Непрерывность

Когда меня спрашивают о его родословной, то я отвечаю, что его мать – собака лабрадорша, а отец – медведь из леса: у них была любовь, которую не поняли окружающие, поэтому бедный шоколадный щенок с густой медвежьей шкурой оказался в приюте для собак, откуда я его и забрал. Но вообще-то на прогулке я с собакой не разговариваю, вид человека, идущего и разговаривающего с собакой, вызывает у меня грусть и даже, может быть, жалость, не хочется быть этим человеком. Я отпускаю собаку и свои мысли на волю, собака носится сама по себе, а мои мысли – сами по себе.

Когда мы вышли из дома, было еще совсем светло, но в небе уже была полная луна. Она висела низко над лесом и была огромной, желто-красного, какого-то ржавого цвета. Многие люди суеверно боятся луны, чувствуют себя неуютно под ее светом, а я ее люблю. На луну можно смотреть. На солнце смотреть нельзя, оно слепит, жжет сетчатку, оставляет в мозгу вулканические вспышки, а на луну можно смотреть спокойно, без опасений, в ее свете, безусловно, есть что-то таинственное – это с тех времен, когда мы были как птицы и ориентировались ночью по луне.

Когда я смотрю на луну в свой телескоп и вижу в бледном ночном отраженном солнечном освещении ее кратеры на безвоздушной голой поверхности, возникает странное чувство нереальности жизни. Луна напоминает о космосе, как мое озеро напоминает об океане.

На земле мир кажется безграничным: с огромными материками, океанами, с климатом, который разнится от глубокой мерзлоты до испепеляющей жары; джунгли и пустыни – как разные планеты, но в реальности все сосредоточено на смешном расстоянии в несколько десятков тысяч километров – несерьезное расстояние даже по сравнению с расстоянием до Луны, а уж тем более до Солнца.

Глядя на безжизненные кратеры, понимаешь, что по сравнению со вселенской бесконечностью наша планета – это молекула сродни молекуле водорода с прилипшим электроном-луной, и непонятно: жизнь на этой планете – то ли какое-то недоразумение, то ли великое чудо, то ли вселенская закономерность, неизбежность которой определяется неисчислимой безграничностью возможностей.

Луна, как и глубина, навела меня на мысль о Непрерывности. Она напоминала о непрерывности времени и пространства, хотя это была непрямая ассоциация. Описание луны после себя оставила каждая цивилизация, имевшая письменность. Луна обожествлялась, по ее движениям составлялись лунные календари, о ней писали в городах Месопотамии и в долине Нила, финикийцы на Средиземном море и греки под стенами Трои, иудеи в Иерусалиме и майя в Америке.

Ее видели со всех материков люди, живущие в одно и то же время, но не ведающие о существовании друг друга, а только предполагающие, что мир намного больше их теперешнего обиталища. Люди рисовали Луну, писали о ней и тем самым как бы делали Луну свидетелем всего происходящего на земле, и благодаря этому она оказалась визуальным доказательством существования исторического прошлого.

Люди из разных стран, описавшие одно и то же лунное затмение, произошедшее пятьсот лет назад, для нас сегодняшних являются чем-то единым, они объединены датой лунного затмения и помечены ею, как архивным кодом. В нашем виденье их ничто не разъединяет, с нашей точки зрения, между ними нет границ. Все границы из прошлого не имеют никакого смысла (где граница между шумерами и их соседями?), они абсолютно искусственны, они все растворились во времени, как пятна грязи в стиральном порошке.

Но мы пытаемся создать новые границы и из нашего времени опустить их в прошлое: конец Средневековья – двадцать девятое мая тысяча четыреста пятьдесят третьего года. Средневековье и его конец. Наш мозг нуждается в границах. Просто когда мы оборачиваемся в прошлое, то словно высвечиваем фонариком одно пятно из темноты, и оно, это яркое пятно, прыгает на нас, как из-за угла, и нам кажется, что это освещенное пятно существует само по себе, и мы не в состоянии расширить свое виденье.

Это все надо не забыть включить в свою книгу. Нужно вести записи, а то все забывается, это человеческая память создает иллюзию прерывности.

Идти по вечернему лесу легко и приятно, комаров в этом году мало, и они ленивые, не беспокоят (или еще не сезон). Вечерний лес очень тих, но парадоксально полон приглушенных шорохов, потрескиваний, неопределимых звуков, кажется, что он дышит, шевелится, укладывается на ночь спать, как огромный медведь в берлоге. Лесной воздух свеж, прохладен, полон травяных, древесных запахов, которые смешались и настоялись за долгий жаркий день в густой коктейль, и теперь с каждым вдохом воздух оставляет легкий вкус во рту.

