За каждый метр. «Лейтенантская проза» СВО

Андрей Лисьев

За каждый метр. «Лейтенантская проза» СВО

© Лисьев А.В., 2024

© Бровер А. (худ.), 2024

© ООО «Яуза-каталог», 2024

* * *

Подумаешь – горе;

присмотришься – воля Господня.

Ф. М. Достоевский

Где человеку кажется, что всё кончено, – у Бога только начинается.

Авва Пимен

Глава 1

Нельзя вернуться без победы

06.00

Иван упирается грудью в бруствер окопа и в сотый раз осматривает лес. Светает. Рыжие сосновые стволы, мокрые от дождя, иссечены осколками и пулями. Хвоя осыпалась и густо покрывает воронки: мелкие – от мин, крупные – от снарядов. Бинокль Ивану не нужен – до опорника хохлов метров сто, а может, и меньше. Обе стороны, как могут, тщательно маскируют окопы. От наблюдателей, от снайперов и, самое главное, от коптеров. Гвоздь сидит рядом, прижавшись спиной к стенке окопа. Второй номер глубоко вздыхает, ему не нужно докладывать Ивану, тот сам слышит шорох. Ждет. Кто-то кладет ему руку на плечо, и Иван уступает место командиру Тёме, жмет ему руку и садится рядом с Гвоздем на туристический «поджопник».

Их наблюдательный пункт – двухместный окоп, сектора стрельбы обращены в сторону противника. Недавно танковый снаряд ударил под корень сосны, разметал пригорок – крепкий, вспоминает Иван, грибы такие любят. Воронка вышла несимметричная, ясно же – наш танк стрелял, ее и раскопали под НП. Потому с тыла окоп пологий, сверху – по-прежнему воронка. Один сектор стрельбы – аккурат под поваленным стволом, второй прикрыт мебельным щитом под толстым слоем песка и хвои. Все вокруг густо присыпано палыми сучьями. Чужак ненароком обязательно наступит и выдаст себя хрустом. Но сучья от многодневных дождей размокли – не хрустят.

Иван с удовольствием вытягивает ноги, скоро рассвет, облачность стала выше, значит, полетят коптеры. Иван еще раз осматривает окоп: нишу для боекомплекта – коробки с пулеметными лентами сухие, узкую щель – укрытие от обстрела, щит над головой – не капает. Оператор коптера даже с тепляком не разглядит никого сверху: воронка как воронка, бурелом как бурелом. Весь лес Серебрянского лесничества изуродован войной.

Иван дышит на кончики пальцев, согревает, зимние тактические перчатки он так и не стал носить, использует летние. «Вот и перезимовали», – думает он. Подтягивает ремешок каски. Извлекает из рюкзака термокружку. Чай за ночь остыл.

Тёма сползает спиной по стенке окопа, садится рядом, протягивает Ивану картонный планшет, к которому канцелярским зажимом прикреплен лист А4. На листке – передний край, рука у Тёмы твердая, рисунок – почти карта. Тёма постарался изобразить и завалы, и перепады высот – любая горка важна. Штрихами обозначены будущие сектора стрельбы. «Значит, в атаку идем, 79-й опорник, – размышляет Иван, – а я только настил на пол НП собрался постелить. И бревнышек подобрал одинаковых». Гвоздь занимает место наблюдателя у пулемета. Иван протягивает Тёме термокружку. За зиму тот отрастил бороду, но недавно подровнял ее. Темная густая щетина без малейшего проблеска седины делает Тёму старше.

Тёма – командир роты, Раизов – «двухсотый», Терьер – «трехсотый». Тёма пришел советоваться с Иваном, потому что следующим командиром роты быть ему. Аляска и так выбирал между ними двумя, но выбрал Тёму. Неважно! Место Ивана во второй тройке атакующих. С пулеметом. Первая тройка зайдет в окоп с правого фланга, начнет зачищать, двигаясь к центру навстречу второй штурмовой тройке. Иван с Гвоздем пойдут правее, с ними Заноза – сейчас он оператор антидронового ружья. Летом таких ружей не было.

