bannerbanner
Мои ангелы спасатели
Мои ангелы спасатели

Полная версия

Мои ангелы спасатели

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 2

Николай Голобоков

Мои ангелы спасатели

Предисловие

Трудно. Ох, как трудно. А ведь хочется рассказать об Ангелах Спасателях. Тем более о встречах и общения с Ними. О том, как Они меня, да и других, казалось бы, уже обречённых, на Ангельских крылышках уносят, и уносили, но неет, не к своим прабабушкам, и не в райские кущи.

Книг уже много написано, но уж очень много воды.

И.

Пока

Единственный был и остаётся тот, кто общался с Ними, правдиво, и очень интересно.

Это Эльдар Ренатович Гарифзянов и Любовь Панова.

Он талантливый писатель, она контактёр. Чудо зеркальце, отвечало ей на вопросы и это помогло, столько книг и таким тиражом издать. Но потом, я его потерял. И книги больше не появлялись. Может звёздная болезнь одолела и издатели отказались. Но книги, конечно очень правдивые и достойные, я все их сохранил, иногда ищу и нахожу, то в чём сомневаюсь. А те, которые печатались до и после него, часто словоблудие, и пустоцвет.

Так вот, чтобы долго не морочить голову своим читателям, догадками пример. Как спасал его Ангел Хранитель. До тогоо… До аварии.

Дематерелизация.

– То, что для Них, Ангелов дело секунда, для нас дилемма. По крайней мере, пока. Да пока мы здесь. В таком грешном теле, и головой, которая иногда как пустая. Вот, после такого вступления, я решился рассказать о своём Ангеле – Спасателе.

Это мы, не часто, но беседуем со своим капитаном.

Он, сначала усомнился, не видел смысла в этой затее.

Но, потом решил, а вдруг, хоть уже и пенсионер, ещё и пригодится.

И вот.

– Наша беседа.

Затянувшаяся, но не утонувшаяся в словоблудии.

… Правда, мой вопрос о том, как он относится к религии, и Ангелам Хранителям, он воспринял как шутку.

– Изобразил на своём лице убиенного. Долго двигал бровями, видно даже как шевелил своими шариками в своей, конечно голове … и мыслях.

Это был, не театр открытой сцены древних зрителей, которые взирали на бой гладиаторов.

– У нас, в Севастополе, есть свой театр, самый древний в мире, действующий…

Ну, вот и мы почти его труженики.

Был, смотрел. Интересно.

А мой собеседник, ведь не просто соседняя улица, где он живёт, в нашем посёлке, ещё и капитан. Правда, тоже не мальчик, пенсионер.

Выдал.

– Ты же знаешь, как нас такого уровня командиров воспитывали да и требовали. Но в любом стаде всегда водились козлики. Те, упрямые, которые делают всегда, так как им нужно и хочется.

Стоят, упёршись рогами в лоб, два козлика, и чем это окончилось? На мостике, высоком и хрупком, а внизу бурная горная, кавказская речушка, ага, речушка, – Терек!

– Упрямые, уверенные в себе.

– Так и у меня были такие и, конечно часто вызывали меня на откровение по этому поводу. Я был нейтралитет. Говорил и верил, что многое, очень много бывает загадочного и чудесного, на нашей Земле Матушке, и уж конечно, как в песне поётся …на земле в небесах и на море, наш напев и могуч и суров… Он тоже мне иногда давал повод для размышления своими россказнями.

И, воот.

Я улучшил, выбрал момент и рассказал ему сначала это.

Спасители


– Есть Книга Жизни для каждого жителя нашей планеты. Он, человек никуда не уйдёт от этой своей программы. А подвиги записываются в его же организме. И, даже то, когда его призовут, Туда, не знают куда, а у нас говорят. Он Богу отдал душу.

– Ну вот, представь. Это, чёткое воспоминание о первом Ч. П.

– Прошло, всего то ничего шестьдесят лет.

