Ценою в жизнь, или История Титаника

Анастасия Аксемова

Ценою в жизнь, или История Титаника

I

Холодный мартовский вечер медленно опустился на крупный Ирландский город. Лазурные одеяния приближающихся сумерек укрывали Белфаст вместе с прилежащим заливом. Воды того были холодны и суровы, их колыхал порывистый ветер. Стремительные потоки воздуха играли с волнами и мягко продвигали их к берегам. Там, на суше, один за одним загорались фонари, оконца жилых домов и прочих зданий. С двумя последними, однако, возникали трудности в рассмотрении и распознании. Все потому что из залива были видны лишь огни верфи и ее составляющие.

О, верфь! Она – место рождения судов, их колыбель, их родная «матерь»… И так прекрасно, и так печально вновь возвратиться сюда спустя продолжительное время…

Олимпик, спроектированный и сконструированный данным производителем, медленно шел домой, в «Харлэнд энд Вольфф». Пароход признал родные места: широкие просторы местных вод, канал «Виктория», углубляющийся в город… Он знал – здесь его ожидают, подготавливают «постель» в сухом доке. В конце концов неприятное положение вынудило лайнер прийти на ремонтные работы. Но нет, к черту обстоятельства! Ему и думать не хотелось о таком конфузе. Он лишь наслаждался криками чаек вдалеке, Ирландским ветром, ласкающим его корпус, и легкими волнами, манящими к суше.

Олимпик приближался к верфи… все ближе, ближе… Заметив вдалеке несколько плавучих огней, пароход издал три громких гудка. Таким образом он извещал, что готов принять помощь буксиров.

«Полный назад!» Приказ принят! Лайнер, бесспорно слушаясь старпома, реверсировал поршневые двигатели, а им, в свою очередь, поддались и гребные винты. Он совершил это для наиболее быстрой остановки. Постепенно, под действием обратного вращения боковых винтов, скорость Олимпика начала спадать.

Проходит минута, две, но пароход все еще находится в движении. Три минуты, четыре, и наконец громоздкий механизм полностью остановился. Олимпик услышал приказ «Стоп машина!» и прекратил вращение основных движителей. Он остался дрейфовать на неспокойной воде, ожидая дальнейшей помощи от представителей рабочего класса.

Прожектора вырисовывались все четче, а затем, по мере их приближения, вырастили под собой четыре темных силуэта.

Вскоре буксиры подоспели к пароходу и немедля начали подготовку к обыденной работе.

– Ваша милость! – воодушевленно поздоровался один из них. – Как мы рады повидать Вас на верфи!

– Доброго вечера, уважаемые! – вежливо поприветствовал буксиры корабль. – Погода сегодня не лучше, чем днем ранее…

– Да, в этом Вы точно правы, господин Олимпик! – согласился второй рабочий.

После кратковременного диалога все четверо заняли свои позиции. Двое перешли к кормовой части, а еще двое остановились по обе стороны от форштевня судна.

«Подать буксирные концы!» – последовала команда от лоцмана с его палубы. Рабочие же послушно ожидали, пока матросы с борта буксируемого бросали им канаты. После закрепления тросов к буксировочным швартовам лоцман сообщил приказ по мегафону: «Начинайте буксировку!» Буксиры, услышавшие указание, тронулись, и под соответствующими командами потянули огромный лайнер за собой. Олимпик пошел вперед, навстречу каналу «Виктория», где наконец сможет повидаться с…

– Позвольте поинтересоваться, – вскоре решил спросить у парохода тот самый второй рабочий, шедший по правому борту, – что же Вас привело в такой неблагоприятный день в родной Белфаст?

Первый же, придерживающийся кормовой части лайнера, шикнул и еле слышно воскликнул:

– Что за вопросы, черт тебя дери?! Забыл? У господ не спрашивают…

– Ох, что лишнее беспокойство! – перебил его Олимпик. – Должно быть, Вы, уважаемый Хаскиссон, не помните, что я немного проще, нежели другие представители аристократического общества. – Далее он обратился к заинтересованному: – Я отвечу на Ваш вопрос, мистер… О, прошу прощения, забыл Ваше имя…

– Что Вы! – выдал второй буксир. – Бросьте извиняться, господин Олимпик! Мое имя – Хорнби.

