Путешествие для бедных

Я наклонился и поднял стопку упавших газет. Конечно, это оказался «МК» – с воскресным приложением. Я помедлил, не зная, куда их девать.

– Сюда! – он подал еще одну команду, сделав слабое движение локтем правой руки, и я быстро воткнул его духовную пищу ему под мышку.

– Благодарю! – вынес он благодарность перед строем. Вытягиваться по стойке «смирно» я не стал и просто кивнул.

Турникет считал штрих-код и благосклонно пропустил. Держась за перила, пересчитываю архаические ступеньки на мост. Когда-то такой мост возвышался над железнодорожными путями и в Минске. С моста замечаю свой путь. Но есть соблазн выбрать любой другой и устремиться в абсолютную неизвестность. Соблазн отбрасываю – в следующий раз. С моста спускаюсь на свой седьмой. Груженый гусеобразный народ стоит плотно и настороженно. На рельсах нет ничего, кроме мусора.

Электричка подплывает бесшумно и незаметно – как щука к стае мальков. Раздвигаются пасти дверей, долгий, минуты на две, вдох. Властно затягивает внутрь. Как Иону в чрево кита. И тут же сразу: «Электропоезд отправляется!» Заносит в вагон, бросает на краешек сиденья у дверей – на двоих – рядом с солидной женщиной килограммов на сто. Черные рейтузы в обтяжечку и красная майка только подчеркивают ее солидность. И тут же по моему седалищному нерву с правой стороны начинает распространяться благодатное тепло.

Ни минуты не медля, соседка достает сборник сканвордов и утыкается в него. Чувствуется, что ее интеллект, в отличие от тела, требует постоянной тренировки и заботы. Хотя занятие это скорее психотерапевтическое, чем интеллектуальное. Поверхностно, но постоянно возбудимый горожанин, должен в каждый данный момент иметь точку приложения своему беспокойству. Судя по рукам, работа у моей соседки не пыльная, скорее всего сидячая. А возможно, и руководящая – прочитать на лице ничего нельзя. Жир как психологическая броня. Чтобы ее пробить, нужны чрезвычайные переживания. Чувствую, что бесплатная процедура – мягкое и живое тепло – снимает предотъездное напряжение. Всё. Инерцию зимнего покоя преодолел. Еду. И даже с максимально возможным в электричке комфортом.

Как часто мы неблагодарны по отношению к нашему родному общественному транспорту. И то нам не так, и это нам не так. Его достоинства чаще всего держим за недостатки. Но обратите внимание: мы критикуем его с самой невообразимой точки зрения – с точки зрения личного транспорта. Мы как-то невольно упускаем из виду, что транспорт все-таки общественный. Независимо от того, сколько суверенных личностей туда вошло. Неизвестно, пережил бы наш народ все испытания, сталинский социализм, горбачевскую перестройку на трезвую голову и ельцинскую демократию под мухой, если бы не этот постоянный контакт друг с другом, если бы не эта постоянная подзарядка, перераспределение энергии – от злых добрым, от толстых худым, от мужчин к женщинам. Ведь если бы мы их не подзаряжали, они не смогли бы и пальцем пошевельнуть. Тем не менее, общеизвестно, что женщина, как ни верти, самое продуктивное существо нашей эпохи.

Вот мы жалуемся, что транспорт дорожает. Подсчитайте, сколько мы экономим на ежедневном и многократном массаже. Ну, подумаешь, пуговицы отлетели, колготки поехали! А вы честно признайтесь, что вы получили взамен, и сколько бы это стоило на рынке товаров и услуг. Наиболее продвинутые психиатры рекомендуют лечить сексуальные неврозы именно поездками в час пик. Теперь понимаете, откуда пошло это название? Я утверждаю, что если количество транспорта сократить хотя бы на треть, то плотность, достигаемая в процессе перевозок, позволит решить демографические проблемы уже в ближайшие годы. Новое поколение будет склонно передвигаться еще более сплоченной массой. Через какую-нибудь сотню лет народ превратится в твердое, антрацитно блестящее, мычащее вещество, которое чрезвычайно удобно – дозировано и с предсказуемой реакцией – бросать в топки политики и прогресса. Либеральные идеалы соборности и всеединства будут отброшены далеко в прошлое. Уж тогда наш паровоз не остановится на гнилом Западе, где из-за неразвитости общественного транспорта рождаемость также сокращается. И чего останавливаться? Ведь запчастей там для нашего паровоза, как мы убедились, нету.

