Царепадение

Андрей Моисеев

Царепадение

I

В центр в середине дня метро каталось наполовину пустым, но только в будни. В выходные или в пятницу вечером все сидячие места могли оказаться заняты. По полупустому вагону Никита смог догадаться, а затем и вспомнить, что сегодня стояла середина недели – отличный день для тех, кто работал в режиме пятидневки.

Он же давно не трудился так. Из всех лет мог вспомнить разве что первую пару. Потом пошли разрывы – выходные в рабочие, рабочие в выходные. Может, и случались тонкие промежутки нормального графика, но они подтёрлись из памяти.

Однако бы и свои плюсы. Очень удобным оказалось добираться до работы в моменты, когда нигде не толпились люди, не считая пяточка у него перед кабинетом.

Когда оцифрованный человек крикнул, что поезд приехал в Тропарёво, Никита вздрогнул. Погружённый в мысли он забыл обо всём, даже не сразу вспомнил, куда вообще собирался. Почти выбегая из вагона, боясь оказаться зажатым между дверьми, почувствовал неприятную скованность в колене. Чего это ему вздумалось? К счастью, сразу отпустило. И человек забылся, пошагал дальше.

Ступеньки попытались напомнить, что скованность всё ещё здесь, однако уже на пятой из них что-то внутри с хрустом встало на место. Прибавив скорости и лёгкости движения, бодро поднявшись по ступеням, Никита выбрал нужный из восьми выходов.

В боковое поле попало собственное отражение на секунду. То ли фантом, то ли свет в переходе бил ярко, ему показались слишком светлыми волосы, точно он перекрасился в блондина и напрочь забыл об этом. Но не время рассуждать о своей внешности.

В засыпающем воздухе одна вывеска выглядела ловушкой для мотыльков – большая, яркая, розовая. Никита оказался одним из клюнувших. Не замечая других маяков, пошёл навстречу розовой ловушке. Вопреки логике единого стиля, под вывеской красовались зелёные двери, однако в темноте никто не замечал огрех дизайнера.

Яркий свет ударил по глазам. Никита прищурился, пару шагов сделал по памяти, благо работал здесь достаточно долго, чтобы точно запомнить расстояние от внешней двери до внутренней. Ещё один небольшой рывок. Что-то с механизмом; дверь подалась слишком туго. Но не его забота, пусть разбирается техник.

Подойдя к ресепшену, всё ещё прищуренный Никита поздоровался и собрался попросить ключ от кабинета, в котором собирался вести приём, однако запнулся. Незнакомый молодой мужчина в белой рубашке, с выразительными бровями и короткими кудрявыми тёмными волосами улыбнулся в ответ.

Он явно не подходил для этой клиники. Никита считал её достойной статуса "эконом", а этот человек явно тянул на пару рангов выше. Но то оказалось не единственным нарушением логики на сегодня – ресепшн, стены и всё остальное изменили цвет и форму. Никита поверил бы, что ошибся клиникой, если бы не вывеска на улице, утверждавшая, что здесь находится местечко с названием "Ваш добрый доктор". И других клиник с похожим названием в округе не наблюдалось.

– Вы на приём? – мужчина с красивыми бровями потянулся немного вперёд и привлёк внимание Никиты. Тот растерянно глядел по сторонам, а потом упёрся в говорившего.

– Да. Нет, – сбивчиво ответил он. – Я Никита Шагаевич, веду сегодня приём в 207 кабинете.

Лицо администратора с довольного и пустого переключилось на серьёзное. Спрятался за высокой стойкой и забил пальцами по клавиатуре и мышке, заставляя их громко отщёлкивать.

– Шагаевич…, – пробубнил он, но Никита всё равно услышал, – такое я бы запомнил.

В целом, спорить и возмущаться не стоило – имя отец носил самое что ни есть редкое. Вероятно, он сам его выдумал и сменил, когда устал носить доставшееся по праву рождения, хотя никогда в том не признавался. Или же заскучавший паспортист решил в один день развлечься, искажая существующие имена так, что они и на имена переставали походить. С тех времён, когда у работников имелась чёрная гелевая ручка, полная свобода движений и недостаточный контроль, многое изменилось, потому молодой мужчина с выразительными бровями имел полное право сомневаться – не шутил ли Никита. Одна только загвоздка – доктор со странным отчеством действительно работал здесь, хотя сейчас не работал, а тратил время на ожидание.