– А тогда.

– Я учился в Керчи в ремесленном училище.

– Суббота. Мы четыре человека, двое наших и двое с другого училища, шли вечером, но светло тепло и мухи не кусают, как тогда говорили. Идём в парк культуры на танцы. Парк, море рядом. Красота, да ещё и девочек приглашаем. Ух, радости ждут нас с распростёртыми объятиями. Дорога асфальт, тротуаром и не пахнет, а мы, шпарим прямо, по центру дороженьки.

Четверо рядышком, локтями трёмся. Друзья. Дорога под уклон и нам в спины наши, загорелые, на пляже по воскресеньям… так вот в эти спины врезался на всей скорости мотоциклист. Как мы не слышали, не удрали непонятно. Но только… удар, и, один, наш парень, за пару секунд, … на дороге и, и не шевелится.

– Мы шли плотно. Он был не крайний, и, и как это могло, быть и его сбить, одного, не понятно и сейчас. А всех остальных как ветром сдуло… до того…

… И, ты знаешь, он даже уже не шевелился.

– Ну, милиция. Ну, больница рядом, отнесли на руках, И никто не мог объяснить ни они, да и мы тоже.


***


Прошло столько лет я читаю у Гарифзянова, он общается с Ангелами, я тебе уже это говорил. Так и у него было два случая. Машина. Скорость. Лобовое. Жена насмерть, а он лежит на обочине и ни одной царапины. Потом Ангелы ему сказали, что его аккуратно из машины взяли и уложили на травку…

– Дооо, Тогооо. До поцелуя, такого, смертельного.

– Машина металлом.

– Вот тебе, помнишь, загадку, детская,… А и Б сидели на трубе, А упала, Б пропала, что осталось на трубе. Помнишь, считалки в детских играх были и, и такое случилось у него, Рената, два раза. В жизни. Как. Я спрашиваю. А? Ты можешь объяснить или отрицать?

– Вот тогда.

– На дороге, мы были одни, и никто не поверил, зевак потом было много, думали, что мы его побили, ну подрались, пацаны. Но после больницы поняли, что только то, что случилось это удар мотоцикла, хотя и они,– мотоцикл и водитель отделались далеко не царапинами. Но это были не кулачные тумаки. Он, бедняга и отдал Богу душу.


*


– Нет. Сказал капитан.

– Ты сегодня, что – то тему чёрствую завёл.

– Где мои собачки. Пойду лучше в горы. Там веселее. Светлее. Теплее на душе.

– Или выдай, другое. Мы же отдыхаем, а не решаем глобальные проблемы человеческой сущности.

– Ну, хорошо.


* *


– Вон, смотри. Малыши на горке играют. Я вот таким был. И, заснул на горячей русской печке. Проснулся… Вернее. Пробудили меня в казане, в котором варили молоднякам сосункам телятам пойло.

Как я там очутился, сколько лет прошло, и не смогли ни я, ни моя мама сообразить, как я свалиться с печки, русская печь, и сверху ещё спали всегда дети и старики. Потом угодить в этот огромный совсем не целебной водицы и не аквариум. Почему не сварился. Хотя свалился. А крышка на этом огромном казане была как вафельница, на поперечной верхней части казана, из досок была ось, чтоб не открывать тяжёлую крышку, её просто нажимали на край и сыпали туда крупу или проверяли готовность этого варева. Вот я свалился и сама она захлопнулась. На этой поперечине.

Как это варево успело остыть и не сделать из меня, страшно подумать что. Кто и как меня спас?

… А неделю тому прошло 6 дней, меня украли горные бандиты но наш начальник отряда беженцев, автоматной очередью доказал, что они украли. И усадили меня в корзину, где сидели их ребятня три человечка.

