Бессрочная осень

– Тебя как зовут? – наконец спросила она.

– Володя… Владимир, – как можно серьезней поправил он себя.

– А я Поля … Полина, – тоже засурьезничала. – А ты где живешь, в каком доме?

– Мы не здесь живем – далеко, надо ехать на трамвае. Я с мамой. Мама в ателье.

– А мы с мамой живем на набережной, вон там, – указала рукой куда-то вверх на стоящий невдалеке многоэтажный дом. – Там небольшой внутри дворик. Пойдем наверх, а то тебя будут искать.

Поднялись наверх.

– А вы и завтра приедете?

– Не знаю. Надо у мамы спросить.

Подошли к большому дому «Ателье» и сели на стоящую у входа скамью.

– Мне тоже здесь платье шили, – она встала и покружилась, демонстрируя обнову своего белого наряда.

Глядя на нее, у Володи возникло первое чувство к тому особенному, которому суждено было впоследствии владеть им всю жизнь.

Появилась мама.

– Придётся, сынок, еще завтра ехать. Не устал?

– Я с тобой тоже поеду.

– Ты же собирался с дедушкой завтра на базар.

– Нет, я с тобой, погуляю у речки.

– Ну, как знаешь. Пошли на трамвай. Мороженое хочешь?…

Он обернулся на ее провожающий взгляд, улыбнулся и кивнул головой. Она помахала ручкой.

Случилось с ним что-то совершенно необыкновенное. Приехав домой он был опьянён воспоминаниями о ней – о той нарядной, красивой, легкой в белом почти воздушном платьице и шляпке, которая с таким радостно-трепетным холодком вошла в его душу. Как никто в доме, он ждал следующего утра. И так и не решив для себя, о чем будет завтра говорить с ней, уморенный думами, уснул.

Утром проснулся, когда все взрослые уже были на ногах и позавтракали. Его пригласила и покормила бабушка. Затем на улице во дворе он чуть ли ни час мылся, чистил свои ботинки, наряжался, попросив у бабушки утюг. Когда почти в то же время, что и вчера, они с мамой сошли с трамвая и направились в сторону речки, он почувствовал, как у него леденеют руки и очень пылает душа от того, что скоро увидит ее. Мама зашла в Ателье, предупредив его быть осторожным у речки…

Она была уже на берегу. Он быстро спустился вниз, подбежал к ней, и стоял в растерянности, даже не сказав; « Здравствуй.»

Она подала свою беленькую маленькую ручку и с любопытством взглянула на него. Он почувствовал в себе что-особенное и в то же время ужасное, что не мог вымолвить ни слова. Впервые в жизни к нему пришла влюбленность, и он вообразил себе, что она тоже влюблена в него.

– А ты когда приедешь следующий раз?

– Не знаю. Мы живем в деревне.

– В деревне! – удивилась она.

Помолчав немного, он заметил, как она быстро переменилась в лице, видимо, предчувствуя расставание, может быть, навсегда.

– Пойдем, я покажу тебе наш дворик, – предложила она.

Они выбрались наверх и, не разнимая рук, зашагали к ее дому…. Постояв у арки, ведущей во двор, они потихонечку пошли обратно.

– Я как буду приезжать в город, когда буду уже взрослый, обязательно буду приходить сюда, ты так и знай.

Он стал рассказывать про деревню, где сразу за их усадьбой начинаются луга и нет никаких преград и границ – только поле и небо. А она все дивилась и никак не могла представить себе то, о чем он так увлекательно, с любовью к своему краю рассказывал. От его рассказов ее душа была в непрестанном напряжении и удивлении, а он все рассуждал уже с задатками видения своего будущего.

Подшучивая, говорил: «Подрасту, выучусь на инженера, буду работать, построю домик, женюсь.» Она вдруг, наверно, почувствовала весь ужас и всю низость подобного будущего, что даже нервно отдернула свою руку от него. Вся казавшаяся ей эта низость никак не шла к ее неземным воспалившимся чувствам к нему. Дальше они до самого «Ателье» шли молча, каждый думал о своем. Но то, что у них появились чувства друг к другу, даже некая привязанность, это было очевидно. В тот день, когда они расстались и Володя уехал домой, – они еще не знали, что расстались навсегда….

