Безымянные могилы. Исповедь диверсанта. Хорватия

Даниэль Дукас

Безымянные могилы. Исповедь диверсанта. Хорватия

Безымянные могилы. Исповедь диверсанта.

Часть 1. Хорватия

Глава 1

Было утро субботы. Пожилой мужчина стоял у окна в человеческий рост, ведущего на террасу загородного дома. Солнце, уже успевшее подняться над густо растущими деревьями, пронзительными желтыми лучами заливало просторную столовую, бликуя на очищенных до блеска плитке и бытовой технике. Потерявшие, с годами, часть своей синевы голубые глаза, не мигая смотрели на безмятежную местность, раскинувшуюся за стеклом. Умиротворяющий пейзаж резко контрастировал с внешним видом мужчины, чья молодость прошла на войне, оставившей свои неизгладимые следы на всяком, кого она коснулась когда-то. Многократно ломаные фаланги пальцев на руках и ногах придали им узловатый вид, ребра, от бесчисленных падений и ударов, ныли от долгого нахождения в одном положении, а, некогда прямой нос, доставшийся от отца, мигрировавшего из советского союза, превратился в карикатурное подобие прежнего себя. Впрочем, мужчина считал все это малой ценой за жизнь, которую ему удалось вырвать из безжалостных челюстей войны. В минуты уединения и душевного покоя, его мысли нередко возвращались к годам, проведенным на войне. Нет, он не мучился зловещими картинами из прошлого, не кричал во сне, когда подсознание выуживало из памяти самые яркие моменты, нет, его психика не стала ущербной, он не страдал посттравматическим стрессовым расстройством. То, что он видел, закрывая глаза, то, что вновь и вновь испытывал, отпуская вожжи контроля над мыслями, было, как бы страшно это ни звучало, лучшей частью его жизни. Оставшиеся в далеком прошлом годы и были его жизнью. Он боролся за жизнь, свою и мирных граждан, он истреблял врагов с неподдельной жадностью, он искренне любил, так, как может любить лишь человек день за днем обивающий порог смерти. Всю страсть и жажду жизни, любви к наказанию врагов всего человечества, он оставил там. Разумеется, современная психиатрия рукоплескала бы от восторга, произнеси мужчина вслух подобные слова на приеме у одного из представителей этой печально известной профессии. На всяческие поползновения в адрес его психологического портрета у него давно был заготовлен ответ – «Пройди мой путь, тогда и поговорим». Раздел психиатрии МКБ вешает слишком много безотчетно грубых ярлыков на людей, которые в солнечных бликах видят схожесть с блеском оптики снайпера, входя в помещение ищут глазами леску под ногами, не переносят громкой музыки и изо всех сил напрягают периферийное зрение, минуя здания города в темное время суток. Вместо того, чтобы выслушать их и попытаться понять, сколь тяжкий опыт ими движет, их записывают в недостойные и опасные члены общества. Война всасывается в кровь, а кровь в раковину не выльешь и от привычек, неоднократно спасавших жизнь, так просто не избавиться. Психиатрия стала невероятно удобным инструментом сохранения бюджетных денег. Если война не забрала у тебя конечность, у государства всегда найдется способ признать тебя недееспособным, чтобы не выполнять свои финансовые обязательства перед ветераном. Взять, к примеру, американцев. Солдаты, оставившие во Вьетнаме часть своего тела, не могли рассчитывать на государственное субсидирование, потому как являлись отработанным и более непригодным, для исполнения нужд страны, материалом. Тех же, кто вернулся в относительной целости, могли легко подвести под ПТСР или биполярное расстройство, не дав и малейшего шанса на реабилитацию, умело жонглируя выражениями, типа – «позор для госпиталя ветеранов». Дальнейшая судьба ребят отвергнутых собственной страной, за которую они рвали жилы, не нуждается в описании. Нечто подобное много позже происходило и в Советском союзе во времена войны в Афганистане. Но дело ведь не в деньгах государства, а в отношении к тебе твоей родины, когда она призвала тебя и ты стал тем инструментом, в котором она нуждалась больше всего. Ты выполнил свою задачу, вернулся домой, рассчитывая на заслуженный радушный прием, а вместо этого идешь по коридору медицинского учреждения с заключением психиатра в руке, свидетельствующем о том, что ты больше не можешь водить автомобиль, совершить перелет на коммерческом транспорте, получить достойную работу и, случись что, рассчитывать на непредвзятое отношение в суде. Как же к этому могло прийти? Спустя всего сорок лет после окончания самой разрушительной войны в истории человечества, люди вдруг перестали ценить тех, кто рискует собой защищая суверенитет страны. Самый громогласный пример самоотверженности сплоченного народа и тот ничему не научил. Советский союз понес самые тяжелые потери во второй мировой войне, в совокупности потеряв порядка двадцати семи миллионов своих граждан. Домой вернулись, по примерным подсчетам, немногим более двадцати миллионов. И эти люди, прошедшие немыслимую, глазами современного человека, бойню, голод и лишения, коллективными усилиями подняли страну на одну из первых строчек экономического развития в послевоенные годы. Любопытно, что никому и в голову не пришло признать их психически нестабильными и непригодными для дальнейшего взаимодействия с социумом в условиях мирного времени. Это была последняя война за свободу и независимость. Мы бились за себя, за близких, за свои жизни и дома. Все, что было и еще будет после, не более, чем инструмент накопления и избавления.