Это была война сорок первый год. И мы, ну не мы. Взрослые эвакуировали домашний скот подальше от линии фронта. И забрались в Кавказские горы. Вот там и случилось это. Потом остановились и жили в землянках там, около Каспийского моря. Мама рассказывала. И. что бы там со мной было. Явно не детский сад с продлёнкой, и субботами, воскресеньями, какие сейчас бывают.


*


– Мой собеседник, капитан почесал затылок.

– Похвалил за память, и дал добро ещё на одну историю, где мне тоже пахло не малиной.

Теперь уже я почесал затылок и поблагодарил за внимание, к моему купанию но, не в священной купели.


***


Керчь. Ремесленное училище. Мы на военном заводе, Залив назывался тогда, да и сейчас. Хотя прошло опять двадцать пять, а точнее, более, чем шестьдесят пять. Неделя теории в училище. Неделя практики. Я в цехе номер пять на стапеле. Перед стыковкой секций корабля они стоят, а мы и работяги, завершаем положенные работы. То фаску рубить отбойным, пневматическим аж иней летит с этого молоточка, а сталь на верхней палубе семёрка, если не ошибаюсь. Приходилось и в кормовом отсеке, весьма стеснённом, клепать кронштейны гребного винта. Помню, ух, ох и работа, не зря нас судосборщиков дразнили глухарями. Это не птичка, щебечет, потом, глухой, как пень после смены, я тогда на гармошке учился играть, так в общежитии хоть и не шумно вечером, а после смены в ушах треск, звук гармошки как гвоздь по стеклу. Какие там мелодии, Семёновну, частушку, тогда уже мог выдавать, плохо улавливал пианиссимо, как говорят музыканты.

Да ещё и там в отсеке, где на века закрепили этот кронштейн, горн с дымком, правда кокс уголь, он хоть и бездымный, не задохнёшься как от горючки, такой уголь был. Только он, этот хорошо горевший и не дымивший, не способен был греть до посинения не нас, а метал до красного, а потом чуть почти белого цвета, заклёпки для кронштейна гребного винта. И воот, горн – жарко там бывало и зимой в морозы, хоть и крымские не северные.

А мне тогда нужно было вместе с рабочим, к верхней палубе, но снизу, комингс люка рядышком, просверлить и потом заклёпки на переборке. А она, эта полоска стали как бы на потолке.

Рабочий отлучился, пошёл в инструменталку, ну склад где инструменты мелочь выдают по маркам, для работы. Я решил сам просверлить отверстие, дрелью без разметки и следа керна, разметку сделать. Нет. Не сделал, да и как один без поддержки подушкой с другой стороны, но подушки не той, которая под ушки, в мягкой постельке, с пёрышками мягонькими, а кусок болванки. Нужен металл, что бы керн оставил гнёздышко для сверловки.

Стал на козлика и, и приложился к металлу, где была разметка для заклёпки. Приложил, включил и сверло поееехало, и вместе с, пистолетом сверлом и шлангом… пооошло вниз и… и, я с ним. Туда не знаю куда. Вниз. … Высота… метров не меряно а, внизу бетон и метал, ждут шампуры или головой в бетон.

– Дааа. Перспективка…

Пропел, сквозь зубы капитан.

– Повеселил.

– Спасибо.

Отдых мне называется…

– Титаник, наверное, нежнее целовался с айсбергом…


*


Прибежал рабочий, к которому нас всех мастер наш расставлял, распределял. А он, работяга, не поставил леер, хотя бы временный на прихватки или ещё чем положено по технике безопасности. Дудки. Ничего. Свободный полёт в никуда и никакой космической невесомости. Маама, не успел я даже прошептать…


***


– Хватит. Довольно. Такие страхи. Не нужен мне такой отдых, где уже не отдых и, и даже…не дых. Ты видимо уже и не дышал.

–Такое.

– Вздохи…

– Ахи.

Выпалил залпом мой собеседник, а потом смягчился.