Уже поздней осенью то ли от переживания от случившегося, вызванного их расставанием, то ли в силу еще каких-либо обстоятельств, но он первый раз заболел тяжелой болезнью – свинкой. Почувствовал в себе ослабление всех своих телесных сил – не было никакого желания жить как раньше жил, и даже к ней, так тронувшей его душу, у него не было желания любить. Но когда стал оправляться от болезни, начал приходить в себя, его опять все вокруг приводило в восторг, и хотелось жить тем всем земным, что его окружало. Правда, он теперь избавился не только от телесной, но и от душевной своей травмы. От пережитых им прошедшим летом чувств как будто не осталось и следа….

Шли годы и он быстро рос телесно и душевно. Жил теперь уже не одними чувствами – стал понемногу разбираться в том, что его окружает и, самое главное, стал не так восприимчив ко всему, как раньше. И на то, что с ним когда-то произошло, стал смотреть в известной степени спокойно, даже когда чувствовал себя неловко за свою эту слабость – впечатлительность.

Жизнь его в молодые годы ознаменовалась благодетельными переменами, расцветом его как личности. Верно говорят, судьба человека складывается случайно, в зависимости от окружающих его судеб. Так сложилось и судьба его молодости, определившая всю дальнейшую жизнь. Новизна бытия, связанная с первой самостоятельной жизнью – все это совершенствовало его во всем.

А что было дальше? А дальше была учеба, работа, трудом заработанная квартира, не было только женитьбы. Потому что не было большой любви, как когда-то на заре юности, были лишь влюбленности в женщин красивых и не очень, от которых родились у него две дочери, по иронии судьбы названные именами Любовь и Надежда. Это было настоящее помешательство, всецело поглощавшее все его душевные и телесные силы. Жил только минутами страсти или ожидания их. Это хотя и были счастливые моменты в его жизни, но совершенно лишенные глубоких чувств. Он вел жизнь трудовую, насыщенную событиями современного дня. Про свое одиночество перед друзьями – коллегами отшучивался: «Сложилось так, что я стал человеком казенным-не пригодным для семейной жизни».

Время шло, прошли не только годы, но и десятилетия. Он уже давно не Володя, а Владимир Николаевич, прошедший трудовую деятельность от рядового инженера до руководителя крупного предприятия.

Ушла его молодость. Да что собственно молодость! Ушла целая эпоха, а вместе с ней и все то, чем он жил эти долгие годы. В последний год перед уходом со службы разыскал своих дочерей, уже взрослых со своими семьями, и без всякого расчета на проявление милосердия и их дочернего внимания на его будущую глубокую старость, помог им материально. Удивительна была быстрота и безвольность, с которой он сошелся с дочерями, что так случайно свалилось на него, началось с такой счастливой легкостью, что не отняло у него нисколько душевных сил. Так в его жизни суждено было стать еще одному большому событию. Дочери, конечно, спасали его от чувства одиночества и он каждый раз при встрече с ними все больше убеждался в их искренности. Их отношение к нему было гораздо лучше, чем он мог рассчитывать.

Работу он уже давно бросил. Много времени проводил, уезжая в деревню, где остался стоять еще родительский дом. Охотился, рыбачил, а затем возвращался домой.

Он вынашивал лишь одну мечту: как возможно дольше пусть продолжается то, что началось в знакомстве с дочерями.

«Где все теперь то, что было когда-то?» – думал он, задавая себе вопрос, не теряя ни на минуту своего главного состояния – надежды увидеть свою большую любовь.

2

Владимир Николаевич в силу своего возраста, уже не обременённый никакими заботами и обязанностями, все более с каждым днем меланхолично впадал в рассуждение о смысле своей прожитой жизни, и все больше на память приходило то далекое безвозвратно ушедшее время, в особенности его детство. Не все ушедшее запомнилось, на память приходило лишь то, что пронеслось по его юному сердцу и затихло с годами, но осталось, по-видимому, там, где-то далеко внутри. И так неся все это в себе, как тяжелую чашу, он пронес это через всю свою жизнь. А случилось с ним тогда совершенно необыкновенное: впервые в жизни он почувствовал влюбленность к ней, этой девочке в белом платьице на берегу реки. Как забыть тот великолепный солнечный день, то необыкновенное летнее, светлое и все сливающееся с голубым небом, и ее, стоящую на крутизне берега, на фоне этого голубого неба.