Звук шагов четырех пар ног вырвал мужчину из забытья. Вся семья спешила к завтраку, приготовленному самым старшим ее членом. Мужчина медленно моргнул, позволив новому дню занять его мысли. Утром он проснулся в отличном настроении и был полон решимости сохранить его до конца дня. Минувшую ночь он провёл без снов, не просыпаясь каждый час от не желавших стираться из памяти видений из прошлого. Помимо этого, к счастью для него, он не страдал проблемами с мочеполовой системой, заставлявшими людей его возраста вставать в туалет несколько раз за ночь. Потому открыв глаза рано утром и почувствовав себя выспавшимся и полным, насколько это возможно, сил, он принял душ, оделся и отправился на кухню.

Мгновение спустя двойные двери распахнулись и стены столовой наполнились женским радостным щебетанием, вдохновленным предстоящим выходным днем и грубыми мужскими шуточками, которыми два молодых брата угощали друг друга.

Тарелки уже были на столе, когда четверо красивых юных людей с шумом ввалились в просторную столовую совмещенную с кухней.

«Похоже их ночь была даже лучше моей», – с ухмылкой подумал мужчина, наливая кипяток в свою кружку.

– Дедушка! – воскликнули все четверо и принялись обнимать его.

– Доброе утро! Как спалось? – привычным шквалом обрушилось на него и тот мысленно поблагодарил Бога за годы, подточившие остроту его слуха.

– Не все вместе! Вы раздавите старика! – притворно запротестовал он с довольным видом. Сердце его в такие моменты переполнялось любовью.

– Дедушка, какая прелесть!

Жёны его внуков, Лиза и Сара, разом поцеловали его в обе щеки, увидев большое блюдо, прикованное к столу тяжестью стопки дымящихся американских блинчиков. Возможно, не самая полезная пища на завтрак, но в семье, где четверо из пяти ее членов были молоды, активны и полны энергии, на это не обращали внимания.

– Пожалуйста, садись, мы закончим, – сказали они и вежливо усадили старика во главе стола, принявшись варить кофе для себя и своих мужей.

Старик, хоть и не жаловался на работу сердца, тем не менее в последние десять лет предпочитал пить чай, чтобы не искушать судьбу. Предоставив своему дедушке возможность первым взять порцию блинчиков, близнецы наполнили сначала тарелки своих жен, а затем и собственные. Закончив с приготовлением кофе, девушки расставили чашки и сели, каждая рядом со своим избранником и не спеша принялись за завтрак. Мужчина с умилением наблюдал за тем, с какой жадностью молодые люди набросились на панкейки с шоколадным сиропом, приготовленные его руками. Тяжелый, сладковатый аромат зернового кофе с молоком заставил старика печально вздохнуть, припоминая так быстро ускользнувшее время, когда он мог позволить себе вкушать плоды многих лет лишений и упорного труда без оглядки на пагубные перспективы подобного образа жизни. Алкоголь, жирная пища, безрассудные физические нагрузки, бессонные ночи и бодрящий кофе по утрам, чтобы прояснить сознание для грядущего дня, все это осталось позади, уступив место диете, оздоровительной физкультуре, регулярным посещениям врача и бурситу. И снова мужчина напомнил себе, что цена за то, что удалось совершить и пережить, была не столь велика. По крайней мере, осталась густая, пусть и с проседью, шевелюра, трезвость ума и внушительная физическая форма, присущая редкому человеку даже на двадцать лет моложе. Но самым большим утешением была семья. Внуки, которые, практически силой, заставили почтенного старика разделить с ними крышу над головой, дабы жить под присмотром любящих людей, вдали от изнурительной жары ближнего востока. Близнецам было 28 лет. Оба голубоглазые, высокие и сложенные как атлеты. Аарон, светловолосый и бледнокожий, пошел в мать, как внешностью, так и более сговорчивым нравом. Джейкоб, шатен с оливковым оттенком кожи, был практически зеркальным отражением своего деда в юности, только без шрамов и свирепого взгляда, что, впрочем, с лихвой компенсировал его взрывной характер.

