Семь раз за тридцать дней

Тот новый год первый раз в жизни мои родители встречали одни. Ленка боялась переступить порог дома. Первый раз в доме не пахло вкусно, не было гостей.

Уже почти через полтора года после изгнанья, перед новым годом она решилась и появилась к родителям с магазинным тортом и виноватыми глазами. И без шапки. Вид голодного и холодного ребенка несколько отрезвил маму. (Торт она демонстративно выбросила, неизвестно, свежий ли он!). Но Ленке было высочайше разрешено приезжать на выходные. Она стала приезжать. Мама встречала ее, поджав губы, бросая выразительные взгляды и практически не разговаривая, таким образом пытаясь донести до нее степень ее вины и тяжесть содеянного.

Все разговоры с дочерью лежали на отце, и однажды, в сильные морозы, он должен был заменить ей легкую куртку на теплую шубу. Она решительно отказывалась, не хотела надеть шубу, говорила ему тысячу слов, и он уже взмолился:

– Лена, я уже не так молод, пожалей меня, не возражай.

Она не хотела, она говорила, что тепло, и шуба эта уже ей не подходит.

Никто, кроме мамы, не мог тут помочь. Исключительно вопросы сохранения Ленкиного здоровья прогнали мамину великую скорбь прочь, и она вышла из кухни и грозно сказала:

– Надень шубу! – и Лена тут же надела.

И мама вернулась к мирской жизни. Демонстрируя это героическое усилие, звонила сестре и говорила теперь так:

– Ничего не поделаешь, придется жить! Смириться и забыть я не смогу никогда, и вечно рана будет болеть в моей душе! Но должен кто-то спасать этот мир! Она погибнет от холода и голода! Должен же кто-то варить суп и заставлять всех его есть.

Всех это Ленку. Потому что, к нашему общему счастью, мама очень хорошо готовила, очень вкусно и много. Хватало действительно на весь мир.

Этот весь мир вернулся в наш снова гостеприимный дом и узнал, что Ленка уехала в другой город специально, надеясь извести свою мать, голодает там и пропадает, изнеможденная работой. И даже отпуск получить она не может, потому что без нее все там рухнет и придавит всех, и так им и надо, нечего мучить ее ребенка.

Разве она могла позволить всем мучить ее ребенка?

Она напекла пирожков, запекла Ленкину любимую утку и, прихватив на всякий случай папу, покатила в тот город, посмотреть, как живет опальная дочь. Дочь и мать встретились далеко от дома, увидели друг друга, как будто не виделись много лет, залились слезами, и отлучению был положен конец.

Мама приготовилась принять свое хозяйство обратно. Но! прошло уже чуть больше двух лет. И они не прошли мимо. Ленка уже не была той веселой игрушкой.

Офисная деловитость открыла ей новую манеру общения на работе, она была приятной, но сдержанной, как отец, их сходство стало заметнее. Насмешливость стала превращаться в скрытую иронию. Этого было еще чуть-чуть, самая малость, заметно может быть только мне, но если этому дать развиваться, то лет через 10—15 она станет беспощадной канцелярской крысой – успешным стрессоустойчивым руководителем.

Но она этого не видела. Ей понравилось быть деловой, организованной, включенной в командную игру, это хорошо ложилось на ее любовь к новому и сообразительность.

Как девушке это сообщало ей уверенность, высокую себе оценку (ее капризность перерастала в ощущение своей исключительности). Оттого она казалась совершенно недоступной.

Маме пришлось довольствоваться куда меньшей территорией в ее жизни. Теперь она курсировала туда и обратно, изобретая фантастические схемы возврата теперь уже непослушной дочери домой.

Отец тоже был за возврат Ленки домой, он только теперь понял, как чудовищно к ней привязан.

На их удачу Ленку захватил вирус, она заболела, и с огромной температурой ее взяли из того города и привезли домой. Сопротивляться она просто не могла. Положили в чистую, мягкую кровать и стали ходить вокруг нее на цыпочках. В доме воцарился уют, тишина и прежняя жизнь. Нельзя было упускать такой возможности!

Мама вытребовала Ленкин отпуск за два года и убедительно демонстрировала ей прелести жизни дома. И тепло здесь, и светло, и сытно.

По поводу окончания Ленкой каких-то уникальных англо-немецких курсов с хорошим результатом вчетвером с папой, мамой и моим старшим сыном они вылетели в Европу попутешествовать на целых две недели, накупили ей там всяких подарков, рассказали ей, как им плохо без нее, и глупая белка сдалась в плен.