Иван смотрит на схему атаки, нарисованную Тёмой, и уточняет:

– Вот тут лягу, вот тут – видно будет, нет, тут лягу, а вот тут мне некомфортно будет. Пусть лучше снайпер работает.

Иван видит значок снайпера на схеме, но понять, как тот станет двигаться, не может.

– Усиление будет? – спрашивает он.

– Миномет, самоходка и танк, обещали, – отвечает Тёма.

Они беспокойно умолкают. Тёма явно хочет что-то добавить. Иван помогает ему:

– Что-то больно жирное усиление.

– Дело пойдет, восьмидесятый опорник сразу возьмем. На плечах.

Иван смотрит на схему – второго ряда хохляцких опорников на ней нет. Надо бы достать смартфон, развернуть приложение с картой. Но никакая топографическая карта не покажет нужных в атаке подробностей. Здесь каждый бугорок важен.

– Ротный опорный пункт развернем, – мечтает Тёма.

Иван морщится:

– А соседи? – Он показывает правое пустое место за схемой.

– Второй батальон.

– Но у них редколесье.

Тёма отмахивается, возвращает кружку, забирает у Ивана планшет со схемой и сует его под броник:

– Говорят, Проза вернулся.

– Зачем? – Надвинутая на лоб каска мешает Ивану выразить недоумение.

– Книжку про нас написал, показать привез.

Иван не любитель книг, он вспоминает жену, вот она книги читает, наверняка заценит.

– Про нас?

Тёма пожимает плечами:

– Про Жуму он точно написал.

– Да, эту его работу тоже надо делать, – соглашается Иван. – Но лучше б коптеры приволок.

– Полный минивэн чего-то привез. И нам, и не нам.

Они на мгновение замолкают, прислушиваются. Жужжания коптера не слышно, лишь легкий ветер качает уцелевшие сосновые стволы.

– Сколько ж народу нам помогает! – Тёма вздыхает. – Никак нельзя без победы вернуться. В глаза им смотреть не сможем.

7.00

Проза с кружкой кофе выходит из комнаты командира полка в помещение штаба, где только что окончилось утренние совещание. По разные стороны стола сидят начальник штаба полка Дрозд, замкомандира полка Аргон. Зам по тылу Синица устроился за соседним столом, а зам по вооружению Кречет стоит и тычет пальцем в карту, расстеленную на столе Дрозда.

– Лужа второго батальона больше! – заявляет Кречет.

– У первого больше, а у второго глубже, – не соглашается Синица, – у меня там вчера КамАЗ чуть не утонул, еле вытащили.

Синица не смотрит на карту, а косится в беззвучно работающий телевизор на стене. Синица и Кречет одеты в камуфляжные штаны и флисовые крутки защитного цвета: Кречет в коричневую, Синица в ярко-зеленую. Очевидно, что зам по вооружению и зам по тылу пришли с улицы. Аргон и Дрозд в зеленых майках, у начальника штаба широкие подтяжки, которые он то и дело поправляет. Все командиры аккуратно выбриты.

На Прозу никто не обращает внимания, поэтому он предлагает:

– А давайте в Гугл письмо напишем! Попросим нанести на карту два озера. Названия я придумаю оригинальные: «Лужа второго батальона», «Лужа первого батальона». Американцы нам спасибо скажут.

Смеются только Дрозд и дежурный по штабу, который сидит за собственным столом в торце и в беседе участия не принимает.

У всех подполковников, кроме высокого Кречета, одинаковая царапина на лбу. Комендачи накосячили – забыли стесать сучок на косяке. Поэтому каждый, кто откидывает полог, чтобы выйти из землянки в темноту, натыкается лбом на сучок.

