Путь Черной молнии 3

Громов глянул из подлобья на Мераба и сдержанно спросил:

– Твоя замутка по сходке?

Гебанидзе, молча, кивнул в ответ.

– Тебя же «шлепнули по щеке» и предупредили. Кто тебе разрешил собирать сходняк?

– Паша, притормози! Твои малявы не всем людям ясны, я приехал поговорить с тобой как брат с братом.

– И взял с собой воров… Кстати, после твоих косяков, я не считаю тебя своим братом. Бога благодари, что тебе братва не «дала по ушам», а ограничилась «шлепком».

– Гром! – серьезно произнес Мераб, – ты всегда отличался среди нас мудростью и терпением, лично я уважаю тебя не меньше, даже после того, как мне кинули жесткую предъяву. Паша, выслушай меня. Давай разберемся и спокойно поговорим.

– Что ты конкретно от меня хочешь, чтобы я убрал пальцы с твоего горла?

– Постой, не горячись, нам есть о чем поговорить.

– Братва, – обратился Громов к ворам, – вы в курсе, что случилось в Юрге в восемьдесят третьем году?

– Конечно, тогда какие-то мокрятники5 двоих наших угробили и отбили Аркана у братвы, – ответил Восточный.

– А кто мокрушников навел?

Саня смело кивнул на Гебанидзе.

– Восточный, что ты на меня киваешь, с чьего базара ты лепишь эту шнягу?

– Ша! Об этом мы с тобой отдельно поговорим, – одернул Громов Мераба, – а ты Серега, какого мнения придерживаешься? – обратился он к Чекмареву. Павел знал, что ростовский вор выправляет баланс на этой сходке и придерживается стороны Мераба.

– Я так себе кумекаю, надо кидать обоснованные предъявы, а не снимать с «фонаря» если бы, да кабы.

Отчасти Громов согласился с ним, ведь нужны веские доказательства, что убийц подослал именно Мераб, потому он ответил едва заметным кивком.

Громов знал определенно, что на этой малочисленной сходке, все, кроме Мераба, имеют твердое слово. Если судить по возрасту и положению, Павел был в чести, как старый, испытанный бродяга и его звали на любое мероприятие. Ему шел уже шестьдесят первый год и среди Джамала, Аркана и Мераба он считался самым авторитетным, старшим братом. Считался до поры, пока двое из этой четверки не «скурвились»6, в чем Громов был глубоко убежден. Сегодня Мерабу придется привести немало веских доводов, чтобы Громов действительно ему поверил и снял свою «санкцию».

– Ладушки Мераб, обниматься, как прежде не будем, но поздороваемся, и после продолжим разговор, – Громов протянул грузину руку. Мераб хитро осклабился и ответил рукопожатием. Павел пригласил всех к столу.

– Кстати, а кто стол накрыл? – пережевывая вкусное мясо, спросил Громов.

– Да, есть здесь одна Марфа-свиданщица, местная прапорщица, мы предложили ей подзаработать, она забрала у нас продукты и сюда принесла, – улыбаясь, ответил Восточный и достал из-под стола небольшой, завязанный на узел мешок, тайно пронесенный прапорщицей в комнату. Развязав, выудил оттуда бутылку водки и, подбросив ее вверх на глазах у замершей братвы, ловко поймал. Затем достал спичечный коробок, в котором хранилось несколько грамм гашиша.

Громов присвистнул и, потерев руки, предложил:

– Давайте братва примем по соточке за нашу сходочку, и догонимся парочкой косячков7.

Выпили, закусили и стали делиться последними новостями. Вспомнили добрым словом и помянули Васю Бриллианта и других людей, упокоившихся на около зоновских кладбищах. Восточный, между делом забил планом8 две папироски, и одну за другой, пустил по кругу. Заметно повеселели. Восточный с Чекмарем перемигнулись и, встав из-за стола, пошли в соседнюю комнату, знакомиться с арестантом, к которому приехала мать с сестрой. Они специально оставили Громова и Гебанидзе наедине.

– Паша, мы же с тобой братья, давай, как бывало, побеседуем.

– Не получится у нас братского разговора, пропасть между нами легла, стремные вещи ты стал позволять себе, не по понятиям это.

– Кидай начистоту.

– Аркана, по твоей указке отбили у братвы?

– Я брата спасал, а разве ты, не так бы поступил?

– Что ты метешь?! Кое-что Аркану можно простить, но есть вещи, за которые ему придется жизнью расплатиться.

– Если ты о мусорских происках говоришь, то я в курсе подкупленных ментов, Аркан грамотно этих чертей разводил и пользовался их связями и положением.

– Нет, я больше упираюсь в его кроилово9. Разве ты не знаешь, что двойная касса Аркана угодила в лапы «конторщикам». Это ж сколько бабок он у братвы стырил и не вложил в общак?

– Паша, это не доказано. Мало ли какую шнягу ментовские прихвостни запустили. Аркан в отказухе, не его эта касса.

– У меня свой источник и он подтвердил, что касса была его, в одном чемодане лежал шпалер Аркана с именной гравировкой.

– Волыну могли мусора подкинуть.

– Мераб, не гони мне дуру, кассу прятали в деревенском доме, потом повезли на Алтай, а по дороге Аркановскую братву пополоскали какие-то налетчики, и касса угодила к гэбистам. Так, выходит, кассу давно пасли. А ты знал, сколько у Аркана было филок, брюликов10 и рыжья?

– Откуда мне знать?! Паша, не морочь мне голову, говорю тебе, не Аркана эта касса.

– Вот, знаешь, за что я тебя терпеть не могу, за твое упрямство: тебе ссы в глаза, а для тебя все божья роса. Упрямый, как осел! Я знаю, ты за Аркана горой стоишь, но этот стремный базар известен многим ворам и потому никакая откупная не поможет. Совесть он потерял арестантскую, жить перестал по воровским законам. С мусорами гнилую карусель замутил. От общака кроил и беспределом занимался.

– Каким еще беспределом? – возмутился Мераб.

– Знаешь Воробья, и какие непонятки у него вышли с Арканом?

– Знаю, история давняя, Арканя мстил ему за прошлое, когда с братвой подорвал когти с лесоповальной зоны, Воробей тогда со своим дедом-лесником бросил их в болоте подыхать.

– Я в курсе. Да вот пути Аркана и Воробья снова перехлестнулись, пацана конкретно подставили в заварушке между Новосибирскими и Кузбасскими хулиганами. Воробей не за хрен собачий срок получил, кто-то подмазал судью и прокурора.

– Паша, я тоже знаю всю эту историю, ну, было дело, перегнул Аркан палку, только зря ты взял сторону Воробья… – Мераб на секунду замолчал и, интригующе уставившись на Громова. Он сейчас такую подноготную на Воробьева выложит.

– Ну, и чего я такого не знаю? – Павел прищурился.

– Воробей с мусорами повязан…

– Не тяни, давай объясняй, откуда ноги растут?

– Аркан говорил, как их в Сосновке мусора брали, Воробей как раз там был со своим корешем Карзубым.

– С чего Аркан взял, что там менты были?

– Два мусора в форме там орудовали, кстати, Крут подтвердил.

– А Крут не одевался в ментовскую форму, когда оперу на хвост упал, прежде чем удавить его?

– Паша, эти «Электрики» тебе напрочь мозги заполоскали, но они точняком на мусоров работают.

– Как ты назвал их?

– Аркан с Крутом их электриками называли, они после себя какую-то метку оставляли.

– На счет их связи с мусорами, поясни-ка мне доходчивее.

– Карзубый сдернул из камеры смертников, но без участия мусоров это не обошлось. Ему в натуре устроили побег, и он с Воробьем был в одной упряжке.

– Но Аркана они отдали мне, а не мусора. Если бы это была ментовская операция, стали бы они сливать вора, по Аркану уже давно вышак плачет.

– Крут в маляве подтвердил, за них какой-то мусор впрягался, когда Серега в тюрьме под следствием сидел.

– Я смотрю, они тебе тоже, как и Аркану, дорогу перешли.

– Паша, да пошли они к чертям собачьим, не о них сейчас разговор, а о брате нашем, я Аркану хочу помочь. Не только за себя прошу, Паша, скажи за нас братве. Вспомни, как мы в тюрьме в одной хате сидели, ты всегда нас поддерживал и на сходках воровских ручался за нас. Ты же нам, как старший брат, мы тебя слушали и уважали.

– Потому и стремно мне, во что вы превратились! Что вы творите, вас совсем понесло, берега потеряли? Вы кто, воры или коммерсанты? Помню, Леха Дрон, он ведь тоже поначалу с Арканом в одной упряжке был, цеховиков доил, Фан-фанычей в тугой узел завязывал. Да вовремя опомнился. У него возможность была – сдернуть с зоны, однако он сопротивлялся ментам и до конца оставался с зоновской братвой. Вот вам с Арканом пример, как грамотно зоны размораживать, а не махать крыльями здесь на воле, да понты колотить, что вы бродяги по жизни. Я в любую зону зайду и мне не стремно перед людьми, меня везде по босяцки примут. Аркан под вышаком ходит, а ты напрочь забыл дорогу на кичу. Может, ты думаешь, что всю жизнь от мусоров будешь бабками отмазываться. Ошибаешься, просто они не брались за тебя по-настоящему, чуть что, ты сразу на лыжи встаешь11 и на родном Кавказе гасишься. А нам – ворам, бояться нечего, у нас совесть чиста, мы со своими делимся, как на духу. А вы и Арканом чем козыряете? Кто сколько бабок наварил, да мусоров прикормил.

– Гром, все же ты к нам несправедлив. Как можно с ментами договориться, если не купить их? Ты думаешь, легко было тебя с крытки на крест переправить? Паша, их надо прикармливать, только так мы загоним их в стойло. Подкупленный мент готов хоть на что, через таких можно делами вертеть, как на воле, так и в зонах. Если всех нас пересажают, а потом кончат, как Бриллианта, кто на свободе будет братву в руках держать. Ты сам знаешь, что ни год, все труднее становится управлять жульманами, да подрастающей шпаной. Сколько с мусорскими подставами приходится сталкиваться. А так, имея в ментуре своих людей, можно в любой момент дело тормознуть или вовремя слинять. Аркан этим и занимается. У него чуйка обостренная на продажных мусоров, а кое-кого из них он прессует и заставляет работать на себя. Ну, разменяют12 его менты, кому от этого легче станет? А ведь он столько полезного для братвы сделал, редко такого встретишь, чтобы мазу круто держал. Ты вспомни восемьдесят третий, когда короновали Крута, они почти весь город в кулаке держали. Гэбэшники и то не словили его. А сейчас там просто бакланы в кучу сбились, нет контроля над ними. Твои малявы им вообще руки развязали, что хотят, то и творят.

– А я в курсе твоих дел, мне братва постоянно отписывает, и как ты с прибалтами фармазонил,13 и азеров в пыль затер.

Мераб удивленно поднял брови, после чего Громов спросил:

– Что удивляешься? И мокрушники у тебя под рукой. Я вот мусоров не прикармливаю, а о многих делах твоих наслышан. Так, где все-таки гасится Аркан?

– В надежном месте. Его сейчас не одна сука легавая не найдет. Паша, прошу тебя, обуздай своих торпед, не надо Арканю валить и с грязью смешивать.

– На сходке должна была решиться его судьба, может, все бы обошлось, а вы буром поперли, невинной братве кровь пустили, так о чем ты меня упрашиваешь?

– Гром, я сегодня не только по свою и Аркашкину душу приехал, но тебя это тоже касается.

– Чего там меня коснулось? – с сарказмом спросил Громов.

– Да, Паша, да! Я дело говорю, – Мераб поднялся и, протиснувшись между столом и кроватями, включил телевизор.

– Да выруби ты этот ящик, – запротестовал Громов.

Мераб приложил к губам палец и обвел глазами комнату, давая понять, что их могут подслушивать. Сделав звук громче, снова подсел к Громову и тихо произнес:

– Ты в курсе, что в местную управу на тебя разнарядка пришла.

Павел замотал головой и насторожился. Мераб наклонился к его уху и продолжил:

– Паша, если бы я вовремя не замутил с больничкой, ты бы уже слушал перестук вагонных колес по дороге в «Лебедь». Твое счастье, что мне удалось уфаловать лепилу14 и сунуть ему в зоб филок, потому тебя скоренько отправили на «крест15».

– Ну, было дело, дергал меня главный кум к себе. Собачий потрох, грозился меня на «перековку» отправить, послал я эту суку к его же матери. Теперь понимаю, видать менты по-черному против меня замутили.

– Паша, тебе сваливать надо. Посмотри на себя, несколько трюмов и легкие начнешь выплевывать, а мусорам только это и надо. Джамал в Златоустовской чалится, с Владимирского перевели, да бодрячком держится. Крут в «Лебеде» побывал, чуть копыта не отбросил, но выкарабкался бродяга. Кстати, он первую пятеру «отпахал» и даже с лихвой, его скоро в зону отправят. Молодой он еще, потому и выдержал. А ты Паша, уже сдавать начал, только не хочешь это признать, я ведь вижу, постарел ты. Ну, что скажешь Гром? Замутим твой побег.

– Дай чуток поразмыслить.

– Паша, да что тут думать, ты хочешь закончить, как твой кореш – Бриллиант. Почил бродяга в Боге, да неизвестно как. Ты же знаешь как в «Лебеде» красноперые лютуют. Они там столько беспредельных прессхат наладили. Вспомни, сколько братвы полегло, а иных заставили от короны отречься.

– Так они же резиновыми ворами оказались, не выдержали, прогнулись черти. Вот и проявились через поступки настоящие люди, а твари, присосавшиеся к общаку, слиняли со сковороды чертовской.

«Гиви» и «Кравец» отреклись от идеи, предали наше дело.

– Паша, ты же знаешь, что на одной сходке принято решение: воров, перенесших пытки и ломки в "Белом Лебеде", считать не раскаявшимися, и приравнивать их соглашение, как защиту от красноперых бесов.

– Знаю, в «Лебеде» ад, но опять же, Бриллиант, Крут, другие бродяги. Разве не ломали их, не заставляли отречься от идеи. Условия заставили таких босяков стальными быть, не гнуться перед этими чертями в погонах, таких людей легче убить, чем сломать. Ментам только волю дай, всех бы нас закопали, да нынче времена не те, когда непокорных к стенке ставили, и трупы в запретку бросали, будто их при побеге расшмаляли. Да, менты отделяют нас от мужиков, трюмуют, активистов на нас натравливают. Так, что Мераб, не откажусь я от своего, не брошу пацанов и братву, что по жизни со мной идут, буду до конца дней своих учить их правильным поступкам. Когда-то и тебя с Арканом учил, но вижу не впрок пошло, по-другому мыслите. Против наших законов пошли. Напряги-ка мозги, что в основу воровского кодекса заложено? Не наживайся за счет общака, не имей дело с государством, не гни на него хребет, от ментов держись подальше, и не обзаводись семьей. А вы далеко пошли, в восемьдесят втором году затерли эти понятия, подменили их новыми. Но вы сильно торопитесь, мы-то еще живы, еще рано списывать старых воров. Мы всегда уживались с ворами разных народов, у нас – воров, национальности нет, мы перед своим законом равны, но как только в дело вступают деньги, то многие забывают о своем истинном предназначении. Власть и деньги рушат наши законы, настало время, когда идея начала уступать соблазну обогатиться. Все мерится богатством, и наш кодекс меркнет перед правилами вашей сладкой жизни. Ты тоже считаешь старомодными мои взгляды? Я ведь во многом не согласен с ворами новой формации.

– В чем-то, да. Я тебе уже говорил, сидя в одиночке, без грева и надежды освободиться, с мусорской властью бодаться трудно, у них четко отлажена система. А кто будет держать под контролем всю братву на воле? Нас и так мусора гасят, как известь, не дают укрепить общаки. Но я очень тебя уважаю, как человека, как старшего брата, а у нас – кавказцев, принято почитать старших. Мне важно каждое твое решение, и поэтому я больше не стал с тобой лаяться, а замутил этот сходняк. Ты должен понять меня и Аркана, мы будем покупать, и обуздывать мусоров, только так мы их сломаем. Мы купим эту власть, растлим ее деньгами. Будешь жив, попомни мое слово. Паша, согласись, ты безнадежно отстаешь от жизни. Не обижайся, но наши понятия, это как вкусы или взгляды, они выходят из моды, устаревают. Надо смотреть в завтра, учиться, как люди «за бугром» живут, как управляются с делами. Мы уже завязываем знакомства с иностранной «братвой», правда, делаем это тайно, чтобы гэбисты не пронюхали, иностранка, это дело политическое.

– И с кем же вы якшаетесь, с итальянцами, американцами?

– С китайцами потихоньку начинаем мутить, но в основном с японцами. В союзе опять спортклубы открыли, карате снова в моду вошло, вот и едет бродяжня «Якудзовская» опытом делиться, у нас корейская братва это дело шустро подхватывает, – хитро улыбнулся Мераб, – у капиталистов много чего хорошего есть, это мы, как голь перекатная, в лаптях ходим, в алюминиевых штанах, да ломом подпоясаны.

Громов внимательно слушал Мераба, он всегда считал его рассудительным, не вспыльчивым и дальновидным человеком. И то, что сейчас воры стали жениться, «доят» разных коммерсантов и наводят мосты с ментами, тоже замечал, но старался этому противиться. Потому как закваска в нем была старая, он отрицал новое положение воров, не угасала в нем идейная страсть.

«Да, прав Мераб, старею я. Подорвал здоровье на этих нескончаемых этапах, а вида не показываю. Голова стала чаще кружиться, давление скачет, руки, ноги ломит. Менты меня спокойно уморят, но дух никогда не сломят. Тяжело, наверное, будет, в этот раз не выберусь. Если в «Лебедь» отправят, там и останусь, где упокоился мой кореш Бриллиант. Ладно, покуда жив, буду нести свой крест»…

– Брат, что надумал, хочешь на волю сквозануть? – вопрос Мераба вывел из размышлений Павла.

– Нет, Мераб, я здесь остаюсь. Знаешь, сегодня вели меня по зоне, так незнакомые пацаны и знакомые бродяги вышли со мной поздороваться. Приветствуют меня, здоровья желают. Верят в меня, что я никогда их не подведу и не брошу в трудный момент. Я не предам нашу идею, не разменяю ее на глоток вольного воздуха. Нет, Мераб, свобода здесь, – Павел постучал себя по груди, – мне седьмой десяток пошел и сколько Богом отпущено, столько и буду сопротивляться, мне подачки от ментов в виде поощрений не нужны. Помру в БУРе или на этапе, все одно, но под мусоров не лягу, не хочу, чтобы после смерти, мои кости перемывали в помойной лохани. Значит так, твоя вина в моем аресте не доказана, видимо черти, которых мы здесь колонули, наговорили с испугу на тебя и Аркана. За то, что отбили Аркана у моей братвы, общий сходняк будет решать. Вы были мне, как младшие братья, да и сейчас не могу отрезать вас напрочь. Но скажу, как на прошлой сходке говорил, не зарывайтесь, чтите старые традиции, не марайте совесть грязными помыслами. Не забывайте о тех, кто гниет на киче. Вижу, жить по новым правилам, вам не запретишь, это уже не остановишь. Соберу на пересылке сходняк, объясню братве кое-что, может, простят они Аркана, Но, сам понимаешь, выше положения «прошляка16», он уже не поднимется. Сучьими поступками он себя не замарал, по крайней мере, я об этом не слышал. Ты думаешь, я забыл, сколько вы добра для братвы сделали. Потому отпускаю удавку, вашей шее она не грозит. А ты Мераб большего от меня не жди, выше положенца не поднимешься, благодари братву, что еще не зажали тебе яйца в тисках. Аркану передай, до конца я его не простил. После отпишу ему маляву, передашь. Ладно, Мераб, на этом остановимся. Маленький мир лучше большой войны. Зови братву, а то я смотрю, засиделись они в гостях.

Глава 3

Волков выходит на свободу

Прошло немало времени, после того, как «Черная молния» пощекотала нервы Шаронову. Получив карт-бланш, члены организации пересмотрели свои дальнейшие планы. Сергей Брагин, учитывая непростую обстановку, сложившуюся вокруг друзей, принял превентивные меры. Со своей женой Екатериной Воробьевой, Сергей официально развелся, и она уехала из города Новосибирска. В действительности ей пришлось сменить фамилию и паспорт, она стала Завьяловой и естественно сменила адрес проживания и место работы. Настя, некогда имевшая фамилию Гусельникова, тоже, как и мать, стала Завьяловой. Таким образом, цепочка, по которой Шаронов и другие недоброжелатели могли добраться до истинных владельцев старых фамилий, прервалась.

Анатолий Брагин продолжал работать на секретном объекте в должности начальника караула и перед самым устройством на работу, тоже сменил паспорт и фамилию. Ирощенко с Натальей находились довольно далеко и появление Сергея, как необходимого для Шаронова человека, на обозримом горизонте не предусматривалось. Единственной зацепкой для развращенного взятками полковника, мог стать дед Михаил, отец Екатерины. Если полковник основательно возьмется за Брагина, то попробует разыскать Воробьеву, бывшую жену Сергея, а так как он ее раньше не знал, и следы ее затерялись, он может на том и остановиться. На всякий случай дед Михаил, конечно же, был подготовлен к такому повороту дела. Тем не менее, все хорошо понимали, если оперативники Шаронова докопаются до истины и станут расспрашивать жителей Михеевки или окрестных селений, то непременно информация о Коростылеве Михаиле, выплывет наружу. В этом деле члены «Черной молнии» готовились к основательному прикрытию.

Александр с Аленой и дочкой Лизой, тем временем проживали в Алтайском крае, но принимая во внимание тревожное для организации время, перебрались из Рубцовска в районный поселок. Александр по срочному делу поехал Новосибирск, у него назревало радостное событие, из мест заключения выходил его друг Владимир Волков.

Незадолго, как прозвучит «прощальный звонок» у Владимира, Александр предупредил друга, что его могут встретить бывшие дружки. Не исключалось и такое предположение, что это могут быть люди Аркана или Мераба. Аркан исчез и давно не появлялся, но друзья решили подстраховаться на случай внезапного появления Садовникова. Хоть связь Волкова с бывшими дружками вора давно прекратилась, но игнорировать подобную встречу, определенно не стоило. Потому Александр решил встретить друга, оказать помощь и на некоторое время приютить.

После того, как Александр Воробьев благополучно сбежал из колонии, Волков притих. Сгруппировавшись, первое время ждал ответной реакции вора Аркана. Но вскоре со свободы пришли новости, что вора раскороновали и он внезапно исчез, по всей вероятности он погиб. Постепенно улеглись волнения и Владимира в последнее время посещали иные мысли: он стал часто задумываться, как прожить остаток жизни на свободе. Если продолжать воровать, то так и останется в неволе до скончания жизни, а если найдет другой способ зарабатывать средства для существования, то возможно, ворота в зону захлопнутся у него за спиной навсегда. Вскоре Владимир заметил за собой одну особенность, он пристрастился к резьбе по дереву и кости и таким образом каждый день оттачивал талант. Главный оперативник колонии Цезарь до сих пор не верил, что Волков даже в малейшей степени остепенился и потому продолжал держать его под «колпаком». Но после того как Волков по заказу начальника колонии вырезал из моржовой кости шахматы и инкрустировал доску шпоном, начальник оперчасти был вынужден отпустить «клещи». В последние годы Волков возглавил звено первоклассных резчиков и самобытных умельцев, производящих оригинальные шедевры своими руками. Участок по изготовлению сувениров, заключенные в шутку назвали «Рога и копыта».

Лагерная элита была не в претензии к Волкову, что он отошел от дел и стал честно зарабатывать, кое-кто из лидеров знал историю его жизни не понаслышке и не мешал ему спокойно досиживать срок. Остались в прошлом невзгоды и лишения. За время отбывания наказания Волков имел несколько постановлений за различные нарушения режима, но к концу срока его личное дело очистилось, и он выходил на свободу без «надзора17». На свободе, по решению работников районного ОВД к нему могли применить надзор за тяжелую статью, определяющую его как особо-опасного рецидивиста. Но опять же, все было в руках администрации.

Всю ночь перед освобождением ворочался, спать не хотелось, в голову лезли разные мысли. Как сегодня встретит его свобода? В памяти всплыли годы молодости, когда освобождался из-под Иркутска из наркотзоны и удивился, что у ворот его встретил Аркан с группой бродяг. Тогда вор прочел по памяти нерифмованное четверостишие в честь его освобождения, Волков до сих пор его помнил.

Итак, мой друг, пришла пора, тебе свободу повидать,

В счастливый час, во всей красе

И в ту минуту упоенья

Звоните все колокола, в день моего освобожденья!

Было еще одно освобождение после очередного срока, и с каждым разом трепет в груди не прекращался. Было, над чем задуматься, но трезвые мысли приходили в голову, только тогда, когда мозг не страдал от непрекращающихся пьянок и не изнывал от повседневного похмелья.

У человека, находящегося за колючей проволокой в определенной степени приостанавливается развитие, он не живет, а только существует. Он не может дышать свободно и чувствовать себя вольным и счастливым. Особенно тому трудно, кто первый раз попал за решетку и еще не адаптировался к условиям тюремного проживания и к повседневному общению с такими же заключенными. Душа его томится, ум погружается в воспоминания, или как по-иному выражаются аборигены тюремных камер и завсегдатаи зон: «Крыша едет. Гусь летит». Кто уже неоднократно окунулся в обиталище маргиналов, даже потешается и подтрунивает над неопытными и убитыми горем первоходками.18

Вот и Волков приспособился, заматерел, перестал маяться, неисчислимыми днями, прожитыми за колючей проволокой. Он стал поистине настоящим «волком» среди тюремного контингента. Тело привыкло к нарам, но душа по-прежнему тосковала по свободе и вот, очень скоро наступит эта долгожданная, счастливая минута. Его душа выпорхнет на волю, но, как и прежде, еще не осознает до конца, что впереди ее ждет тяжелый путь к адаптированию. Будут косые взгляды со стороны обычных людей, недопонимание, а то и недобрые высказывания в адрес бывшего сидельца. В лагерной жизни Владимир научился вести себя спокойно и рассудительно разговаривать с людьми. Это только обыватель может сказать, что человек, отсидевший большой срок, уподобляется дикарю или зверю и такие индивидуумы встречаются. Но на особом режиме, где отбывал наказание Волков, люди, учатся взаимно вежливому обращению и строго следят за чистотой речи, либо одно не правильно произнесенное слово может оказаться последним в жизни.