– «Боже, как памятны мне эти солнечные дни из детства на набережной, – сказал он себе. – Ах, как давно все же это было. И жил ведь рядом, имел достаточно времени и возможности, и не велик был труд приехать и спуститься к берегу реки».

Но шли годы, проходили десятилетия. И вот уже нельзя было больше откладывать, хоть, может быть, и по-старчески глупо, но он все же решил: «Надо посетить то место, где некогда что-то тревожило мое сердце».

В один из погожих солнечных дней он пошел к мосту на набережной. Однако все изменилось на свете с тех пор, когда он был еще мальчиком. Река Омка уже не судоходна, а, просто превратилась в широкий ручей, и нет уже того солнечного блеска воды. На том месте во всю ширь развернулся рынок. Базар – как бы город в городе.

– «Боже как это было давно, – у него на глаза наворачивались слезы, – но я никогда не забуду того времени, какое это было несказочное счастье, когда она взяла меня за руку».

Была она неизменно весела, ласкова, очень ко мне добра и простодушно говорила мне: «Ты мне очень нравишься».

Помню, я вспыхнул жаром при первом же взгляде на нее, и не зная, что делать, от застенчивости равнодушно произнес: « мне пора…..»

У моста он опять поднялся на взгорье, пошел в город по тротуару. Его целью было побывать на той улице и во дворике – хотел взглянуть на все то, где когда-то появлялась она. Из шумной, заполненной транспортом улицы он вошел в небольшой тихий дворик.

Ему хотелось вызвать в себе воспоминания, а может даже грусть, и не мог на удивление. Ноги сами понесли по двору, и день был такой же солнечный, только тогда был конец августа, а сейчас начало лета. Все прочее было неизменно, разве что обилие застекленных балконов. Он присел на скамью возле детской площадки – песочницы и стал вспоминать, какой она была в то далекое их детство: ясный взгляд, светлые волосы, легкое белое воздушное платьице. То было время ничем не омраченного счастья, радости и восторженности двух, в сущности, еще детей, не понимавших толком о начале любви. А сейчас все было спокойно и омрачено печалью, как будто весь дворик сочувствовал ему в его воспоминаниях. Ему казалось, что еще миг, и она откуда-то появится, выбежит ему навстречу в своей соломенной шляпке и воздушном раздуваемом ветерком белом платьице. Он остановил свой взгляд на дверях одного из подъездов, поднялся и пошёл. Двери были резные, из настоящего тёса. «Стало быть, стоят давно, таких сейчас не делают,» – подумалось ему. Взялся за кованую железную ручку и, приоткрыв дверь, шагнул на площадку подъезда. Навстречу с внимательным и озабоченным взглядом спускалась по лестнице женщина, старше средних лет, но он не выказал к ней никакого внимания.

– Простите! – уже оборачиваясь ему вслед окликнула она, видя незнакомого с виду интеллигентного солидного мужчину.

– Вы не насчет покупки квартиры?

Он посмотрел на миловидную женщину и скороговоркой ответил:

– Нет, не знаю! А что здесь продают квартиру?

Женщина удивленно посмотрела на него, и он устыдился своей непрактичности.

– Да! – ответила незнакомка. – Здесь недавно схоронили пожилую хозяйку небольшой квартирки, и теперь ее племянники, наследники стало быть, продают ее.

– Ну разве только небольшую, то можно, – не зная, что ответить, с легкой улыбкой на лице Владимир Николаевич расположил к себе собеседницу, и она ответила тем же.

– Пожалуйста!…третий этаж седьмая квартира, у меня ключи. Я здесь по соседству, приятельница покойной, так знаете по мелким житейским делам. Наследники – люди молодые, – продолжила она, – состоятельные, занятые, да она и не нужна им эта жилплощадь. Вот оставляют ключи, если что, чтобы можно было засвидетельствовать покупателям.

– Сейчас, минутку, – сказала она, когда поднялась на площадку третьего яруса и вошла в квартиру напротив – седьмую.

– Вот, пожалуйста! – она вышла из своей квартиры с ключами в руках и не глядя на Владимира Николаевича, стала открывать дверь напротив. Окна квартиры выходили не во двор, а на набережную, где по ту сторону реки в сумерки всегда пряталось солнце. Распахнули дверь – квартира вся была озарена солнечными лучами.

– Проходите, пожалуйста! – женщина сказала таким миловидным тоном, как будто они были давно знакомы. – Да, меня зовут Мари Сергеевна.