Сейчас бойцы комендантской роты заняты – вдвоем они бегают по огромной штабной землянке с пластмассовым тазиком. Пока один держит таз, второй гонит по потолку, подбитому пленкой, пузырь накопившейся за ночь воды. Оставлять пузыри нельзя. Вода тяжелая, пузыри имеют привычку внезапно лопаться. Если вода заливает спящего, как, например, замполита Пустельгу на прошлой неделе, это веселит окружающих. А вот если оргтехнику – тогда не до смеха. Стены и полы бревенчатые, потолок и верхняя часть стен обтянуты утеплителем и пленкой.

Удивительно, но все цилиндрическое: патроны, ручки – исчезает бесследно.

Проза видит, как чешуйка сосны планирует с потолочного перекрытия в его металлическую кружку, равнодушно допивает последний глоток кофе, выплевывает чешуйку и заявляет:

– Со спортом пора заканчивать – спина болит!

– Что случилось, Андрей Владимирович? – удивляется Аргон.

Комплекцией они шире остальных офицеров.

– Четыре футбольных матча в день – пролежни уже.

Все смеются, а Проза продолжает:

– И раскладушка кэпа скоро развалится подо мной. Приедет Аляска с ППУ, что я ему скажу?

– А вы напишете в своей книге про обнаглевшего сержанта? Который спит в комнате командира полка и смотрит футбол весь день?! – восклицает Дрозд.

– Да не поверит никто, – говорит Кречет.

– Но все равно пусть напишет, – поддерживает Дрозда Синица.

– Неправда, – дуется Проза, – я еще по лесу гуляю. Вчера, между прочим, 18 тысяч шагов нагулял! Знакомился с мобилизованными! И потом, у меня планов громадье!

Дрозд наклоняет голову, от беседы с Прозой начальника штаба отвлекает разговор дежурного по штабу полка по рации. Проза тоже прислушивается. Голос собеседника дежурного кажется знакомым.

– Кто это на связи?

– Сказка – командир первой роты. Вместо Раизова.

– Тёма?

– Да, – отвечает Дрозд.

– Откуда такой позывной?

– А вы прислушайтесь!

Проза прислушивается.

– Шато, я – Сказка. У меня на каждого бойца всего две бутылки воды! Дайте шесть! Прием!

– Сказка, я – Шато. Зачем тебе столько? Прием!

– Шато, я – Сказка, надо! Прием!

– Сказка, я – Шато, но все-таки? Прием!

– Шато, я – Сказка, я же не учу вас, как людьми командовать? И вы меня не учите!

– Видите, какой сказочник? – тихо спрашивает Дрозд. – Он знает, что его слушает весь полк! И сознательно засоряет эфир!

– О подчиненных заботится! – не соглашается Проза. – Вот с ним я и хочу встретиться.

– Не получится. Они на задаче. – Дрозд поправляет подтяжки.

– Я сейчас во второй отправляюсь. Поедете со мной? – предлагает Синица, имея в виду второй батальон. Зам по тылу встает.

– Конечно!

– Только не задерживайтесь, – говорит Кречет, – комдив после обеда приедет. Наверное.

– И в первом батальоне награждение, вам интересно будет, – добавляет Дрозд.

8.15

Смерть рокочет над крышами, гремит артиллерией, хлещет ракетами, тяжело подслеповато ворочается, щурится в просветы облаков, высматривает на земле человеческую жизнь.

Командирский УАЗ несется по окраинам Северодонецка. Проза сквозь грязное стекло изучает вывески. «Стоматология», «Эпиляция», «…стал», «Мин нет», «…моталогия», «Вы наши герои!», «Адвокат», «Продам…», «Мин нет – 200 м», «Капитал – 25 лет на рынке недвижимости». Кто здесь теперь способен покупать недвижимость?

Северодонецк выжжен. Закопченные фасады домов, сорванные балконы, разнокалиберные дыры в панелях многоэтажек, обрушенный авиабомбой подъезд, еще один. Гора бетонного мусора, бывшая когда-то торговым центром. Стойкий запах пожара. Неужели он выветрится когда-то? Уцелевшие ели все до единой лишены макушек. Почему? Что срывает головы елкам? Осколки?