Может, кто-то из коллег решил подшутить над ним? Точно!

Никита несколько раз судорожно обернулся. Спина едва пискнула, чтобы только он мог услышать, пора позвонков встали на свои места, словно до этого совершали прогулку по отдалённым участкам спины.

Ничья голова не мелькнула, никто из коллег не попытался спрятаться, хохоча. Тогда он вернулся к администратору.

– Одну минуту, – предвидел вопрос мужчина, схватился за стационарный телефон и набрал номер.

Перекинулся парой фраз с кем-то, попросил подойти, улыбнулся Никите.

– Добрый вечер. Чем могу помочь? – услышал из-за спины голос Никита и обернулся. Было в этом голосе много знакомого, даже несмотря на попытку притвориться хриплым мужичком. Он всё равно узнал.

Улыбка быстро свалилась с лица, когда вместо Миши он увидел как-бы-Мишу. Очень похож, но старше лет на двадцать. Как он смог так хорошо загримироваться? Даже переходов не видно.

Трудноузнаваемый Миша замер с напряжением мышц. Учтивость, с которой он обратился, стёрлась, а на месте её поселилась неуверенность. Да ещё какая! Захватила всё лицо, стянула кожу, добавив морщинам мопсовых ассоциаций.

Глаза чуть сошлись в центре и выдавились вперёд. Никакой грим не помог бы Мише столь натурально отыграть; Никита никогда не слышал хотя бы упоминания о его актёрских заслугах, вряд ли такое стоило хранить в секрете. Но как тогда он смог сделать вид, что увидел призрака?!

– Никита? – с выдохом обронил как-бы-Миша. И по движению губ и слабой жестикуляции рук разыгрываемый понял, что перед ним точно стоял его друг.

– Миша, ты как это сотворил? Что за шутки?

– Вот ты, конечно, чёрт, – посмеялся призванный решить проблему и решивший её. – Пойдём.

Как-бы-Миша повернулся и зашагал, быстро спрятался за углом. Никита поторопился следом, оставив презентабельного администратора в одиночестве без хлопот и с привкусом сюрреализма.

Двое зашли в кабинет, где обычно сидела Инна. Только сегодня её на месте не оказалось, а у друга нашёлся ключ.

Вероятно, уехала уже, прикинул Никита, помня, что должен вести вечерний приём. Как-бы-Миша успел похозяйничать и здесь – всё переставил, большую часть вещей вообще заменил.

– Как ты это сделал? Я же реально поверил, – не успокаивался Никита.

Когда друг уселся в кресло главного врача, он не сдержал любопытства и подошёл, приложился грязными руками к щекам и аккуратно потрепал, стараясь не вырвать волос из наклеенной бороды.

– Понимаю, покрасить волосы, но морщины. Ты всю ночь что ли готовился?

– Ох, Никита, – протянул как-бы-Миша с явным сожалением, точно хотел сказать о смерти кого-нибудь из сотрудников. – Всегда чувствовал, что в жизни так не бывает, только в кино. Но, к большому сожалению моему, ошибся. Какое сегодня число?

– Ты думаешь, я день рабочий перепутал? – совсем неуверенно, но без потери громкости возмутился Никита.

– Просто вопрос. Ответь.

Хитрый друг изменил не только лицо. Руки потеряли привычную форму: плечи шире, ладони – точно последние два года копал колодцы, а не прикладывал стетоскоп к рёбрам людей. Живот у него проглядывался через халат и раньше, однако сегодня изменил форму, точно он спрятал туда подушку. В любой точке тела это был не Миша, только вот лицо и голос слишком сильно смахивали, даже отец не мог так походить на сына.

– Десятое ноября.

– А год какой?

Никита возмутился, отшагнул полстопы назад. Напрягся, вскинул руки, как дёргались кобры, пугаясь и готовясь атаковать. Только вот ответ на вопрос не пришёл в голову сразу. Молчал, перебирая губами, точно слова всё-таки вылетали, но на минимальной громкости, чтобы как-бы-Миша не мог подслушать. Почему так сложно?

– Две тысячи двадцать третий!

– Уверен. Почему так долго думал?

– Что ты пристал? – в голосе проскочила юношеская обида – кислая, трудно принимаемая за правду, даже если такой и являлась.