Из тамбура, через щелку не больше пяди, проникла сухонькая старушка. В сереньком платьице с белым отложным воротничком. С серебряно-голубоватой гривкой, с выцветшими, когда-то голубыми глазами, отрешенно глядящими на мир. Аромат какого-то самодостаточного существования, особенно остро ощутимый именно здесь, в переполненном вагоне. Куда и к кому она едет? Бледное лицо, не тронутое загаром. Какой-то белый, больничный пакетик в правой руке. И все время движется, вытянув левую руку, находя щель для нее и потом протискиваясь бесплотным телом – осторожно, молча, виновато и снисходительно улыбаясь. Бабушка, дорогая, не останавливайся, двигайся, двигайся понемногу, может, там подальше кто-нибудь и уступит. Я так пригрелся, что сделать это не в состоянии, соседка держит меня как магнит. Вот жену бы такую. Хотя, конечно, на свои заработки не прокормлю.

Избыточный вес – в разумных пределах – укрепляет иммунитет. Это касается, прежде всего, женщин. Во всяком случае, так утверждают самые авторитетные для нас ученые – американские. То есть бывшие советские, а некоторые из них даже русские. Тем самым они навязывают американцам свой национальный тип женской красоты. Именно той, что в состоянии спасти мир, остановив его, как коня на скаку, перед самой пропастью. Ясно, что это действие никак не может быть совершено ни одной из фотомоделей, у которых, как замечал мой старший товарищ, уже покойный поэт Владимир Бурич, ноги как руки. Единственное, что им доступно – это лететь, как пух от уст Эола (Пушкин).

– Мороженое! Мороженое!

Тоже очень полная женщина пенсионного возраста спокойно перетекает по вагону, как ртуть. Немного поддатый парень лет тридцати, в тельняшке и белых брюках, сидящий на солидном тюке через проход, почти рядом со мной, просит кого-то, не поворачивая головы:

–Купи!

Женщина из его компании, там еще два потертых представителя мужского пола, что-то говорит ему, перегнувшись над их коленями. Дряблая грудь провисает, как уши спаниеля.

– Не хочу пива! – капризно заявляет парень.

Молодая пара напротив, усердно занятая чтением, отвлекается и покупает мороженое. Моя соседка тоже решается. Я внутренне протестую. Это может привести к понижению температуры ее бедра и созданию дискомфорта для моего так удачно пристроенного нерва. Но тут в Филях происходит очередное уплотнение. Крепкая женская спина в черной маечке-безрукавке еще плотнее прижимает меня к моей печке. Она проталкивает мальчика лет десяти в небольшое свободное пространство возле моих колен. Черная бретелька лифчика сползла на плечо. Просторная легкая юбка с ярко-желтыми цветами по черному полю. Парень в тельняшке печально приткнулся к ней носом. Глядит на это буйство красок тоже черными, влажными от избытка адреналина глазами.

Отмечаю боковым зрением какое-то шевеление слева, под юбкой. Скашиваю глаза и невольно вздрагиваю: медленно приподнимая край платья, возникает черная голова змия. Того самого – искусителя. Так вот где они прячутся. Удав какой-то. Чего только не возят на дачу. Парень, оторопев, таращится на это явление, но тут же расплывается в улыбке:

– Соба-ачка! – тянется он ладонью к узкой голове молодой таксы. Растроганно гладит ее, повторяя с какой-то неизбывной нежностью «соба-ачка!» Словно все чувства, что накопились в нем за тоскливые выходные дни, нашли, наконец, лужайку, на которую можно выплеснуться вольно и широко.

Такса в корзине на полу, между ног хозяйки. Надоело ей в темноте и одиночестве сидеть за ширмой подола. А может, почувствовала флюиды, исходящие от родственной натуры – одновременно с каким-то чистым, словно из только что откупоренной бутылки, запахом водки. Сам разнеживаясь от ласки, с которой гладит собаку, парень нечаянно, а может и нарочно, проводит ладонью – с той же нежностью – по голени хозяйки.

– Бритая! – простодушно заявляет во всеуслышание. Дама вздрагивает, сжимая плечо мальчика. Резко поворачивает шею:

– Ну, вы не очень! Она и укусить может!

– Меня? Она? Да никогда! За всю жизнь меня ни одна собака не укусила!

Парень склоняет голову к таксе и целует ее в нос. Такса взволнованно высовывается из-под платья и лижет парню лицо. Он победоносно улыбается.