Ей тоже хотелось вернуться домой, к подружкам, вкусной еде, к прежнему времени и образу ручной беззаботной белки. Такой все-таки она нравилась себе больше, и только такой она могла быть счастливой. Не торжествующей самодовольно от своих успехов и побед, а просто безмятежно счастливой.

Работу только терять было жалко. Работу терять она не хотела. Сидеть дома было невозможно, скучно, что бы она делала?

За эти почти три года ничего она не нажила, кроме трудового опыта и производственных отношений, на удивление, крепких и дружественных.

Это только так кажется, что стать начальником отдела легко!

Оказывается, Ленка проявила себя стойким бойцом в корпоративной, как сейчас говорят, войне за это место. Конечно, и корпорация не слишком большая, и ее просто захватила игра и дух соперничества. Но играла она по-настоящему, выиграла и в борьбе обрела пару настоящих товарищей.

Один из них, Вася, подсказал ей, что открывается вакансия в фирме практически такой же по профилю, только в ее городе. И должность аналогичная, только отдел технических экспертиз, что, по существу, одно и то же. А платят даже больше. И он сам бы попытался, но семья и дети, как якорь.

Быстро они отправили ее анкету, и Ленка заявила начальству, что уезжает домой, что еще целый месяц будет работать и на свое место готова приготовить Васю, как лучшего работника. Оставалось ей только одно дело – возглавить и провести собеседование на тендере в столице, куда ее родная фирма сделала заявку. Но это в ноябре, еще не скоро. На том и порешили.

Так Лена опять вернулась домой.

Дома по этому поводу, по окончанию успенского поста, был устроен банкет с особо изысканной едой и тортом для особых случаев – Эстерхази. Последний раз мама приготовляла его, по-моему, на рождение моего старшего сына.

Ленке тут же вручили дорогую машину с очень не экономным расходом бензина. Заменили обои в двух ее комнатах, нежные шелковистые шторы старой розы через белый и роскошный бежевый, скорее цвета какао, ковер потрясающей, сложной фактуры с шелковыми элементами – обновили девичий рай.

Потратились основательно, все, что давали мамины доходы с прежних выгодных ее вложений (а она была опытным экономистом на большом предприятии и в финансах понимала). Все, что накопили с тех пор, как рассчитались за свадьбу, видимо, было потрачено. Крепко ее привязывали к дому.

А она радовалась всему, глупая, беспечная белка, не хотела видеть, что следующий шаг – новый навязанный жених! И теперь уж она не отвертится!

Она слушала меня и отвечала, что сейчас никто уже управлять ей не будет! Теперь она все – сама и вставала в героическую позу!

Ну, сама так сама.

Папа, конечно, выведал все и о месте, и о фирме, и о должности. Папа, конечно, нашел нужного человека и договорился. Разумеется, опять место предпочтительно отдадут ей. Разумеется, для Лены это тайна. Да и я тогда об этом не знала.

Они все скрывали от нас, интересы их совпали, мама с папой снова стали командой и играли против всех за свое счастье.

А счастью их, за всеми волнениями и бесконечной борьбой, набежало уже 25 лет. Женихов становилось все меньше, они плавно переходили в чьих-то мужей.

По возращению домой кавалеров пока не было, Лена сидела дома, ее самый преданный воздыхатель – одноклассник – женился, и показалось, что засиделась наша Ленка в принцессах!

Дома жила она неплохо и торопиться особенно не собиралась; так уж открыто свои принципы не выставляла, но и не отступать от них еще не собиралась: она хотела встретить того, для кого она будет всей жизнью, и кто сам и чьи дети будут ее счастьем.

Она все ждала того, кого когда-то видела во сне. По-другому у нее не получалось.

Я, внутри себя, что-то может и подумала, но знала, что ничего переменить тут нельзя, и пожелала ей удачи. Удача здесь важнее чего другого.

Родители ее твердой убежденности уже не разделяли, двадцать шестой год – возраст для девушки критический. Пора замуж. И стали искать решение этой проблемы, уже не мама, уже папа и брат. А папа и брат – это серьезно.

Вот такой она пришла в тот день.

В мире страстных манекенов

Кажется, был октябрь. Да-да, октябрь шел к концу. А листва еще не облетела и так музыкально шуршала, когда играл с ней легкий ветерок.