– Нууу, ладно. Ты здесь, не хромаешь и голова, кажется на месте, если ещё и мирно закончится, без твоих похорон или больницы и, ты, собственной персоной – кукла неваляшка в гипсе. Давай. Только с хорошим концом.

– Выстрелил свой китовый гарпун, – словесный заряд, мой капитан.

… Тишина за приморской заставою,

Спят деревья у сонной реки…

Так почти поётся в песне. А здесь, а таам. Тоже тишина. Пока…

– А моё тело, вниз, головой, висело, пока, ещё, живое…

На корабле, военном, в будущем, но сейчас одна только секция, и, и таам, две ноги.

Вернее два ботинка, которые застряли между палубой хоть и не верхней, и постель, стапель называется, на которой и устроилась пока целая корабельная секция, многотонный груз, и, и, вниз, головой, зависло, тело, практиканта, с ремесленного училища номер семь, города Керчь.

И.

И, когда рабочий увидел, что его практиканта нет, глянул и увидел, ботинки, вернее подошвы с подковками, железными…

Затянувшаяся немая и не моя, а, в театре жизни, сцена.

… Орать. Звать на помощь бесполезно Шум на заводе на фортиссимо, как говорят музыканты, но сейчас не до музыки…

– Да и голос пропал, у моего коллеги. За такое его и в тайгу могут упрятать или хуже, как врага народа, тогда это было в ходу, и часто. Сталинизм ещё жил…


*


… Эти ботинки и самого практиканта извлекали из клоаки жизненной, точнее,– железной западни, вспомнить потом ни он сам, и даже все рабочие,– не смогли. Тем более я сам был без ясного сознания, был глух и нем, как якорь, который валялся на задворках завода около старого катера.

… Вспоминали потом, когда прошибло потом страха, и висящего и бегающих вокруг да около. А мне чего потеть, когда нужно висеть и не шевелиться. Иначе совсем не пробудиться от такого, совсем не летаргического сна. … Но потом, рассказывал, я, сам, проснулся, якобы проснулся от того, что получал не от любимой девушки, совсем не ласковые пощёчины, – поцелуи, да, от девушки, которой пытался пробраться пальчиками, нежно, узнать, а чавой-то там у неё, и, незаметно, по партизански, чуть ниже, чем пупок и чуть выше, чем колени…

А всё просто. Его освободили из железного плена собравшиеся спасатели, просто рабочие, из соседних отсеков, корабля будущего, которые трудились на нижней палубе, и увидели первыми это чудо, которое свалилось явно не с Неба,– и совсем не манной небесной. И, вот они эти коллеги, пробуждали и приводили его в себя нежными пощёчинами.


Скептик, правда, в одном экземпляре, сосед, прогнозы пытался выдать словесные, дескать того, – загнулся. Его самого чуть не загнули и не сделали из него блин всмятку. Но, когда ботинки зашевелились. Решили, что от такого страха действительно можно было и забыться и заснуть…

– Но.

– Потом.

– Правда. Потом, уже другой работяга, поумнее, когда уже я подавал первые признаки жизни и привет с того света… выдал.

– Мужики, он долго не приходил в себя, потому что сердце было в пятках, ушло так далеко от такого полёта на тот свет. Всё – таки страшно. Молодец. Наш парень. Но не долетел. Не дали своими поглаживаниями по щекам пацана…

А…

– Выручили ботинки, кожаные, а халявки керза, ну керзовые. Вот на этом одном правом ботинке его и заспининговал, корабль, военный, будущий. Потом ботинок, в котором осталась маленькая дырочка пырочка, и она эта подруга моей жизни удержала меня пока, на этом Свете. А ногу. Целая, только на щиколотке, ну косточка такая, была царапина, благо косточка и совсем небольшая, а не моя большая, не очень большая пока, ягодичная мышца…

… – Ты знаешь, капитан, нужно знать устройство корабля. Хотя бы, как нам преподавал Игорь Алексеевич Козлов. Вот его теперь открытый урок, который, в моей голове загруз, как на мелководье сухогруз.