– Вот так они меня все кусают! Свет, – обращается он к женщине у окна, которую не разглядеть из-за коряво торчащих на скамейке мужиков. – Давай купим ей мороженое! У нас с ней любовь.

– Ну, так пусть она тебе и покупает. Почему опять я? – насмешливо отзывается Света. Мужики посмеиваются. Они открыли бутылку водки, и один протягивает собачьему любимцу белый пластмассовый стаканчик.

Парень отталкивает его, расплескивает.

– Не буду! Соба-ачка!..

Дама несколько встревожена пьеской, что разыгрывается перед занавесом ее юбки. Кто знает, что ему взбредет погладить в следующий раз. Все так простодушно, что и не придерешься. Замечает гуляющую на свободе бретельку и пытается достать ее подбородком. Не получается. Отпустив плечо сына, дотягивается правой рукой и заправляет под майку. Если бы парень сидел на моем месте, то уже давно бы устранил эту погрешность в ее туалете.

Девушка напротив все еще лижет свой брикет. Нос шалашиком. Лицо тоже как шалаш, но только с более покатой крышей. В другой руке у нее книга – Дюма, «Сорок пять». Не читал. И уже не прочту – отдюмался (или лучше отдюмился?) – в подростковом возрасте.

Моя согревающая соседка давно расправилась с мороженым, отложила сканворды и что-то аккуратно отщипывает из пакета на коленях. Молодец. Все-таки мой седалищный нерв произвел в ней некоторую разрядку жировых аккумуляторов, и она добросовестно восстанавливает затраченную энергию. Хорошо еще, что ничего не знает о моем тайном подключении. Это влетело бы мне в копеечку.

Такса выбралась из корзины, стала на задние лапы и положила голову на белые брюки, уткнувшись носом в дорогую – и явно не только для нее – тельняшку. Парень методично ласкает ее, как любимую девушку.

– Шкуру протрешь – не расплатишься! – ничего не упускает из виду Света. («Какую-то сучку вытащил, блин, из-под вонючего подола, льют эту шанель, куда ни попадя, уже сам провонялся, а потом этими же руками будет меня лапать!») Вспомнит она ему эту любовь, да и другие тоже. И чего эти суки к нему липнут?

Мужики допили водку все так же молча. Привалились друг к другу и разом закрыли глаза.

За Рабочим поселком неожиданно пахнуло разнотравьем, влажным пойменным лугом. Где-то недалеко Москва-река. Места, говорят, еще вполне пригодные для купанья и воскресного отдыха.

Много вышло в Одинцово. Такса с дамой и мальчиком тоже. Парень протянул ей на прощанье кусочек вареной колбаски. От Светиных щедрот. Дама высокомерно улыбнулась: «Она колбасу не ест»! Такса виновато взглянула на хозяйку и аккуратно взяла угощение. На прощанье, уже из корзины в руках хозяйки, страстно лизнула в щеку, казалось, готового расплакаться парня. Обыкновенная любовь с первого взгляда.

Расставшись с любимой, парень прежде всего сладко зевнул, потом пристроился к двум девицам в тамбуре и выцыганил у них сигарету. Пока курил, высмотрел себе место в середине вагона, куда вскорости и перебрался. Усевшись, он навсегда забыл и Свету, и свой ценный груз, и соба-ачку. Какое-то потерянное лицо с бесконечно печальными и влажными глазами. Руки, как заметил, без блатных наколок. Еще не сидел. Господь миловал. Но сентиментален, как вор в законе.

Большей частью преступниками становятся именно те, кто не умеет играть различные социальные роли, или те, у кого их набор ограничен. Тем самым возникает проблема адаптации. Не зря всплески преступности происходят в периоды больших общественных перемен, сопровождающихся ломкой привычных стереотипов поведения. Кому-то не хватает ума, резервов собственной психики, чтобы вписаться в дугу поворота. Вылетают в кювет, на обочину истории. Такое происходит не только с единицами, но и с целыми социальными группами. Обычно после долгого прямолинейного и лидирующего движения.

Российское дворянство оказалось в кювете еще до революции. Отмена крепостного права ударила по барину сильней, чем по мужику. Самая крепкая и зажиточная часть крестьянства вылетела в кювет во время коллективизации. Советская интеллигенция, дворянство социализма, так и не ставшая средним классом, достаточно богатым и консервативным, чтобы успешно стабилизировать процессы общественного развития, удивленно приземлилась уже в наше время. Но их дети и внуки, как свидетельствует история, выбираются из канавы и с еще большим упорством начинают борьбу за социальное первенство уже на новых пространствах – науки и культуры, а сегодня еще и бизнеса.

