Роман с Луной

Мы даже ремонт никогда не делали, а только сменили унитаз. Потому что Кеша сказал:

– Я как гринписовец – не могу смотреть, когда течет вода в бачке.

Главное, я сижу в туалете, вяжу варежки, а в коридоре наготове стоит свежеиспеченный унитаз – цвета «ночной лилии», прямо с витрины, слив под сорок пять градусов, и уже вот-вот придет мастер его водружать.

– Послушай! – кричит мальчик. – Сейчас тебя снимут вместе с нашим старым унитазом и вынесут на свалку. И твое счастье, если кто-то догадается пересадить тебя на новый!

А сам – чего ни попросишь по хозяйству – отвечает:

– У-у! Это меня не интересует. Вот если бы приехал ансамбль волынщиков из Шотландии!..

В общем, поразмыслив, мы решили: будем накапливать. Каждый взял на себя личные обязательства, но срок выполнения поставили общий – один год. Поскольку в газете «Недвижимость» строительная компания СУ-23 объявила, что намерена возвести дом в рекордно короткие сроки по минимальной цене. В газете сообщалось, мол, однокомнатная квартира в этом доме стоит сто тысяч долларов. Причем деньги внести надо целиком до десятого ноября следующего года. В ином случае никто не поручится, что сумма не вырастет вдвое, причем свободных квартир уже не будет.

Сто тысяч долларов. Ни больше ни меньше. Мы с Кешей дружно повесили носы.

– Как говорил Бонапарт, «надо ввязаться, а потом посмотрим!» Я даю двадцать тысяч! – воскликнул Серафим, который, несмотря на великую доблесть и заслуги, смолоду скитался по чужим углам, так что всю жизнь копил своим детям на черную старость.

Причем Серафим не просто копил, он копил основательно, с размахом, не обходя опасные рифы и ловушки, которые строили доверчивым накопителям денег новоявленные бизнесмены, в простонародье именуемые нуворишами.

Лишь только прогремели своими успехами в преумножении капиталов «МММ», «Хопры», «Чары» и «Властелины», Серафим, чья душа всегда была распахнута прогрессивным методам накопления, отправился по адресам и поместил свои доллары и рубли в эти самобытные компании. Тем более, друг Фимы, судья Тарощин, вложивший в «МММ» немалую лепту, получил в одночасье дивиденды в виде увесистой пачки рублей! Конечно, он сразу позвонил:

«Беги скорей, Серафим, «МММ» дает, и много!..»

Будучи незаурядным финансовым стратегом, Фима не стал торопиться все разом вкладывать в «МММ», но аккуратно распределил капиталы: порядочную сумму внес в «Хопер», а затем подпал под обаяние банка «Чара» и отдал последнее.

Некоторое время, словно охотник, что расставил силки и капканы, а потом обходит заветные места, подбирает трофей, наш Серафим отстаивал огромные очереди таких же дерзновенных искателей длинного рубля, рыцарей без страха и упрека, одним махом сбывших все свои кровные сбережения.

Теперь они принялись получать доходы. Эльдорадо отдыхает – нет, это был Клондайк, такие Фима готовился извлечь проценты. Как вдруг наши пирамиды Хеопса рассыпались в прах, поскольку сделаны были не из песчаника, а из святой простоты российских граждан, замысливших не проскочить мимо своего счастья и без особых усилий заработать миллионы, что их чрезвычайно роднило с героями произведений сэра О’Генри.

Но Фима был не из тех, кто пасует перед роковыми обстоятельствами. Полное исчезновение сбережений могло бы привести в уныние и растерянность кого угодно, но только не объятого азартом Серафима: он сделал ход конем, положив свою зарплату в «СБС-Агро» под самые большие проценты.

И здесь его ждала неудача. Грянул дефолт, а деньги обратились в лебедей, которые снялись с места разом и, зашелестев крылами, улетели вместе с основателем этого сомнительного предприятия в неведомые дали.

Фима погоревал-погоревал и опять начал копить – правда, теперь он доверял деньги только Сбербанку. Он и своему другу Тарощину заповедал: только в Сбербанк – самое надежное место, которое было, есть и пребудет вовеки, пока над землей светит луна и восходит солнце.

Однако судья Тарощин с тех самых пор вкладывал свои капиталы только в книгу Цицерона «Избранные речи».

– Даю сто тысяч рублей! – зажигательно объявила Рита, с этого момента явно собираясь не есть, не пить, а к ноябрю ухнуть на квартиру любимому внуку полностью до последней рупии годовую ветеранскую пенсию.

