Птицеед

И я говорю не о величайших солнцесветах, способных собирать силу и передавать её колдунам, владеющим рунами. Или высушенных цветах, перетёртых в порошок для ружей и пушек. Или корнях, используемых в паровозных топках.

Я говорю вот о таких вьюнах, дающих свет. Или о куда более ярких каштановых фонарях и лампах. Или о табаке и кофе. Или о множестве лекарств, которые нас исцеляют. Или о живых охранных оградах и матерях клубней килли.

– Я уже предупредила офицеров. – Ида Рефрейр придержала лошадь, поравнявшись с Капитаном.

– Мудро. Они вам поверили быстро? Вы здесь незнакомый человек.

– Быстро. Я старалась. Мы проедем сразу к станции.

– Не стоит, ритесса. Приходит ночь. Первый поезд появится лишь по вызову начальника гарнизона. Это будет утром. Давайте расположимся с комфортом, под защитой стен.

Она, наверное, удивилась, ибо андерит – это преграда для врагов и ворота для друзей. Он пропускает нас через себя, но не является гостиницей. Особенно для такого сброда, как мы (сброда, на её взгляд). Ах, дорогие друзья, знали бы вы, на что способны простейшие руны, которые время от времени наш славный Капитан случайно роняет в карман начальника гарнизона. Эта наикрепчайшая дружба из всех возможных будет сильна даже через век.

Такое не прошло бы в центральных андеритах, там слишком серьёзный надзор и высоки риски у офицеров. А здесь, на окраине Шельфа, в дыре, достойной забывчивости Адмиральской урии9, подобные маленькие казусы происходят сплошь и рядом.

Между двух фортов уже подняли решётку, и нас встречал знакомый лейтенант, второй помощник начальника гарнизона, двадцать солдат из Желтопузов10, десяток слуг и облачённый в тёмный плащ колдун. Кругленький и плешивый, пожилой, с чуть подрагивающей головой, он стоял впереди всех, спрятав руки в широкие рукава.

– Спешивайтесь, господа, – вяло попросил он. – Знаете правила. Вы со своим слугой, ритесса, можете второй раз не проходить проверку. А вот девушку я посмотрю.

Он сунул руну в рот, склонился над Оделией, которую держал на руках росс, оттянул её веко, посмотрел на глаз. Нахмурился, но после недолгого колебания кивнул: мол, всё в порядке.

Мы оставили наших лошадей, отстёгивая с них сумки и мешки. Слуги уводили животных в помещение за правой башней форта. Сёдла и упряжь нам вернут завтра. С конями же придётся проститься. Их век почти закончился.

Грустно. По-человечески.

И довольно накладно. Но добытые в Иле булыжники окупают траты отряда сторицей.

Колдун заглядывал в глаза каждому. Никифоров предоставил свой единственный. Стандартная практика для всех возвращающихся. В Иле есть существа, которые не прочь завладеть чужим телом и проникнуть на территории людей под видом человека.

Их всегда выдают зрачки – они двигаются, словно проворные головастики, то и дело прячась за радужку. Такое не скроешь.

Когда с формальностями было покончено, мы вошли в андерит.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. КРОВОХЛЁБ

В андерите размещаются три роты, хотя крепость может вместить в себя впятеро больше солдат и обслуги. Но последние лет двадцать, из-за тишины на этом участке Шельфа, здесь вечный недобор солдат. У чиновников в Айурэ, на бумаге, все честь по чести, а в реальности – некоторые дворы и башни пустуют давненько.

И в данном случае нам это на руку. Возблагодарим сегодня рвачей, что кладут звонкую монету в собственный карман, а не тратят её, как это положено, на обеспечение укреплений, дабы привести их в надлежащий вид, указанный в эдиктах ещё первого лорда-командующего (каковым, если кто не знает, был не кто иной, как Отец Табунов).

Нам предоставили приземистый, выглядевший угрюмым двухэтажный дом, сложенный из тёмно-серого камня. Он располагался за Пушечным двором, в Пустом кольце, третьем оборонном сегменте, самом дальнем от Ила. Мы завалились в него усталой толпой, апатичные и желающие провалиться в сон.

Основная часть «Соломенных плащей» разместилась на первом этаже, в двух протяжённых залах, заставленных деревянными кроватями на низких ножках. В казармах. «Офицеры» заняли отдельные комнаты на втором.

Толстая Мамочка игнорировала человеческое жильё, если была такая возможность, и спала на улице, предпочитая находиться рядом с курятником или, на худой конец, со скотным двором.

