Исповедь

– Да, конечно, – грустно сказал отец Андрей, – в истории было много тёмных пятен. Русская православная церковь не может вмешиваться в дела мирские или высказывать мнение о междоусобных конфликтах. Хотя, по понятным причинам, одобрять никакое убийство или войны она тоже не может.

– А священников могут призывать в армию?

– Священнослужителям брать в руки оружие запрещено, сам понимаешь. Их теоретически могут призвать в качестве полковых капелланов, но в наше время этом маловероятно.

– Я вам одно могу сказать, – вступил в беседу Человек Без Имени, – я ведь до научной деятельности в ракетных войсках служил. Если хоть кто-то на Земле применит ядерное оружие, то живые позавидуют мёртвым…

В дальнейшем в ходе беседы выяснилось, что он – крёстный сына Димы Бори, а отец Андрей – его дочки Кати. Человек этот очень тепло с ними общался.

– Я вот тут статейку одну презабавную написал, – сказал он, – о влиянии видеоигр на развитие самоопределение подростков. Да, Борь? Помнишь, как мы с «Анчартед четвёртый» резались? Ведь в видеоиграх что происходит? D них ребёнок получает мгновенный результат самоудовлетворения и успеха, в них же достичь наивысшего социального положения в локальной группе гораздо легче и быстрее, чем в реальной жизни. Но вот отец Андрей благословения не даёт на публикацию.

– И не дам! – подтвердил тот, – напишите лучше что-нибудь более богоугодное.

– А вот мою первую книгу благословили в нашем соборе к изданию…

– Повезло…

– У меня к вам последний вопрос, святые отцы, ну не последний, конечно, крайний. Вот представьте есть два человека. Один старается жить по заповедям, не грешить, при этом живёт замкнуто, для себя, ни детей, ни жены, ни друзей. Работает зубным техником, зарабатывает деньги. И зла вроде никому не делает, но и добра тоже, при этом считает себя большим праведником. А вот в церковь принципиально не ходит, никаких таинств и молитв не совершает, не постится, не причащается, Святого писания не читает, отрицает всё это. Говорит это Богу от него не надо, что он, мол, внутри, а не снаружи, хотя откуда он знает, что от него нужно Богу, что нет, я не понимаю. И с другой стороны второй человек, женщина, бухгалтер. Вот она в отличии от первого наоборот, соблюдает все церковные нормы, каждую неделю и не по разу в храм ходит, исповедуется, постится, причащается, всё по полной программе. А душа у неё чёрная, не помогает ей служение. Дня не проходит, чтобы она кого-то не оскорбила за его спиной, не сделала обидное замечание, не настучала начальству, не поругалась с кем-то, людей как будто всех вокруг ненавидит, а когда после очередного скандала её спрашивают, зачем же она ходит в церковь при таком поведении, и каким богам она там молится, всегда отвечает: «Не ваше дело». Ей, в отличии от первого, заповедь нарушить – как в одном месте почесать. Она не задумываясь возьмёт, что плохо лежит, подставит человека, грязью обольёт, по головам пройдётся. Ну а потом сразу на исповедь и отпущение грехов бежит.

Так вот у меня к вам вопрос – кто из этих двух людей попадёт в Царствие Небесное?

– Так вот тебе наш ответ, – ответил отец Филипп, – никто. Ни тот, ни эта не попадут в Царствие Небесное. Нельзя попасть куда-то не соблюдая обязательных правил этого места. По первому всё просто, ведь как в народе говорят – если Церковь не мать, так и Бог не отец. А по второй, грехи же не могут прощаться до бесконечности по замкнутому кругу, исповедь – это же не таблетка от всех болезней, которую надо принимать каждую неделю, как витаминку. Короче, один живёт и не верит, а вторая верит, да не живёт. Но обоим им путь в Царствие небесное заказан, по крайней мере пока они себя не пересмотрят.

– Ну что, прочитаем молитву? – подводя итог вечеру сказал отец Андрей.

Застолье уже закончилось, на столе почти ничего не осталось, да и время клонилось к восьми…

Глава 15.

Эпилог.

Сразу после поминок Дима поехал отвозить Санька с отцом на самолёт, в Шереметьево. По дороге они разговорились как тяжело в наше время жить преподавателям, даже в МГУ, какая неблагодарная, сложная и чёрная эта работа – научная и преподавательская деятельность, и что ей могут заниматься только настоящие фанаты и подвижники. Хотя он отдал должное уровню студентов и сказал, что случайных людей в МГУ нет. Ещё он рассказал о своём открытии, о докторской, которую пишет, работа несомненно была сложная и достойная уважения.

Потом речь зашла о том за что и почему Бог дал его отцу два с половиной года мучений и болезни.