– Очень приятно – Владимир Николаевич.

– Пожалуйста, Владимир Николаевич, смотрите, знакомьтесь, может, понравится… А это Полина Николаевна, бывшая хозяйка, в молодости, конечно, сейчас не принято развешивать в квартирах портреты, с некоторой иронией сказала Мари Сергеевна, видя, что Владимир Николаевич стал пристально рассматривать висящий на стене большой портрет молодой женщины. Он ничего не ответил соседке, а только все внимательней, подходя ближе, стал рассматривать портрет в коричневой рамке. Ему показалось, что в ее глазах он увидел ее, ту девочку в шляпке….

– Вы были знакомы?.... Простите, я пойду, если что, я у себя напротив, – сказала она, почувствовав в его внимании к портрету что-то интимное.

– Благодарю Вас! – не отрываясь от портрета, ответил он и присел на старый кожаный диван, как только она вышла из квартиры. Затем он мельком глянул на дверь, и в его ушах совершенно четко прозвучал голос, сказанный накануне Мари Сергеевной : «…а, это Полина Николаевна, бывшая хозяй…..»

Он быстро соскочил с дивана, уставился опять на портрет, помня, что ту девочку из далекого детства тоже звали Полей.

– Поля! Ты? – вырвалось у него вслух и ему показалось на миг, что ее глаза с портрета «сказали» ему : «Я».

– Боже мой, стоя у портрета, глядел на нее в упор, – сколько лет прошло? Как судьба беспощадна к человеку, – его охватил озноб, все в голове закружилось, боясь не удержаться на ногах, медленно отступил назад и опустился на диван.

Покрасневшие глаза прошибли слезы, лицо сделалось хмурым, но не от усталости, а от беспомощности и растерянности. Минут через пять встал и заходил по комнате, глядя в пол. Что делать дальше он уже решил для себя, ему осталось только немного успокоиться. Успокоившись, приоткрыл дверь и громко позвал:

– Мари Сергеевна!..

3

По выходным дням сестры Любовь и Надежда, договорившись во времени, разом посещали отца, чтобы убраться, приготовить на неделю обеды или еще выполнить какие-либо дела по хозяйству. Они имели ключи от квартиры отца, потому как в последнее время Владимира Николаевича не всегда можно было застать дома – мог находиться на своей однокомнатной «даче». Вот в очередной раз управившись по хозяйству с делами, сестры, сидя на кухне, судачили…

– Странное что-то творится последнее время с отцом. Взять хотя бы покупку этой крохотной квартирки. Хочет побыть один? – Люба удивленно пожала плечами. Так он и так практически все время один, по крайней мере последние годы, что мы его знаем. Нет, конечно, недостатка в женщинах по всей видимости у такого мужчины не было, это естественно. При таких его достоинствах, а главное, материальном положении, – она ехидно улыбнулась

– Уж не завел ли себе какую-нибудь бабку, прикурив сигарету закончила она.

– В семьдесят-то лет, я тебя умоляю, сестрица, – отозвалась Надежда.

– Не скажи. Это мы с возрастом становимся как увядшие хризантемы, к тому же ханжами и расчетливыми хищницами, мужики, если, конечно, настоящий мужчина, как наш отец, для них любовь свята и вечна.

– А что мы, Люба, собственно знаем про отца? Росли мы в разных семьях, у разных мам. Узнали друг о друге, когда уже сами мамами стали, когда он разыскал нас разными путями.

– Да, ты права! Во всяком случае, мы в его жизни не планировались. Наши мамы его просто использовали в угоду своих желаний, выдавая желаемое за действительное – не более того.

– Ты знаешь, а я его понимаю. Мужчине нельзя жить с женщиной не любя.

– Интересно, Надя! Что он думал и испытывал, когда узнал о нашем существовании, и что уже с годами подвигло его на этот шаг – разыскать своих бывших пассий по мимолётным встречам. Возраст? Раскаяние? В нашей материальной поддержке он не нуждается, скорее наоборот, вниманием был не обделён, раскаиваться ему не в чем. Если поразмыслить логически, оглядываясь назад, так сказать с вершины уже своего опыта прожитых лет, то не презрением и осуждением мы должны быть проникнуты к нему, а чувством понимания и уважения к его достоинству.

