознании «груза 200» в Ростове, понял, что познакомился с родственной душой. Ведь они хотели одного и того же – чтобы солдат мог убивать и оставаться при этом практически неуязвимым, особенно с точки зрения психики. Гнев – плохой попутчик для разведчика. Сила солдата не в проявлении ярости, а в нерушимом спокойствии.

Дуга открыл финансирование проекта. Благодаря генералу Кораблеву. Единомышленнику, старшему товарищу, который выбил деньги. Скудные, правда, средства, но их хватило на начало смелого эксперимента. Над сыном генерала, в воскрешение которого сам Кораблев не верил априори. Но не беда. Важнее была уверенность светила психотерапии и нейрохирургии. Функель согласился на кабальные условия Дугина, засекреченность исследования, на кредит, измеряемый не процентами, а годами жизни.

Глава 6. Реэволюция.

Лаборатория профессора Функеля в секретной клинике на Композиторской кишела отставными медиками с военной выправкой. Многие из них утратили связь с армией не добровольно, а по сокращению министра, ликвидировавшего институт военной медицины одновременно с военной судебной системой и армейской журналистикой. Вениамину Функелю, сенсационно осмеянному коллегами менее года назад на международном симпозиуме по прикладным наукам в немецком Штутгарте, здесь было на кого опереться. Его гипотезу об изменении подкорковых функций головного мозга путем оперативного вмешательства не получила положительного отклика. Ее посчитали псевдонаучной. Без доказательной базы, без исследовательской работы, экспериментов над подопытными животными, с ними трудно было спорить. Он сильно сдал после того фиаско. Но упорно продолжал работу.

Над ним буквально издевались эти заскорузлые всезнайки, вся медицинская практика которых сводилась к аппендиксу в самом безобидном случае, а в основном – к плагиату, бездумному использованию чужих разработок, присвоению чужих заслуг. Ну и заискиванию перед новой кремлевской знатью. Одновременно они не скрывали своего пренебрежения к «черни», к коей они относили всех, кто стоял в табели о рангах ниже армейского генерала, представителя администрации президента, высших офицеров МВД и ФСБ, и серьезных бизнесменов. Все ранжировалось четко: МВД курирует малый бизнес, ФСБ «крышует» крупный… Доктора лечат за деньги тех, у кого деньги водятся. Остальные – в очереди. А какое здоровье нужно иметь, чтобы выстоять в нашей очереди! Раз они в ней стоят – значит, могут выздороветь сами.

Функель не отчаивался. Он был фанатиком науки. Наплевать! Они просто завидовали его открытию. Да, именно так он считал. Иначе самые бездарные, но шустрые, не навязывались бы в соавторы. Он отфутболивал всякого, кто приближался к его «священной корове». К выстраданной им и только им гипотезе, обоснование которой профессор изложил в своей монографии. А доказать ее он собирался эмпирически.

Сперва от обратного. Опыты над грызунами привели к фантастическим результатам. На начальном этапе новорожденным крысам удаляли часть головного мозга. А на ее место вживляли стволовые клетки человека. Поразительно, но всего через несколько недель в ста процентах случаев выяснялось, что клетки не только приживались, но и начинали создавать новую структуру. При этом человеческие клетки создавали устойчивые связи со всем организмом крысы и действовали, как часть мозга грызуна. Функель предположил, что пораженные участки человеческого мозга можно восстановить, имплантировав крысиный мозг. Для этого потребовалось много времени, большие деньги и «тепличные» лабораторные условия. А главное, человек. Подопытный образец. Законно найти человека для подобных экспериментов Функель бы не смог. Такого человека могли предоставить только спецслужбы. Это мог быть или зэк или первопроходец из готовых на все военных. Благо, на жизненном пути Функеля возник Дугин.

Теперь у него были доказательства. Научное обоснование. Аргументы. Его тетрадь стоила миллионы. То, что он сотворил практически в одиночку, в операционной, являлось неоценимым вкладом в развитие цивилизации… Он прооперировал человека. Раненого бойца, и поставил его на ноги. Он готов был кричать об этом, чтобы заткнуть своих оппонентов раз и навсегда. Но не мог. Вынужден был молчать. Почему? Во-первых, у этих пустомель в синдромом Фомы неверующего появился бы козырь в их бессильной, а оттого заведомо проигрышной борьбе с истинным знанием. Истина неистребима, но носители ее – живые люди. Они обвинили бы его в антигуманном отношении к человеку. А во-вторых, что важнее и являлось определяющей причиной «омерты», правила неразглашения тайны, он дал слово своему благодетелю, Дугину, держать язык за зубами.

Дугин. Умнейший, проницательный, волевой, страшный… Он поверил в теорию Функеля. Он убедил государство, это инфантильное, самоустранившееся от всего, дистанцировавшееся от проблем коррупции, миграции, экстремизма, ксенофобии, от всего, что действительно волновало граждан, государство, финансировать этот великий проект и предоставить для эксперимента пациента. Пройдет немного времени, страсти поутихнут, Дугин доложит кому надо, и ему, скромному ученому, воздадут по заслугам. Государственная премия, орден за заслуги перед Отечеством, почет и уважение, а может дадут с барского плеча дачку в Переделкино, как поощряли в старые добрые времена Советов лучшие умы.

Максим… Максим теперь был не просто человеком. Он одновременно был и человеком, и крысой… Необыкновенной крысой. Хотя, обо всем по порядку и всему – свое время…

А пока профессор Функель с одержимом блеском в глазах рассматривал в микроскоп похожее на грецкий орех содержимое вскрытых черепков подопытных крыс. Эти грызуны поменьше того. Тот серый самец был настоящей бойцовской крысой. Ему не было равных. Победитель, вожак, безжалостный убийца. Дугин потребовал осуществить пересадку подкорковых узлов именно этого самца. В интересах ведомства.

Явное преобладание инстинктов агрессивности над самосохранением – вот что на самом деле привлекло Дугина. Отсутствие свойственной человеку внутренней борьбы мотивов, бесповоротность суждений и умозаключений, беспредельная уверенность в правильности своих действий, мгновенная реакция на любой раздражитель, уникальная изворотливость и приспособляемость к условиям среды, поразительная живучесть. То, чего так не хватает человеку разумному, обремененному условностями социума, доктриной филантропии.

Реэволюция в области высшей нервной деятельности, – суть открытия сводилась к процессу, обратному дарвинизму. Правда, для полковника Дугина открытие носило практический смысл и имело сугубо прикладной характер. Максим стал инструментом его борьбы.