К всеобщему изумлению довольно крупный вклад в покупку собралась сделать наша девушка – пятнадцать тысяч долларов. Мальчик, не дрогнув, пообещал добыть не меньше, при этом с укоризной взглянув на нас с Кешей.

Мы посулили самую небольшую сумму. Кеша, очертя голову, – пять тысяч. А я, как заправский барон Мюнгхаузен, – три. Но, если не сравнивать, тоже весьма внушительную, хотя мы понятия не имели, как и где ею сумеем разжиться. Впрочем, тут мне предложили в одном издательстве переписывать эротические романы.

– Вы детский писатель? – они говорят. – Ну и что? Слогом-то вы владеете, а люди, которые читают такие романы, – они как дети!..

Прямо не сходя с места мы принялись разрабатывать стратегию накопления.

Первое. Жестокая экономия.

Всем было предложено затянуть потуже пояса.

– Ладно, – сказал Кеша, – теперь я сам бумагу буду делать. Сварю картонные ячейки от яиц, клея туда добавлю, лепеху такую слеплю. Потом на куски порублю, скалкой раскатаю. Большего мне и не надо.

Второе. Продажа фамильных ценностей.

Сразу на ум пришли книги. Кеша хотел сдать в букинистический собрание сочинений Валентина Катаева, открыл первый том, а там – дарственная надпись: «Рите – от Катаева».

– Эренбурга, – говорит Кеша, – пока не открывал.

– А от Мамина-Сибиряка, – деликатно спросил Фима, – никаких весточек?..

Третье. Всеми силами стараться добывать деньги честным путем, но если вдруг подвернется сомнительная прибыль, не погнушаться, взглянуть на это сквозь пальцы.

Естественно, третий пункт относился исключительно к морально состоявшимся членам нашего сообщества, способным выйти сухими из воды, а именно, к самому старшему поколению.

Кстати, у Риты мгновенно созрела идея:

– О! – сказала она. – Я давно хочу сделать такие литературные зарисовки: кто меня, где и за что хватал – из знаменитостей!

В итоге собрание постановило: не покладая рук воскурять фимиам на алтаре бога Мамоны и посвятить этому предмету все величие своего гения, жизненный опыт и познания.

Тем не менее ребром встал вопрос: где бы нам у кого-нибудь одолжить хоть сколько-нибудь.

– Эх, – вздохнул Фима. И рассказал, как ему давно еще пришло письмо из Австралии. Какой-то дальний родственник искал, кому оставить огромное наследство. Но Фима не признался, побоялся, что будут неприятности. Наследство все равно не докатилось бы до Фимы, а то, что было, – все бы отобрали.

Его отец, дедушка Даня, замминистра путей сообщения, после войны получил государственную дачу на станции Валентиновка в поселке политкаторжан. Напротив жила Вера Николаевна Фигнер, народоволка. Она пыталась царя убить, – все тогда этим восторгались. Каждый день ей привозили обед из Кремля: ровно в два подъезжала черная «Волга», и серьезный чиновник в костюме выносил кастрюльки с едой. Вера Николаевна была старая дева, седенькая, с палочкой, очень приветливая.

Раза два Дане предлагали выкупить свою дачу – совсем недорого. В поселке у него был единственный государственный дом. Даня не согласился.

– Зачем, – говорил он, – мне эта собственность? Меня отсюда никто никогда не выселит…

В точности то же самое, слово в слово, декларировал доблестный дед Степан, рыжий, веснушчатый, солнцеподобный предок Маргариты. С его уходом в махапаринирвану мы лишились двух дач: зимней, с центральным отоплением, – в поселке Кратово по Казанской железной дороге. И летней – в Пумпури на берегу Балтийского залива. Я так ясно помню, как море сквозь сосны виднелось у меня в окне за песчаными дюнами.

Оба старика, два противника частной собственности, на склоне лет достигли непоколебимой безмятежности. Пережив две войны и две революции, во главу угла они ставили жизнь, ее вечную и неиссякаемую стихию. Степан зарплату приносит – стол ломится от яств: вареники, муссы, пышки, пироги. Людей – полон дом. Какие-то присылали телеграммы. Особенно все ломали головы над телеграммой «Приеду 14-го. Фиса». Кто это Фиса? Все приезжали, кому не лень. Проходит неделя, еще полнедели. Уж на столе картошка в мундире…

Бабуля:

– Ребят, посмотрите по карманам, у кого мелочишка – хлеба купить…

Бабуля красавица была, она работала в секретном отделе Моссовета. И очень боялась, что ее арестуют: она хранила ужасную тайну – что Ленина по ночам выносят и проветривают. Там под Мавзолеем функционировал целый институт, где его приводили в чувство.