– Надо. Вынужден. Думаешь, я всю ночь гримировался, чтобы подшутить над тобой? Было бы весело, но нет, я же никогда подобным не занимался. Погляди на свои руки.

Растерянный человек посмотрел на ладони, только не понимал, что должен найти. Что требует от него как-бы-Миша? Пробежал по каждому фрагменту, по всем линиям. Пару секунд держал взгляд неподвижно. Может, хотя бы так друг сжалится и перестанет играть с ним?

– Не понимаешь?

– Нет, – не отрывая взгляда от ладоней, ответил Никита. – Странная шутка.

– Разве так выглядят руки тридцатилетнего мальчишки?

Кубики льда ударили разом по всем нервным окончаниям. Никита не понимал, холодно ему или горячо, но чувствовал боль везде. И отовсюду в голову шёл её концентрат.

– Нет, – отуплённо прошептал он. – Не так.

– А знаешь, почему они выглядят не так, как у мальчишки? – со всей дотошностью психиатра, хотя всю свою практику работал терапевтом, Миша подводил друга к правильному ответу, надеясь, что прозрение вызовет меньшее отторжение, чем удар правдой в лоб.

– Знаю, но не понимаю, причём тут я? Как же так?

– Болезни всегда приходят не вовремя…, – начал Миша с надеждой, что Никита сможет продолжить.

– …и выбирают без принципа, – осилил тот, ощущая накатывающиеся слёзы, осознавая свою беду. – Какой сейчас год?

– Ты уже двадцать лет тут не работаешь.

Вырванный из собственной головы Никита выгнул спину, схватился за волосы. Лицо так сильно наполнилось кровью, что до того желтоватые глаза показались белее тарелок, хранившихся годами за стёклами в гостиных.

II

– Да неужели? – Никита откинулся в кресле назад, раскинул руки, точно сидел в баре, а не вёл приём в городской поликлинике, где все и всегда торопились. – И что вы ему на это ответили?

Крупный мужчина с внушительным животом, толстыми ногами и невероятного на вид размера ботинками с эмоциями рассказывал историю, никак не связанную с лечением. И медициной вообще. На очередном захватывающем моменте, мужчина так и цеплял внимание слушателя, в кабинет с громким стуком ворвался человек.

– Вообще-то, уже моё время!

Подобрав руки из расслабленного в недовольное положение, Никита состроил врачебное лицо:

– Одну минуту.

– Так я уже десять жду!

– Ну, сядьте ему на голову, потому что я его не выгоню силой!

Оказавшись в патовой ситуации, трое на мгновение притихли, замерли. И могли бы держать напряжение ещё сколько-нибудь времени, однако ворвавшийся пациент так же стремительно покинул кабинет, хлопнув тонкой дверью.

– А вы как думали? – усмехнулся Никита, вновь расслабив тело. – Эта работа не для слабых духом. Хорошим всё равно не останешься, так хотя бы покажешь, что обидеть тебя непросто.

– Так вы же хороший доктор. Вон у вас сколько людей в коридоре, драться готовы ещё похлеще этого.

– Не, это сезон. У всех сейчас такой аншлаг – плохих, хороших, кривых, озлобленных. Да, и давайте по секрету, надеюсь, вы умеете хранить секреты, хорошие врачи в таких местах уже давно не работают.

Мужчина поглядел по сторонам, точно впервые решил рассмотреть кабинет: свежая зелёная краска скрывала многолетнюю усталость, истёртая плитка на полу и побитый по углам стол, наоборот, выдавали тысячи часов выработки и переработки, не смея создавать иллюзий.

Однако Никита слукавил. Каждой частью себя он верил и каждым действием стремился доказать, что внешние условия оставались лишь местом, где он мог показать себя. Плохая клиника, хорошая клиника – всё было для него лишь полем, потому что в разных комнатах люди жаловались на практически одно и то же. Сидевший на стуле человек вполне мог похвастаться своим красивым тёмно-синим костюмом и отличной причёской с филигранно выверенными переходами, а забежавший на скандал – разве что потёртой толстовкой, умевшей прикрыть начинавшееся пузо. Только обоим выпала участь ждать очереди, чтобы затем ютить ягодицы на неудобном стуле. А всё потому, что нуждались в нём.

Поставить сюда табуретку, проскочила едкая мысль в голове Никиты, всё равно возвращаться будут.