И вдруг! Маршрутка на остановке. Остановка чистая, бордюры выровнены. Маршрутка новая. Из другого мира. Ждет пассажиров? Здесь кто-то живет?

– Которое здесь нормальное кафе? – спрашивает зам по тылу Синица водителя. – Левое или правое?

– Правое – нормальное!

Короткая остановка, не из-за пирожков, а из-за Wi-Fi. В Луганской Народной Республике мобильный интернет отключен. Wi-Fi есть только на заправках, в магазинах и кафе.

Проза внимательнее рассматривает обгоревшие фасады девятиэтажек. Замечает на седьмом этаже окна, заколоченные мебельными щитами. Люди живут? Без света, воды, канализации? Вот еще одно окно на первом этаже, тоже заколоченное. Люди живут! Есть кому ездить на маршрутках.

Рядом с кафе поваленные деревья, среди пожухлых листочков пробиваются белые цветы. Акации собираются цвести. Жизнь продолжается.

Глава 2

О силе духа

8.25

Вход в подвал заводского здания полуприкрыт ржавой дверью, посеченной осколками. Часовые разрисовали дверь смешными рожицами так, чтобы отверстия соответствовали рту, глазам, ноздрям. Пририсованы рожки, бородки – неведомые мастера трудились, хвастались богатством фантазии друг перед дружкой. Никакой пошлятины, никаких ругательств – чистая наскальная живопись. Словно кто-то хотел придать смысл узорам, нанесенным на дверь смертью.

Прозу встречает замполит Дрезден, он чисто выбрит и явно наслаждается свежим утренним воздухом, когда можно побродить по заводу без каски и бронежилета, поговорить. Дрезден не хочет вспоминать осенние бои под Херсоном, и мыслями, и эмоциями он здесь – в лесу под Кременной.

– Да разные истории случаются и у нас, и у них. С командиром хохлов по рации раз говорил.

– Делись!

– Сейчас весна. Первая оттепель – «зеленка» полезла. Два хохла заблудились и вышли на наш НП. Я там как раз был. Хотели в плен их взять, но один из них потянулся за автоматом. Тихий их застрелил. Мы к телам спустились. НП выше, они ниже были. У одного рация включенная: «Острый да Острый, я – Корней», бубнит и бубнит. Смотрю, у убитого нос в самом деле острый, длинный. Ну, ответил ему: «Так и так, мол, ваши ребята – всё. Здесь лежат». Говорю: «У меня двое ваших, у тебя двое наших. Давай меняться. Похороним по-человечески». – «Нет, – отвечает Корней, – пусть украинский солдат останется лежать на украинской земле». – «И в какой войне у какой страны Украина отвоевала эту землю?» – спрашиваю. «У каждого своя правда, ты не поймешь меня, я – тебя. Не будет обмена». По-русски чисто говорит, без акцента. «Чего ж так? Что мешает людьми оставаться?» – спрашиваю. Он помолчал, а потом ни с того ни с сего говорит: «Я здесь останусь. Умирать. Плюс» – и сменил частоту. Они вместо нашего «принял» – «плюс» говорят.

– Жесткие они?

– По-разному. Напротив нас две бригады стоят: 95-я и 42-я. Сразу видна разница. 42-я если один побежал, то все побежали. Их потом пинками назад возвращают. 95-я сидят до последнего, сами не бегут, к ним бегут.

– Подкрепление?

– Да. И отношение к людям разное. 42-я своих «трехсотых» выносит, а 95-я бросает и «трехсотых», и «двухсотых». Я раз с коптера видел, как умирает их «трехсотый». Так их коптер тоже рядом летал и тоже его видел. Но никто не шелохнулся.

– А сдаются?