Ладно, мы не унаследовали их недвижимость. Но, по крайней мере, досталась нам несравненная бабушкина красота?.. И тут облом: все мы рыжие, конопатые – в лучезарного деда Степана. Лишь один божественный дар, как факел, стойко передается у нас из рода в род – это дар пылких речей.

Рита с Фимой чуть растеряли бесшабашную удаль отцов. Но и они у нас тоже радушные, хлебосольные. В крошечную квартирку случались великие наплывы Фиминых родственников из других городов, или вдруг наезжали Ритины однополчане. И до того гостили подолгу, что у Риты от дискомфорта начинался аллергический насморк.

Особенно пронзительная аллергия у Риты была на дядю Заури из Тбилиси.

Раз в год на полмесяца, а то и больше, к ним домой регулярно приезжал совершенно неизвестный им дядя Заури, племянник никому неведомой тети Котэ. Причем от этой загадочной тети Котэ дядя Заури привозил такие пламенные приветы, что буквально с порога решительно отсекал малейшую надежду хоть как-то выяснить, кто она такая.

– Почему этот Заури, кто он? – недоумевали родители. – Предупреждаем тебя, – они говорили мне, – если к нам вместо Заури приедет другой человек, мы его пустим, поскольку напрочь не помним, какой он из себя.

Когда изобрели автоответчик, первой в Москве его купила Рита и своим радийным хорошо поставленным голосом наговорила такой текст:

– Здравствуйте! Оставьте, пожалуйста, вашу информацию – что вы звоните и зачем? Говорите сразу после сигнала. Если вы хотите к нам приехать, предупреждаю – у нас класть вас некуда, а если мы вас уложим на кровать, то сами ляжем спать на полу, а вы будете испытывать угрызения совести.

Фима, случайно узнав об этой проделке, устроил ей бешеный скандал. Обычно спокойный, невозмутимый, умиротворенный сердцем, поборник строгого порядка, он был объят страшным гневом: «Когда она хотела выйти за меня замуж, – кричал он, сверкая тысячей глаз, – она звала меня гуленькой! А моих родственников – не знала куда посадить и чем угостить!»

– Раньше нас было много, а теперь мало, – с грустью вымолвил Серафим. – Мы бы в два счета собрали мальчику на квартиру. В Витебске, когда все были живы, – народу тьма! И только одному человеку готовили без чеснока по указанию тети Лены – ее мужу Эфраиму. Эфа уже тогда стал предпринимателем. Он выпускал станки по производству трикотажа, но делал их больше, чем надо, и куда-то налево продавал. Он жил по собственным законам, попирая закон. И у него было очень много денег. Причем Эфа щедро ссужал родственников Лены – беспрекословно ее слушался. Все у него с удовольствием брали, не всегда отдавали. Он ей жаловался: «Опять твои родственники просят. Я больше им не дам, они не отдают». А Лена: «Дай! Дай! Просят – дай!»… Некоторые свои сберкнижки он хранил у меня, – сказал Фима. – Они были «на предъявителя». Потом Эфа забывал, куда их дел. И робко спрашивал: «Фима, там у тебя есть сберкнижка?» «Две!» – я говорил. «Ах, две!..» Он продал кольцо с изумрудами и вложил в недвижимость. У них была хорошая квартира в Большом Комсомольском переулке – от НКВД. Мне все говорили: какой у тебя солидный дядька! Он был самый франтоватый и самый удачливый из нашей семьи.

Любопытно, что при удалой франтоватости Эфы и его легендарном пристрастии к первосортным и дорогим вещам на память о нем у нас остались его просторное габардиновое пальто, двубортное, с костяными пуговицами и очень старая фетровая шляпа цвета неотвратимо надвигающейся грозы – с высокой тульей, подхваченной черной корсажной лентой, и волнистыми полями. Пальто веками висело на вешалке – мы его специально берегли, ждали, когда оно опять войдет в моду, – а шляпа валялась на антресолях. Выбросить, памятуя, какая шальная голова ее носила, казалось преступлением.