После Одинцова путешествие приобрело дополнительную остроту – еду зайцем. Платить не буду. Все равно мне дожидаться следующей электрички. Дюма с девушкой тоже вышли. Ее сосед остался. Оказывается, ничего общего между ними, кроме мороженого и параллельного процесса чтения, не было. Впрочем, это можно сказать и о многих супружеских парах.

Повалили коробейники. «Извините за беспокойство! Всем счастливой дороги!»

Пиво и крекеры, шоколад и колготки, красный клей и носки, испанские воздушные шары и прибор для определения содержания спирта. И все это намного дешевле, чем в магазинах. Проносится бабка с веселым красным лицом и стреляющими глазами. Тащит три сумки бутылок. Упарилась. И опять: батарейки, лезвия, ручки, стеклорезы, дождевики, очки, зонтики, книги. Пользуется успехом книга тостов и поздравлений. Один пожилой чудак рекламирует свой товар в рифму. Народ улыбается, но не покупает. Предлагается и разнообразная периодика – от завтрашнего “МК” до невообразимо размножившихся сканвордов.

Если всю эту публику воспринимать как развлечение, а ничего больше и не остается, то, в общем, не раздражают и громкие механические голоса, и мертвые тексты, беспомощно повисающие в воздухе. Плодотворного контакта с головой и сердцем потенциального покупателя не происходит. Товар надеется только на самого себя. Если нужен, покупают. Но только те, кто уже осознал и сформулировал свои потребности. У многих они еще вольно пасутся в подсознании. Умения сделать полезную вещь желанной у коробейников нет. Они честно прямолинейны. Да, вероятно, и шкурка выделки не стоит – товар-то дешевый, чего зря разоряться.

Торгуют в основном крепкие симпатичные девушки и парни. Им бы резвиться где-нибудь у Москвы-реки, а не толкаться в воскресной электричке. Особенно вот этой маленькой девушке с добрыми серыми глазами и зеленоватым лицом. По меньшей мере, гастрит она уже заработала. Продает детские книжки издательства «Самовар». Стоптанные туфельки, застиранные джинсики, черная майка без надписей. Едва ли это сознательный имидж. Она останавливается, достает из тяжелой сумки компактные светлые прямоугольники. Библиотечка детской классики. Недорого. Она показывает книжки, дает рассмотреть иллюстрации, что-то рассказывает негромким голосом, по-домашнему. Методика просто совпадает с ее физическими возможностями. Никакого давления на покупателя. Поэтому у него не возникает отталкивания от продавца, отбрасывающего и товар. Тем более что с дефицитом у нас покончено.

Для покупки пассажир должен созреть. Если он только что вошел в вагон, ему надо немного остыть, расслабиться. Это время дорожного расслабления – до новой сосредоточенности перед выходом – и есть время возможной покупки. Нет доминирующих и отвлекающих эмоций, все желания всплывают к поверхности. Проблема только в том, какому из них – в соответствии с возможностями кошелька, а иногда и вопреки ему (глоток безрассудной свободы) – уступить. В голосе продавца должно быть восхищение своим товаром, убеждение в его необходимости для жизни, радость от того, что именно ему выпало нести его в массы. Нужно дразнить и заманивать покупателя. И ничего, что он бедный. На траты не по средствам расколоть его еще проще, чем богатого.

Говорю это со знанием дела, потому что сам оказался объектом успешной психологической атаки на Курском вокзале. Купив билет и проходя к выходу, задержал взгляд на женщине какой-то непривычной красоты. Именно поэтому остановился у расписания Аэрофлота, нужного мне только для того, чтобы украдкой разглядеть ее как следует. Тут-то меня и запеленговали. Красавица приняла меня за человека с толстым кошельком. Действительно, на тот момент у меня оставалось сто баксов, неприкосновенный запас. Через полчаса они оказались в ее ладони. Она уносила их скорбно, как недостойное даяние. Я же оказался счастливым владельцем целого комплекта изделий из искусственной кожи.

Если бы у меня было триста баксов, именно такую цену она назвала сначала, то унесла бы их также скорбно. Хотя, возможно, и несколько побыстрее.

