Правду славим

Правду славим

Виктор Вассбар

Где жизни-смерти грань?

Кто сотворил её?

Хотя… создатель ве́дом!

Порой и грань видна!

Она для всех одна!

Всего лишь миг,

И вечное забвенье,

Пустота!

Редактор Виктор Васильевич Свинаренко

Фото на обложке Бесплатные библиотеки интернета

Корректор Светлана Михайловна Свинаренко

© Виктор Вассбар, 2024

ISBN 978-5-0056-3520-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

«Правду славим» – легенды, рассказы и повести о русских людях несущих в сердце своём любовь к России и веру в неё, как государства справедливости и мира. Мира, который порой приходится отстаивать с оружием в руках. Мира, к которому с крестом в руках в одном строю с российскими воинами идут православные священники.

В данном вступлении я не иду по пути изучения многогранности мира, ибо это был бы научный трактат, а не художественное произведение, но говорю, что мир это две чаши на одних весах, которые находятся в постоянной борьбе, – борьбе добра со злом. Говорю, что вся летопись человечества – это войны, от которых, к сожалению, вряд ли когда оно избавится, ибо человек порочен и будет таковым до конца своего. Но если это так, нужно ли противостоять злу. Да, нужно, ибо без борьбы со злом человечество погрязнет во лжи, чем уничтожит себя прежде, чем положил на то Всевышний. И на острие этой борьбы всегда находилась и находится Россия, – её православный народ.

В первой и второй главах этой книгой я показываю недалёкое прошлое Алтая, как части России, рассказываю о людях православных, идущих на смерть за свою веру, – за веру в Правду, которую славили всей своей праведной жизнью.

Правду Славим – Православие, так и только так понимается божественная русская вера, в которой славится Бог Правдивый, освящающий своим Крестом, на который взошёл, путь к Правде, Миру и Справедливости.

В третью главу я внёс легенды и реальные случаи из жизни ставшие легендой. В одной книге невозможно показать все бытующие в настоящее время легенды Барнаула, поэтому расскажу лишь о тех, которые, на мой взгляд, освещены недостаточно полно. Покажу их с моими дополнениями, догадками и вымыслом, но от этого они, как мне думается, стали объёмнее и живее. В главе четыре рассказа: «В свете свечи», «Демидовский мост», «Таинственный особняк», «Утопленник».

«В свете свечи» – три легенды, дошедшие до нас из глубокой старины, рассказанные дедом Касьяном под игру огня печи и при свете свечи своему внуку Ивану в таёжной избушке, притулившейся к левому берегу реки Иша.

«Демидовский мост» – легенда о золотом колесе кареты Демидова с элементом реальности, – таинственном случае из детства автора до сих пор им непонятым. Легенда ведёт к старому мосту через реку Барнаулку в месте её впадения в Обь. Мост был построен тотчас, как начал возводиться город, а строиться он стал по велению Акинфия Никитича Демидова – хозяина рудников и заводов по всему Уралу и Алтаю, богатому камнями драгоценными, медными рудами, серебром и золотом.

Постройка Демидовым медеплавильного завода в 1729 году в междуречье – Обь-Барнаулка положила начало рождению уездного города Барнаула.

«Таинственный особняк» – легенда о двух родных братьях, которые в детстве были очень дружны, а в юности крепко повздорили на почве ревности к француженке-горничной, в результате чего один убил другого.

Легенда родилась в 1929 году. В тот год во время ремонтных работ в подвале двухэтажного кирпичного особняка по улице Горького (в начале 20 века переулок Мостовой) был обнаружен скелет человека. По слухам череп был якобы проломлен в нескольких местах, а передние зубы выбиты.

Тотчас кто-то вспомнил рассказы стариков о загадочном исчезновении одного из братьев, живших в этом доме, кто-то сослался на якобы хранящиеся у него старые бумаги, раскрывающие тайну жизни молодых мужчин, а кто-то откровенно привирал, чтобы привлечь к себе внимание. Всё это было подхвачено массами, дополнено измышлениями и из «гвоздика была выкована подкова». И понеслись по городу слухи о человеке, жившем в таинственном особняке на улице Горького, и пропавшем при загадочных обстоятельствах два десятка лет назад. Обрастая догадками и небылицами, история об исчезновении человека дошла до редактора городской газеты, тот облёк её в литературную форму и поместил в газету. С годами история о пропавшем юноше, взбудоражившая горожан в третьем десятилетии 20 века, обросла новыми фантазиями и к пятидесятым годам этого века преобразовалась в легенду.