Я люблю закат в сосновом бору, когда багровое небо опускается низко, до самых сосен, и сосны иголками своих крон прокалывают закатное небо и начинают через свои стволы-вены впитывать закат в землю, и от этого прозрачная кора сосен становится слегка пурпурной, и этот пурпурный отблеск сосен заполняет весь воздух вокруг, размывая четкие очертания предметов. Так продолжается, пока земля через сосны не впитает весь закат, и тогда наступает темнота.

Вот она и наступила. Многим может показаться, что оказаться одному ночью в лесу неприятно и страшно, ведь лес перестал быть для нас родным, близким, это больше не наша среда обитания, мы здесь чужие, а темнота отключает рациональное мышление, и животный страх сдавливает сердце – именно животный, потому что когда мы жили в лесу, то ночь для нас была опасна, ночью на нас охотились. Я соглашусь с этим, только с одной существенной поправкой – в незнакомом лесу.

Это мой лес, я его знаю, точнее, знаю дорожку, по которой иду, я знаю повороты дорожки, где она чуть поднимается, а где начинает спускаться к озеру. К тому же луна светит достаточно ярко, чтобы более или менее видеть все вокруг.

Муррей уже не носится по лесу, а легко бежит рядышком: он опасается ночного леса. Мы уже почти подошли к озеру, тропинка дальше делает легкий поворот налево, идет вниз и, словно ручеек, вливается в небольшой песчаный пляж. Отсюда днем между деревьями можно видеть озеро. Звук наших шагов задает ритм ходьбы, он как мяч, который отлетает от стены после сильного удара, возвращается к тебе же, и ты должен его отбить, и чем быстрее и сильнее ты отбиваешь мяч, тем быстрее и сильнее он возвращается к тебе для ответного удара. Мы невольно ускоряем шаг.

Вдруг Муррей остановился и замер. Я даже не успел отреагировать на его остановку, как услышал крик: «Помогите!» Крик был женский, отчаянный, он доносился со стороны пляжа. И опять: «По-мо-ги-те!» Неразборчиво были слышны какие-то причитания. Кричит женщина, значит, кто-то пытается ее изнасиловать или происходит что-то еще, но что именно – мне не приходит в голову. Я ускоряю шаг.

Если там несколько человек, то мне будет нелегко, я не помню, когда дрался в последний раз, хоть бы дубинка какая-то валялась на дороге, а то у меня же ничего нет. Вот опять крик, единственное мое оружие – это телефон. Начинаю бежать, собака бежит впереди меня и исчезает в темноте. Что будет, то будет – разберемся. Импровизация – лучшее оружие. Беру телефон в руку. Если ситуация не в мою пользу, то надо будет сразу звонить. Вот тропинка выскакивает на пляж, ноги завязают в песке, скорость падает. Бегу вдоль берега, глаза лихорадочно сканируют пространство пляжа.

После леса кажется, что луна освещает пляж очень ярко, и вот я вижу, как ко мне в сопровождении Муррея, взрывая ногами песок, сигналя, размахивая руками, отражая кожей серебряный свет, бежит голая женщина. Мои глаза впились в пространство за женщиной в поиске преследователей, но позади никого не было.

– Помогите, пожалуйста, – уже не кричала, а, задыхаясь то ли от волнения, то ли от бега, громко говорила она.

– Что, что случилось? – спросил я, оглядываясь по сторонам.

– Он утонул!

– Кто? – выкрикнул я. Я испытал что-то вроде облегчения: банды насильников нет, ложная тревога. – Что произошло, когда?

– Мы пошли купаться, отплыли от берега совсем недалеко, он вдруг захрипел, стал уходить под воду, хвататься за меня! Я испугалась!

– Когда это случилось?

– Да вот только что!

– Где?

– В озере!

– Где конкретно? Где в воду заходили?

– А-а, вон там, вон наша одежда на берегу… Мы от берега совсем близко были…

У воды в самой отдаленной части пляжа лежали два темных холмика одежды, обувь небрежно брошена рядом. Я включил телефон, он засветился ярко, как вторая луна, пробежал пальцем по экрану, набрал номер. Голос оператора. Я скороговоркой выпалил:

– Человек утонул. Пляж, озеро!