– Да, точно, припоминаю… – выдал пароход. – Так вот… – Лайнер проявил эмоцию то ли серьезности, то ли негодования. – Я прибыл сюда по весьма, я бы сказал, стыдным обстоятельствам. Да, это можно описать именно так. Сказать проще, я странным образом лишился лопасти винта и теперь нуждаюсь в кратковременном ремонте.

– Как жаль, что так произошло! – вдруг подал голос третий рабочий. – Мы очень соболезнуем.

– Бросьте, Геркуланум! – произнес Олимпик. – Нет необходимости волноваться. Такова жизнь. Она заставляет нас коем-то образом пострадать, но из положения всегда найдется выход. К примеру, поставлю себя на место сэра Хоука. Думаю, о нем вы знаете после того осеннего происшествия, не так ли?

– Да, да, конечно! – согласились все буксиры разом.

– Сэр Хоук… – Пароход хмыкнул и перевел разговор. – Знаете, я считаю, что страдание заключается в боли и степени разрушения. А тем более если речь идет о том случае… а именно случае с тем крейсером, когда мы… – усмехнулся Олимпик, – когда мы оба не смогли поделить курс. Я бы умер, клянусь, чувствуя всю ту боль и каждую треснувшую металлическую пластину, будь я, как и говорил, на его месте тогда! И ведь до сих пор не понимаю, с чего я вдруг оказался настолько противен сэру Хоуку, что ему пришло на ум ударить меня прямиком в правый борт. Будто он был слеп! Нет, действительно, не могу даже предположить… Возможно, уважаемый в действительности оказался слеп, а быть может и не виновен он вовсе. Что было, то было, и неизвестно, как это произошло, да с чего бы вдруг!… Но суть не в том. Суть в боли и страдании. Ведь пострадали оба, но по разной степени разрушения. Вот сэр Хоук, хоть и пострадал сильнее и, прошу прощения за столь интимные подробности, страшно разворотил форштевень, смог выйти из неприятного положения и продолжить свою деятельность. А ведь казалось, что вот и его конец! Но Бог милосерден! И вот же, я считаю, что именно это и является страданием: едва ли не погибнуть и претерпеть страшнейшие муки. А что уж там, – фыркнул пароход, – потерять винт! Ох, нет, даже лопасть винта! Это еще не страдания. Лишь крупинка.

– А что же Вы думаете на счет душевных мук? – поинтересовался четвертый буксир, ведущий лайнер по левому борту. – Ведь они также могут спровоцировать настоящую боль!

– Позвольте, Вы Херальд? – уточнил Олимпик.

– Совершенно так, – ответил тот.

– Я вынужден разочаровать Вас, ведь в душевные страдания я не верю, – выдал пароход. – Ни в коем разе не скажу, что отрицательные эмоции могут навредить душе до состояния, как Вы сказали, настоящей боли. О, нет! Все это чушь, да и только. Страдание – есть разрушение, но никак не эмоции.

– Что ж, должно быть, Вы и правы, – выдохнул Херальд небольшим количеством пара.

Лайнер понял, что излишне засмотрелся на своих маленьких помощников (по совместительству собеседников), поэтому обратил внимание на обстановку в округе. Оказалось, что он почти добрался до нужной ему точки. Вот и верфь, и сухой док в ней, и… Неужели?! Олимпик сразу заприметил того, кого так сильно желал увидеть. У достроечной стенки стоял крупный четырехтрубный пароход – его родной брат.

Родственный лайнер имел классический, черный окрас корпуса с белой каймой, начинавшуюся от палубы «B» и заканчивающуюся шлюпочной палубой. Под белой полосой вплотную прилегала и золотистая, опоясывающая борт. Она была настолько тонкой, что ее едва ли можно было рассмотреть. Красная ватерлиния хорошо просматривалась на данный момент из-за небольшой осадки парохода. Большую составляющую окраса эллипсоидных труб, слегка наклоненных к корме, составлял палевый цвет. Верхняя их часть была покрыта черным слоем. Такой окрас дымовых труб являлся изюминкой компании (которая, на секундочку, владела данными братьями кораблями). Лайнер имел две металлические мачты с установленными на них антеннами судовой радиосвязи. Антенна позволяла ему связываться с другими судами, конечно же, не без помощи радиоаппаратуры. На передней мачте размещалось «воронье гнездо».