Та народная легенда гласит, что в особняке до революции 1917 года жил состоятельный вдовец с двумя сыновьями. В один из дней первого десятилетия 20 века, возвратившись из поездки во Францию, он ввёл в дом юную француженку и объявил её приёмной дочерью. Братья, увидев девушку, тотчас страстно влюбились в неё, что привело к разрыву крепких братских отношений. Со стороны одного из юношей в адрес другого пошли незаслуженные упрёки в предательстве братской дружбы, с годами переросшие в злобные ссоры. Спустя четыре года после появления в семье девушки один из братьев бесследно исчез. Народ пожимал плечами, выдвигал разные версии. Поговаривали, что пролилась кровь, но дальше этого дело не пошло, а надвинувшиеся на Россию революционные события 1917 года унесли ту историю в небытие. Возродилась она лишь в 1929 году благодаря редактору городской газеты, но, естественно, с домыслами, догадками и не без фантазий.

Из статьи, напечатанной в газете, следует, что молодой человек бесследно пропал во время поездки на ярмарку в соседний крупный город. Автор статьи даже утверждает, что юношу ограбили и убили разбойники из банды Гришки Меченого, бесчинствовавшей в то время в окрестностях Барнаула.

Сейчас трудно сказать, кто прав, но, на мой взгляд, версия редактора неверна. В то далёкое время не то, что в какие-либо города, в соседнее село не ездили поодиночке, а уж богатый молодой человек, живший в двухэтажном кирпичном особняке подавно. Он-то уж точно не поехал бы один, а взял с собой вооружённых людей – охрану. Собственно, и народ не принял версию редактора, ему ведь что надо, – экзотики, таинственности, а грабежи и убийства это будни тех лет. Стали поговаривать, что исчезновение молодого человека связано с его братом и француженкой; после очередной крупной ссоры, старший брат жестоко убил младшего, и тайком замуровал изуродованный труп в стене подвала.

Версия родилась и, обрастая «подробностями», дошла до наших дней легендой.

Дом тот и ныне жив. В шестидесятых годах прошлого века пошли разговоры, что в грозовые ночи на балконе дома стал появляться пропавший юноша.

– Сверкнёт молния, – говорили «очевидцы», – покойник тут как тут, стоит на балконе, обнаженный, весь в трупных пятнах, разевает рот с выбитыми зубами, и манит к себе своего непутевого братца.

– Сам видел, – вторил рассказчикам другой «свидетель» загадочного жуткого явления.

– Враки! – ухмылялись третьи.

– Вот и не враки! Почему, спрашивается, балконную дверь того дома заложили кирпичами? – спрашивали первые, и тут же отвечали. – Чтобы, значит, некуда было ему выходить. А брат-убивец, как брата-то убил, крепко запил, стал буйным, француженка-горничная от него сбежала, а сам он вскоре угодил в психушку, где и умер непрощённым в страшных муках и корчах.

Таковы слухи, переросшие к нашему времени в легенду, а на самом деле всё обстояло иначе. Рассказ об этом ниже.

«Утопленник» – забытый случай, облачённый в форму легенды. Рассказ о молодой несчастной семейной паре, у которой утонул их единственный малолетний сын.

Всё, что рассказано в этой главе, – были или небылицы, легенды или явь, было это в жизни или не было, – всё родилось, а рождённое имеет право на жизнь.

Глава 1. За веру и отечество

(Рассказы)

Прощайте, и прощены будете

– Как думаешь, Фёдор Ильич, чем всё это кончится?

– Трудно сказать, Леонид Самойлович, но думается, не добром.

– Не добром это ясно, как божий день. Я о другом спрашиваю, как нижние чины приняли отречение Николая и что думают по этому поводу?

– Разно, Леонид Самойлович. Кто говорит, что замирение будет и домой всех отпустят, а кто думает иначе, сказывает, что любая власть свою землю за так просто никому не отдаст. Без земли, какая ж власть? Нет земли, нет страны, значит, нет и власти. Думаю, война будет до победного конца, правда, ныне, – Ромашов потёр левую бровь, – должно быть конец её отодвинется ещё на несколько лет.

– Значит, пока власть не окрепла, будем отступать?