… – Что бы соединить секции корабля, нужно его стыковать, вот они и рёбра жёсткости, из полособульбовой стали и приварить сплошным швом, электроды тройка, и, конечно зачистить стыковочные швы. А на этой самой полособульбовой стыковке должны быть шпильки с резьбой. Вот. Воот оно, вот оно, на свисток намотано. Как в анекдоте. Эта самая шпилька, зацепила за ботинок, да так ювелирно, что не пронизала ступню, на вылет,– насквозь. Но след на ноге остался, заметный. Это и спасло меня. Повис на этой шпильке с резьбой, правым ботинком…

… Ну, а ты не волнуйся теперь капитан. Дело прошлое. Но не забыто. Хоть и не веришь. Что такое могло быть. А что, ещё совсем не до смеха было на другой день, но слава Богу не со мной.

– Ты, конечно хоть и не доверяешь Ангелам Хранителям, но так ювелирно спасти меня могли только Они. Желанные Спасатели и Хранители. Вот с тех пор я и называю Их, моих, Ангелов, Спасателями. Ювелирно сработали и быстро. Молниеносно. Ррраз и не на Кавказ. И не на бетон.

… – На другой день успокоились и стали измерять, и не верят, расстояние между полособульбами такое, что я, даже не с пузом, стройный был, а пройти не смог бы если и попытались бы меня примерять, не влез бы даже без одежды. Вот где и чудо, протащить медведя через игольное ушко. Три дня потом мужики, которые участники на нижней палубе были, и мой рабочий, дело до ругани доходило, творческой, конечно, загадочной. Вот и они спасатели…


*


– Ну, говори, толкуй дальше, хоть и страшно чуть было, даже мне слушателю, но ты лессируешь таак, как живописец красками, которые, уводят меня в сторону от скорой помощи от твоих таких песенок жизненных. Хорошо хоть не трагедий. Давай. Включай свои записи. Я, правда, слышал, что на Том Свете всё читают. Всё записано в твоём персональном магнитофоне, поэтому и верю.

– Давай.

– Давай дальше.

– Ты знаешь, вот слушаю и, слышу твой голос совсем не пацана, а жизнь то интереснее становится, нет стены. Китайской. Перед твоим носом… Неет. Лбом, которым стену говорят, не прошибёшь. А и ход могут найти и сквозь стену.

– А кто?

– Всё.

– Всё другое. Жизнь подвигается или продвигается. И ждёшь, а ведь интересно моё завтра, отдушина, она уже и в голове и пространстве.

… Смотрю, ты уже пыжишься. Что, ещё страхи с улыбкой внутри.

– Да? А может нам за пивом вспорхнуть. Хороший ведь повод. И мера.

– Правильно, мягкая. Ласковая. По одной, питерского пивка. А?!

… – Помнишь, как раньше юные пионеры салютовали, – всегда готов.

– Вот и я открываю тебе шлагбаум таможни молчания – слепоглухонемым.

Журавлик

Так вот.

А.

– Это было там же.

– Не далеко.

– От моего полёта вникуда, буквально одна секция нашего будущего корабля.


*


– Ну что такое подъёмный кран мостовой и журавлик ты знаешь. И вот. Представь картинку. Журавлик со стрелой, который до солнышка почти достаёт, а ночью до звёзд. Высоко.

– Но. Помогает рабочим поднимать на готовый корпус корабля или секций, ещё не состыкованных, и большие и не очень, запчасти.

Подаёт метал листовой поближе к цеху, на заготовительный участок, а там, красавица гильотина, но она не головки преступникам отделяет от грешного тела, неет. Не те времена. Рубит метал, как бабки тряпочки ножницами. И у старушек из кусочков, обрезков от шитья тряпочек, шили мастерили лоскутные одеяла. Воот. Как. А у нас на заводе, эти ножницы по металлу другое дело, даже четвёрку. Толстую, хрусь, и нет листа. Но грохот не музыка и не литавры в оркестре, на крещендо, как говорят музыканты.