– По-разному. Раз в окоп запрыгиваю, хохла в плен беру. Из 95-й. Синий весь от наколок. Злой. «Чего злой?» – спрашиваю. «Злюсь, что руки поднял», – отвечает. Он даже автомат не бросил. Так и поднял руки с автоматом. Ствол горячий, магазины пустые. «Я не стрелял», – говорит. «Да, – говорю, – не стрелял. Ствол потрогай…»

Дрезден смотрит на полуразрушенное двухэтажное здание заводской столовой. Стены уцелели, клумба разрослась из-за частых дождей. Вот-вот пойдут цветы. Под ногами хрустит стекло. Собеседники разворачиваются и так же неспешно идут обратно.

– Еще пленные всё время говорят про людей в черном, что сзади стоят. Иностранцы, может? Но нам не попадались.

– А про мобилизованных? – спрашивает Проза. – Как наши мобилизованные себя ведут в бою?

– Нормально ведут. Может, потому, что мы – ВДВ и нам нормальных мобилизованных дали. И потом, народ с гражданки опытный, в смысле – поживший. Много чего умеют. – Дрезден смеется. – Давайте я вас с парочкой ребят познакомлю.

09.15

Они возвращаются к полуразрушенному цеху, спускаются в подвал, за одной из дверей подсобок – штаб батальона. Командир второго батальона Сигма, блондин с узким лицом и начинающимися залысинами, не отвлекаясь от телефона, предлагает Прозе садиться. Чай приносят сразу всем, не спрашивая. Дрезден приводит молодого бойца. Брюнет, очень спокойный, он казался бы заспанным, если бы не острый взгляд, которым боец оценивает происходящее в штабе.

Знакомятся. Позывной у Андрея – Зимородок.

– Он у нас разведчик-одиночка, – представляет Зимородка Дрезден, – все маршруты сам прокладывает, все точки сам снимает. Мы боимся за него, а он ни снайперов, ни мин не боится. Может, его хохлы за своего принимают?

– Ага, – соглашается Зимородок, – шарится непонятный бомжара по позициям. Тушенку ворует.

– Весельчак, – вставляет комбат.

– А чё? Стоит один раз кислое лицо показать, и товарищи сразу скиснут.

– Расскажи, как настроение поднимаете? – просит Дрезден.

– У всех есть дети, поэтому стоит запеть «по полям, по полям синий трактор едет к нам» – все сразу улыбаются.

– Он у нас из Молдавии, – говорит комбат.

– Гражданин России с 2011 года, – с гордостью уточняет Зимородок.

– Из Приднестровья?

– Нет. Из Молдовы. Родители переехали.

Проза догадывается, что Зимородок молоденький совсем.

– Ты из мобилизованных?

– Нет. Доброволец.

– Расскажи что-нибудь примечательное. – Проза объясняет, какие истории ему нужны.

– Ну вот забавный случай, – вспоминает Зимородок. – Взяли опорник, зажали хохла, сдается почти. Криком кричит: «Отпустите!» Мы ему: «Чего разорался? Твоя война окончилась, везунчик». – «Нет! Отпустите!» – и взятку предлагает 400 тысяч. Прямо тут, в окопе. У них же «Старлинк». Интернет прямо в окопах есть, клиент-банк работает. Открывает его на смартфоне. «Прямо сейчас, – говорит, – тебе переведу». Чудак человек. Между прочим, в Румынии учился. На пулеметчика.

Зимородок бросает взгляд через плечо – в помещение входит еще один боец.

Зимородок тут же вскакивает уступить место вошедшему – с заметным облегчением от бесполезного, с его точки зрения, разговора.

Боец садится на стул, стаскивает и мнет зеленую вязаную шапочку, его русые волосы прилипли ко лбу.

– А вы кто? – сразу берет быка за рога Проза.

– Командир взвода в пятой роте. Сипуха.

– Я имею в виду – мобилизованный или доброволец?

– Доброволец. – Когда Сипуха улыбается, кончик его носа пригибается книзу.

– Давно воюете?

– С Херсону.

– И как разница? Где труднее?

– Под Херсоном все ползком, здесь – бегом.