– Мыслю, что так. Может и будет, какое замирение, только временное, чтобы с силами собраться и вдарить напоследок так, чтобы и пыли от немцев не осталось. Не зря же нас сняли с фронта для переформирования и пополнения личным составом. В ротах-то и половины от штатной численности не наберётся. Побило народу православного, не дай Бог сколько! И всё эти изверги германские, всё-то им неймётся, всё-то испокон века на нашу землю зарятся!

– Слушаю тебя, Фёдор Ильич, и удивляюсь. Откуда в тебе такое глубокое мышление? Тебе бы военным министром быть, навёл бы порядок в армии. А насчёт того, что побило народу много, так куда ж без этого… война, будь она неладна, за землю свою стоим. Одно ныне плохо, – Парфёнов тяжело вздохнул, – пополнение «на воде вилами писано». Предполагали в штабе армии, что поставят людей из добровольцев и запасных, только и десяти процентов от нужного количества вряд ли получат. Нет людских резервов в стране, всё израсходовали. Хорошо если по отделению в роту дадут, а то и того меньше.

– С кем воевать будем… коли людей нет? Ума не приложу! И о чём они в штабах думают? В окопе у солдата мысли о жизни, как врага бить, а здесь – в тылу иначе размышляют, они у них здесь набекрень. Совсем о другом мыслят, как бы к какой вдовушке под бок пристроиться, сладко поспать, да смуту навести митингами. А военным я никогда не желал быть, так что министр из меня никудышный вышел бы. Моё дело землю пахать, Леонид Самойлович. Война это не моё, не обучен я этому делу… да… – Ромашов махнул рукой, – какой из меня министр, лапотник я, крестьянин.

– Не скажи, друг, за три года из рядовых до поручика, это тебе скажу, что-то значит. Ну, да Бог с ней, – войной. Меня сейчас иное тревожит. Что с Россией станется?

– Стояла, и стоять будет до скончания века, в этом я уверен! А войну давно бы выиграли, если бы не предатели среди своих.

– Предатели? – Удивился Парфёнов. – Кто именно?

– Полковник Мясоедов, так писали все газеты.

– Сергей Николаевич?.. – вздёрнув брови, задумчиво проговорил Парфёнов. – Знал я его… и очень хорошо. Порядочный, честный человек, начальник разведки нашей армии… Нет, не мог он быть предателем, в этом я уверен. Его оговорил какой-то подпоручик, бывший в немецком плену. Наговорил на него невесть что, немцы сказали ему обратиться к отставному жандармскому подполковнику по фамилии Мясоедов, через которого можно получать ценную разведывательную информацию. И ведь что удивительно, вспомнил он об этом лишь на третьем допросе. Как ты думаешь, Фёдор Ильич, о чём это говорит?

Ромашов потёр лоб и произнёс:

– Кто-то хитро отвёл от себя подозрения… или свалил на Мясоедова вину за поражения нашей армии в январе 1915 года.

– Вот и меня посещают такие же мысли, друг ты мой дорогой, – задумчиво проговорил полковник.

– Господа офицеры, позвольте присоединиться к вашему разговору, а то, что-то совсем поговорить даже не с кем. В штабе все какие-то очень занятые. К кому подойдёшь, молчат и смотрят как на чумного. Ну, нет царя Николая, что ж теперь… помирать? По мне так всё едино, царь ли, временное ли правительство, лишь бы дисциплина была в армии, – присев рядом с Парфёновым и Ромашовым на бревно, бойко проговорил прапорщик-артиллерист Герасимов, – а её, – офицер развёл руками, – тпфу, и след простыл. Или у вас секреты, господа-товарищи? – улыбнулся от противоречащего друг друга обращения, и тяжело вздохнул артиллерист, явно показывая этим несогласие с новым и неприемлемым ему положением, установившимся в армии между нижними чинами и офицерами, где офицеры, по его мнению, стали не командирами, а мальчиками на побегушках. Так и сказал, – мы ныне мальчики на побегушках у всяких там комитетов, которыми управляет безграмотная, не смыслящая в военном деле солдатня.

– Боже вас упаси, Николай Николаевич! Какие секреты? Толкуем о будущем России, – ответил Парфёнов.

– А что о нём толковать? Россия была и будет… разве малость сожмётся, что уже и так явно, – махнув рукой, ответил Герасимов. – Зачем нам, скажите на милость, Польша? Пусть сами по себе живут и сами о себе заботятся. Или вот та же Финляндия? На кой ляд она нам? У нас, что… своих земель мало? Дай Бог, что имеем освоить бы. Хотя бы север. Колонии испокон века дорого России обходились. Толку от них один пшик, а кормить надо!