Ну, кран, великан, высота поднебесная.

Впереди сидит девица красная, правда не от красоты неземной, а жарко, вся кабина одета, правда рейками и стёкла, как на домах или теплицах. И, она почти в этой стеклянной скорлупе, но не черепаха, с бронёй, хотя бы черепашьей. Неет, есть то, что есть. И, и вот. Орут снизу майна. Майна!

Ну, опустила она гак, этот крючок, и такелажник застопорил пачку стальных листов. Пачку, не газет, – сталь листовая, тройка, а то и четвёрка, толщина. А маркировку не посмотрел. Кран силён, допрёт. Кричит. И машет рукой, почти дирижёр в большом театре в столице.

И.

И, пошёл, пошёл вертеть колёсиками, кран пока ещё богатырский.

Вот он, смертельный номер, в цирке жизни…

Наматывает тросик и пачка поехала вверх. Мотор сила, перегрузка ему по барабану не бьёт по карману.

И.

И кран начал клониться навстречу к земле матушке.

А высота.

А размах стрелы!!!

Крановщица не заметила ни крена, ни деферента.

А такелажник ушёл. Он своё дело сделал. Пошёл к месту, где должна была приземлиться пачка, увы, не папирос, тогда модных Казбек…

Конечно, не весь кран, который клюнул носом и, и, загремел кабиной стеклянной вниз на заставленную землю матушку разными конструкциями. Железными, точнее стальными…

Гром.

Грохот.

Треск.

Пыль и, веером, тучей, градом, разнокалиберным, боевым… летящие во все стороны осколки вихри битого стекла…

– Рабочие к их счастью, были все на местах, внутри секций. Под крышей дома, хоть и не своего… Крыша, корпуса, точнее палуба не броня, верная защита.


Долго день до вечера. А тут, откуда то и скорая и начальство и, и спасатели. Где. Где крановщица? Кого спасать. Где пострадавшие. Раненые. Где…

Долго разбирали всё до последнего стёклышка, хотя осколки разлетелись на все четыре стороны света, а около стенки цеха номер пять прямо, как будто насыпали уже калиброванных, мелких. Высота, и металл, сделали огромную, почти ступу, только без бабы яги…

– Неет. Где она? – Испарилась. – Упрятали?! – Просмотрели кресло, в котором она восседала. Кресло было сварено из стальных труб, загнуто так, что не разогнуть и мужикам. Даа. Вопрос. Крови нет и останков ни её, ни одежды, хотя бы клочки.

– Вот тебе, неверующий.

– Где?

– Где крановщица?


*


– А.

Её спасли Ангелы Хранители. Я теперь их называю, Ангелами Спасателями. А как иначе. Таакое. Творение. Необъяснимое, для нашего пока ума… Вернее один, её личный. Персональный Ангел, как говорят в народе. Ну как иначе. Сняли её до того приземления.

И.

……… Она.

…….. Она….

– Где она?

– А, воот и онааа…


*


– Её поймали на проходной. Убегала. И как она очутилась на Земле матушке, до того страшного треска до сих пор спорят. А она. Безгрешная душа, точно почти святая. Но тогда таких, не было. Не верили никто. Чтили и боялись только Сталина и Берию.

А она?

Как вылетела? Как приземлялась, такая высота того огромного крана? Форточек там не было. Не положено по технике безопасности. Вот тебе и техника. И вот она безопасная.

Броня крепка и танки наши быстры. Но тут нет брони и танка, даже простого, со времён гражданской войны.

Кабина такая из реек и стекла…

Но её…

… Её…

Задержали…

Как преступника, точно, шпиона…

Проходная была далеко, там ничего не знали, не слышали, не видели, …не ведали.