Передал телефон женщине:

– Объясняйте дальше, – и стал сдирать с себя майку и джинсы, подбежал к месту, где они заходили в озеро. Я посмотрел на поверхность воды. Справа поперек лежала, не шелохнувшись, лунная дорожка, на поверхности – ни единого признака движения: ни от ветра, ни от рыбы, ни от человека. Он где-то там, в толще воды, завис в черной невесомости глубины в нелепой расслабленной позе, его воля и сознание оставили его тело на произвол окружающего мира, сейчас он одинок, как никто в мире.

Мне стало его жаль. Мне стало жаль озеро – или озера: смерть в озере, мертвое тело в озере, дух смерти, как бензин, будет отравлять воду. Я взглядом определил сектор поиска и побежал в воду. Люди обычно тонут в первом метре глубины, и он должен быть совсем близко от берега, собака бросилась за мной. Когда вода поднялась выше колен, я сделал глубокий вдох, задержал дыхание и, вытянув руки вперед, нырнул. Лицо и грудь обдало холодом, я начал плыть под водой, широко раздвигая руки, надеясь наскочить, зацепить тело. Я попробовал открыть глаза в надежде различить хотя бы светлые пятна от лунного света, но тщетно – полная темнота, так что глаза лучше держать закрытыми, чтобы хотя бы вода их не раздражала. Я проплыл, сколько позволило дыхание, подгребая под себя податливую воду.

Надо подняться на поверхность глотнуть воздуха и переориентироваться. Ведь когда плывешь под водой, как и когда гуляешь по лесу без тропинки, всегда забираешь в одну сторону, всегда ведет по кривой. Я выгнулся, начал подъем и совершил глупость, непростительную для человека много ныряющего: пошел наверх головой, думая, что здесь совсем мелко, но под водой я шел параллельно дну и оказалось, что я глубже, чем думал. Мне нужно было пройти всю толщу воды до поверхности, я старался сделать это побыстрее и на всем ходу головой врезался в тело.

– Твою мать! – вырвалось у меня. Все произошло неожиданно, моя голова ударилась о спину, тело, как бревно, стало отплывать куда-то в сторону, нужен воздух, но и тело отпускать тоже не хочется. Я стал загребать руками уплывающее по обретенной от удара инерции тело, надеясь ухватиться хоть за что-нибудь, и в этот момент выплыл на поверхность.

Воздух. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох и опять ухожу под воду, быстро, пока не потерял ориентацию, пока он совсем рядом. Вот он, я легко нащупал его тело, руки скользнули по плечам, нужна голова, там волосы, за них можно крепко ухватиться, и вот голова – волос нет, лысый. «Мачо хренов! Нехорошо так о человеке… А вдруг просто облысел? Заткнись, просто заткнись!» Я двумя руками схватил его за нижнюю челюсть и притащил к себе, поднырнул под спину, обхватив его грудь рукой сзади, с силой начал выталкивать его и себя на поверхность.

Он без сознания, а может, уже мертвый, но это облегчает задачу вытащить его на берег. На поверхности я перехватываю дыхание, высунул его голову над водой, и дальше все просто – азбука спасения. Я гребу, буксирую тело к берегу. Всплыв над поверхностью, замечаю плывущую ко мне собаку. Только не хватало, чтобы Муррей начал забираться на меня, пытаясь помочь. Берег совсем близко, правой рукой я держу тело за грудь, обхватив его под мышками, сам на спине, левой рукой и ногами гребу к берегу, стараясь держать его голову над водой, при этом между гребками я сам ухожу под воду. Вот еще несколько гребков, и я чувствую дно.

Еще гребок, и я могу встать на дно, поворачиваюсь спиной к берегу, пропуская левую руку под мышкой тела, и обеими руками начинаю вытягивать его на сушу, пятясь, как рак. Покидая воду, тело быстро тяжелеет в моих руках. Я оглядываюсь, чтобы понять, куда лучше двигаться, где будет удобнее положить тело. Мельком замечаю, что женщина еще на телефоне, она что-то торопливо говорит в трубку.

Я вытащил тело на сушу и положил его на спину на склоне берега головой вниз. Женщина подбежала:

– Он живой?

– Не знаю, – переводя дыхание, ответил я.