Я бросил вещи в узком помещении с маленьким оконцем под потолком. Здесь пахло сыростью, плесенью. Из-под кровати ощутимо тянуло холодом. Право, стоит порадоваться, что я не выбрал судьбу солдата и мне не требуется жить в этом унылом голом месте неделями.

Никифорова, как раненого, устроили по соседству, забрав из казармы, сразу за комнатой Болохова. Я сходил к нему, взяв со стола каштановую лампу – день умирал, света внутри становилось всё меньше с каждой минутой.

Он лежал на кровати, укрывшись соломенным плащом, как это делал всегда на привалах, и курил трубку. Табак пах вишней и ванильной сладостью. Вполне приятно, если бы к нему не примешивался едва ощутимый тяжёлый аромат сомниума, наркотика, который дал россу Бальд, чтобы заглушить боль.

– Бальд меня уже перевязал, – он не желал никаких процедур.

– Вижу. И всё же я здесь для этого.

Я занялся его глазницей. Снял повязку, вытащил окровавленный тампон, заменил новым, смоченным в эликсире. Пациент перенёс эту не самую приятную процедуру с терпеливой обречённостью. Сомниум помогал хорошо.

Я притащил ему дополнительное одеяло и целый кувшин воды. Ночью мог быть озноб, и, если его скрутит, он до нас просто не докричится. В отряде нет прекрасных сестричек в белых передниках из больницы Улыбки Рут, чтобы дежурить у его кровати всю ночь. Каждый должен был отдохнуть.

– Мне жаль, – сказал я, глядя в его голубой, с поволокой наркотической дрёмы глаз.

– Сэкономлю на пятаках. – Его губы с усилием выдавили улыбку.

Я лишь изобразил вежливый интерес, не понимая, и Никифоров пояснил:

– Пятаки – росские медные монеты. По нашей традиции их кладут на глаза мертвецам. Я обойдусь одним.

– Как там говорится у вас в Талице? Смерть с тарелкой блинов пока не идёт тебя угощать. Если по дурости не занесёшь в глазницу заразу, то проживёшь ещё долго.

Он не услышал. Уснул. И я взял трубку из его ослабевших пальцев, чтобы не загорелся плащ или матрас. Наркотик кружил голову, дым щекотал ноздри. Я выбил из трубки остатки табака, бросил её на единственный табурет и едва дополз до своей кровати, рухнув на неё чуть ли не плашмя.

Усталость и нервное напряжение последних дней, а также проклятущий аромат сомниума дали о себе знать.

Я проспал часа три. Была ранняя ночь, судя по луне, поднимавшейся к рогатому месяцу. Ещё раз проверил раненого, отметил – лихорадки нет, и спустился вниз, сетуя, что старая лестница скрипит слишком уж громко.

Внизу не спал только Плакса – на полу, возле его кровати, горела маленькая масляная лампадка. Он приподнял голову, когда я проходил мимо, и вышел на улицу следом.

– Ни в одном глазу, – пожаловался наёмник. – Я тут с солдатиками словами перекинулся.

Он замолк, так что мне пришлось его подстегнуть:

– И?..

– Раньше нас тут прошагала группа из Дорского полка. Спешили что есть мочи.

– Ребята Авельслебена.

– Я не так выразился. Группа из остатков Дорского полка. Им крепко дали под хвост у ульев. И не только пнули, но и подожгли задницу. Полный разгром. Такого не было лет пятьдесят. Вся кампания завершилась провалом. Они нарвались на орду Медоуса, а в засаде ждал Комариный Пастух.

– Что? Лично? – Даже глухой бы распознал во мне глубокого скептика.

Плакса тоненько хихикнул.

– Тогда бы точно их размазало по Илу, словно паштет по белому хлебу. Нет. Пастуха, по счастью, не было, а вот сотня его чёрных жёлудей устроили мясорубку. Ты представь, каково это.

– Не хочу, – скучно ответил я. – У меня невероятно приземлённое воображение. Представлять умею лишь красивых девиц, да золотых соловьёв, рассыпанных по моим карманам, сундукам и подвалам.

– Да я не о том, как их там пережевывали, – поморщился Плакса. – Вообрази, каково Авельслебену.

Я постарался вообразить. Сын одного из влиятельнейших людей Айурэ, владелец акров земли. …Ему вполне неплохо. Особенно если сравнивать с рядовыми жителями, которым приходится думать вечером о том, чем утром насытить собственный желудок.