– Ты ведь говорил, что читал Книгу Иова? – спросил Дима.

– Читал конечно, у меня про неё даже статья есть. Её смысл в том, что нам легко понять, когда Бог наказывает преступников, убийц, маньяков и наоборот, нам тяжело принять несчастья праведников, болезни детей, близких, смерть невинного ребёнка. Мы не верим, что это может быть Божий промысел.

– Но эта книга ещё и о том, что истинная вера побеждает смерть и несчастья. Вот отец Андрей, у него пять детей, а первые двое умерли. Такая вот трагедия.

Санёк вспомнил добрые, улыбающиеся глаза отца Андрея, какая это всё-таки трагедия, как должно быть ему тяжело… Некоторые с ума сходят, а он живёт, живёт для других…

– Вот и в книге Иова, как ты помнишь, Бог забрал у Иова всё – семью, дом, и тот лежал в рубище и струпьях в пещере, но потом вернул ему больше чем было. Так и отец Андрей, двоих детей потерял, за то теперь троих ещё ему Бог дал… В этом и есть смысл жизни…

Он замолчал, Санёк тоже тихо сидел, глядя в окно на пролетающие мимо заснеженные деревья и бесконечную московскую стройку, а впереди уже показались огни аэропорта…

Москва, 2023г.

Сон в осеннюю ночь.

Рассказ.

Было это в далёком 1973 году, в сентябре, – начал свой рассказ дядя Володя, – Именно тогда я первый раз в жизни столкнулся со смертью самого близкого человека, и именно тогда я начал формировать своё отношение к смерти и её осознанию. При чём происходило это осознание безысходности необычным образом – через сны. В дальнейшем я обратил внимание, что всегда в критические жизненные моменты, находясь на грани жизни и смерти или вплотную, непосредственно соприкасаясь с этим страшным событием, я сталкивался со странными, порой ужасными, вещими снами, как бы переступая черту между этим миром и загробным. В них я вступаю в контакт с умершими людьми и именно через сны, как через границу двух реальностей, я формирую своё отношение к тому, что ждёт каждого из нас.

Они, эти вещие сны, как будто второй шанс ещё раз, возможно последний, встретить умершего человека, когда его душа ещё окончательно не покинула наш бренный мир и с ней могут общаться самые близкие люди. Словно пересекаются в плоскости два переходных состояния – сон, как грань между параллельными мирами, реальности бытия и забвения, и с другой стороны состояние, когда душа до сорока дней после смерти, ещё мечется, вроде уже покинув мир живых, но ещё не войдя в мир мёртвых. И я понял, что при этом пересечении, в наиболее критичные, пограничные моменты, у меня возникает обладание способностью соприкосновения с миром мёртвых.

Таких снов в моей жизни было всего три и все они как шрамы, как клеймо от раскалённого железа, навсегда теперь стали частью моей памяти. Как будто после встречи во сне с усопшим близким человеком, которого ты знал и любил, на тебя накладывается печать, о которой невозможно забыть, нельзя стереть её из своей головы, она теперь вечно будет преследовать тебя… То о чём я сейчас расскажу – абсолютно реальный случай, хотя может показаться, что в нём есть нечто мистическое, даже в каком-то роде фантастическое, тем не менее в нём нет ни капли выдумки, и тот день, и ту ночь я помню, как будто всё произошло буквально вчера, в мельчайших подробностях. Иногда я хочу забыть о произошедшим, но это невозможно, выше человеческих сил.

*****

Так вот, начало осени 1973-го года выдалось на редкость жарким, как будто лето передумало сдавать свои права и решило продолжить радовать людей теплом, ярким солнечным светом и хорошей погодой. Как будто выписали какую-то дополнительную неожиданную климатическую премию за примерное поведение. Всё ещё летал тополиный пух, цвели каштаны, очень долго не остывала Волга, потому что ночи всё никак не становились холоднее. Время как будто остановилось, замедлило свой ход, и мы вместе с ним застыли, замерли в тепле, как в янтаре.

Как-то сразу, ещё не останавливая тёплых красок первых дней осени, настало бабье лето и казалось, что хорошей погоде нет конца, что она будет теперь навсегда. Ни одного, даже самого маленького, дождика, деревья до сих пор не сменили свой цвет на жёлтый и огненно-рыжий, трава по-прежнему радовала глаз зеленью, никакого намёка на наступление сезона слёз, дождей, депрессии и умирания природы. А ещё Саратов, это же почти юг, степь, солнце ближе, здесь климат всегда жарче. Да что там говорить, дети всё ещё купались каждый день, прыгая в тёмные волжские воды с бетонного спуска к реке, что у ротонды на набережной.