– Дедушка, когда ты успел? – спросил Аарон.

– Я поднялся пару часов назад, – ответил старик.

Аарон ущипнул Сару за ягодицу, когда она, приподнявшись, через стол потянулась за бутылочкой сиропа. Девушка возмущенно зашикала на него – «Эй, не при дедушке!». В ответ на это, Джейкоб подмигнул своему брату.

Сделав глоток обожаемого фруктового чая, мужчина лукаво улыбнулся и произнес:

– Я ведь тоже был молодым, – и немного помолчав, добавил, – да и сейчас еще не совсем стар. Разве вы не видели, как на меня соседская жена заглядывается?

В кухне зазвучал дружный хохот.

– Расскажи, дедушка, – попросил Джейкоб, с улыбкой оглядев всех присутствующих.

– Что рассказать? – с невинным выражением лица прозвучало в ответ.

– Расскажи о своей юности. Какими были самые дикие твои поступки? Какие у тебя были женщины?

– Ну… самые яркие моменты молодости я пережил на войне и более безумных поступков, чем в те годы, никогда не совершал.

В памяти мужчины вспыхнули воспоминания о времени, проведенном в Хорватии, когда они с напарником волею судьбы оказались связанными общим делом с двумя женщинами.

Он оглядел всех сидящих за столом. Те жадно смотрели на него в ожидании.

– Чтобы рассказать подобное, мне понадобится нечто покрепче чая. Может отложим до приезда на пляж?

– Почему бы и нет? Всем нам не помешает выпить, когда дедушка начнет свой рассказ.

Произнеся это, Джейкоб улыбнулся своему деду, по личному опыту зная, что даже человеку, участвовавшему в боевых действиях в составе отряда Голани, трудно уснуть после предельно откровенных рассказов деда о войне.

***

Погрузив все необходимые вещи в машину, семейство отправилось на один из пляжей на берегу реки Рона, третьей по протяженности реки Франции, истоком которой является один из ледников Швейцарских Альп. Большая часть пути к ближайшему пляжу пролегала по шоссе и лишь последние несколько километров к самому уединенному его уголку необходимо было преодолеть по грунтовой дороге. Будучи все еще самым крупным членом семьи, мужчина сидел на пассажирском сиденье рядом со своим внуком, норовившим превысить скорость всякий раз, когда плотность движения на междугородней магистрали позволяла это сделать. Шумные перепалки молодых людей и гитарные рифы из динамиков автомобиля создавали идиллическую атмосферу семейной жизни, часто рисуемую множеством американских телешоу. Мужчина повернул голову и его взгляд устремился на юг, туда где раскинулось небольшое графство Папильен и где нашли упокой два его некогда самых близких человека. Воспоминания о днях, проведенных в тех краях, все еще стояли ближе, чем этого хотелось бы. Голоса, звучавшие не менее отчетливо, чем голос внука на заднем сидении, картины и события, ясностью не уступавшие Альпам, выраставшим из гущи леса, каждый образ полосовал его сердце лезвием ножа, тяжесть которого в своей ладони мужчина ощущал по сей день.

– Дедушка! – настойчивым шепотом позвал Джейкоб.

– М?

– Хочешь съездим туда на днях? – указав взглядом вдаль, спросил он.

– Было бы здорово.

– Хуже не будет?

– Хуже, чем что? Второй раз они не умрут.

– Не умрут. Для усопших смерть единичный процесс. Живые же справляются с этим всю жизнь. Понимаешь меня?