Я уже заходила в двери, как увидела Лену, и задержалась посмотреть на выход королевы к народу.

Она припарковала свою шикарную машину, легко выпорхнула, небрежно захлопнула дверь, пискнула сигнализацией и плавно, показно покачивая бедрами, подошла ко мне.

Улыбнулась:

– Заехала за тобой. Поедем, выпьем кофе, посидим. Хочешь, в твое любимое кафе? – очаровательно похлопала ресницами и прелестно посмотрела на меня.

Ленка бездельничала в отпуске, скучала и ждала собеседования на новую работу.

– Лен, ты даже не позвонила. Я бы не стала от тебя скрывать, что мне некогда, и я срочно оформляю новую коллекцию мужских костюмов в новом отделе. – Я уже спешу в этот самый отдел, увлекая за собой Ленку.

Еще утро, и большой торговый центр только открылся. Тряпки, ведра, упаковка от товара, охранники зевают, продавщицы трут витрины.

Я стремительно иду и выговариваю беззаботной младшей сестренке:

– Ты делаешь только то, что хочешь, и обстоятельства для тебя не существуют. Она пришла ко мне пить кофе – уходим! Этакая утренняя звезда, воссиявшая над нами, презренными смертными, смиренно бредущими пыльными дорогами.

– Хватит меня воспитывать, – огрызается Ленка. – Просто пойдем пить кофе и все. Есть здесь приличный кофе? Вот, кстати, мама тебе прислала вкусный привет из родного дома, – поставила она пакетик под прилавок.

– Лен, – я все-таки пытаюсь ее образумить, – я не смогу пойти с тобой кофе, понимаешь ли, пить. Какой кофе? Ты видишь сколько работы. Весь персонал молодой, ничего еще не умеют. Ни галстук подобрать, ни рубашку толком на манекен одеть. Иди купи свой кофе, я озадачу всех пока, здесь выпьем, что там мама прислала? Я не завтракала еще, – плавно выпроваживаю мою скучающую красавицу, – кафе на втором этаже.

Уходит, беззаботно пялясь в витрины по сторонам… Я смотрю ей вслед: ну, Лена, все бы тебе играть да развлекаться!

Не помню, что прислала мама. Наверное, пирожки. Обычно это пирожки. Я уже изрядно голодная, еле дождалась Ленку, и мы спрятались за кассой с кофе и пирожками.

Покупателей нет, рано еще, мы не торопимся и рассматриваем нового работника.

Только неделю, как его приняли, этого нового декоратора. Мальчик с художественной школой и с какими-то курсами декораторов.

Вроде нормальный, без всяких, понимаешь, извращений, но очень уж… модный: волосы хохолком, напомажены до блеска, кулоны-браслеты, даже может быть у него маникюр и вдохновенное выражение лица – ну просто великий художник!

Пиджаки в ряд вывесит и отойдет, руки на груди сложит, смотрит на творение в целом, замрет, прищурит глаза и распахнет их внезапно озаренный: композиция – само совершенство, сама гармония! Пять пар брюк развесит и опять десять минут стоит!

А сейчас он так бережно и так осторожно, так подробно и так красиво, так долго одевает манекен в рубашечку.

Сначала раздел его, увидел и обомлел: он прекрасен, как Давид! И вдохновился его красотой!

И пуговички так тщательно каждую застегнет изящным движением тонких пальцев, и воротничок так долго этими самыми пальчиками гладит, и в глаза ему задумчиво заглянет. И плечики расправит, и погладит по плечу мечтательно. Романтик!

– Неужели этот облезлый манекен так очаровал его? – переглядываясь между собой, мы тихонько посмеивались.

Манекен только искоса недоверчиво поглядывал на случайно очарованного им юношу – не шутишь?

– Бедный мальчик, все напрасно, манекен жесток и равнодушен, он разобьет ему сердце! – сочувствует возвышенной любви Лена, наливая себе чай.

Манекен чуть качнулся, попробовал себя в движении и качнулся еще.

– Хотя, кто знает? – берет еще один пирожок и раздумывает Лена. – Парень, похоже, его расшевелил!

И правда! Манекен внезапно ожил, наверное, поверил в истинные чувства и угрожающе накренился к самому лицу мальчика, как будто разглядывал его с целью припасть к нему и сразу смутить юнца крепким мятежным поцелуем.