– А на гражданке кем были?

– Быкам хвосты крутил.

– В смысле?

– Пастух я. С Алтая.

– Лучший командир взвода, – отвлекается от своих дел комбат.

Как бы его разговорить? Проза начинает тему военного куража.

– Я со своего пригорка так вижу, – не соглашается Сипуха и внимательно осматривает штабное помещение батальона: все ли его слушают?

Щурится, собираются морщинки в уголках глаз, его взгляд меняется, перестает быть безмятежным, становится цепким, серьезным. На мгновение.

– Куража нет! – заявляет Сипуха. – Нужно в бой с холодной головой идти, чтобы свой взвод на кураже не положить.

– А если страх?

– А страха нет! – Сипуха умолкает и неотрывно смотрит Прозе в глаза.

Тот молчит некоторое время, а потом спрашивает:

– А люди? Во взводе ведь есть мобилизованные?

– Есть, – Сипуха снова мнет шапку, – я им говорю: «Чего боитесь стрелкотни? Хохлы нас должны бояться, и они боятся!»

– Тяжело руководить людьми? Точнее, не так. – Проза переформулирует вопрос: – Что самое трудное в руководстве людьми?

Сипуха задумывается. Ему принесли чай, и он делает несколько глотков, прежде чем ответить.

– Люди не готовы идти сверх поставленной задачи. Но если есть возможность идти, то надо идти. Сделать хоть на полшага больше, чем нужно. Чем приказано.

– Серьезная задача, каждый раз по-разному решаемая, видно, – поддерживает его Проза.

– Разрешите? – обращается к комбату Сипуха, показывая на лист бумаги.

Комбат кивает. Сипуха твердой рукой чертит карандашом схему:

– Вот это их первый опорник, в нем человек десять сидит. Вот это – второй опорник, побольше, в нем человек тридцать может сидеть. А вот здесь, – Сипуха рисует мелкие кружочки между линиями опорников, – одиночные ячейки, отсюда прикрывают отход, подход подкреплений, поднос боеприпасов.

– Усидеть под артой в одиночной ячейке у нас почти никто не может, боятся, а хохлы могут. – Дрезден угадывает, что хочет сказать Сипуха, и перебивает его: – Над этим работаешь?

– Усидеть в одиночном окопе можно, – не соглашается Сипуха, – только уверенность в товарищах. Духовитые. На них все держится. И у хохлов по-разному.

– 42-я не сидит, бегут за милую душу, 95-я – да. Согласен, – говорит Дрезден.

– Одиночные ячейки? – Проза вспоминает мемуары Рокоссовского. – В чем их смысл? Еще в Великую Отечественную от них отказались.

– Если прилетает мина… прямой прилет, то только один человек гибнет, – объясняет Сипуха, – нет разлета осколков по траншее.

– За вами приехали, – говорит комбат Прозе.

Все встают, Дрезден выходит проводить.

– ППУ найдете? – спрашивает он у водителя уазика, крепкого, за сорок блондина, явно мобилизованного.

– Должен. – Тот отвечает как-то неуверенно.

Из-за УАЗа выходит зам по тылу Синица:

– Там двое хохлов-наводчиков гуляют с коляской во дворе, изображают семейную пару, если заблудитесь, то у них спросите – покажут.

Зам по тылу следит за выгрузкой припасов из кузова уазика, он остается в батальоне, а Проза уезжает с его водителем.

9.50

УАЗ неспешно пробирается среди колдобин. Вдоль дороги высажены крупные деревья. Они уцелели, кроны даже без листьев довольно густые, скоро весна вступит в свои права и будет отличная тень. Рядом угадывается река, и если бы не искореженная снарядами промышленная застройка на том берегу, вокруг был бы идеальный пейзаж. Водитель ведет машину спокойно, в его движениях чувствуется основательность.

– А откуда вы? – спрашивает Проза водителя.

– Из Омской области.

– А кем были на гражданке?