Моя помятая рожа дала знать Плаксе, что я сегодня тугодум и не спешу туда, куда ему надо, в своих размышлениях, поэтому он пояснил:

– Ему конец. Ульи чистили всего лишь три года назад. Помнишь же тот успех и победу. К ним вообще не стоило лезть в ближайшее время. Только людей зря гонять.

– И терять, – буркнул я.

– А он погнал. И потерял. А ещё по меньшей мере сорок пушек остались в Иле. Это конец его успеху. Полагаю, лорд-командующий сожрёт его без соли и горчицы.

– Люблю твою наивность. И я не про размышления об особенностях пищеварения лорда.

Плакса тут же скорчил скорбную гримасу:

– Опять в тебе проснулся благородный, совы дери весь ваш чванливый род.

Я назидательно поднял палец к луне и месяцу:

– В детстве нас учат быть осторожными в суждении поступков высокопоставленных риттеров. Особенно если не обладаешь полной информацией о произошедшем и причинах, побудивших кого-то сделать нечто. Оно сейчас так, а через пару минут уже совершенно иначе. Так что Авельслебена могут наказать. А могут пожурить. Или вообще не заметить, что случилось. А то и вовсе наградить.

– Но факты…

– …в Айурэ вещь зыбкая. На то они и факты. Сперва найди, какому аисту выгодно жрать эту жабу, а потом суди. Но только тихонечко.

Мой палец больше не указывал в небо, а с таинственным видом прижался к губам.

Плакса в очередной раз выругался, добавляя к совам только что упомянутых аистов, чтобы всем пернатым неладно было.

– Но ты хотя бы признай, что проигрыш в этой битве всё равно довольно болезненный.

Я легко признал, думая про себя о том, что идущие в Ил люди должны осознавать риски и понимать, что в Шельф они могут не вернуться. Особенно когда дёргают за усы кого-то из сонма прихвостней Светозарных. Рейн первым делом научил меня этому: «Помни о том, что обратной дороги может не быть».

Правило, которое вдалбливал в меня старший брат, рано или поздно срабатывает с каждым из нас. И он – тому прямое доказательство.

– Ты никак в Лужу собрался? – Наёмник заметил серое полотенце, которое я выклянчил у нашего чистюли Януша ещё несколько часов назад, как только мы заселились.

– Тебе бы тоже не помешало.

Он с усмешкой поднял руку и понюхал у себя под мышкой.

– Успеется. Вода слишком мокрая, чтобы я туда лез добровольно.

Воняло от него хуже, чем от козла.

– Ну, как знаешь.

Я пересёк внутренний двор Пустого кольца, поднялся на стену, тянущуюся между двух опорных башен, прошёл площадку с тремя картечницами, где похрапывал единственный караульный, толкнул не запертую калитку и оказался среди подсобных помещений.

Это был двор Лужи – места, которое так не любил Плакса. Здесь, у самой внешней стены, ближайшей к цивилизации и сильно поеденной временем, располагалась эта самая лужа – прямоугольный бассейн, облицованный древней бордово-голубой мозаикой. Частично выщербленной, способной порезать ноги и за века ставшей тусклой.

Когда-то некто уронил здесь в землю колдовство. Возможно, случайно, в пылу битвы, а быть может, зная о результате. В кратере забил источник горячей воды, и один из мудрых начальников Шестнадцатого андерита решил не заваливать его камнями, а воспользоваться подвернувшимся случаем.

Он устроил купальни, а его последователи воздвигли над ними крышу и стены, до наших дней не дожившие. Теперь камни от постройки мшистой грудой лежали вдоль стены, нетронутые уже несколько веков.

Кроме меня здесь была лишь Толстая Мамочка. Она забралась в самую середину, и торчала лишь верхушка её круглого шлема и верхний ряд отверстий, в которые свободно заливалась вода. Металлическая кочка над поверхностью мутно-белой лужи.

В мою сторону Маман даже головы не повернула. Оставалось только надеяться, что она не сварилась в своём панцире, точно рак в кастрюле.

Я разделся догола, залез в воду и, не сдержавшись, возблагодарил Одноликую за капельку счастья. Право, не хватало лишь крепкого кофе. Такого. В напёрстке, чтобы от одного глотка вернулись все силы.

Я отмокал, пытаясь смыть с кожи следы Ила, смотрел в беззвёздное небо. Толстая Мамочка негромко булькнула, привлекая мое внимание.