Но нам было не до красот. Необычное, незапланированное продолжение лета никого в семье не радовало, потому что мама наша, Татьяна Фёдоровна, Царствие ей небесное, последние месяцы находилась в больнице, тяжело болела, мучилась, и мы, конечно, тяжело переживали за неё, за её здоровье, пытались чем-то помочь, навещали. Началось всё со щитовидки, эту болезнь тогда называли по-простому – грудная жаба. А щитовидка, она же сердце душит. Вот эта самая жаба маму и задушила. Ведь что произошло, её начали к операции на щитовидной железе готовить и при обследовании обнаружили опухоль в глазу, глаз удалить пришлось экстренно. Потом было лечение, химия, облучение, чем тогда это лечили… Токсичные были очень лекарства в то время, мама их очень тяжело переносила, и они по всем внутренним органам били. Она уже несколько месяцев лежала в Саратовской областной железнодорожной больнице, много чего там перенесла, мученица была… А самое страшное, что пока с глазом возились, щитовидка сердце расшатала, да и на фоне химии… Короче, не успели, время упущено оказалось, пусть ей земля будет пухом, но рассказ не об этом.

Как бы там ни было, но медицина всё-таки в Союзе была не чета нынешней. Технологии сейчас вроде появились, а люди и человеческое отношение пропали… Маме вроде всё это время было плохо, а последние дни она неожиданно почувствовала себя хорошо, анализы улучшились, сама начала вставать, гулять, мы ещё обрадовались, думали лечение помогло. Ей было-то всего пятьдесят пять лет… Ну вот, пошла она на поправку и в тот день, утром, в одиннадцать часов, её как раз должны были выписать, и мы готовились забирать из железнодорожной больницы. Все были на работе, я в – своём КБ, Толик, брат, – на заводе, папа – на родине, в Ершове, он же там после войны директором школы стал, большой человек, работа ответственная, не бросишь. Я уже отпросился, часы как раз десять пробили, готовился вызвать такси, как вдруг у начальника бюро зазвонил телефон, городской-то был только у него в кабинете. Он позвал меня, хороший был мужик, отзывчивый Валерий Саныч, как сейчас помню… И я иду от чертёжной доски, кульмана, и не покидает меня дурное предчувствие, вроде всё порядке, но что-то не так… Трубку мне дают, а я руку протягиваю и вижу – она дрожит, как с похмелья у алкаша, и страшно её мне брать, как будто от телефона холодом веет… Я поднёс её к уху, слышу голос отца, Петра Лукьяновича, и он не говорит даже, а кричит:

– Володя… Мама…

Я сначала подумал, что он так беспокоится, что надо на выписку за ней ехать, чтобы я не забыл. Я его перебиваю, пытаюсь успокоить:

– Папа, да я помню про выписку, уже собрался, вот такси хотел вызывать…

И говорю это ему, а сам понимаю, что у него что-то с голосом не то. Я никогда у папы такого голоса не слышал. Ведь он же серьёзный человек был, суровый, фронтовик, войну капитаном в Берлине окончил, ранения имел, награды, директором школы в мирное время в райцентре назначили, а тут… В голосе надрыв, слёзы, истерика. Я ни до этого момента, никогда после, не видел, как отец плачет, да я и тогда-то не видел, только слышал в телефонной трубке.

– Мама… Умерла…

Я не сразу сообразил, спрашиваю – как умерла, не может быть, это какая-то ошибка. Мы же у неё только вчера вечером были, она вышла в приёмный покой, как всегда приветливая, сухонькая, улыбается своей доброй улыбкой, походка вроде даже уверенная, в халате больничном одетая, правда повязка на глазу… Поговорили мы с ней, всё вроде хорошо, я ещё абрикосов привёз, они тогда за копейки на каждом шагу в Саратове продавались. Мама взяла пакет и пошла к себе в палату, наверх. В тот год у нас в Саратове такие абрикосы уродились, сахарные… Все сады и дачи в абрикосах, девать некуда, мы уже их и на варенье варили, и так ели, не знали куда девать, небывалый урожай. А получилась, что тем вечером я маму последний раз видел живой…

Как нам потом врачи рассказали, она на следующий день утром рано проснулась, походила, начала собираться, к выписке готовиться, но решила прилечь. Прилегла, да так уже и не проснулась. Сердце остановилось, изношенное слишком было, додушила её проклятая грудная жаба, не выпустила. Мы все поехали в больницу, Толику тоже на заводе через приёмную сообщили, вызвали из цеха, сразу отпустили. Тогда все друг к другу с пониманием относились, с сочувствием, в особенности если смерть родственников. Сколько нам тогда лет было? Молодые совсем, мне – двадцать восемь, Толик вообще только после института.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.