– Не понимаю откуда у пехотинца такие мозги.

– У бывшего пехотинца.

– И то верно.

Через двадцать минут внедорожник съехал с шоссе и, сделав несколько виражей, оказался в чаще леса. Джейкоб выключил кондиционер и опустил все стекла. В салон ворвался аромат дикой растительности и шум слабого ветра, гуляющего в кронах деревьев. Вскоре, лес расступился и автомобиль оказался на иссушенной солнцем дороге. Слева, за широкой линией роста травы, примятой домами на колесах и автомобилями тех, кто решил провести свой выходной вдали от городского шума, грязным золотом раскинулся пляж, а за ним синей рябью мерцала Рона. Спокойная на этом отрезке местности, она, едва заметными барашками, возмущалась присутствию непрошенных гостей. Проехав почти в самый конец ухоженной пляжной зоны, где из островков травы вырастал буйно цветущий бук, Джейкоб свернул и заглушил мотор. Пассажиры высыпали из автомобиля и принялись расстилать покрывала и раскладывать шезлонги, часть под густыми ветвями дерева, чтобы отдыхать от солнца в его тени, часть на горячем песке. Покончив с этим, молодые люди принесли из машины корзинки с едой и переносной холодильник с пивом и газировкой.

– Твоей форме мог бы позавидовать даже отец, – отметил Джейкоб, когда его дед остался в одних плавках, последовав примеру внуков.

– Похоже у нашей соседки зоркий глаз, – подхватил Аарон, – может стоило пригласить и ее в поездку?

– Сватаешь своего деда, сопляк? – с улыбкой отозвался мужчина.

– Разве что, ты не готов к подобной авантюре…

– Я был готов ещё до твоего рождения, малыш.

Разом осушив пол бутылки легкого пива, что позволял себе все реже, мужчина направился к реке. Не смотря на почти тридцатиградусную жару вода в ней оставалась холодной и касаясь тела, сковывала кожу и сбивала дыхание. Сделав несколько глубоких вдохов, мужчина медленно погрузился под воду и поплыл, а вновь ступив на песок, спустя десять минут, с благодарностью принимал тепло солнца, возвращаясь к шезлонгу под деревом. Через некоторое время к нему присоединилось все его счастливое семейство, синхронно потянувшись к початым бутылкам пива. Девочки в ярких купальниках расположились на шезлонгах и принялись втирать друг в друга масло для загара, Джейкоб привалился спиной к стволу бука, а Аарон лег на бок, запустив руку в корзинку с едой.

– Дедушка, – позвал последний, разом откусив половину сэндвича.

– Ну, что опять? – убедительно играя раздражение отозвался мужчина.

– Ты обещал кое-что рассказать.

– Проклятье. Ладно, дай мне еще одну бутылку.

Сделав большой глоток и ощутив, как почти позабытое, тепло растекается по телу, мужчина начал свой рассказ.

Глава 2

Пожалуй, время, проведенное в Хорватии, было одним из самых эмоционально насыщенных для нас периодов войны, если, конечно, уточнить о каких эмоциях идет речь. Порой настолько ярких, что кровь и по сей день бурлит в жилах, когда я вспоминаю об этом. Но это была война, время контрастов. Все вокруг казалось сюрреалистичной картиной, плодом работы больного воображения, трудно поддающимся рациональному объяснению. И даже сами люди. Порой, видя запутанный клубок последствий человеческих действий, мы были в шаге от того, чтобы заблудиться в причинах, подтолкнувших их к этим поступкам. Учитывая характер наших задач, роскошь невиданной величины.

Трудно было назвать это жизнью, но вместе с тем мы ощущали себя полными жизни. В каком-то смысле, мы были мертвецами, благодаря особенностям нашей работы, с другой стороны, по тем же причинам, мы были живее всех живых. Мы не различали полутонов и не позволяли себе размениваться на грошовые симпатии, но мы познали истинную сущность любви и ненависти, боли и сострадания, горечи и страсти. Мы ходили по краю и, если уж, позволяли себе испытывать некие чувства, то лишь всем сердцем, словно в последний раз. Мы стали фаталистами с приходом войны и потому, либо лили горькие слезы, либо светились от счастья, либо спасали жизни, либо забирали их. В этом мареве подобия жизни, окруженном нечеловеческой жестокостью и смертями, мы поддерживали друг друга, чтобы сохранять рассудок и продолжать делать нашу работу. Я и Моррис. На этот раз в Хорватии.