Я опустился на колени с правой стороны тела, положил пальцы на правую сторону шеи, стараясь нащупать сонную артерию, но мое собственное дыхание и сердцебиение мешали сосредоточиться. Я сделал глубокий вдох, задержал дыхание, затем выдохнул, опять вдохнул и опять задержал дыхание, все мое сознание ушло в подушечки пальцев на шее тела, которое я только что вытащил из озера.

Под пальцами не было никакого движения. Я усиливал давление, ослаблял его, пытаясь найти правильное, чтобы не передавить артерию настолько, что пульсовая волна не пробьется к моим пальцам, и чтобы прикосновение не было слишком легким, таким, которое не ощутит движение крови. Я продвигал пальцы по стороне шеи вдоль мышцы – все мертво, никакого пульса, надо начинать массаж грудной клетки.

– Ну что? Он живой? – опять спросила женщина. Я махнул на нее левой рукой, чтобы она замолчала, продолжая держать правую на шее ее друга, и вдруг под моими пальцами пробежала слабая волна. Что это? Мне показалось или это и правда пульс?

– Тихо, – прошипел я и замер, сам перестав дышать. И вот вторая слабая волна под моими пальцами – это пульс, слабый, едва ощутимый, но пульс.

– Пульс, есть пульс, – скороговоркой выпалил я. Теперь надо восстановить дыхание, если дыхание не восстановится, то сердце остановится очень скоро. Он наглотался воды, это точно, но вода могла попасть и в дыхательные пути и теперь не позволяет воздуху двигаться в легких. Я в первый раз осмотрел вытащенного: он лежал на земле с раскинутыми в стороны руками, это был мужчина средних лет, точнее в свете луны сказать трудно, лысый, абсолютно голый, довольно атлетически сложен, ничего необычного: ни раны, ни крови, ни деформированных суставов. Я переместился ближе к животу, сложил ладони замком, положил их в область солнечного сплетения, выпрямил локти и всем телом резко качнул грудь незнакомца.

Еще раз, еще – тело в ответ чуть качнулось, но признаков жизни не подало. Я схватил его за правую руку, быстро перевернул на живот и изо всех сил три раза ударил по спине: поскольку незнакомец лежал вниз головой на склоне, я надеялся, что вода вытечет и откроет легкие. Безрезультатно. Я повернул тело обратно на спину и опять начал качать в области солнечного сплетения в надежде выдавить воду. Если бы его можно было заинтубировать или хотя бы была дыхательная груша. И вдруг меня осенило! Я нашел взглядом женщину, которая в испуге и растерянности стояла рядом, зажав рот руками, и широко открытыми глазами наблюдала за происходящим:

– Идите сюда, – позвал я ее. – Зажмите ему нос и вдохните в него воздух сколько сможете.

Она послушно опустилась с левой стороны тела на уровне его плеч. Она была абсолютно голой, но это как-то не волновало ее, ей было не до этого. Большие перепуганные глаза, лицо в обрамлении мокрых волос ниже острых плеч, довольно большая грудь с широкими ореолами сосков, плоский живот – она была намного моложе своего спутника. Она как-то неуверенно зажала нос мужчины и сделала глубокий вдох.

– Подождите! – я остановил ее, взял лицо мужчины за нижнюю челюсть, запрокинул голову вверх и назад, приоткрыв его рот. – Держите его челюсть вот так!

Правой рукой держа мужчину за нос, левой она взялась за нижнюю челюсть, наши руки соприкоснулись на долю секунды, она была совсем близко.

– Давайте! – скомандовал я, приняв исходную позицию для давления на диафрагму. Она наклонилась к лицу своего друга, ее живот лег на ее колени, а ее волосы, как занавесь, упали на грудь и шею мужчины, закрыв его лицо, голова опустилась ниже обнаженных ягодиц, которые указывали куда-то между небом и землей, а спина отражала лунный глянец, она с силой выдохнула – грудь мужчины поднялась от вошедшего воздуха, я с силой качнул вниз.

– Еще!

Она, не меняя позиции, опять наполнила грудь мужчины воздухом, а я опять качнул, почти ударил незнакомца в грудь. И вдруг тело судорожно дернулось, волна движения прошла от груди к конечностям, я качнул еще и еще, женщина, разогнувшись, то ли перепугано, то ли удивленно посмотрела на меня, не понимая, что делать дальше.

Беззвучные судороги вдруг огласил не то рык, не то хрип, не то кашель, еще и еще. Мужчина стал извиваться в бессмысленных конвульсивных движениях, попытался сделать вдох, что тут же вызвало кашель, хрип и рвоту. Я быстро перевернул его на живот. Он пытался сделать глубокий вдох, который тут же прерывался забойным кашлем. Я несколько раз ударил его по спине. Движения стали более осмысленными, кашель менее хаотичным и все больше напоминающим дыхание.