А что делать, если у нас вся квартира доверху завалена подобными реликвиями? Прямо перед невестой неудобно, ей-богу. Хотя эта девочка такая деликатная – всячески приободряла меня, мол, есть и другие крайности. Некоторые люди до того терпеть не могут ничего лишнего в доме, что выбрасывают не глядя все подряд.

– У меня крестная такая, – сказала она. – Однажды мама с папой в молодости были у нее в гостях. И папа забыл там свою норковую ушанку. Так она ее выбросила. Вы представляете? Выбросить новую норковую шапку???

Вскоре мы обнаружили, что наша Тася – дельная и толковая девчонка. На вид ей было лет четырнадцать, говорил мальчик, когда она приехала из Анапы. Но беглого взгляда на ее красный диплом Кубанского университета по специальности «Государственное и муниципальное управление» – с пятерками по философии, культурологии, истории мировых цивилизаций, социологии, политологии, правоведению, психологии, педагогике, риторике, математике, информатике, естествознанию, логистике, мировой экономике, международным отношениям, теории права, геополитике, финансам, денежному обращению, статистике, бухгалтерскому учету, социальному прогнозированию, управлению персоналом, конфликтологии, этике, деловым переговорам, основам парламентской культуры, демографии, предпринимательству и медицине – оказалось достаточно, чтобы Тасю приняли на должность коммерческого директора боулинга возле Курского вокзала.

И эти люди не пожалели! Поскольку в считаные месяцы какой-то заштатный кегельбан Тася превратила в огромный развлекательный центр, самый крупный в Москве – с выставочными залами, кинотеатрами, фирменными магазинами, ресторанами и сказочной страной. Жемчужиной всего этого стала «Пещера Ужасов», которую по заказу Таси придумали мы с Кешей, а специально приглашенные из Бомбея индийские профессионалы по кошмарам наши грезы воплощали.

Главной фишкой был Сумасшедший Доктор, который отпиливал руки-ноги электрической пилой. Сначала он бегал за посетителями, предлагая у них что-нибудь отпилить, и они с визгом разбегались. В конце концов он ловил подставное лицо и якобы распиливал его на части. Еще там из темноты выскакивал неописуемых размеров паук – он так ловко сконструирован, что своими косматыми лапами и клешнями, если кто зазевался, заматывал человека в кокон. Разумеется, над головами со свистом проносились резиновые летучие мыши, порой задевая макушки зрителей упругим перепончатым крылом…

Но особенно гордились бомбейцы своим роскошным подводным чудищем. Эти ребята притаранили из Индии генератор, который, только тронь, устраивал нечто вроде извержения Авачинского вулкана. Вода дрожит, пол ходуном ходит, нарастающий гул несется из мглы вселенной. Вот тут-то с невообразимым бульканьем выныривает их детище – в броне из чешуи, пламенеющее в сполохах зарниц, и бьет, вздымая тучи брызг, хвостом по воде! А зубы, а присосочки на языке, а брыла, а гортань!.. А дым и смрад из ноздрей и зияющей глотки!.. Нет, это был шедевр.

Мы с Кешей и не мечтали, что наша сказка станет для развлекательного центра такой дорогостоящей былью. Еще мы только приближались к нему, сияющему огнями, со своей версией «Пещеры», а уже взволнованно обсуждали, сколько сотен долларов нам попробовать попросить.

Вдруг слышим, за спиной старческий голос:

– Куда путь держите, паломники? По спинам вижу, что божьи люди.

Я обернулась.

– Ой! – Нищий всплеснул руками. – Ну точно – сестра!.. А какую веру исповедуете? Я отец Иоанн – Внутреннее Прозрение Божьей Матери.

Мы сразу поняли, что денег нам сегодня не дадут.

Главное, договаривались на тридцать страниц, а получились – с эскизами – все шестьдесят.

– Персонажи зажили своей жизнью, ничего не поделаешь, – начал объяснять Кеша директору ЗАО «Волшебная страна» Вите Зимоглядову.

Это был молодой человек в шикарном костюме с полностью непроницаемым лицом. Не улыбнуться нам с Кешей значит забыть, что ты носишь почетное звание человека. Хотя наш мальчик объяснял, что люди богатые, красивые, благополучные, как правило, не имеют чувства юмора. Поскольку оно им без надобности. Но в первый момент мы прямо онемели. К тому же у него без конца звонил мобильный телефон. Витя отвечал ледяным голосом:

– Этот вопрос мы вполне можем решить по телефону, и нам не обязательно смотреть друг другу в глаза.