Мы попали в город под названием Сплит ранней весной 45-ого года. Это второй по величине город Хорватии после Загреба. Наряду с другими прибрежными городами, Сплит делит Адриатическое море с Италией, находящейся по ту сторону залива, откуда мы и прибыли в Хорватию. Мне тогда было 26 лет, Моррис на год старше меня. Это было время заката усташей, Хорватских фашистов, которые при помощи Славко Кватерника, являвшегося по сути их марионеткой, как, впрочем, и многие другие, объявили Хорватию независимым государством. Они были у власти с 41-ого по 45-ый года, хотя последние были для них довольно шаткими и опасными, по причине очевидной близости победы антифашистской коалиции и падения Германии, покровительство которой сыграло немаловажную роль для этих выродков.

У нас были все основания полагать, что русские возьмут Хорватию и освободят ее от фашистского гнета, но это лишь спровоцировало бы бегство лидера усташей Анте Павелича с его ближайшими соратниками. Кроме того, мы не могли знать, что Гитлер покончит с собой и немцы сдадутся советскому союзу. Поэтому нашей задачей было внести, как можно более едкий разлад в довольно теплые, ввиду общности интересов, отношения Павелича с Гитлером, дабы, в случае побега, один не смог обратиться за помощью и поддержкой ко второму, и под его надзором организовать повторный геноцид в Европе. Разумеется, если бы мы знали, что Германия падет после паники Гитлера, мы поступили бы совершенно иначе. Несмотря на это, наши действия привели к смерти нескольких подстилок фюрера, занимавших высокие посты в НГХ.

– Кватерник… я помню это имя, – задумчиво произнес Джейкоб, – мне рассказывали о его сыне. Как его звали? Юджин?

– Евген, – поправил внука мужчина, запив свою речь потеплевшим пивом.

– Он вроде своей смертью умер, ну, то есть разбился в автокатастрофе.

– Все было иначе, Джейк. То была не авария, а грамотно спланированная акция мести, разыгранная таким образом, чтобы донести мысль до лидеров Аргентины.

– Зачем? – спросил Аарон.

– Месть ради мести. Мы отыскали почти всех немцев, совершавших военные преступления, продиктованные нацистской идеологией не для того, чтобы призвать к справедливому суду, а, чтобы обрушить на их головы заслуженную кару. Так было после второй мировой, так было и после Мюнхена.

– Почему с Павеличем тянули так долго? – спросил Джейкоб.

– Видишь ли, мы ясно сознавали, что этому гаду некуда податься, кроме Аргентины и мы всегда сможем найти его там. Тем не менее, разведслужба присматривала за ним, пока мы охотились за теми, чьи пятки сверкали по всей Европе. А когда мы закончили, решили расплатиться по старым долгам и обратили свое внимание на тех, кто бежал крысиными тропами.

– А старший Павелич?

– Его ранили сербские ополченцы. Вскоре после покушения он скончался у себя дома.

Нахмурившись, мужчина попросил внука передать ему очередную бутылку пива и продолжил.

Попав в Сплит, мы в привычном порядке первым делом должны были обеспечить себе крышу над головой, удаленную от глаз общественности настолько, что нам не приходилось бы беспокоиться ни о раскрытии наших личностей, ни о невольных свидетелях того, как мы поступали с дерзнувшими «проводить» нас до дома. Благодаря связным работающим на Палестину и Англию, агенты нашей организации не нуждались в деньгах, но в годы войны на территории не каждой страны, деньги были ответом на насущные проблемы агентов. Во многих городах Европы не было законспирированных персон, пользующихся безоговорочным доверием оккупантов. Но, к счастью, Сплит был иным местом. За несколько месяцев до нашего появления организация завербовала одного из жителей города, бывшего ярым противником режима. В подобных случаях мы могли рассчитывать не просто на поддержку, но и на информационную помощь, что экономило нам время, силы и позволяло много более скрытно и энергоемко вести дальнейшую деятельность.