– Живой, – с внутренним облегчением подтвердил я очевидное. – Что сказали в скорой? – спросил я женщину, больше для уверенности, что она нормально объяснилась с диспетчером, и помощь в пути.

– Сказали, что скоро приедут, – ответила она неожиданно спокойно. Я поднял глаза. Женщина смотрела на меня широко открытыми глазами, и ее взгляд был так же обнажен, как и ее тело, в нем было спокойствие, никакого испуга. Я почувствовал внутреннее замешательство, и не от того, что на расстоянии вытянутой руки от меня сидела красивая незнакомая голая женщина и я невольно должен был смотреть на нее, а именно от ее взгляда – спокойного и уверенного. И я поспешил вывести себя из этого замешательства:

– Ну тогда, русалка, накинь на себя что-нибудь, раз они «скоро приедут».

– Он умрет? – спросила она, не сдвинувшись с места.

– Не сегодня и не в моем озере, – ответил я.

Мужчина лежал на животе и тяжело дышал, постанывая и перебирая руками и ногами. Теперь надо ждать приезда скорой. Женщина встала, стряхнула песок с колен, повернулась ко мне спиной и спокойно, уверенно, не стесняясь своей наготы, пошла к одежде. Я смотрел в спину этой молодой женщине, уходящей в темноту: стройные ноги, ягодицы двигаются в такт шагам, тонкая талия, темные волосы чуть выше лопаток, спина, отражающая лунный свет, словно зеркало.

Я замер, загипнотизированный этим отраженным лунным светом. Она подошла к горке одежды, присела на колени, нашла, что ей было нужно, затем встала, подошла к воде, чуть вошла в нее и, стоя в воде, надела трусики и потом – шорты. Так же спокойно двигаясь, она вышла из воды, вернулась к одежде, нашла бюстгальтер, привычным движением продела руки в лямки и застегнула его.

Гипноз прервался звуком далекой сирены – скорая. Я посмотрел на мужчину, он по-прежнему шумно дышал и шевелил конечностями. Я наклонился к нему, положил руку на плечо:

– Ты меня слышишь?

Он неопределенно качнул головой, то ли да, то ли нет, но это был ответ.

– Дыши, друг, дыши, постарайся расслабиться и дыши, помощь близко.

Женщина вернулась к нам уже одетая, майка была совсем в обтяжку, коротенькая, и ее обнаженный живот разделял майку и совсем коротенькие шорты, которые больше напоминали набедренную повязку.

– Как он? – спросила она тихо.

– Живой, – ответил я. – Что случилось в воде?

– Мы отплыли совсем недалеко, и, как я уже говорила, он вдруг захрипел, стал хвататься за меня и уходить под воду. Я испугалась.

– И правильно сделали, что испугались. Он хорошо плавает?

– Очень. Почти каждый день ходит в бассейн. Я не понимаю, что произошло.

– Скорее всего, сердце. Инфаркт. На инсульт или эмболию не похоже – все конечности двигаются, раздышался. Скорая совсем близко. Вы посмотрите за ним, я тоже пойду оденусь.

Широкая асфальтированная дорожка шла от пляжа к парковке, расположенной на площадке в лесу, выше озера. С этой стороны и должна прийти помощь. Сирена была слышна все громче, она рвала на части тишину, звуковые колебания расшатывали покой вокруг озера. Воздух, казалось, начал двигаться в такт визжащей сирене, и если бы это не был знак приближающей помощи, звук мог бы показаться отвратительным, раздражающим. Наконец, сирена затихла, и звук словно перешел в состояние света: белая вспышка пробежала по дорожке, шарахаясь от куста к кусту, нарастая в своей интенсивности.

Без сирены стал отчетливо слышен шум мотора. Скорая прибыла на стоянку. Свет фар очертил полукруг и погас – машина развернулась каретой к пляжу. Стоянку не видно за деревьями и кустами, но она совсем недалеко, было хорошо слышно, как мотор стал работать тише – машина скорой помощи остановилась. Еще минута, и вот три темные фигуры, ярко сверкая качающимися в такт быстрой ходьбе ручными фонарями, появились на дорожке. Я подбежал к месту, где лежал мужчина, и крикнул, помахав правой рукой:

– Сюда! Мы здесь!