– Да, это так, Любаша. Не знаю как ты, а я бы не стала записывать его в грешники. Я рада, что у меня в моей жизни появился отец, и не нам судить, почему все так у него не складывалось с личной жизнью. Жаль, конечно, что наше детство прошло без его участия, да и он это понимает. Важно сейчас то, что хоть, наконец, мы вместе и надо молить Бога, чтобы это продолжалось как можно дольше.

– Вряд ли мы его, наверное, дождемся, Надя! Давай пить чай.

– Давай……..

Владимир Николаевич уходил в квартирку на набережной не только отдохнуть от суеты, он и дома сам наедине с собой. Там, глядя на портрет, чувствовал в себе даже некое духовное обновление. Он сидел на диване с книгой в руках, оперевшись головой в подушку, а сверху был наброшен плед. Его стало клонить в сон, и оставив книгу, с грустью подумал: «Наверно, моих дней тоже не так уж много осталось».

И вот память дала ему то, что когда-то было для него дороже всего. Он задремал, и видится во сне ему, как солнце пробилось сквозь серость облаков, осветив лучами берег, и девочка стоит на крутизне берега. Вся в белом, словно распустившаяся ромашка. Она посмотрела на него, и он услышал ее теплый, ласковый по-детски голос: «Ну что же ты не приходил? Дорогой ты мой! Исчез куда-то. Я ведь тебя ждала, ждала – всю жизнь».

Он стал бежать к ней на подъем и не мог никак приблизиться – очнулся…..

Глядя на портрет, подумал: «Наверно, теперь уже скоро приду».

Наталья

Кто не мечтал хотя бы раз побывать на южном море и погреться под южным солнцем? А мне, представьте, выпало уже который раз, и все как-то не по большому желанию, а по случаю. Вот и теперь за активное участие в выборочной кампании, профсоюзом был премирован бесплатной туристической путевкой на море, в Сочи, куда и прибыл в начале августа.

Расквартировавшись, уже живя вторую неделю, все никак в этот раз не мог самоорганизоваться к более активному «отдыху», а так как-то по большей части время проходило в затворничестве: утром и вечером неизменное купанье в море, остальное время в тенечке на усадьбе, где квартировал. Но иногда, если выпадал денек, когда после завтрака солнце не так жгло, уходил и бродил бесцельно, конечно, по набережной и парку. Гулять выбирал всегда места безлюдные, порой дикие, будь то у моря или в парке среди огромных кипарисов.

В утреннее время всегда сильно пахнет цветущим кустарником, а когда глянешь вверх, то за вершинами веерных пальм видны стоящие в туманной дымке гребни гор. Бродил, всегда думая о своем: в наших сибирских краях, возможно, уже зачастили холодные дожди, а здесь стоит несусветная жара, и эта погода, с непривычки по нашему времени, действовала угнетающе. Да вдобавок, откровенно признаться, был немного не в себе. Время моего пребывания на юге шло к концу, а еще не было никакой интрижки, не завёл никакого романа, хотя здесь все как нигде лучше располагало к этому. Прям первый раз такое со мной….

В тот день я не пошел прогуляться утром после завтрака, как делал обычно больше недели. Весь день провел в затворничестве, лежал и между дремотой просматривал разную прессу. Даже не ходил обедать, с намерением после вечерней прогулки посидеть в каком-нибудь кафе, ведь скоро уже возвращаться домой. После шести часов вечера пошел бродить по набережной и, дойдя как обычно почти до безлюдного места, собрался было уже повернуть обратно, но увидел на берегу почти у самой воды парящую в воздухе модель «воздушного змея».

«Опять, наверно, они!» – подумал я.

Я их видел и вчера во время вечерней прогулки: молодая женщина, полулежа, находилась в раскладном кресле, а мальчик, подросток лет тринадцати, занят пусканием воздушной модели. Поскольку у меня было еще время и был неравнодушен ко всему, что летает, я сошел к берегу и, хрустя галькой, направился к ним. Причину моего вторжения в их уединение помог объяснить случай. Мальчик отвлекся на мое появление, и набежавшим резким потоком воздуха вырвало у него из рук леску. Летающую модель понесло вдоль берега, и мы уже вдвоем устремились за ней. Она пролетела у берега и, на наше счастье, сложилась почти у самой земли при снижении порыва ветра.

– Хорошо, что к берегу прибило. А если унесло бы в море ? – начал я свое с ним знакомство.