Олимпик всматривался в брата близнеца, словно в свое отражение. Пароход знал, что они с ним совершенно одинаковы. Но, конечно же, имелась пара мелочей, нарушающих этакий баланс схожести между двумя лайнерами; к примеру, строение корпуса, расположение некоторых кают, а в будущем и палуба «А» (у близнеца она будет частично застеклена). Олимпик уже представлял на младшем этакие отличия. Узнал же он о них довольно просто: господа люди часто обсуждали изменения, внесенные в новый пароход, и исправления тех недоработок, что присутствовали на старшем лайнере.

К сожалению, Олимпик прошел мимо близнеца, поскольку буксирам совершенно не было дела до родственных чувств. Но пароход понимал их: они не могли принять решение самовольно. Такова их работа. Да и сам он не смел воспротивиться людям. Потому оставалось смириться с тем, что ему придется провести длительное время в сухом доке.

Буксиры помогли лайнеру пройти к его «постели», расположенной чуть поодаль от достроечной стенки.

– От имени всех присутствующих желаю Вам добрейших снов, Ваша милость! – проговорил первый работник.

– Благодарю, – ответил Олимпик. – Но не слишком льстите! Вы помните, что я Вам говорил, уважаемый Хаскиссон!

На том и распрощались. Буксиры оставили уставший пароход наедине с собой и пока еще неразумным братом. Родственный лайнер был именно неразумным, более не скажешь никак, ведь не было у него ни взгляда, ни зрения в целом и ни единого признака жизни.

Олимпик было расслабился, наслаждаясь долгожданным отдыхом, но после все-таки глянул на младшего брата, благо поле зрения позволяло это сделать.

– Здравствуй, Титаник! – обратился к родственнику пароход. – Что ж, я всей своей душой надеюсь, что в скором времени ты проснешься и мы сможем поговорить.

Лайнер бегло осмотрелся.

Совсем стемнело. Верфь укрылась черным одеялом, подобным звездному небу. Неисчислимое количество огней горело вблизи.

Олимпик был довольно крупным пароходом, потому мог видеть город за пределами верфи. Тот же горел миллионами огоньков, в каждом из которых была жизнь! Такая прекрасная и живая жизнь!

– О, брат, – снова обратил на него внимание лайнер. – Признаюсь честно, мне нет спокойствия сейчас, ведь есть желание оказать тебе услугу. Хотелось бы помочь узнать об этом мире, о жизни и о личностях, что заполняют круг живых и радиоконтактов.

Олимпик, сделав немногозначительную паузу, продолжил:

– Хоть такового и не положено среди аристократов, но я желаю воспитать тебя, как личность, как здравомыслящего и достойного члена королевской семьи. Желаю слепить из тебя того, кого следует, ведь ты будешь совсем новым блоком художественной глины; чистым листом с чистым разумом, коему можно подарить все полезное и нужное из качеств достойного «Олимпийца»!

Пароход почувствовал, как его начинает клонить в сон, что было очевидно, ведь дальняя дорога сказалась на его состоянии. В таком случае он устало выдохнул остатками пара и сказал лайнеру:

– Я не дам тебе заскучать в эти непродолжительные дни. Буду здесь, в сухом доке, до окончания ремонтных работ. Надеюсь, помогу тебе не чувствовать себя так одиноко. Но при том искренне надеюсь, что мерзкая ветренная погода не задержит меня на верфи на слишком долгое время. Не хотелось бы увиливать от работы, да и тем более по такой, мягко сказать, смешной причине.

Олимпик не стал тянуть время. Он снова выдохнул, выпустив из себя весь накопившийся грязный дым, и только после погрузился в небытие, успев сказать лишь:

– Доброй ночи, брат! И мне всего хорошего!