– А всё-таки без твёрдой руки, которая была у Государя Императора Николая, Россия перевернётся. Начнутся внутренние войны. Вы как хотите, а я монархист до корней волос, – ответил Парфёнов.

– Перестраиваться надо, полковник. Новое веяние нынче. Я, конечно, не поддерживаю комитеты и революцию, а временному правительству симпатизирую. Николай для России и народа много неугодных дел натворил. Как правитель он был слаб! Это лично моё мнение. И к монархии, поверьте, возврата уже не будет.

– А что будет? – спросил Ромашов.

– Демократия, Фёдор Ильич, демократия!

– И что это такое, демократия?

– Власть народа, Фёдор Ильич, но не в понимании вседозволенности, что хочу, то и ворочу, а в ответственности каждого перед всеми и перед теми законами и решениями, которые приняли коллегиально.

– Власть народа, – задумчиво проговорил Парфёнов. – Но народ в России малограмотный. Много он нарулит?

– Научится! – ответил Герасимов.

– Пока научится, страну-то и похерит, – с горечью проговорил Парфёнов. – А потом спохватится и волей неволей обратится к тем, кто умеет управлять государством, а умеют политики, а они, извините, не из крестьян и рабочих. Возьмите того же Ленина, – чистейший дворянин. И вся его революционная клика тоже состоит из дворян, решивших поиграть в демократию путём подъёма солдатских, крестьянских и рабочих масс на противление законной власти, – на революцию. Вот объясни ты мне, Николай Николаевич, как донести до сознания нижних чинов, что всякие революции во время войны во вред государству? Разве ж можно сейчас бунтовать? Сейчас, когда война становится все ожесточеннее и все ужаснее. Удушливые газы, огнеметатели, горны, минные галереи, бесчисленные аэропланы – всего этого в 15-м году мы не знали, а теперь у нас прямо-таки французский фронт. Техника и организация нам никогда не давались, а некоторые усовершенствования, которых мы на третьем году войны с грехом пополам добились, решительно ничего не значат по сравнению с тем, что за это время сделали немцы. Что же мы всему этому противопоставим? Каратаевский дух «серых героев» и беззаветную храбрость «суворовских орлов!». Но ведь это фраза – факты же говорят о другом.

В полку недавно получен приказ стрелять по своим, если кто бежать будет. В соседней дивизии опять беспорядки и опять расстрелы. Отношения между артиллерией и пехотой с каждым днем ухудшаются. За день до выхода на переформирование пехотинцы забросали ручными гранатами наш наблюдательный пункт, а разведчика 5-й батареи нашли мертвым в пехотных окопах со штыковой раной, немецкой атаки в то время не было. Сама же пехота сейчас никуда не годится; необученная, неспаянная и трусливая, она все меньше и меньше выдерживает натиск первоклассных немецких ударных батальонов. Как-никак, все это свидетельствует о такой степени падения пресловутого духа русской армии, при которой продолжение войны становится почти что невозможным. Нет, без дисциплины, точного выполнения приказов никак нельзя! Любая армия без точного исполнения воинских уставов, поставленных и проверенных столетиями, потерпит поражение. Имеем мы на это прав? Нет, друг вы мой! Не имеем! А потому стоял за точное исполнение приказов и строгую воинскую дисциплину, и стоять буду, чтобы не случилось, хоть переворот земной поверхности.

– Полностью с вами солидарен, Леонид Самойлович, – согласился с Парфёновым – Ромашов. – Бунтовать никак нельзя. Иначе, что ж это за армия такая?! Вот хотя бы такой пример. Солдаты, с которыми я прошёл всю войну, нередко принимают мои приказы в штыки. Понятно, всем война очертенела, никому не хочется умирать. Но как же в таком случае наша родина, отдать её без боя врагу? Я им говорю о необходимости полного разгрома врага, молчат, головой кивают, а делают всё по-своему. С неохотой подчиняются, приказы исполняют абы как, оттого нередко гибнут по своей вине, а потом обвиняют во всём командиров, якобы мы отдаём неверные, необдуманные и губительные для них приказы. Мы, видите ли, виноваты в их бедах, а не их распущенность, разгильдяйство и непослушание. Благо, что пока не выдвигают свои требования, но, думается, это до поры до времени. Создали какие-то солдатские комитеты из полуграмотных нижних чинов, которые развращают армию. Приказы командира полка теперь утверждаются ими. Это, прям, бред какой-то, сплошная анархия. Порой думаю, не бросить ли всё к чёртовой матери, и бежать, куда глаза глядят, ан нет, понимаю, оставь всё это, – Фёдор Ильич окинул взглядом пространство возле себя, – как тут же найдутся те, кто за ломаный грош продадут Россию хоть немцу, хоть самому дьяволу.