– Спасибо, мне ничего не нужно! – отбил я первую атаку. Но вместо того, чтобы сразу уйти, все еще стоял, дожидаясь неизвестно чего. Красивая женщина с иностранным акцентом начала рассказывать, как они из Белграда летят сначала в Вильнюс, туда проще, потом поездом сюда. И в этот раз так не повезло – десять непроданных комплектов, на таможне заберут. Ну, возьмите хоть за сколько-нибудь. У нас тоже стало так трудно жить, все торгуют, чем могут. Да, все турецкое, но качество неплохое. Красота ее – славяно-греко-турецкая – медленно и неотвратимо подтачивала фундамент здравого смысла.

– Видите? – быстро подносила она пламя зажигалки к ткани. – Не горит! Настоящая кожа!

– Не по средствам, у меня только 100 долларов, – нерасчетливо выставил я последний и, как оказалось, самый слабый аргумент.

– Ну что же делать, хоть хорошему человеку…

Да, человек этот очень нужный – как мусорное ведро для разной дряни.

Уходил с пакетами в руках, утешая себя, что отнесу в комиссионку и уж чего-нибудь заработаю. Зарабатываю до сих пор. С комиссионками сегодня глухо, продать стало так же трудно, как раньше купить. Зато каждый раз, как открываю шкаф, любуюсь курткой из натуральной искусственной кожи и вспоминаю красавицу из Белграда. В сущности, это была плата за эротическую услугу – полчаса общения. Но зато память на всю жизнь. Даже не знаю, кому это можно подарить. Если только кому-то в деревне.

– Натуральный шоколад отечественных фабрик! Сладкий, горький, черный, белый! Пористо-воздушный!

Моя печка купила две белых шоколадки. И все килокалории уйдут на меня. Право, как-то неловко. Придется скоро подтапливать ее самому.

Вот и Голицыно.

Однако! Тепло этих шоколадок уйдет на кого-то другого. Ничто не вечно в этом мире. Даже тепловые процедуры. Подвинулся к окну, вбирая остатки тепла своей солидной соседки. Еще раз увидел ее на перроне. Черные рейтузы до колен – круто. Все-таки далеко не 15. А может, она американка. Сестра рассказывала, что им тоже плевать – что натянут, в том и пойдут. Особенно домохозяйки. За фигурой и одеждой следят только те, кто работает.

Тут у окошка соседка моя, оказывается, и подзаряжалась напрямую от солнышка. Нет, жарковато. Общаться напрямую со светилом способны только женщины. Перехожу на левую сторону вагона. Свободна целая скамейка.

Напротив, у окна, лицо кавказской национальности. Без никакой клади. Просто едет. Надо же. Лицу немного за тридцать, но делали его явно в кузнице. И сельские умельцы. Никакого благообразия. Резкие пересекающиеся плоскости. Как нагромождение камней при обвале. И только роднички глаз, отражающие небо. Таких носов я никогда не видел. Лауреат шнобелевской премии. Странно, ощущение уродства не возникает. Сказать от чистого сердца, что он некрасив, язык не повернется. Тут что-то явно другое, несоизмеримое с нашими обыденными понятиями о красоте. Безусловно, армянин, фамилия, небось, Сирунян. Что в переводе на русский означает «красавчик».

На той же скамейке с краю сидит кроткая пожилая женщина в мутных очках и розовой газовой косынке. Одета бедно и чисто. Чистота – излишество бедных. По виду – учительница младших классов. Конечно, сельских, где учеников мало, бывает два-три. Условия для учебы и преподавания просто аристократические. Отсюда и кротость. На пенсии, но, конечно, еще работает. Читает Викторию Токареву («Коррида»). В пакете между ней и армянином тоже книги.

Помню, первые годы в России меня удивляло это повальное чтение во всех средствах передвижения. Вваливается в обшарпанный автобус местного сообщения неряшливо одетая и расплывшаяся тетка и достает не бутылку промочить горло, а какого-нибудь Мориса Дрюона. И тут же вырубается из окружающей действительности.