– В море не унесет, – со знанием дела ответил он.

– Почему так думаешь?

– Для запуска нужен только теплый поток ветра, а теплый всегда только с моря.

– Может быть. Мы тоже раньше увлекались моделями «воздушного змея» и самолетов. Правда, мы их делали сами из реечек и папиросной бумаги. А у тебя, я смотрю, фирменная модель, вся цветная, красота и только…Тебя как зовут?

– Серж.

– Как?

– Сергей, – он глянул на меня. – Сержем меня сестра называет.

– А, это с тобой сестра, а я подумал, мама! Ну, а я дядя Володя. Вы и вчера, смотрю, тут были. На отдых тоже приехали.

– Нет, мы живем здесь.

– Хорошее место выбрали для житья.

– А я здесь на отдыхе, через три дня уже улетаю. Ну что, Серж? Попробуем еще разок запустить, вроде как цел и не вымок. Давай, ты беги к воде с леской, а я подниму и выброшу на ветер.

Мы разошлись. Я подбросил модель, и потоком в воздухе эту оказию подняло вверх. По-мальчишески радуясь вместе с Сержем этому зрелищу, начинаю высказывать свои мысли вслух:

– Мы тоже, бывало, на полянке как запустим – радости, аж слеза прошибает. Смотри, Серж, куда его ветром бросает, так ты заходи, поворачивай напротив, и тогда он не упадет…

– Я знаю.

– Ну, я, наверное, пойду, Серж!

– Мы сейчас тоже уходим.

Мы, укротив «Воздушного змея», смотав леску, направились к его сестре. Серж представил нас друг другу, и на мое приветствие она, приподняв с глаз темные очки, молча кивнула головой. Молодой женщиной оказалась девушка Наташа. Несмотря на то, что немало времени они проводили у моря, на ней не было южного тропического кофейного загара. Полулежа в кресле, она от солнечных лучей спасалась зонтом. От плеч и рук до колен она прикрывалась легкой ярко-желтой тканью.

– Нам пора, Наташа, – обратился к ней Серж. Она молча встала с кресла, показав всю себя в одном купальнике. У нее было великолепное маленькое тело, еще по-детски нежное лицо. Вся ее красота гармонично вписывалась в этот оазис на берегу моря. Единственно, что не шло ей, так это мундштук с сигаретой, который держала в одной руке. Поправив шляпку-панамку на своей короткой стрижке с русыми волосами, от груди вокруг бедер обмотала себя желтой тканью и, взяв в руки сланцы, молча, не спеша пошла на набережную.

Сложив кресло, мы пошли за ней.

– Наташе сколько лет? – спросил я.

– Двадцать, она учится в пединституте, а я в восьмой класс перешел, мне четырнадцать…..

Мы вышли на набережную. Она все время шла на несколько шагов от нас впереди, будто специально давая собой любоваться, компенсируя этим свою молчаливость и неучастие в нашем мужском разговоре.

– Жарко! Пить что-нибудь будете, угощаю.

– Нет, лучше мороженое.

– Ну, давай мороженое.

– Нам с Наташей по две мороженки. По одной сейчас, а вторую дома, с чаем.

– Мороженое с чаем! – удивился я. Извращение какое-то.

– Наташ! – с насмешкой надо мной обратился к сестре, идущей впереди нас. Она не отреагировала на его обращение, вроде как не слышит.

– Да ладно тебе! С чаем, так с чаем! По мне так ешь хоть с хреном.

– Вы что правда ни разу не пили чай с мороженым? – с его лица ни сходила насмешка. У нас дома попьем, я приглашаю Вас!

– А сестра! согласна с тем, что ты приглашаешь в дом постороннего человека?

– Да, согласна! Мы ведь уже познакомились хорошо, значит не посторонний, – решил за двоих, поражая своей простодушной логикой.

– Ну, хорошо! Иди, бери свое мороженое к чаю.

Дал ему деньги. У первой же по пути мороженщицы, они тут на каждом углу в жару, взял мороженое и, довольный, дал мне и сестре по мороженке… Жили они, оказывается, недалеко от того места, где купались, в частном секторе. Старенький небольшой кирпичный домик, обнесенный сетчатой оградой, пристроен был у самого спуска к берегу. Судя по строению, стоит уже не один десяток лет, крытый черепицей.