– Не забывай, ещё не прошла Сталинская эпоха.

Пятидесятые годы. Шпиономания, военный завод. Двойная проходная, пропуск с фотографиями…

– Поймали.

– Поймали на проходной.

… Бежала, а там, охрана с вертушками. Сообразили, на то она и охрана. Вертушки, на стоп, включили, автоматика ботинки, придавили, педали, ножки стали. Остановились. Рванула через верх, конечно не предъявляя пропуска, и они почти чекисты, очумели, что это за шпион, такой не законспирированный, враг народа, удирает с военного объекта.

– Ну, что капитан, ты то веришь.

– Ату его.

– Эпооха.

– Строоого.

А вон шпион

……. – На прошлой неделе. Вообще страх был…

– Слушай. Не перебивай, товарищ капитан.

– Пока память при мне не ушла по собственному желанию, раскрывать такие тайны с военного завода.

– Мы, пацаны, ну, ремесленники, в обед, после столовой, там же, на заводе, загорали, купались около этого забытого временем и людьми катера и нечаянно увидели плёнку, гоняли по песку почти футбол и вдруг, фотоплёнка, и не того широкоплёночного, любителя, а настоящего, наверное, Фэд тогда был шик, была аккуратно завёрнута, развернули, посмотрели, а там чертежи видимо плазовой разметки, участок был такой в здании пятого цеха, совсем секретного отдела с двумя туда пропусками, помимо общей проходной. Особый участок нашего тогда секретного тральщика. Допёрли, – шпион, все потом это знали. Кто. Как мог отснять на таком военном объекте. Вот тебе и чуткая охрана.

… – А крановщицу.

– Да, её…

– Её.

– Поймали.

– Связали. Мало ли. Такая ценная будет живая, почти невредимая шпионка…

– И отдали органам.

– Разобрались.

– Смеялись потом и плакали. Надо же, тааакое. Такое не могло быть.

– Вышла живьём из бури. Неет, цунами битого стекла и, ни, одной, царапины. Правда, на проходной, при задержании, были заметны следы. Цепкие руки охраны. Ну, должность, специальность такая, специфика труда опасного и чёткого. Думать некогда. Любой ценой, но. Задержать и точка.

– А ты Фома неверующий обзываешь меня выдумщиком, сказки для детей… Такое даже вумному брехуну не сочинить.

– Он, мой собеседник, капитан, потом.

Почёсывал затылок и признавал, что можно верить и злил заводил меня на другие случаи ещё более удивительные, где точно некому было сомневаться. Такое смогут только Ангелы, и то нужно уметь жить так, что бы тебя спасали. Помнишь анекдот как девка, гулящая и пройдоха, тонула и просила Господа спасти её. Клялась, что теперь будет вести праведный образ жизни. Господь простил. Спас её. Потом второй раз тонула и ещё с нею напарник, коллега по искусству мошенничества. И вот третий раз корабль айсберг, пробоина, тонут. Она опять взмолилась и просит. Ну. Господи я грешница. А их целый пароход. Жалко. Их то, зачем топить. И, тогда Дедушка Бог воскликнул.

– Я, вас таких, он чуть не сказал открытым текстом. Гулящих, жуликов и т. д. Так вот одним разом, вас, всех, таких, на дно… Долго собирал в одну компанию.

Вот так и мы с тобой…

– Ну, совсем, совсем простой случай и случай ли.

… Опять завод. Опять обед и мы греемся на солнышке, потом в цех или по участкам. Ну, греемся себе, подрёмываем, … на брёвнышках, которые сложены около железнодорожной платформы. Я наверху. На штабеле, а ребята кто где. И, и вдруг порядки, совсем не порядки, а мы во все лопатки, кто куда. Гора леса, штабель пошел в раскатку. Я на верху, брёвна внизу едут и я с ними под платформу. Раздавят и конец делу и, я в лепёшку…

На страницу:
1 из 2