Мальчик, взволнованный такой внезапной атакой, только неуверенно придержал его, смущенно отворачиваясь от реально падающего манекена. Вместо того, чтобы твердой рукой дать ему решительный отпор и немедля поставить его на место! Я просто диву даюсь таким работникам:

– Вот балбес!

– Чистая душа! Манекен-неандерталец разобьет все иллюзии! И сердце его разобьет!

– Это мальчик сейчас разобьет весь манекен целиком, – развеиваю я ее иллюзии, – вот неловкий-то, а!

Мы смотрим кино про внезапную, пылкую, трудную любовь. Мальчишечка с рубашкой справился кое-как и теперь пытается привязать к манекену и галстук, но манекен уже не дается, играет с ним, норовит упасть то в бок, то назад, то валится прямо на него, шалун этакий! Наконец изловчился и поцеловал-таки его в лоб!

Мальчик чуть не утратил сознание и вслепую стал хватать манекен за все, что попадалось ему, это, знаете, получилось даже очень-очень…

– Сейчас он ему галстук оторвет, честное слово, балбес! – мне-то жалко только галстука, он дорогой.

– Да что твой галстук, Маша, посмотри, это уже драма! Манекен сейчас точно не устоит.

– Да кто тут устоит, он машет руками, как мельница, – ворчу я недовольно.

Но Лену волнует другое:

– Посмотри лучше, какой парень …гибкий, – она восхищена. – Как он к нему с этим пиджаком… И справа, и слева. Какой подвижный, просто обнял, и уже так… цепко.

– Еще бы, он его роняет в дорогом пиджаке. А ведь я ему говорила, пиджак одевают в последнюю очередь. А ты говоришь – кофе пить! Какой кофе, не отвлечешься ни на минуту!

– Не отвлечешься, какой уж кофе, – соглашается Лена, – отвлечешься, самое интересное пропустишь. Это же дельфин и русалка!

Это точно, и мы пристрастно следим за их борьбой, она активна, но безрезультатна: галстук не завязан, пиджак висит на одном плече; манекен весь в огне нетерпения, и наш парень в раздумьях: конечно, манекен ему нравится, но к серьезным отношениям еще не готов; он только намекал манекену, только делал первые комплименты. И он продолжает, уговаривает его пока не торопиться одеться.

Терзания парня вызывают сочувствие: очень уж конкретно простодушный манекен истолковал тонкие чувства художника.

А внезапную горячую страсть манекена мы осуждаем! Но понимаем, не часто к нему с такими нежностями, вот он и загорелся слишком быстро: падает, кокетничает, вертится, одеваться не хочет!

– Что он все время падает? – хихикает Ленка.

– Да он у нас морально неустойчивый, мы его в витрине у стеночки держим. Надо же взял именно его. Счастливчик, – почти завидуя, отвечаю я.

Но дело дошло до брюк. Брюки – это не рубашка, брюки – это серьезно.

Неуверенно вертит их в руках и не решается уже предложить их безудержному манекену. Явно не знает, а как это делают? Манекен жадно смотрит на парня.

Мы даже есть перестали, теперь-то что будет?

– Не справится он с ним. Он еще молод. А манекен-то опытный! – размышляя, безнадежно предвидит конец раунда Лена.

– Да просто маньяк какой-то. Бедный мальчик, – жалею парнишку, как добрая бабушка, тихо и мудро предвидя наперед всю неизбежность его погибели.

Манекен от брюк решительно отказывается и вообще стоять самостоятельно больше не хочет, ловко выкручивается и жмется к нему самой интимной частью; парень же совсем растерялся и просит у манекена передышки, ищет и не находит ему какой-нибудь опоры, вот бы свободную стену, хоть на минуту прислонить его! Не тут-то было, все стены заняты!

– Вот закружил, закружил. Он хорошо двигается! – Лена уже серьезнее присматривается к нему. – Музыки жалко нет, танго было бы хорошо. Да? – и, увидев, что мне уже не так весело, сопереживает, – рубашку испачкает точно.

– Он сейчас все испачкает, – я уже паникую! – Стоя у него не получится.

– Стоя нет. Надо все-таки лежа.

– Лена!

– Да он сейчас его в примерочную затащит! Это уже насилие! – смеясь, оправдывается Лена.

– Пожалуй, – улыбаясь, соглашаюсь я. – Юный декоратор – легкая добыча для матерого манекена. Некому его защитить, кроме меня, – я уже откладываю кофе и тщательно вытираю руки.