Было, получил я приказ закрепиться на окраине деревни и сжечь несколько крестьянских хат, расположенных на расстоянии прямого выстрела от окопов и стеснявших обстрел.

Мне пришлось трижды повторить свое распоряжение. Командиры взводов, – молодые прапорщики уныло повторяли «слушаюсь», а хаты все не горели.

Я стоял у окопа роты, когда вернулся дозор с унтер-офицером, посланный сжечь хату. Так он со слезами на глазах докладывал, что в хате три женщины и пятеро детей. Уступая их просьбам, вернулся доложить мне об этом.

Я постарался объяснить ему и солдатам те выгоды, которые немцы смогут извлечь в бою из наличия этих хат. Командиры взводов, и солдаты хором меня заверяли, что за нами остается преимущество хорошо устроенного окопа, ручаются, что своего окопа немцам не отдадут, лишь бы я помиловал хаты или хотя бы отсрочил их сожжение.

Вот так слишком часто в последнее время между офицерами и солдатами пролегает настоящая пропасть, преодолеть которую порой не могут ни те, ни другие.

В результате, сдали мы деревню и окопы не помогли, четверть роты полегло.

– Да, господа офицеры! Всё верно, – слушая Парфёнова и Ромашова, проговорил прапорщик Герасимов, – добавлю лишь то, что пехоты у нас нет. Пополнение с каждым разом все хуже и хуже… Да и той почти нет, – махнул рукой. – Шестинедельной выпечки прапорщики никуда не годятся. Как офицеры они безграмотны, – юнцы, у которых молоко на губах не обсохло. Они, скажу я вам, не авторитетны для солдат. Они могут героически гибнуть, но не могут разумно воевать. А продовольствие, а фураж?.. Как у нас с этим? Ведь, в сущности, ни того, ни другого не доставляют, все это надо промышлять, за всем надо охотиться, как за дичью, и, ей-Богу, я, батарейный командир, чувствую себя более помещиком в неурожайный год, чем строевым офицером. Нечего удивляться, что при таких условиях у нас, – у кадровых офицеров, начинают иной раз опускаться руки и появляться мысли, как вы правильно выразились, Фёдор Ильич, плюнуть на всё и податься куда-нибудь поглубже в тыл. А солдат?.. У него мысли вернее наших, он глубже всё видит. Вот вы говорите – дисциплина, порядок, согласен, без этого в армии нельзя. А разве ж можно нам, коли мы такие поборники дисциплины и порядка, оставлять солдата без горячего обеда, без бани и чистого белья?.. Почему мы об этом забываем?.. Скажете, не забываем, что такие ныне условия, а солдату наплевать на все условия, ему вынь да положь, что требуется по уставу, а потом и требуй с него по уставу. Так-то вот, господа офицеры! Царя нет, армией управляют безграмотные генералы и немцы… Э-хе-хе! – тяжело вздохнул Герасимов. – То-то ещё будет… Попомните!..

– Положение, конечно, тяжёлое, но, уверен, солдат во всём разберётся и примет правильное решение, – распустит комитеты и порядок в армии восстановится, – бодро проговорил Ромашов.

– Не разделяю вашего оптимизма, Фёдор Ильич. Если массы взбунтовались, утихомирить их могут только армия, а армия, как видите, и есть гнездо беспорядка и бунта! – высказался артиллерист.

– Не могу утверждать, что в генералитете сидят безграмотные генералы, тем более предатели-немцы, но то, что кто-то из них с определённой целью подвигнул Государя оставить престол, согласен. А цель, как мне думается, одна, та, которую лелеяли декабристы, – свержение монархии и установление власти буржуазии. Они этого добились, но момент выбран неверный. Во время войны, как уже сказал, всякая революция во вред государству, а в итоге для всего народа беда, – проговорил Парфёнов.