Водитель поворачивает голову к Прозе, смотрит на него настороженно, его румяные щеки несколько противоречат волевому подбородку и губам, собранным в узкую полоску. Пауза затягивается, водитель то и дело поглядывает то на собеседника, то на дорогу впереди, наконец решается:

– Главой сельской администрации.

– Ого! – смеется Проза. – И людьми руководили?

– Ну так, было дело.

– А здесь простой водитель?

– Угу. Я тут отдыхаю. Душой.

– А в полку об этом не знают?

– Ну, они не спрашивали – я не говорил. И вы не говорите. Добро?

– Хорошо.

– Всему свое время, – задумчиво говорит водитель.

– Это вы про судьбу?

– Угу. Это ж правило: судьбу не дразнить, от судьбы не отказываться.

– Судьбу не дразнить в том смысле, что не заигрывать с ней?

– В том смысле, что на рожон не надо лезть. Позовет – пойдешь.

Пробитая грузовиками колея уводит машину с асфальта, УАЗ ныряет в кювет и скребет покрышками понтонную переправу. Река узкая, рядом полностью разрушенный мост, на его каменных опорах надпись мелом крупными буквами: «Слава воинам-мостостроителям!»

На противоположном берегу начинается частный сектор, дома в основном уцелевшие. Надписи на калитках: «Здесь живут люди», «Здесь живут», «Занято». Видимо, «люди» – это местные жители, а «занято» без уточнения – военные. Но бойцов за заборами не видно, лишь изредка мелькнет замаскированная машина.

– Все забито войсками, – говорит водитель. – Если командир требует сменить точку дислокации, все кивают, но никто не шевелится. Некуда перебираться. В каждом доме кто-то сидит.

УАЗ въезжает в квартал многоэтажной застройки, у патруля военной полиции снижает скорость, Проза успевает разглядеть на газоне двойной мемориал: один с красной звездочкой, второй – «жовто-блакитный».

– Это кому мемориал?

– Пограничникам.

Эта часть города уцелела. Ели без макушек, но стекла целые. Проза понимает, что город – точно не Северодонецк. Уж больно далеко они отъехали. Но карта на смартфоне «зависает».

– А белые наклейки на окнах – это что? – спрашивает он.

– Ну, тут две версии, – отвечает водитель. – Окна им наши уже поставили, может быть, это – просто наклейки продавца несодранные. Живут же в основном старики. Либо, я слышал, они иконки на стекла наклеивают, чтобы окна уцелели.

Из соседнего двора с шелестом бьет «Град». Проза оглядывается. Под каждым деревом, под каждым навесом, козырьком, в узких пролетах между домами – везде стоят военные машины: уазики, КамАЗы, одинокая «мотолыга». Ни танков, ни БМП, ни БТР не видно. Вероятно, фронт далеко, серьезная техника там. Но раз «Град» бьет, значит, не так уж и далеко. Несколько бойцов курят у закрытого киоска, на шлейфы реактивных снарядов в небе не реагируют, а командирский уазик провожают внимательным взглядом.

Водитель паркует УАЗ под ивой, сдает задом поперек тротуара, привычно мнет колесами выдавленные бордюры. Дальше они идут пешком, заворачивают за угол во двор пятиэтажки. Над головой чуть выше крыш проносится пара вертолетов. Проза не успевает определить модель, он рассматривает местных жителей. Молодая семейная пара неспешно катит коляску по двору. Ни на «Грады», ни на вертолеты они внимания не обращают. Ребенку же надо поспать на свежем воздухе! Отец погружен в свои мысли и смотрит в землю, мать – взъерошенная блондинка с непокрытой головой – испуганно глядит на Прозу и водителя. Два здоровенных мужика с оружием – мало ли чего? И разворачивает коляску в противоположную сторону. Быстрым шагом местные жители покидают двор до того, как водитель доводит Прозу до нужного подъезда. Вход в подвал – под козырьком, минутное замешательство, железная дверь открывается.