Вечером первого же дня, мы отправились на поиски места условно названного баром на окраине города. Не смотря на все тяжелые события последних лет, в числе которых, вторая меньше чем за тридцать лет оккупация итальянцами и взятие города немецкими войсками, Сплит оставался невероятно красивым местом у подножия горы и обладал почти мистической притягательностью. Множество старинных площадей, пестревших соборами, дворцами, замками и башнями, возведенными более тысячи лет назад, маленькие дома из красного кирпича, переплетение тесных улочек мощеных булыжником, куда не проникал свет редких фонарей, набережная открывавшая чудесный вид на заходящее солнце и все это было окружено густым лесом и горными хребтами. И если забыть о том, что по этому чуду архитектурной мысли бродят патрули усташей и обезумевшие от жажды мести четники, чьи настроения мы, впрочем, полностью разделяли, то я мог бы назвать это место одним из лучших для жизни. Днем мы почти не появлялись на улицах города, зато ночью могли наблюдать все звезды, мерцавшие в небе, и луну, отражавшуюся в темном, почти черном, море, бледно-серым диском, покрытым мелкой рябью приливных волн. Этот город создавал непередаваемое словами пьянящее романтическое настроение и вселял в нас жажду действия. Мы приехали туда для выполнения задания, как показало время, в самый удачный для нас момент окончания войны, но мы не были намерены отказывать себе в чувствах, переполнявших наши сердца. Шестой год из проведенных на войне наполнял нас эмоциями, остроту которых в состоянии понять лишь тот, кто узрел хрупкость и тщетность всего сущего. Эти эмоции, щедро сдабриваемые регулярными выбросами адреналина и незнанием границ собственных сил, разрывали нас изнутри, и мы не могли не выразить их всеми доступными нам способами.

Мы брели по самому краю города, грязной набережной, держась густой тени некогда процветавших торговых домов и заброшенных с приходом сначала итальянцев, которым была отдана часть восточного побережья, а затем и фашистов. Экономика пришла в упадок из-за массового бегства сербов, евреев и цыган. Деловые отношения с другими городами и странами были разорваны и компании импортирующие и закупающие товары промышленного и народного потребления, были, либо разорены, либо разграблены, а их владельцы убиты. Всё это предсказуемо вызвало кризис и нищету. Многие из этих полуразрушенных и поросших кустарником зданий, представляли печальное, а местами и мрачное, зрелище. Выбитые двери, разбитые витрины, темные пятна высохшей крови и стреляные гильзы. Красноречивые следы прихода проповедников национализма к власти. Нас же, словно магнитом, тянуло в подобные районы. Никому из напуганных новой властью людей и в голову не придет соваться в подобные места. Нам такое положение вещей благоприятствовало, давая возможность сокрытия чего-то или кого-то. В данном случае ребят одетых в форму служителей оккупационной системы НГХ, за которыми мы бесшумно следовали уже пол квартала. Их было четверо. Хорваты. Немцев в Хорватии не было, потому как Павелич организовал собственные боевые отряды усташей. Гитлер пристально курировал самого преданного репликанта своей идеологии и даже пользовался услугами его армии, так что необходимости в присутствии самих немцев здесь не было.

Мы крайне редко носили с собой огнестрельное оружие, потому что в самых непредвиденных обстоятельствах, это могло поставить нас в очень невыгодное положение. Из постоянных вещей, с нами были лишь удавки, в этот раз трофейные гарроты из Италии, боевые ножи, призванные наносить смертельные рваные раны, несколько метательных и миниатюрные пики, чьи рукояти помещались в сжатый кулак с торчащим между пальцев лезвием, для нанесения быстрых множественных ударов. С этими ребятами у нас был лишь один шанс. Звук выстрела или крик, достигли бы ушей бригады комендантского часа, контролирующей следующий сектор. Дождавшись, когда они свернут на народную площадь, мы обошли их спереди, и заняли позиции по разные стороны улицы, я в подъезде полузаброшенного дома, Моррис в приветливой тени пышного кустарника. Эти парни шествовали шеренгой, будто на параде и как только они прошли мимо нас, мы тихо покинули свои укрытия и метнули, каждый свой, ножи в спины двоих шедших в середине. Все четверо замерли, словно по команде старшего по званию. Живые смотрели на умирающих, медленно оседавших на землю и скаливших рты в немой попытке понять причины внезапной смерти. Не успев опомниться от шока, мой противник получил сокрушительный удар в живот. Идеальная отповедь от любых попыток закричать. Удар кулаком в висок вывел его из строя, заставив мешком рухнуть на землю.