Распечатав и отдав рекомендации, Никита попрощался с пузатым мужчиной и взял с него обещание, что в следующий раз тот закончит историю. Выкрикнув имя и отчество в закрывающийся проход, врач пригласил беспокойного пациента. Тот изрядно остыл за время их разлуки, даже изменилось выражение лица.

– Здравствуйте. Ещё раз, – теперь в голосе не осталось ни намёка на раздражение, точно полный огня в эту дверь врывался брат-близнец пациента.

Никита ответил стандартным набором фраз и усадил вошедшего на стул.

– У вас, наверное, много работы? Люди туда-сюда, и просвета не видно.

– Так его нет, – неприятно посмеялся Никита, что немного слюны вылетело в мир, но не дотянулось до пациента. – Все талоны забиты, в живую очередь рвутся, выписанные из больниц туда же рвутся. Как у всех. Вы наверняка и у других врачей были, везде схожая вакханалия.

Пациент кивнул несколько раз и даже подался корпусом вперёд, точно мог завалиться на пол. Никита скинул улыбку с лица, в голове пробудились кадры из памяти, где пациенты начинали потерю сознания с идентичного движения. В этот раз обошлось: человек в толстовке вернулся в вертикальное положение.

– У хирурга целый час в очереди прождал. Так что у вас ещё хорошо, всего пятнадцать минут.

Чуть не вывалилась желчь. За день у Никиты её накапливалось достаточно, и за ночь не рассасывалась, и за выходные. Но он смог удержать её внутри, хотя совершенно не понимал, зачем, в случае такого временного контраста, вообще бубнить под руку врачу?!

Вместо изучения мировоззрения человека посыпались медицинские вопросы. Их у врача накопилось достаточно за годы работы. Точнее, с каждым годом или даже днём набор шаблонов разрастался.

Как то обычно случалось, самые громкоголосые и возмущённые пациенты оказывались наименее больными. Мужчина в толстовке не стал исключением. Хватило пяти минут, чтобы распознать проблему, выдать листочек с назначениями и подчеркнуть самые важные из них. Дал бы ему ещё и подзатыльник за то, что ждал почти три месяца в надежде, вдруг "само пройдёт", но ни один документ не разрешал наказывать пациентов даже морально.

После вереницы людей, не позволившей врачу заснуть в кресле, а двери заржаветь от забытости, настало время побега. Специальность, каждая врачебная, не только его, подразумевала отсутствие личных границ. В любую минуту дверь могла скрипнуть, а за ней – показаться человек. Пациент, но не просто пациент, а занятой, который весь день работал и которому очень плохо. Хотя физиология учила, что два этих состояния взаимоисключительны, на пороге у Никиты то и дело возникали такие люди. И через пять минут после окончания приёма, и через десять, и даже через час, если он имел неосторожность зайти в кабинет после вечернего собрания.

По мнению каждого Никита просто не мог отказать в приёме, ведь они очень торопились, даже отпрашивались с работы у бессердечного начальника и болели уже не одну неделю, значит, каждая минута была на счету. А за каждой потраченной минутой – риск сепсиса, инсульта, инфаркта, гангрены.

Такими мотивами молодого врача не составляло труда запугать. Поначалу Никита Шагаевич верил, переживал, принимал, отсутствие серьёзных ситуаций считал случайностью и везением, а потом узнал страшную тайну от старших коллег: ни к кому из них за долгие годы работы не прибежал в конце дня человек с реальной проблемой и не долбил в дверь, моля о помощи, потому что серьёзная проблема побуждала людей вызывать скорую или бежать в ближайшую от работы клинику, а не в ту, к которой тянул страховой полис.

Такими вот мелкими шумными стуками в дверь Никита и узнал о потребительском экстремизме и о том, что он обслуга. Недовольно фыркнул вслух, застёгивая пуговицы на рубашке.

Дверь мягко пропела: "не уйдёшь ты рано домой, дружочек-пирожочек". И намекнула, что пора бы обзавестись привычкой запираться во время переодевания. Стоило неизвестному показать голову, он завизжал. Стало смешно от собственной глупости, благо голова спряталась обратно, не заметив улыбки на лице визжавшего.

– Прошу прощения! – раздалось из-за двери.

– Что-то новенькое, – тихо удивился как бы оскорблённый врач.

Облачившись в человека, Никита открыл дверь и попытался выйти в мир. Прямо на пороге, буквально в паре сантиметров от пролетевшей двери, стояла девушка – очень невысокая, формастая, светловолосая, с очень наивным взглядом, точно недавно закончила школу и переехала из маленького городка в общежитие. Никита хорошо помнил этот взгляд, помнил его у себя.

– Здравствуйте, а можете принять меня? – неуверенный голос выдавал студента первого курса и даже звучал искренне, но врезался в четырёхкамерный камень Никиты.

– Не могу. Меня уже здесь нет, но можете обратиться к дежурному врачу. Он вам поможет, – вероятно, Никите даже удалось сотворить сострадание и переживание на лице.

– Но там такая очередь, а у меня так сильно болит. Меня и направили из регистратуры к вам.

Подобного он наслушался. И угроз. Особенно угроз. Как только люди ни пытались запугать его. Многие держали уверенность, что работа их крайне важна, не терпит ни минуты потери, потому не могли они закончить раньше, сбежать до конца смены. Но Никита-то знал, что, в большинстве своём, их работа вообще на имела права на существование, так как была бессмысленной.

– А где болит?

Стоило девушке прикоснуться к болезненной области, врач понял, что можно отправить её по озвученному пути. Он мог бы сделать вид, немного успокоить, но не стал тратить силы. Их и без того иногда не хватало для жизни. Отправил девушку на первый этаж к не менее уставшему дежурному врачу, а сам закрыл дверь. Каждый поворот длинного ключа доносился из скважины неприятным порицающим голосом брошенной старухи, бабушки той самой студентки, что медленно побрела от него. Старуха возмущалась, что врач нарушал клятву Гиппократа, хотя даже не читала её. Однако у Никиты давно сформировался ответ и для таких ситуаций, потому он продолжил диалог в своей голове с позиции силы.

Проходя мимо очереди к дежурному врачу, бросил взгляд на девушку, аккуратно, чтобы она не обратила внимания. И следом – на табличку с фамилиями. Сегодня принимал врач, которому Никита не стал бы доверять пациента, но что ж поделать.

То ли давно, то ли совсем недавно он тоже был студентом. Таким же кротким и неуверенным, как пациентка, постучавшая в дверь и случайно подглядевшая за его переодеванием. А может, и ещё более кротким. Он бы уже после первого отказа скрылся из виду.

Хотя виной его бездушному поведению мог быть даже не характер, попытался он оправдаться, а одна врачебная тайна, недоступная никому из пациентов. И имя ей – уставший доктор. Страшный-страшный секрет, вывернутый наизнанку.

Все врачебные тайны задачей своей ставили защиту пациентов, однако уставший доктор был самой непонятной и возмущающей. Однажды Никита попался в ловушку этой тайны. Работая на полторы ставки, он не стеснялся принимать и пациентов между пациентами – кто день перепутал, кто утром заболел, а вечером улетать на полгода в горы. Не зря же из каждой колонки кричали о благородстве врачей. А потом случилась тётушка Икс – без особых примет, но с незабываемыми последствиями.

Через время, когда пациентка написала двухстраничную жалобу, Никита добрался до своих назначений, прочитал, перечитал весь протокол, ахнул. Кто подменил нормальные рекомендации бредом?! На самом деле, никто не менял их, каждая буковка была за авторством Никиты Шагаевича.

Тогда-то он и понял, как опасно принимать больше пятидесяти людей за смену. Опасно для их же благополучия. С ним, чисто физически, не случилось ничего, а вот тётушка Икс прошлась по краю бездонного колодца и оступилась, едва не упав. А всё ведь от глупости одного и лицемерия второго; не принял бы сразу, оставил до завтра, так и не случилось бы опасности.

Усевшись в старый трамвайчик лицом по направлению движения Никита начал успокаиваться и превращаться в человека – с полом, желаниями и интересами, и другими атрибутами, которых у врача, согласно легендам, не имелось.

Череда широких улиц и парков за окном действовала не хуже направленной медитации. Переживания совсем отступили к последней остановке. Из вагона вышел Никита, к которому сегодня больше никто не обратится по отчеству.

Улица, по которой он брёл домой, была не такой широкой, домики не такими красивыми, как из окна трамвая, моложе, но совсем неприглядными. Куда им до проспектских? Здесь и разбитые окна мелькали, и граффити во дворах. И крики. Благослови какой-нибудь наместник какого-нибудь бога этих людей, что шумели изо всех сил дни и ночи напролёт. Никита очень удачно поселился среди них и никаким образом не мог перекричать, даже пригласив друзей. Его же сон редко прерывался из-за шума, потому что детство прошло близ танкового полигона.