II

Титаник пробудился по прошествии двух дней. Он был одарен возможностью видеть, слышать, ощущать, а главное – мыслить. И первое, что пароход увидел, так это небо, плотно затянутое белоснежными облаками; услышал звук колыхания воды; ощутил ветряные ласки, скольжение потоков воздуха по свежеокрашенному корпусу; и наконец подумал: «Неужели я в Раю? В таком случае кто я есть? И каково мое предназначение в царстве Божьем?»

Но мысли его развеялись, как туман, едва он заметил другой крупный корабль. Лайнер даже удивился сам себе, подумав, как же не смог заприметить того сразу. Образ судна заворожил Титаник: величественный и роскошный пароход, походящий на плавучую сокровищницу. Габариты внушали ощущение мощности и огромной силы паровых машин.

Лайнер, глядя на собрата, не решался ни на что. Видно, что тот отдыхал; не было смысла прерывать его сон. Но, с другой стороны, Титаник обязан был узнать какую-либо информацию, иначе он будет чувствовать себя весьма отстраненно. Соответственно, обдумав эту дилемму, пароход пришел к единому выводу: собрата следовало потревожить, как бы того не хотелось. В конце концов, не должен же лайнер оставаться непросвещенным в случае ухода судна из… верфи? Порта?

Да, все же местность, где находился Титаник, не являлась Раем, а, напротив, несколько иным местом. Оно было земным. Из этого следует, что пароход только что появился на свет и едва ли пришел в сознание. О радость! И все же, каково его предназначение? – лайнер вновь задался этим вопросом. При том Титаник понимал, что он пароход и, судя по всему, тех же габаритов, что и собрат.

Ах да! Собрат! Необходимо привлечь его внимание. Но лайнеру было весьма неловко от мысли, что беспокоить спящего – нехороший и бестактный поступок. Но что же делать в том случае, если сэр уйдет в ближайшее время, и Титаник более не узнает ничего ни про себя, ни про этот новый и удивительный мир? Конечно же не было ни единого "пути обхода" в данной ситуации, поэтому с великой робостью пароход произнес:

– Прошу прощения, сэр! Сэр!

Тот молчал и не подавал никаких признаков активности. Тогда лайнер присмотрелся, стараясь разглядеть его носовую часть. Она была практически не видна. Но поскольку корабль не отзывался, становилось ясно, что он действительно витал в мире грез. От этого факта не становилось лучше – на место стыда пришел конфуз. Теперь отогнать мерзкое чувство казалось невозможным. Однако если Титаник уже попробовал добиться внимания собрата, то решено было попытать удачу вновь.

– Сэр? – осторожно обратился к нему пароход.

О нос вдруг ударил сильный ветряной порыв, заглушив робкую речь. Быстро стремящийся воздух издал прекрасное пение, проникнув в открытые окна. Проходя через коридоры прогулочных палуб и выбегая из них прочь, он спешил далее, оставляя после себя лишь холод. Но холод этот был добрым и ласковым, ведь являлся одним из первых ощущений новенького лайнера. Борта его, благо, не были чувствительными к ледяному мартовскому ветру.

Заметив, что тот немного поутих, Титаник вновь воскликнул:

– Сэр! Мне хотелось бы узнать что-то от Вас… Сэр!…

Именно в этот момент и свершилось желанное. Спящий пароход слегка качнулся на воде и в миг пробудился. Еле заметный взгляд его устремился на второй лайнер. Он посмотрел всеми своими иллюминаторами, всеми клюзами, и во взгляде его читалось искреннее удивление. Титаник смутился этого взора, понимая, что прервав сладкие сновидения судна, мог невзначай разозлить его. Еще немного и вот-вот эмоция непонимания сменится этой самой злобой… Но нет! Пароход наоборот не желал как-либо проявлять грубость.

В таком случае Титаник осторожно, все с той же робостью в голосе поздоровался:

– Доброго дня, сэр! Простите, что потревожил Вас и Ваш сон. Но… мне бы хотелось поговорить… то есть… спросить Вас о чем-то…

– Здравствуй… – с прежним удивлением ответил ему пароход. – Неужели я… Ох, прошу прощения! – Теперь же лайнер заговорил обрадованно. – Боже! Я застал момент огромного счастья! Всевышнему слава, что смог дождаться твоего пробуждения!