В Белоруссии такого не наблюдается. Ну, еще можно увидеть человека с газетой в электричке, в метро – хотя оно и очень короткое. Но в автобусе, где ездят такие же тетки, это исключено. Не только потому, что нет интереса к чтению, – в сумме читают не меньше, чем в России. Но, прежде всего потому, что до сих пор живо мужицкое представление: забивать голову во время дороги – дело исключительно «панское». Мужику надо смотреть по сторонам и соображать, что к чему. В этом проявляется разница между белорусской ментальностью и российской. Белорус – разумеется, речь идет о доминирующем типе личности – более прагматичен, твердо ориентирован на сегодняшний день, на реальные достижения. Русский постоянно живет в ожидании рая – то коммунистического, то капиталистического. Браться за дело, обустраиваться неторопливо и с умом – не для него. Ему подавай великие свершения и подвиги во имя – но на миру и всем миром. Поэтому, вероятно, русские и смогли создать великое государство, а то, в свою очередь, всегда поддерживало этот государствообразующий тип личности. Потому что потребность в нем была постоянно – государство в силу своей несуразной громоздкости то и дело норовило развалиться. Чтобы благополучно жить в нем и методично укреплять его – на это у русского терпения не хватало. Его постоянно искушает простор, бесконечно раздвигающиеся горизонты, воля. Степная и кочевая Азия бродит в русской крови.

Белорусы в большей степени лесные жители, привыкшие отвоевывать у леса и старательно обрабатывать свой родной и закрытый для чужого глаза уголок («Мой родны кут, як ты мне мiлы!»). Они привыкли ограничиваться спасительным кругом. Их мир домашний, обжитой, разумно устроенный.

Рассказывают, что на Волге, проезжая от села к селу, сразу видишь, где выпускник семинарии белорус, а где русский. У нашего священника и корова, и свинья, и кролики, и прочая живность. Крепкий дом, сараи, гараж, машина. Церковь отремонтирована, купола сияют. У русского попа ничего нет. Все, что надо, несут прихожане – если уважают. От щедрот своих. Верующие старушки даже огород приходят полоть. А попадья все книжки читает да стишки пописывает – литинститут закончила. Да и сам поп не из простых мужиков – московский кандидат каких-нибудь наук. Продавать опиум для народа оказалось для него делом более привлекательным, чем грызть гранит науки. Особенно в наше время. Тем более что и состояние психики, подорванное голодным и разгульным студенчеством, нищим аспирантством, настоятельно требует спасительного покоя и всяческой благодати.

Одно дело нести новую веру и страдать за нее, совсем другое – паразитировать на старой, дополняя комфорт духовный комфортом телесным, мирским. Подтверждая тем самым, что обывательское благополучие – единственная религия земного мира. Но, сделав этот выбор, он все же отрицает окончательность его, не может честно замкнуться в нем, как брат-белорус. Он рвется из круга – на просторы духа, в сферы еще большей воли и безответственности. В основе русского упования на «авось», на промысел божий – детское доверие к миру, ощущение нерастраченных сил и богатства возможностей. И отсюда тяга к красоте, к узорочью. Красота как залог и обещание чего-то большего, что он сознает в себе и к чему никак не может пробиться. Достаточно сравнить сельское жилище русского и белоруса, чтобы убедиться: белорус на красоту не посягает. Те же оконные наличники у него поскромнее, он не соревнуется с соседом, старается не выделяться. Красота – это что-то сверх, от бога, а значит – добавочный и часто неоправданный риск. Белорус привык надеяться прежде всего на себя и красоты несколько остерегается. Поэтому он всегда осторожен, максимально предусмотрителен, все делает с прикидкой и оглядкой.

Поэтому и от перестройки Беларусь пострадала меньше, чем Россия, и от социализма взяла все, что могла. Да и сейчас по темпам роста производства на первом месте в СНГ. Так же, как и по социальной защищенности населения. Пенсии и зарплаты постоянно индексируются и выплачиваются без задержек. И все это без нефтедолларов, без собственного сырья, без заокеанских кредитов, за которые будут расплачиваться будущие поколения. A все потому, что не читают книжек в общественном транспорте, а смотрят по сторонам, прикидывая, туда ли их везут, куда им надо.

Поэтому и президент у них – свой мужик, такой же цепкий и хитрый, а не какой-нибудь малахольный профессор. Как можно ходить на работу, если тебе месяцами ничего не платят – белорус, в отличие от русского, не понимает. Объяснить ему это никто не сумеет. Даже Лукашенко. Терпеть можно с зарплатой и с запасом в погребе на родительских сотках. Практически весь рабочий класс корнями еще в деревне. Выходные, благо их бывает теперь много, они пашут на приусадебных участках. Интеллигенция в основном уже отряхнула землю со своих корней. Поэтому ей труднее, она не насладилась полной свободой от государства, как в России, и по советской привычке все еще чего-то требует. Поэтому тяжеловато-отеческая, но все еще кое-что дающая рука президента кажется им скупой и деспотичной. Но те, которые чего-то стоят, находят спрос и за границей, и на многочисленных совместных предприятиях.