Фигуры и фонарики на секунду замерли, а затем быстрым шагом направились к нам, невольно слепя нас.

– Что случилось? Что происходит? – спросила первая мужская фигура, подходя к нам.

– Пошел купаться и, похоже, случился инфаркт, – ответил я. – Мы достали его быстро, остановки сердца не было, но остановка дыхания была. Он уже раздышался.

Работник скорой помощи вгляделся в темноту, стараясь рассмотреть меня: мой голос показался ему знакомым.

– Да, это я, – отвечая на эту попытку, ответил я.

– А, доктор, я не узнал вас в темноте. Он живой, уже хорошо! Давайте, ребята, кислород, все дела. Машина сюда не подойдет, надо его эвакуировать к парковке, колеса на каталке будут вязнуть в песке, так что давайте вручную до дорожки, а там на колеса! Чья собака?

Муррей вертелся вокруг, не понимая происходящего, периодически вставал на задние лапы и лаял. Его размер вызывал у людей беспокойство.

– Муррей! – крикнул я. – Ушел отсюда!

Собака без колебаний отошла в сторону и замерла, глядя на меня.

– Ждать! – скомандовал я. Муррей сел и замер.

Это были наши трюки.

– Здорово, – заметил фельдшер. – Просто мешается сейчас, – извиняющимся тоном сказал он.

– Да, конечно, извините, что сразу его не убрал, – ответил я.

– Вы вместе с ним были? – спросил фельдшер.

– Нет, мы с псом гуляли, услышали крик, подбежали. Вот эта дама была с ним в воде, когда все случилось.

Фельдшер повернулся к женщине, подошел к ней ближе и начал расспрашивать о произошедшем, выяснять, чем болел пострадавший. Помощники в это время меряли давление, считали пульс, бегали за носилками.

В считанные минуты пациент был уже внутри кареты скорой помощи. Здесь был яркий свет, игла ушла в вену, внутривенный раствор дождинками закапал в трубке. Электроды кардиограммы передавали сигнал самописцу. Все происходило быстро и слаженно.

– Точно, инфаркт, передняя стенка, вы правы, – радостно констатировал фельдшер. Затем взял рацию и передал: – Мужчина, 52 года, инфаркт, передняя стенка, давление сто семьдесят на сто, пульс сто двенадцать в минуту. Все, отъезжаем, готовьте катетеризационную.

Ему ответили что-то одобрительное через хрип и треск рации и отключились.

– Кто у вас сегодня дежурит? – спросил фельдшер.

– Марк. Передайте ему, что я сказал: нечего дурака валять, пусть работает, – шутливо ответил я.

– Обязательно, – улыбнулся фельдшер. – Все, мы погнали!

Один из команды уже сидел за рулем. Фельдшер был около больного, а третий помощник стоял рядом со мной у входа в карету, готовый захлопнуть двери. Я отступил на несколько шагов, махнул на прощание рукой. Створки захлопнулись, машина зарычала, на ее крыше вспыхнули мигающие огни, взвыла сирена, и скорая сорвалась с места, немного замедлила ход перед выездом с парковки на дорогу, затем снова рев двигателя, и она исчезла за поворотом, оставляя угасающий шлейф света и звука.

Парковка вновь погрузилась в тишину и покой, как будто ничего здесь не происходило несколько минут назад. На площадке стояли только я и женщина, больше ни души, даже Муррей остался на пляже ждать меня, как ему было приказано. Еще в ближнем к пляжу углу стояли две машины – большой внедорожник и обычный седан, марки различить в темноте нельзя, но и так было понятно, какая машина чья. Женщина была растеряна, подавлена, оглушена произошедшим.

– Все будет нормально, – сказал я максимально уверенным голосом.

– Вы врач?

– Да, кардиолог. Сегодня дежурит мой напарник, он очень хороший доктор, и он все сделает все как надо: поставит стент, все будет хорошо. Конечно, ваш друг нахлебался воды, у него может развиться аспирационная пневмония, но все эти волнения – на потом. Сейчас расслабьтесь, давайте соберем вещи, и езжайте в больницу. К тому времени, когда вы приедете, все уже будет сделано, и он вас будет ждать вас в реанимации.

– Почему в реанимации?

– Такой порядок. Просто для наблюдения.

Мы пошли обратно к пляжу. Под лунным светом он выглядел немного потусторонне, и одинокая фигура сидящей собаки вызывала тоскливое чувство потерянности. Я крикнул: