Скорби Сатаны

– Я полностью в вашем распоряжении, – ответил я, радуясь тому, что буду избавлен от скучной компании – самого себя – и что окажусь в обществе Лусио, чей разговор, пусть порой и чересчур язвительный, всегда захватывал меня и оставался в памяти.

– В какое время мы встретимся?

– Идите одевайтесь, увидимся за обедом, – ответил он. – А потом вместе поедем в театр. Пьеса из числа тех, что стали популярны у режиссеров в последнее время: прославляет «павшую» даму, представляя ее образцом высшей степени чистоты и добра – к полному недоумению бедных зрителей. Спектакль смотреть не стоит, но, возможно, его посетит леди Сибил.

Он снова улыбнулся, стоя передо мной на фоне камина: легкие языки пламени угасли до тускло-равномерного медно-красного цвета, и мы беседовали уже почти в полной темноте. Я нажал кнопочку возле каминной полки, и комнату залил электрический свет. Необычайная красота моего собеседника снова поразила меня как нечто невиданное и почти неземное.

– Скажите, Лусио, а люди часто оглядываются, когда вы проходите мимо? – спросил я вдруг, повинуясь внутреннему импульсу.

Он рассмеялся:

– Вовсе нет. С чего бы им это делать? Все так озабочены делами, так думают о самих себе, что едва ли забудут о своем эго, даже если перед ними предстанет сам Дьявол. Женщины иногда посматривают на меня, с притворной застенчивостью и с особым – я назвал бы его кошачьим – интересом, с каким представительницы слабого пола озирают представительных мужчин.

– Никак не смею их осуждать! – ответил я, все еще не в силах оторвать взгляда от его статной фигуры и красивой формы головы; с таким же восхищением я взирал бы на благородную картину или статую. – А что вы скажете о леди Сибил, с которой мы сегодня встретимся? Как она смотрит на вас?

– Леди Сибил меня никогда не видела. А я видел ее только раз с большого расстояния. Граф пригласил нас в свою ложу сегодня в основном для того, чтобы мы могли познакомиться.

– Вот как! А нет ли тут матримониальных видов? – спросил я шутливо.

– Да, полагаю, что леди Сибил выставлена на продажу, – ответил он с ледяной холодностью. Эта иногда проявлявшаяся у него интонация превращала его прекрасные черты в непроницаемую презрительную маску. – Но ставки пока невысоки. Что касается меня, то я в этих торгах не участвую. Как я уже говорил вам, Темпест, я ненавижу женщин.

– Вы не шутите?

– Ничуть. Женщины доставляли мне только неприятности, поскольку вечно мешали мне развиваться, причем без всякой пользы для себя. И вот за что я их особенно не люблю: они наделены необыкновенным даром – способностью делать добро, но пускают эту силу на ветер или не используют ее вовсе. Их стремление к наслаждениям и сознательный выбор вульгарности и банальности вызывает только отвращение. Они гораздо менее чувствительны, чем мужчины, и неизмеримо более бессердечны. Они выполняют для человечества материнскую роль, и людские ошибки – по большей части их вина. И это еще одна причина их ненавидеть.

– Вам хотелось бы, чтобы человечество сделалось совершенным? – спросил я в изумлении. – Но ведь это совершенно невозможно!

Князь помолчал, погрузившись в свои мысли.

– Во Вселенной все совершенно, – сказал он наконец, – кроме этого любопытного субъекта – Человека. Вы никогда не задумывались, почему именно он оказался единственной ошибкой, единственным несовершенным существом в безупречном Творении?

– Нет, не задумывался. Я принимаю вещи такими, какими их нахожу.

– И я тоже, – сказал он и отвернулся. – И какими я нахожу их, таким они находят и меня. Au revoir![5] Обед через час, не забудьте!

Дверь отворилась и затворилась – он ушел. Я остался на какое-то время в одиночестве и принялся размышлять о странном нраве Лусио. Какая необыкновенная смесь философии, житейской мудрости, чувствительности и сарказма струилась, словно кровь по венам, в изменчивом темпераменте этого блестящего и отчасти загадочного человека, который по чистой случайности сделался моим лучшим другом. Мы общались уже почти месяц, но я был все так же далеко от разгадки тайны его истинной природы, как и в начале. И тем не менее я восхищался им больше, чем когда-либо, сознавая, что без его общества жизнь лишилась бы половины своей прелести. И хотя множество так называемых «друзей», словно мотыльки, слеталось на сверкание моих миллионов и окружало меня, среди них не было ни одного, кто так влиял бы на мое настроение и к кому я испытывал бы такую глубокую симпатию, как к этому человеку – властному, отчасти жестокому, отчасти доброму товарищу моих дней, который временами, казалось, относился к жизни как к несуразной безделке, а меня считал частью какой-то пустяковой игры.

VIII

Я думаю, ни один мужчина не в силах забыть первую встречу с совершенной женской красотой. Как бы часто ни ловил он мимолетные проблески прелести на миловидных лицах, как бы ни светили ему яркие вспышки подобных звездам глаз, как бы ни влекли его соблазнительные очертания изящных фигур – все это были лишь мимолетные проявления красоты. Но когда все подобные расплывчатые и эфемерные впечатления соберутся в единый фокус, когда все фантазии о формах и красках обретут зримое и полное воплощение в одном живом существе, взирающем на мужчину словно бы из эмпиреев девичьей гордости и чистоты, то ему не стыдно потеряться от присутствия такого восхитительного видения, и он, несмотря на присущую ему грубую мужественность и силу, становится не кем иным, как рабом страсти. Так и я был ошеломлен и покорен без малейшей надежды на избавление, когда фиалковые глаза леди Сибил Элтон, обрамленные густой тенью темных ресниц, остановились на мне с тем не поддающимся определению выражением смешанного интереса и безразличия, которое должно указывать на тонкое воспитание, но обычно только пугает и отталкивает искренние и чувствительные души. Взгляд леди Сибил отталкивал, но от этого еще больше привлекал.

Мы с Риманесом вошли в ложу графа Элтона в театре на Хеймаркет между первым и вторым действиями, и граф – невзрачный, лысоватый, краснолицый пожилой джентльмен с пушистыми белыми бакенбардами – поднялся, чтобы нас поприветствовать, и с особой экспансивностью пожал руку князя. (Как я позже узнал, Лусио одолжил ему тысячу фунтов на весьма льготных условиях, что отчасти объясняло горячность дружеского приветствия.) Дочь графа оставалась неподвижной. Однако минуту спустя, когда отец обратился к ней несколько резко со словами: «Сибил! Это князь Риманес и его друг, мистер Джеффри Темпест!» – она повернула голову и, бросив на нас холодный взгляд, который я пытался описать выше, едва заметно поклонилась.

При виде ее изысканной красоты я сделался нем и глуп и, не находя слов, стоял молча, сконфуженный, в странном замешательстве. Старый граф сделал какое-то замечание по поводу пьесы, и я, хотя его почти не расслышал, что-то пробормотал наобум в ответ. Оркестр играл отвратительно, как это часто бывает в театрах, и рев духовых звучал у меня в ушах, как шум моря. Я не воспринимал ничего, кроме удивительной красоты девушки, сидевшей передо мной в белоснежном платье, с несколькими бриллиантами, сверкавшими, как случайные капли росы на розе. Лусио разговаривал с ней, а я слушал.

– Наконец-то, леди Сибил, – произнес он с почтительным поклоном, – я имею честь познакомиться с вами. Я видел вас часто, но так, как видят звезду, – издалека.

Она улыбнулась, но улыбка ее была холодна и еле заметна, так что уголки ее прелестных губ только чуть дрогнули.

– Не припомню, чтобы мы когда-нибудь встречались, – ответила она. – Но все же в вашем лице есть что-то странно знакомое. Отец постоянно говорит о вас, и мне, наверное, не нужно заверять вас, что его друзья – также и мои друзья.

Князь отдал поклон.

– Достаточно просто поговорить с леди Сибил Элтон, чтобы почувствовать себя счастливым и привилегированным человеком, – сказал он. – А быть вашим другом – значит обрести потерянный рай.

Она вспыхнула, а потом вдруг сильно побледнела и потянула к себе мантилью. Риманес почтительно окутал ее прекрасные плечи благоухающими складками. Как я ему завидовал! Затем князь повернулся ко мне и поставил стул позади ее кресла.

– Присаживайтесь сюда, Джеффри, – предложил он. – А мне нужно немного потолковать с лордом Элтоном.

Несколько овладев собой, я поспешил воспользоваться случаем, который князь так великодушно предоставил мне, чтобы снискать расположение молодой дамы, и мое глупое сердце забилось от радости, когда она ободряюще улыбнулась.

– Вы – большой друг князя Риманеса? – спросила она ласково, когда я сел.

– Да, мы очень близки, – ответил я. – Он чудесный компаньон.

– Надо думать! – И она поглядела на князя, который был занят оживленной беседой с ее отцом. – И удивительно хорош собой.

Я не ответил. Разумеется, невозможно было отрицать редкую привлекательность Лусио, но эта похвала пробудила во мне что-то вроде зависти. Реплика леди Сибил показалась мне столь же бестактной, как если бы мужчина, беседуя с хорошенькой женщиной, стал выражать восхищение другой дамой. Я не считал себя красивым, но знал, что выгляжу лучше, чем большинство мужчин. Внезапная досада заставила меня замолчать, но тут поднялся занавес и возобновился спектакль.

Актеры играли очень сомнительную сцену, в которой задавала тон «женщина с прошлым». Почувствовав отвращение к представлению, я поглядел на окружающих, чтобы понять, разделяют ли они мои чувства. На прекрасном лице леди Сибил не было заметно неодобрения. Ее отец жадно наклонялся вперед, очевидно злорадствуя по поводу каждой детали. На лице Риманеса сохранялось непостижимое выражение, не позволявшее различить какие бы то ни было чувства. «Женщина с прошлым» выражала свой притворный героизм в истерических сентенциях, а влюбленный в нее сладкоречивый глупец уверял ее, что она «обиженный чистый ангел». Занавес опустился под громкие аплодисменты. Кто-то свистнул с галерки, но это только возмутило партер.

– Англия делает успехи! – заметил Риманес полушутливо. – Были времена, когда эту пьесу освистали бы и убрали со сцены как портящую нравы. А теперь единственный голос протеста исходит от представителя «низших» классов.

– Так вы демократ, князь? – поинтересовалась леди Сибил, лениво обмахиваясь веером.

– Отнюдь! Я всегда выступал за гордое первенство богатства. Не денег, разумеется, – богатства умственного. В этом я предвижу появление новой аристократии. Когда высшее общество портится, происходит падение, и оно становится низшим. А когда низшее получает образование и приобретает амбиции, оно превращается в высшее. Это естественный закон.

– Но Боже упаси! – воскликнул лорд Элтон. – Вы ведь не хотите сказать, что пьеса, которую мы смотрим, – низкая или безнравственная? Это реалистический этюд на темы современной общественной жизни, только и всего. Эти женщины, знаете ли… эти бедняжки с тяжелым прошлым… они весьма, весьма интересны!

– Весьма! – вполголоса откликнулась его дочь. – В действительности похоже, что для женщин, не имеющих такого «прошлого», не осталось и будущего! Добродетель и скромность полностью вышли из моды и никогда уже в нее не войдут.

Я наклонился к ней и произнес чуть слышно:

– Леди Сибил, я рад, что эта несчастная пьеса вас оскорбила.

Она взглянула на меня, и в ее взоре читались удивление и насмешка.

– О нет, совсем не оскорбила, – ответила она. – Я видела много подобного. И я прочла множество романов в точности на ту же тему. Поверьте мне, я совершенно убеждена, что так называемая «дурная» женщина – единственная представительница нашего пола, которая еще интересна мужчинам. Она получает от жизни все мыслимые наслаждения, она часто удачно выходит замуж и, как говорят американцы, «весело проводит время». Так же обстоит у нас дело и с арестантами: они питаются в тюрьме гораздо лучше, чем честные работники. Я считаю, что женщины совершают большую ошибку, оставаясь респектабельными, – от этого их могут только счесть скучными.

– Вы, должно быть, шутите! – снисходительно улыбнулся я. – В глубине души вы думаете совсем иначе!

Она ничего не ответила, поскольку занавес снова поднялся, показав пресловутую «даму»: та теперь «весело проводила время» на борту роскошной яхты. Пока на сцене шел неестественный напыщенный диалог, я сидел, немного отодвинувшись в тень ложи.

Самоуважение и самоуверенность, которых я лишился при виде красоты леди Сибил, вернулись ко мне, а лихорадочное возбуждение ума сменилось бесстрастным хладнокровием и самообладанием. Я вспомнил слова Лусио: «Полагаю, что леди Сибил выставлена на продажу» – и с торжеством подумал о своих миллионах.

Я взглянул на старого графа, который пощипывал седые бакенбарды с самым униженным видом, с тревогой слушая то, что говорил ему князь: по-видимому, речь шла о чем-то, связанном с деньгами. Потом мой взор оценивающе прошелся по прелестному изгибу молочно-белой шеи леди Сибил, по ее прекрасным рукам и груди, по ее густым волосам цвета спелого каштана, по ее нежно-румяному надменному лицу и томным глазам, и я подумал: «Всю эту прелесть можно купить, и я куплю ее!»

В это мгновение она повернулась ко мне и сказала:

– Так, значит, вы и есть тот самый мистер Темпест?

– Тот самый? – переспросил я, весьма довольный этим вопросом. – Едва ли… Пока нет. Моя книга еще не напечатана…

Она с удивлением подняла брови:

– Книга? А я и не знала, что вы написали книгу.

Мое польщенное было тщеславие обратилось в прах.

– Про нее писали во всех газетах… – начал я, но она прервала меня смехом:

– Я не читаю таких объявлений – много чести. Когда я спросила, не вы ли знаменитый мистер Темпест, я имела в виду: тот миллионер, о котором столько говорили в последнее время?

Я утвердительно кивнул – с несколько холодным видом. Она вопросительно взглянула на меня поверх кружевного края веера и сказала:

– Как приятно, должно быть, иметь столько денег! К тому же вы молоды и хороши собой.

Я почувствовал удовольствие вместо оскорбленного самолюбия и улыбнулся:

– Вы очень добры, леди Сибил!

– Отчего же? – спросила она с милым смешком. – Оттого, что говорю вам правду? Вы действительно молоды и весьма хороши собой! Миллионеры – обычно ужасно уродливые создания. Богатство приносит им деньги, но часто лишает их и ума, и привлекательности. Ну а теперь расскажите мне о вашей книге!

Ее прежняя сдержанность вдруг исчезла, и во время последнего действия пьесы мы беседовали шепотом без всякого напряжения, так что отношения наши стали почти доверительными. Ее манера общения была теперь исполнена грации и обаяния, и очарование, которое так на меня действовало, усилилось до предела.

Когда спектакль закончился, мы все вместе вышли из ложи. Лусио был все еще поглощен беседой с лордом Элтоном, и я имел удовольствие проводить леди Сибил до экипажа. Когда ее отец присоединился к ней, а мы с Лусио стояли рядом, глядя в окно кареты, граф, схватив мою руку, несколько раз дружески ее потряс.

– Приезжайте обедать, приезжайте обедать! – повторял он возбужденно. – Буду вас ждать… позвольте… сегодня у нас вторник… Буду вас ждать в четверг. Обязательно и без церемоний! Моя жена, к сожалению, не сможет вас принять: она парализована и только изредка видится с несколькими близкими людьми, когда у нее хорошее настроение. Но ее сестра ведет дом и встречает гостей… тетя Шарлотта, а, Сибил?.. Ха-ха-ха! Вы слышали о новом законе, разрешающем человеку жениться на сестре покойной жены? Это не для меня! Если моя жена умрет, я ни за что не женюсь на мисс Шарлотте Фицрой! Ха-ха-ха! Это совершенно неприступная женщина, сэр! Образцовая! Ха-ха! Итак, приходите с нами отобедать, мистер Темпест. Лусио, вы приведете его к нам? У нас гостит молодая дама, американка. Доллары, акцент и все такое. И клянусь Юпитером, она хочет выйти за меня замуж, ха-ха-ха! Ждет, когда леди Элтон отправится в лучший мир, ха-ха! Приходите – посмотрим на маленькую американку! Итак, ждем вас в четверг.

Когда граф упомянул «маленькую американку», на лице леди Сибил промелькнула досада, хотя она ничего не сказала. Только взгляд, казалось, спрашивал нас о намерениях и убеждал соглашаться. Мы приняли приглашение, и она, похоже, осталась довольна. Еще один апоплексический смешок графа, еще пара рукопожатий, легкий грациозный поклон ее сиятельства, шляпы, приподнятые в знак прощания, – и экипаж графа Элтона отбыл; мы тоже сели в экипаж, которому благодаря крикам уличных мальчишек и полицейских удалось остановиться перед театром. Когда мы тронулись с места, Лусио поглядел на меня испытующе – глаза его отливали стальным блеском в полутьме кареты – и спросил:

– И как?

Я молчал.

– Она не вызвала у вас восхищения? – продолжал он. – Да, надо признать: она холодна. Настоящая весталка. Но ведь снег часто скрывает вулканы. У нее прекрасные черты лица и свежий, естественный цвет лица.

Хотя я и решил оставаться сдержанным, это снисходительное описание не могло оставить меня равнодушным.

– Ее красота – само совершенство, – ответил я с большим чувством. – Это заметит даже самый равнодушный взгляд. В ней нет ни малейшего изъяна. И она поступает мудро, оставаясь сдержанной и холодной. Если бы она расточала улыбки и любезничала со всеми, то свела бы с ума множество мужчин – в буквальном смысле слова.

Я не увидел, а почувствовал хищный взгляд, которым одарил меня князь.

– Право, Джеффри, мне кажется, что хотя по календарю еще только февраль, южный ветер навевает вам запахи роз и померанца! Полагаю, леди Сибил произвела на вас сильное впечатление?

– А вы хотели бы, чтобы это было так?

– Я? Дорогой мой, я желаю только того, что вы желаете себе сами. Я приспосабливаюсь к настроениям своего друга. Если же вас интересует мое мнение, то должен сказать: печально наблюдать вашу влюбленность в эту юную леди, поскольку ваше чувство не встречает никаких препятствий. Любовная история, если человек способен проявить геройство и предприимчивость, должна быть осложнена препятствиями и трудностями, реальными или воображаемыми. Немного тайны и множество запретных деяний, таких как тайные свидания и ложь в любом количестве, – все это добавляет приятности любви на этой планете…

Я нетерпеливо прервал его:

– Лусио, вы так любите упоминать «эту планету», что можно подумать, будто вам известно что-то о других. Эта планета, как вы презрительно ее именуете, – единственная, до которой нам может быть дело.

Князь бросил на меня столь пронзительный взгляд, что я испытал укол страха.

– Если это так, то скажите, ради всего святого, почему вы не оставляете другие планеты в покое? – спросил он. – Почему вы стремитесь проникнуть в их тайны и исчислить их движения? Если людям, как вы говорите, нет дела ни до одной планеты, кроме Земли, то почему они вечно стремятся открывать тайны высших миров – тайны, которые, быть может, когда-нибудь устрашат их!

Его торжественный голос и вдохновенное лицо были так поразительны, что я не сразу нашел ответ, и князь продолжил:

– Не будем говорить о планетах, друг мой, и даже об этой крошечной точке среди них, называемой Землей. Вернемся к более интересной теме – леди Сибил. Как я уже имел честь вам сообщить, нет никаких препятствий для того, чтобы вы ухаживали за ней и завоевали ее руку, если только вы этого хотите. Джеффри Темпест – писатель, автор каких-то книг, не мог бы и мечтать о браке с графской дочерью. Однако Джеффри Темпест – миллионер будет желанным поклонником. Дела бедного лорда Элтона идут очень дурно, он почти разорен. Да еще эта американка, которая у него поселилась…

– Поселилась? – удивился я. – Разве он содержит пансион?

Лусио весело рассмеялся:

– Нет, конечно. Вам не следует так грубо выражаться, Джеффри. Дело просто в том, что граф и графиня Элтон имели честь предоставить кров и защиту мисс Диане Чесни – той самой американке – за пустяковую сумму, всего за две тысячи гиней в год. Графиня разбита параличом, ей пришлось передать обязанности хозяйки дома своей сестре, мисс Шарлотте Фицрой, однако ореол графской короны уже заметен над головой мисс Чесни. У нее есть в доме свои комнаты, и она выезжает повсюду в сопровождении мисс Фицрой. Леди Сибил это не нравится, и поэтому ее нельзя увидеть нигде, разве что в обществе ее отца. Она достаточно ясно дала понять, что не появится в компании мисс Чесни.

– Я в восхищении от ее поступка, – сказал я с чувством. – Но как удивительно, что лорд Элтон снизошел до…

– Снизошел до чего? – переспросил Лусио. – Снизошел до того, что берет две тысячи гиней в год? О Боже, я вас уверяю, что готовые снизойти до этого лорды и леди составили бы бесконечную процессию. Голубая кровь совсем замедлила свой бег в жилах, и только деньги способны ускорить ее движение. Диана Чесни обладает капиталом более чем в миллион долларов, и если леди Элтон в скором времени нас покинет, то я не удивлюсь, если «маленькая американка» с триумфом займет ее место.

– Что за ирония судьбы! – воскликнул я, испытывая подступающий гнев.

– Джеффри, друг мой, вы на редкость непоследовательны! Можно ли найти более вопиющий пример иронии судьбы, чем вы сами? Кем вы были шесть недель назад? Всего лишь сочинитель, чувствующий некий трепет крыльев гения в своей душе, но ведь вы совсем не были уверены, что эти крылья когда-нибудь сумеют вытащить вас из трясины безвестности, в которой вы барахтались, не переставая роптать на жестокую судьбу. Теперь вы миллионер, который презрительно смотрит на графа только потому, что тот решил немного увеличить свой доход на совершенно законных основаниях и сдал комнаты богатой наследнице-американке, да еще и ввел ее в хорошее общество, куда она никогда не попала бы без него. И вы стремитесь, а может быть, и намереваетесь просить руки графской дочери, словно сами вы – потомок королей. Трудно придумать что-то более головокружительное, чем поворот вашей судьбы.

– Мой отец был джентльмен, – ответил я несколько свысока, – и потомок джентльменов. Мы никогда не были простонародьем, наша семья в своих краях принадлежала к числу самых уважаемых.

Лусио улыбнулся:

– Я не сомневаюсь в этом, дорогой друг, ни в малейшей степени. Но простой «джентльмен» стоит гораздо ниже – или гораздо выше – графа. Сами решайте, выше или ниже, поскольку в наше время это не имеет никакого значения. Мы вступили в эпоху, когда титул и родословная не ставятся ни в грош – и все благодаря величайшей глупости тех, кому довелось ими обладать. Так уж получается: поскольку никто этому не сопротивляется, пивовары становятся пэрами Англии, простых торговцев посвящают в рыцари, а старинные семейства беднеют так, что им приходится продавать с молотка поместья и фамильные драгоценности, причем покупателем оказывается вульгарный «железнодорожный король» или поставщик какого-нибудь нового навоза. Вы же занимаете куда более пристойное место, чем они, поскольку унаследовали свое состояние, да еще с тем преимуществом, что не знаете, как оно было нажито.

– Совершенно верно, – ответил я задумчиво, а затем, вдруг вспомнив нечто, прибавил: – Кстати, я никогда не говорил вам, что мой покойный родственник вообразил, будто продал душу Дьяволу и все его огромное состояние – только материальное выражение этой сделки!

Лусио разразился неистовым хохотом.

– Нет! Невозможно! – восклицал он насмешливо. – Он, должно быть, сошел с ума, этот ваш родственник! Можно ли представить себе здравомыслящего человека, верящего в Дьявола? Ха-ха-ха! И это в наше просвещенное время! Ну и ну! Безумие человеческого воображения никогда не прекратится! Надо же, до чего мы дошли!

В это время карета остановилась у «Гранд-отеля», и он легко выскочил:

– Желаю вам спокойной ночи, Темпест. А я обещал еще принять участие в игре сегодня.

– В игре? Где?

– В одном из частных клубов для избранных. Их неимоверное число в этом достопочтеннейшем из городов – совершенно не обязательно ехать в Монте-Карло. Хотите пойти со мной?

Я не мог решиться. Прекрасное лицо леди Сибил словно застыло у меня перед глазами, и я чувствовал – несомненно, с глупейшей сентиментальностью, – что должен сохранить ее образ нетронутым, не вступая в соприкосновение с низкими материями.

– Не сегодня, – ответил я, а затем прибавил с легкой улыбкой: – Это не вполне справедливо, Лусио: ведь вы можете позволить себе проиграть сколько угодно, а ваши партнеры нет.

– Если не можешь проигрывать, не играй, – ответил Лусио. – Человек должен, по меньшей мере, осознавать свои возможности и способности, иначе он и не человек вовсе. Мой долгий опыт подсказывает, что игрокам нравится игра. А если она нравится им, то нравится и мне. Хотите увидеть эту забаву – поедемте завтра. Среди членов клуба – несколько весьма известных персон, хотя они, разумеется, ни в коем случае не заинтересованы в огласке. Много вы не проиграете, я позабочусь об этом.

– Хорошо, пусть это будет завтра! – ответил я, не желая, чтобы он подумал, будто я страшусь пустить на ветер несколько фунтов. – Но сегодня мне надо написать перед сном несколько писем.