Ритесса Ида Рефрейр стояла у края бассейна, вода касалась носков ее ботфортов. Она, сцепив руки за спиной, наблюдала за мной, и бронзовые пуговицы на её кобальтовом камзоле холодно сияли, ловя свет луны и месяца. Она оставила парик, и теперь я видел, что волосы у неё мышиного оттенка.

Я поискал взглядом её верного пса. Хотя… ему больше подходит сравнение с медведем. Тёмная фигура застыла у лестницы, на ступенях, в самой дальней части двора.

– Не стесняйтесь, – дружелюбно махнул я рукой. – Вода чудесная.

– Полагаю, мое купание в этой помойной яме станет для гарнизона таким же мифом, как любовь Когтеточки и Осеннего костра.

– Солдаты спят. Здесь только я, килли и ваш охранник. – Я приподнял ладонь над водой в торжественном жесте. – Клянусь, что мы трое будем молчать обо всём увиденном.

– Кто вы?

Не слишком неожиданный для меня вопрос, но я люблю корчить полудурка время от времени. Это не дает мне заскучать.

– Мы уже представлены друг другу. Но на всякий случай напомню, что я Раус Люнгенкраут. Я бы снял шляпу, но…

– Моя магия не действует на вас. Кто вы?

Я прекрасно понимал её чувства. Стабильный и привычный мир вдруг дал трещину. Да что там! Ушёл у неё из-под ног. Она всегда считала, что сила Кобальтовой ветви служит её желаниям и… тут случился сбой. Внезапный и очень болезненный для самолюбия. К тому же в довольно критической ситуации, когда решался вопрос жизни и смерти. Я не поддался чарам, а мои спутники ослушались её приказа.

– Я мало что понимаю в магии, ритесса. Быть может, вы устали. Или где-то ошиблись. Или ваш солнцесвет истощился. Что бы там ни произошло, но я рад, что так обернулась наша с вами история. Мы избежали непоправимого.

Она показала мне руну на ладони. Хорошая руна. Я ещё тогда отметил этот кубик.

– Как вы думаете, что произойдёт, если я попробую ещё раз?

Толстая Мамочка на другом конце бассейна насмешливо булькнула. Килли-то не облапошишь. Я вздохнул:

– Одноликая не наградила меня даром предвидения, ритесса, но всё же рискну предположить, что это совершенно точно приведёт к тому, что вы разрядите солнцесвет, что прячете в колбе в левом кармане. Также предположу – за сегодня вы сильно исчерпали шестиугольник11. Или шестиугольники, не знаю, сколькими секторами12 наделила вас удача. Ил дышит нам в затылок и стоит ли тратить силы на меня? К тому же мне не хотелось бы попадать под ваше очарование. Во всяком случае, подобным образом.

Но я не сомневался, что она попробует. Видел в карих глазах упрямство и решительность. Передо мной была женщина из той породы, которая не любит загадки и старается разгадать их как можно скорее. Грубо говоря, она предпочитала не распутывать узлы, а рубить их топором.

Я заметил движение у неё над головой. Там, на стене, цепляясь когтями о выступающие камни, повисла седьмая дочь. Её лемурьи глаза, отливающие тусклым золотом, смотрели на меня, а улыбка больше не была заискивающей.

Оскал, а не улыбка.

Признаюсь, я несколько секунд осознавал увиденное. Мелкая мерзкая тварь здесь, в сердце андерита. Её должно было сжечь, стоило лишь ей добраться до внешнего периметра стен, слишком она слаба, чтобы вот так вот легко отделаться.

– Риттер! – рявкнула седьмая дочь зычным низким мужским голосом, который шёл ей как киту парик. – Подари мне своё сердце!

Толстая Мамочка, точно стальной колосс, рывком поднялась из бассейна, и из всех щелей её доспеха потекла вода, словно из простреленного дробью бурдюка. Она швырнула ядро, словно мяч для игры в донг, с силой, ничуть не уступающей катапульте. Круглый снаряд смял седьмую дочь, и та, с проломленной деформированной грудью, жалкой падалью упала на место, где только что стояла едва успевшая отскочить Ида.

– Чтоб Сытый Птах выпил весь этот проклятущий бассейн! – выругался я, направляясь к его краю. То же самое делала Толстая Мамочка. Ларченков уже спешил к своей госпоже, растерянной и потрясённой случившимся.

– Проваливай! – сказал я килли. – Скажи Капитану!