А манекен настойчиво неустойчив, падает и падает! И совсем не одет: галстук не завязан, брюки расстегнуты, рубашка задралась, пиджак сваливается – критический момент! Надо что-то решать!

И парень сдается. Он обреченно несет его в примерочную!

Ну, просто неприлично для такого солидного отдела, как у нас, вот так, прямо с утра, у всех на виду!

Смеемся в голос. Отворачиваемся, чтоб декоратор не увидел. Но ему не до нас, еще минута и все будет кончено: и он падет, и дорогая одежда пропадет.

– Мне неудобно, – скромно отворачивается Лена.

– Да и ему неудобно, манекен-то тяжелый, – я преодолеваю смех и ухожу спасать и мальчика, и дорогой пиджак.

– Мы тут лишние. Нам лучше уйти, – Ленка продолжает ухихикиваться.

– Вам лучше работать. Вы даже манекену не нужны, – жестко обрывает ее хихиканья строгий мужской голос.

Лена чуть не подавилась: какие злые слова! И как некстати, как не вовремя: в руках еда, в разговорах шалости!

А какие несправедливые, как это она не нужна даже манекену?

Сразу засунув пирожки подальше, осторожно поднимается из-под прилавка и недоумевает: это кто тут говорит так обидно для девушки? А? Посмотрим, холодный взгляд, презрительно опущены уголки губ.

«Ах, ты презираешь нас, продавщиц?!» – Лена уже определилась, кто он: он просто какой-то незваный злой енот! Ха! Она, конечно, ответит, терпеть такое нельзя!

Лена знает, что делать, встает в стойку горделивого превосходства: надменный изгиб бровей, прицельно направляет на него ледяной блеск отчужденного оценивающего взгляда. И знает, что сказать:

– Вам-то, конечно, виднее, кто нужен манекенам. Вы, сразу видно, в них-то только и разбираетесь. Вы за манекеном? – понимающе щурит глаза. И уже потише, как постоянному клиенту, – вам какой сегодня? Может вот этот? Или этот? Отличный парень, 48 размер!

И еще тише, как что-то уже совсем неприличное:

– Или вы именно того присмотрели? – кивает в сторону примерочной. – Он еще занят. Подождете?

Очень ехидно получилось и слишком остро для отношений продавщица-покупатель. Но этот покупатель не прав, так что нормально!

Я вижу их. Это молодой мужчина, интересный, не старше 35. Из всей его одежды только очки, пожалуй, не портят его, дорогие очки, видно. Не такой уж он енот. Совсем даже не енот. Среднего роста, хорошая мужская фигура, крепкий.

Пристально и зло смотрит на нее, взгляда не отводит. Он явно не ожидал такого отпора; видно, что с ним так не разговаривают:

– Мне – не манекен. Мне – чистую рубашку. Вы ошиблись. – Он говорит все медленно, и любому понятно, это угроза!

«Сдержи смех, Ленка, иначе он тебя стукнет. Я сейчас успокою манекен и приду к тебе на помощь», – посылаю я ей мысленный импульс.

Но разве можно остановить Лену какими-то угрозами и импульсами, разве можно запугать нашу храбрую белку?!

Она отвечает ему в тон, медленно:

– Рубашку? Рубашек у нас нет. Это Вы ошиблись. У нас только манекены. А все эти одежды – это все для них, для прекрасных манекенов. Не стоять же им голыми, магазин у нас приличный. Ждать примерочную будете? – уже совершенно по-деловому заканчивает она.

Он в ярости, и слов у него больше нет. В упор смотрит на нее и молчит, не может же он спорить с продавщицей!

Ленка довольна собой, слегка наклоняет голову и победно глазками так делает: вот! И продолжает смотреть ему прямо в глаза. Торжествующе изгибает спинку и щурится на него: чтоб ты …запомнил, как беззащитным девушкам говорить гадости!

Он только выдыхает, но взгляда тоже не отводит. Напряжение между ними уже не шуточное. Нашла коса на камень.

Пора прекратить противостояние, и я встаю между ними и вежливо увожу его подальше от нее, как бы они не подрались еще тут!

«Клиент всегда прав, и клиенту нужна рубашка, а не твои, Лена, дурацкие шуточки», – я осаживаю ее выразительным взглядом.

Но что же клиент? Испачкал парень рукава своей рубашки навсегда, не отстирать.

– Не отстирать, – говорит он. (Он сам стирает?)