Или:

– В двенадцать – в клубе «Распутин».

Мы присели в арабском ресторанчике, Витя угостил нас чаем и попросил принести кальян. А мы с Кешей никогда не курили кальян. Кеша вообще не умеет курить, я-то хоть умею. В общем, мы накурились кальяна, Кеша закашлялся.

– Как у вас с деньгами? – спрашивает Витя. – Не горит?

– Да нет, – я ответила беззаботно.

– А у самой дымок уже вьется, – пошутил Кеша.

– Вот вам тысяча долларов, – строго сказал Витя. – Пишите расписку.

Ручки у него не оказалось, он оставил в офисе. У нас с Кешей тоже не было ручки.

– Минуточку, – сказал Кеша, убежал, и его долго-долго не было.

Мы сидели с Витей молча, прикрыв глаза, как два бедуина в пустыне, и курили кальян. Между нами лежала пачка денег, но мы понимали оба, что это пыль. Мысленным взором мы обозревали песчаные волны под синью небес. Вдали в знойной дымке угадывались Голубые горы, там медленно плыл караван на фоне закатного солнца за краем земли. Весь этот шум торговых рядов сияющего огнями базара был миражом, призрачной фата-морганой. Реальностью казались только Время, Песок и Ветер. И одинокий бархан, за которым Сумасшедший Доктор распиливал кого-то на части.

Витя стал посматривать на часы.

Тут примчался Кеша, весь взмыленный. Оказывается, он стремглав кинулся в магазин «Ручка. ru» напротив арабского ресторана – все ведь в одном здании. А там самая дешевая ручка – семьсот рублей. Только в страшном сне Кеше могло привидеться, что он покупает такую дорогую ручку. Но не возвращаться же с пустыми руками! Тогда он обежал всю «Волшебную страну» и нашел – толстый красный фломастер за двести рублей.

– Что ж, все правильно, – сказал Кеша, пересчитав гонорар. – Без обмана. Главное, своевременно. А то, знаете, некоторые: «Через неделю…», «Через месяц…» А там и через год!..

И он протянул Вите огненную расписку, начертанную краплаком, как Фауст – Мефистофелю.

– Хорошее начало! – радовался Кеша. – Так мы с тобой быстро накопим. И на квартиру, и на машину!.. Теперь нам главное – приумножить то, что у нас есть.

Из арабского ресторана мы перекочевали в блинную, взяли блинчиков с шоколадом, кофе с мороженым, снова заказали чаю.

– Вы сахар в чай не кладите! – командовал Кеша. – Положите рядом. Но не слишком далеко!

Наелись, напились, смотрим – кукуруза в початках. Взяли кукурузу попробовать. Довольные, пошли дальше мерить твидовые пиджаки, манто, меховые муфты…

– Сейчас тебе купим норковую шубу и бриллиантовое колье, – говорил Кеша, – мне шляпу, кожаное пальто, итальянские ботинки. Идем – вся тысяча на нас надета. А навстречу Зимоглядов. И мы ему едва кивнем!

– Или он приходит в «Распутин», – я говорю, – а мы уже там – деньгами сорим.

Нам встретилась Тася и предложила бесплатно прокатиться на аттракционе «Бешеный диван». Мы с Кешей сели, а диван как начал скакать вверх-вниз, вверх-вниз, мы стали кричать, болтать ногами, меня чуть не стошнило несколько раз.

Серафим был в восторге, когда мы рассказали о своих успехах. К тому же мы ему принесли в подарок вакуумный матрац. А то он со своим режимом экономии уже спал на газетах и газетами укрывался.

– Как бы он не превратился в газетную иллюстрацию, – забеспокоился Кеша.

– А нельзя и меня пристроить в Тасин развлекательный центр: на аккордеоне играть перед киносеансами? – радовался Фима. – А Маргариту – в ночное варьете?

– Ты мне прислала копченую сардельку, – кричит Рита из кухни. – Я положила ее у себя в комнате и нюхала как цветок.

– Я сегодня Рите цветы подарил, – с гордостью сообщил Фима. – Нашел на дороге и подарил.

А во время трапезы Рита вынесла торжественно и водрузила на обеденный стол рулон туалетной бумаги.

– Что вы этим хотите сказать, Маргарита Степановна? – тревожно спросил Кеша.

– Что туалетная бумага – вещь очень многогранная, ею и губы можно вытереть после обеда! – заявила Рита.

Мальчик тоже закатал рукава, но не сразу нашел себе дело по душе.