Вот за что я её люблю – она никогда не тратит время на лишние расспросы и всё понимает с полуслова. Даже любимое ядро забирать не стала – сейчас недосуг кормить свою жадность.

Коли седьмая дочь прекрасно чувствует себя в андерите, то дело дрянь. Так быть не должно, если только не изменились законы мироздания.

Или кто-то их не изменил. А о подобном следует предупредить отряд. Мы за это путешествие уже потеряли восьмерых, хватит.

Маман совершенно неизящно развернулась, подняв стальной тушей волну, которая покачнула меня, и отправилась в обратную сторону, к казармам, через несколько ворот и укреплений.

Надо сказать, удар ядра в камень услышали караульные на ближайшей башне. Загорелась каштановая лампа, кто-то перегнулся через стену, крикнул:

– Что там у вас?!

Ритесса, кажется, ещё не обрела дар речи, так что я крикнул в ответ, надсаживая горло:

– Седьмую дочь прикончили!

– Ты шутишь, что ли? Или пьян?!

Второй раз орать через двор я не собирался. Пусть спустятся, да посмотрят, шучу я или пьян. Дери меня совы, а я мечтал о напёрстке кофе. Лучше бы действительно поискал что-нибудь на дне фляги Бальда.

На берег я выбрался в тот момент, когда росс подошёл к хозяйке. Он убедился, что с ней всё в порядке, направился к маленькому серому телу, хмуро глянув, как я натягиваю подштанники.

Не то что я не мог без них, но дама рано или поздно придёт в себя и заметит мою неподражаемую красоту. Вдруг её это не обрадует. Моим правилом было не печалить колдунов без нужды. К тому же эту я уже успел опечалить сегодня. Одного раза вполне достаточно.

Я взялся за штаны, но происходящее с телом седьмой дочери, мне настолько не понравилось, что их пришлось бросить и поднять с земли саблю. Когда Вампир была у меня в руках, появлялось ощущение некой защищённости.

Седьмая дочь расплывалась. Плоть текла, превращаясь в зловонную массу, из которой торчали кости.

– Плохо, – сказал я. – Что-то не так.

Ларченков рыкнул низко, вполне возможно это была насмешка, но его маленькие глазки не отрывались от остатков создания Ила. И тут, конечно, росс прав, лично я, покосившись на ритессу Рефрейр, упустил момент, когда из расползшейся плоти начал очень медленно расти витой, закрученный спиралью, ярко-алый конус, так похожий на рог.

Заорать я не успел. Ларченков грянул, точно сердитый гром. И гораздо громче, чем я:

– Муравьиный лев!!!

Солдаты, три человека, уже бегущие к нам, не собирались проверять, верно ли это утверждение. Если насчёт седьмой дочери они могли сомневаться, то муравьиный лев – штука серьёзная. Проще говоря, ну её вороне под хвост. Пусть кто-нибудь другой разбирается.

Они как по команде развернулись и бросились наутёк. Один был столь храбр, что отшвырнул ружье в сторону, явно предполагая, что это добавит ему скорости. Я не стал делать ставок и проверять, кто из них быстрее покинет замковый двор.

Мне, представьте себе, хотелось обогнать эту троицу по меньшей мере на десять корпусов. Стоило подумать о штанах, рубашке и ботинках, но времени одеваться совершенно не было. Даже наклоняться и подбирать их. Ларченков уже уводил госпожу, и я поспешил за ними.

Мы успели.

За стеной, в соседнем дворе, там, где располагались казармы, полыхнуло лиловым.

Восемь бледно-белых, подобных копьям лучей, так напомнивших мне прутья ограды вокруг фамильного особняка, беззвучно ударили в землю, и она мягко дрогнула.

Тревога уже будила гарнизон. Но горны пели неуверенно, осоловело. Люди ещё мало что понимали.

Мы стали подниматься на стену по внутренней лестнице за секунду до того, как опустилась решётка. Там был прямой коридор, а после спуск и выход во двор, где разместились «Соломенные плащи».

Ларченков шёл тяжелой поступью, держа отстёгнутый топор, колдунья торопилась за ним, на её бледном лице, когда она обернулась, хорошо была видна растерянность.

Примерно в этот момент муравьиный лев «отжил» своё, выполнил то, для чего его растили и пестовали – достроил портал.

Я это почувствовал. Все почувствовали.

Воздух задрожал, леденея, облизал камни, оставляя на них иней. Заморозил капли, всё ещё катящиеся по моей коже после купания, высеребрил волосы, сковав их сосульками.