Ленкину выходку мне надо компенсировать: не сердись, крошка-енот, дам тебе другую рубашечку, еще лучше, даже поглажу сама. И снижение цены получишь, какое другим не дают, только не плачь.

Злится, но молчит. Прямо армейская выдержка у парня.

Веду его в примерочную: ему надо переодеться в чистую рубашку.

Штора в примерочной у нас неудобная, закрывается неплотно.

Ой-ой! Лена осторожно наблюдает за ним через щель неплотно закрытой шторы, и он видит это в зеркале! Она-то не видит, что он-то внимательно за ней следит. Лена, не хорошо подсматривать!

Но ой, как интересно! Она забылась немного и смотрит, и не отвлекается, и даже рот приоткрыла, и не в глаза смотрит, иначе бы увидела, что он в упор ловит ее взгляд в зеркале; это нетипично для нее. Она скромная. И вдруг такая любопытная.

Ей назло он решительно стал расстегивать брюки, заправить рубашку, вот тебе, дерзкая девчонка! Она смущена и быстренько отворачивается. Он взял маленький, но реванш. Доволен!

Ну, прямо как дети!

Оделся. Выходит. Выбрасывает грязную рубашку. Какой герой! Платит карточкой.

– Спасибо. Приходите еще. Мы вам всегда рады, – — раскланиваюсь я с дорогим покупателем, все как положено. (А Ленка отвернулась и не видит!)

Не отвечает. Злится. Уходит, не глядя по сторонам. Натурально злой енот.

Мы переглядываемся и тихонько смеемся.

Вот так мы первый раз увидели Жукова.

Странно, что мы никогда не виделись раньше.

Трудности ЭсБ

Сергей Борисович отпустил всех, но сам уходить не спешил. Остался один в кабинете, налил себе пятьдесят грамм, откинул кресло, положил ноги повыше и стал не спеша размышлять.

СуперБоссом, или просто ЭсБ, за глаза звали его в фирме все с удовольствием, это было от его имени Сергей Борисович. Он это знал, и ему это нравилось.

Его переводили в другой филиал, крупный, центральный офис, и необходимо было назначить человека на свое место – место управляющего филиалом.

Претендентов было два: начальник отдела претензий, самого крупного отдела в филиале, Жуков; и Профессор Еремеев – начальник отдела исследований, опытных образцов и производства.

Конкуренции избежать было нельзя, состязательность и открытость – принципы фирмы!

Профессор, а он действительно был Профессор, не нравился ему: тут же у него есть на все готовый уверенный ответ, снисходительность взрослого к ребенку, важность и наигранная, демонстративная вальяжность, апломб, самонадеянность, напыщенность, при этом мелочная жадность и мгновенная невротическая обидчивость. К тому же, он старше Жукова.

Профессор решительно не нравился ему.

Сергей Борисович понимал, что Профессор весь его налаженный процесс разладит под видом перспективных нововведений, хороший персонал разгонит пустыми придирками; а это было бы жалко, он трудился здесь творчески.

Ему вообще работать и жить здесь нравилось. Сейчас темно, а так из огромного окна вид роскошный: красные крыши старых деревянных и каменных белых двухэтажных домов, высокие красные кирпичные трубы старой котельни; во всю эту патриархальность врезаны несколько новых узких высоченных домов синего или черного стекла; на всем широком горизонте разлилась река с островом и дубовым лесом на нем, они там иногда отдыхали; и дальше опять река, а на том берегу купола старинных церквей, там женский монастырь, еще дореволюционный. Старый, темно-красного кирпича.

Хороший, спокойный, чистый город. Да и цивилизации вполне достаточно, областная столица, промышленная, деловая. Жалко было уезжать, а уж бросать всю работу на самотек совершенно не хотелось.

«Жуков, однозначно Жуков», – думал он.

Жуков человек очень спокойный, даже не понять уравновешенный или сдержанный? Не сказать, что обходительный и любезный, скорее корректный. Несколько жесткий. Но это в норме.

За все время их совместной работы он не слышал, чтобы тот повышал голос или злился на кого-то, при этом был требовательным, настойчивым, справедливым. Он был специалист грамотный и опыт руководства имел, может быть не слишком большой, но достаточный; он выносливый, все сложные претензии проверял сам, задерживался часто, но с ритма не сбивался, был, как сейчас говорят, стрессоустойчивым, новая, но выразительная и емкая характеристика.