Квартиру, без должного заполненную мебелью, со скрипучим паркетным полом, изо всех сил напоминавшим "ёлочку", наполнила музыка. Как-то легко и без спроса в жизнь ворвался стиль инди. К своему стыду, он так и не уловил тонкой грани между ним и поп, кроме собственного удовольствия: первая доводила его до мурашек, вторая – до плевков. Хотя оба стиля говорили, в основном, о любви. Может, дело в гитаре, может, в грамотном подборе слов. Или, что казалось менее вероятным, в достаточном количестве слогов внутри каждой строки, поп-музыке явно того не хватало.

Замерев на половину секунды, исказив растерянное лицо, Никита умчал в кухню, с огорчением обнаружил, что кофе закончился. Точнее, закончился заварной, в запасе хранился растворимый со вкусом марципана, привезённый сестрой из поездки по окраинному региону страны.

Что ж, пришло его время. Никита нажал на кнопку чайника, удивился синей подсветке, так давно не включал его. Минуту наблюдал за бурлящей водой – похожей на эмоции в человеческой голове; у него случалось похоже в дни, когда только начинал работать врачом. Щёлк. Крупные пузыри воздуха, ласкаемые синим светом, подёргались ещё пару секунд, затихли; свет погас. Жило что-то волшебное в технике нового времени, одна только подсветка поднимала эстетику на новый уровень.

– М-м-м, – протянул Никита, попробовав кофе с марципаном. В памяти растворимый кофе оставался чем-то игрушечным, небодрящим, однако те времена канули в Тартар, оказывается. С большим удовольствием он сделал второй глоток.

Выходя утром на работу, схватился за периллу. Нечто холодное и густое сразу дало о себе знать – расплющилось и склеило кожу с деревом. Походило на полузасохшие сопли, которые кто-то из соседей мог любезно оставить ему. Поглядел по сторонам, не исключая вероятности, что банда мелких шкод решила измазать периллу ради веселья и понаблюдать за неудачей рано пробудившейся жертвы. Но никто не выдал себя ни смешком, ни движением.

Тогда Никита поднял руку, с соплями не угадал – слюни. В кармане удачно задержался чек из магазина, подошёл на эпизодическую роль салфетки.

И не выругаться, сам предпочёл эти стены.

В трамвае антураж изменился. Работяги, ехавшие на один из ближайших заводов, не походили на тех, кто мог плюнуть на периллу, на ступени – легко, но не более. В метро произошла очередная смена. Здесь все слои перемешивались. И из понятного привычного социального торта получался салат. Отличное отражение города – метро: спрятанное под землёй, как сосуды под кожей, оно несло и хорошее, и плохое вместе, но в разные точки. Принимало всех, правда за небольшую плату, которую мог позволить себе каждый.

Любая форма сильно преображала человека. Вот и Никита из простого и неприметного человечка превратился в самоуверенного льва. Это был его кабинет. Даже присутствие в отдельные вечера здесь других врачей не оставляло заметного следа.

За дверью уже скопились люди. Полностью врачом Никита становился, лишь приняв хотя бы одного пациента, до тех пор где-то под скулами пробегали нотки нежелания работать в принципе, даже сомнение в правильности выбора профессии. А после первого десятка людей сердце требовало больше.

– Здравствуйте, – раздалось со стороны двери, когда Никита не ожидал. Отвлёкся на свои мысли и не заметил, как в кабинет вошла пациентка.

– Здравствуйте. Садитесь. Какие жалобы? Что беспокоит? Какие вопросы?

– Мне бы больничный открыть.

– Ну да, мне так в карте и написать? – Никита состроил лицо, полное печали, опустил уголки губ, как смог, низко.

– Ну нет, – растерялась девушка, вжала шею в плечевой пояс. – У меня температура поднялась, и голова болит.

– Другое дело. Почему сразу так не сказать? Понимаете же разницу.

Праведный гнев смешивался с усталостью профессии. Наверняка, большинство людей, говоривших Никите одну и ту же чушь, были не так уж глупы, однако, перейдя порог кабинета, теряли аналитические способности. Путали спину и живот, лево и право, дату рождения и сегодняшнее число.