Скажем так. Внезапный разрыв пространства очень… бодрил. Окажись мы поближе, вполне могли бы участвовать в конкурсе «Лучшая ледяная статуя Шельфа». Кто-то взялся за Шестнадцатый андерит с изяществом пьянчуги, который решил разгромить лавку фарфора и вооружился для этого кувалдой. Причём въезжал он в эту лавку по меньшей мере на обшитой железом карете, запряжённой шестеркой лошадей.

На полном ходу.

А после пол начал уходить у меня из-под ног, когда земля просела из-за циклопической воронки, образовавшейся вокруг портала. Стена стала рушиться, как и ближайшие опорные башни. Ритесса с криком сорвалась в провал, разверзшийся между мной и Ларченковым.

Поднялось много пыли, несколько каменных крошек больно, до крови, ободрали кожу. Росс сделал попытку перепрыгнуть на мою сторону, но в последний момент остановился, понимая, что слишком велико расстояние. Выругался.

Я наклонился над краем. Видно плохо, но… она уцелела, упав на выступ, оставшийся «этажом» ниже.

– Заберёшь её?! – крикнул мне росс.

– Будто у меня есть выбор! Встретимся у казарм!

– Найду путь к вам! – Он расстегнул застёжки тяжелого плаща и побежал прочь со стремительностью катящегося под гору булыжника.

Пришлось топать обратно, затем спускаться вниз.

Здесь резко и сладко пахло магнолией. Ида, не считая ссадин и потерянной треуголки, была относительно цела, но покрыта серой пылью. Она посмотрела на меня с некоторой долей потрясения, словно видела впервые. Я решил, что глупо представляться в третий раз за неполные сутки, особенно в столь куртуазном виде как подштанники на голое тело. Вряд ли в данный момент у неё хватит чувства прекрасного, чтобы в должной мере оценить мой феноменальный наряд.

– Что происходит?

Хотел бы я знать.

– Нам надо двигаться. Лучше не стоять на месте.

На улице, плохо видимые из-за оседающей пыли, мельтешили какие-то тени. Слишком стремительные для человека. Кто бы ни прошёл через портал, он уже здесь.

– Да. Вы правы. Да. Идём?

– Вы в порядке?

– Конечно нет. Я растеряна. И напугана. Что? – Заметила мою недоверчивую усмешку. – Женщины довольно часто растеряны. И напуганы. Особенно когда не понимают, какой совы тут происходит. Как и мужчины, впрочем.

– Ага.

– Но вы не из их числа. Выглядите самодовольным и…

Она помедлила, и я конечно же захотел узнать.

– И?..

– Довольно нелепо. Даже смешно.

– Вот и наряжайся ради вас. Можно было не стараться.

Она, к моему удивлению, рассмеялась. Совершенно неожиданно, скомканно, едва слышно. В её карих глазах появилось тепло, на несколько мгновений смывшее холодную отстранённость и настороженность. Теперь, несмотря на чумазость, пожалуй, я мог бы назвать её привлекательной.

Такое случается с людьми, если проявляется их человечность.

– Спасибо, риттер. Мне уже не так страшно. Порой даже какая-то глупость, сказанная вовремя, может вернуть присутствие духа.

Мне бы стоило обидеться на «глупость», если бы я не считал точно так же.

– Не вы одна боитесь. Страх рядом с Илом – вещь необходимая, но её следует дозировать. Нам надо пройти через арсенал и кузницу, если там двери открыты. Сейчас мне было бы спокойнее рядом с отрядом.

– Ведите. Надеюсь, Ларченков найдёт меня.

Я поднялся снова на второй этаж, но свернул в другой коридор, оставив пролом за спиной. Этот андерит я неплохо знал. Разумеется, кроме двора Офицеров. Туда попасть никогда не стремился, хотя благодаря происхождению вполне имел на это право. Прямо, затем по лестнице вверх и далее по короткой стене. А там через несколько холлов во двор, минуя арсенал и кузню, к нашей казарме.

– Что такое муравьиный лев?

Это многое говорило о ней. И о её россе. Он – знал.

– Сколько раз вы были в Иле? Один? Два?

Она замешкалась, но сказала:

– Это первый. Что, так заметно?

– Новички знают только основной бестиарий, по атласам университета. Тех созданий, что можно встретить лишь в неделе от Шельфа. Ну и, может, еще страшных и известных, вроде жеребят.

– Я читала атласы. Но Ил всегда был вне сферы моих интересов. Расскажите.