Я уже говорила, он с прохладцей учился в школе, поначалу в нашей, дворовой, 1597-й, со своим приятелем Багратиком. Оба звезд с неба не хватали, но и нареканий особых не было, когда отец Багратика, гордый Гурген, внезапно получил известие, что это самая замухрышистая школа во всей Москве. В смятении чувств мы перевели детей в другую школу, за несколько кварталов от нашей, собственно, в такую же обыкновенную, но там был танцевальный кружок.

– У меня у знакомых, – сказал Гурген, – сын в тюрьме сидит. Вот он среди заключенных организовал конкурс художественной самодеятельности. А у кого никаких способностей – перетягивали канат. За это ему основательно скостили срок! Всегда хорошо быть немного человеком искусства!.. – заключил он.

Забыв о том, что вселенная эфемерна и являет собой иллюзию, мы устремились к перемене мест.

Танцевать наши сыновья категорически отказались, да им и некогда было – когда им танцевать? Учились во вторую смену, в автобусе так бока намнут, что учеба на ум не идет, то они прозевают автобус, то проедут мимо своей остановки, мы их давай провожать, туда и обратно, чуть с ума не сошли.

Мальчик прекратил делать уроки, мотивируя тем, что в школе сильно чахнет здоровье. И все лежал на диване – сочинял стихотворение:

Я портфельчик свой сожгу,Лягу и тихонечко посплю…

Учительница говорит: «А вы их поближе к дому переведите, они на автобусе ездить устают, очень плохо учатся».

Стали обратно переводить. В нашу 1597-ю. Директор, седой человечек с усталым лицом:

– А! Танцоры вернулись!

Теперь мы уже, попивая на кухне чаек, следили за их продвижением к школе. Как они выкатятся утром из подъезда, поминутно тормозят, прячутся за гаражами, разжигают костер, копаются в помойке, всеми возможными способами отклоняются от курса. А грозный Гурген из окошка десятого этажа рокочет в рупор:

– Баграт! Куда??? Что встал? Лево руля! Право руля! Вперед до полного!.. Полный!!!

– Еще не родился человек, который придумал бы, как повысить нашу с Багратом успеваемость, – качал головой наш мудрый мальчик.

Им пригрозили, что переведут в отстающий класс. Какое-то новое веяние: «А» – стал математический, «Б» – гуманитарный, «В» – коммерческий, а остальные – «трудовики».

– Пусть моего сына переведут в «трудовики», – сурово говорил Кеша. – И относятся к нему, как к умственно отсталому. Может быть, тогда вокруг него будет гуманнее атмосфера…

Короче, только мы принялись получать образование по месту жительства, вздохнули с облегчением, внезапно Багратик снова покидает нашу школу и поступает в какой-то фантастический лицей, где, как он сообщил, учат – на армянских священников.

Он стал звонить нам, рассказывать, как там здорово, есть бассейн с вышкой! Чай бесплатно дают с сухарями, всего семь человек в классе, учителя к детям обращаются на «вы», и вообще, этим летом, если Баграт правильно понял, они, скорее всего, отправятся в кругосветное путешествие на автобусе, который им подарят шведы.

Мальчик закачался, когда это услышал.

– Ребята, – сказал он нам с Кешей. – Я тоже хочу стать армянским священником.

– Не понимаю, – удивлялся Кеша, – как можно с детства мечтать стать священником? Ладно, пожарным, артистом, парикмахером или прославленным зодчим. Это понятно… В священники – так мне казалось – идут с возрастом, вкусив плоды с древа жизни и познания. Особенно в армянские!..

– А некоторые – священниками рождаются! – я возразила упрямо.

Я была счастлива, что мой мальчик намеревается выше поднять светильник и наслаждаться светом обретенного всеведения.

– Один человек сто лет проживет, а это его первое рождение, – говорю. – Он первый раз пришел на Землю и за сто лет ничего не понял. А другому пока что десять, но это его сотое рождение. Может, он своими ушами когда-то слышал проповеди Иисуса, или Будды, или Заратустры, его душа постигла Истину, и он явился благословить ею человечество.

На что мальчик заметил:

– А вдруг он все это время – то каторжником был, то сидел в психбольнице?

Хотя обучение там было платное, а ездить – на другой конец Москвы, наш сын пять раз переписывал диктант. В конце концов за волю к победе его допустили на окончательное собеседование, где так прямо и спросили, без обиняков: есть ли Бог?