– Поддерживаю вас, Леонид Самойлович. А вот временное правительство пошло на поводу расплодившихся партий… социал-революционеров, социал-демократов, кадетов и ещё неведомо каких. Допустило создание в армии комитетов, а это первейшее средство развращения армии. Вот вам и результат, неповиновение и самоуправство! – заключил Ромашов.

***

На другом конце деревни шёл стихийный солдатский митинг.

– …кого слушаете, братцы? Большевиков? Да это ж самые что ни на есть первейшие враги государства и народа. Вот послушайте, что пишут о них, – вынув из кармана газету, ефрейтор Деревянко потряс ею над головой, потом раскрыл её и начал читать:

«Россия переживает в эти дни роковой момент своей истории. Перед ней стоит вопрос её бытия и её чести. Мы должны определить и знать, кто наш враг. Это большевики, ставящие свои демагогические цели выше интересов России. Это представители правых партий, кто ещё не отказался от надежды спасти хотя бы частицу старой власти – монархию. Это немецкие агенты и их шпионы. Они забрались в самую глубь России и хозяйничают у нас как у себя дома. Но о немцах мы и так всё знаем, знаем и о тех, кто желает возврата старой власти. А кто ж такие большевики, откуда они выползли? А выползли они из самой Германии. Когда вся страна воевала с немцами, они вели в Германии подрывную деятельность против России, против нас с вами, товарищи. Кто те лица, которые работали над разрушением России? Это Ленин, Троцкий, Каменев, Зиновьев, Коллонтай, Рязанов, Козловский, Луначарский, Рошалль, Раковский, Горький-Пешков и другие враги народа русского. В большинстве своём они евреи и уже, исходя из этого, нам понятна и видна их цель, – уничтожение русского народа и захват нашей земли, порабощение наших матерей, жён и детей.

Все вышеперечисленные лица и им подобные являются провокаторами и вольно или невольно являются агентами Вильгельма II. В эти сложные для России дни Ленин с товарищами обошёлся нам не меньше холеры. В виду всего этого мы можем сказать, в русском народе нет большего зла и большей беды, чем большевизм Ленина и его товарищей. Мы имеем право требовать от временного правительства свободной республики исчерпывающего расследования деятельности Ленина и дать полное удовлетворение народному чувству».

На деревенской площади поднялся шум и гвалд. Кто-то готов был броситься на ефрейтора и затоптать его, кто-то уже тряс за грудки сочувствующих большевикам, третьи, находясь между первыми и вторыми, размахивали руками, в результате чего синяки и ссадины появлялись и у первых, и у вторых, и у третьих.

Громкий свист остановил поднявшуюся бучу.

– Братцы, а я вот, что хочу сказать вам, – крикнул в толпу, поднявшийся на импровизированную трибуну – металлическую бочку – Ефим Глещенко. – Послухайте меня за ради Христа.

– Слухаем!

– Гутарь!

– Что уж тут, говори, коли взобрался на верхотуру, – пронеслось по затихающей толпе солдат.

– Вот я и говорю, все вы меня знаете, за спины ваши не прятался. В бой вместе с вами с первого дня войны хожу. Врать не буду и напраслину наводить ни на кого не собираюсь, а только давеча, проходя по улице, я встретил генерала, который в полк к нам прибыл по какой-то неведомой нам надобности. Думается мне, что-то против нас замышляют командиры наши. Так вот, повстречался он мне на улице, я как положено по новому закону, не становясь во фронт, приложил руку к головному убору и прошел дальше. Генерал грубым криком остановил меня. Назвал мерзавцем, стал грозить арестом и, в конце концов, отдал в приказе арестовать меня строгим арестом на 20 суток, с заменой по 19-й статье дисциплинарной постановкой под ружье. Вот я и говорю, по какому это такому закону он самоуправствует? Нам всем известно, в газете прописывали, что новым правительством по Петроградскому округу отдавание чести и ставание во фронт вне службы отменено. Вот я и говорю, что всякий гражданин, а сейчас мы все граждане, должен беспрекословно подчиниться закону, изданному в столице. Это что же выходит, братцы, новые законы им, – Глещенко кивнул головой в сторону, – не указ?! Я подчинился ему, приложил руку к голове, а генерал меня за это под ружьё! А ещё он, скотина, назвал меня мерзавцем, сам он и есть после всего этого мерзавец! Верно, говорю, братцы!