Он немного помолчал, видно, претерпевая небывалую радость, а затем, войдя в более спокойное эмоциональное состояние, продолжил:

– Что ж… Рад поздравить тебя с таким наипрекраснейшим праздником! Ведь день твоего рождения – а в частности первый день жизни, являющийся наиредчайшим, – можно испытать лишь раз! Но! Вынужден разочаровать, поскольку строительные работы все еще не завершены. Потому тебе придется подождать самую малость: лишь месяц или, быть может, недели.

– Позвольте, – недоуменно промолвил Титаник, – я не понимаю… Прошу, сэр, объясните мне, что происходит и кто я есть?

– О, боже, боже! – проговорил собеседник. – Какой же я идиот! Прошу прощения вновь! Нужно рассказать тебе обо всем. – Он издал легкий кашляющий звук, приукрашивая начало разглагольствования. – Итак, я рад представиться и представить тебя самого. Твое имя – Титаник, и ты мой родной брат – пароход, принадлежащий компании «Уайт Стар Лайн». Я же Олимпик – первое судно своего одноименного класса, в который также входишь и ты. Да, забыл подметить… ты, уважаемый младший «Олимпиец», мой близнец. Из того следует, что мы практически идентичны, не считая незначительных деталей в строении верхних палуб.

Новый лайнер охнул от неожиданности. Он даже представить не мог, что внешность его будет соответствовать настолько прекрасному пароходу!

Титаник не без великого интереса взглянул вниз, на бирюзовую воду, с целью увидеть в ней свое отражение. Но действие это было чересчур банальным и даже глупым. Конечно же ничего не разглядев, пароход сконфузился и перевел взгляд на Олимпик.

– Так значит, мы с Вами кровные братья? – задал вопрос новенький лайнер, пытаясь отвлечься от этакого стыда.

– Да, это есть госпожа очевидность! – ответил собеседник.

– Позвольте в таком случае все мне объяснить, – попросил Титаник.

– Правильный ход мыслей! – подметил Олимпик. – Что ж, в качестве вступления в наш деловой диалог хотел бы сказать, что ты, как мой брат, а тем более младший, имеешь полное право обращаться ко мне, как к наставнику. И главное, что твое обращение ко мне не ограничивается живым контактом. Ты способен связаться со мной и на огромном расстоянии при любой надобности. Я готов поддержать тебя в твоих делах, возможно, помочь как-либо, и дать полезный совет. Надеюсь, тебе все ясно?

– Да, так! – подтвердил пароход. – Но, простите… я ведь стану докучать своими, я бы сказал, глупыми вопросами…

Лайнер даже на весьма большом расстоянии почувствовал, что Олимпик… никак рассердился?

– Чушь! – негодуя, выдал тот. – Что за глупость, боже правый! Должно быть, ты, Титаник, еще не понимаешь, что так оно устроено. В первые мгновения от своего рождения никто сперва не может полностью познать настолько огромный и неизвестный ему доселе мир. Конечно, все постигается со временем, вот только процесс это длительный и продвигается не без сотен ошибок. Но я, как старший «Олимпиец», сам беру на себя обязанность помочь тебе в твоих первых шагах. – Пароход строго велел: – Поэтому попрошу не говорить подобных вещей! Никаких мыслей про назойливость и быть не может! В конце концов ты брат мне, а не кто-то неизвестный, коему я бы даже постеснялся предложить помощь.

Второй лайнер даже смутился своих слов после такой взыскательности от Олимпика. Ясно, что тот не замышлял плохого и не собирался понапрасну тратить свои силы на ребенка. Брат хотел помочь ему и рассказать наперед все, что понадобится для дальнейшей жизни. И ведь это весьма благородный поступок – взять все под собственную ответственность и позаботиться о родственнике!

Поразмыслив над этим, Титаник проговорил:

– Благодарю Вас, сэр Олимпик, за Вашу доброту! Это очень немаловажное дело, за которое возьмется не каждый!

– Что говорить об этом! – увернулся от благодарности пароход. – Таков я, желающий добра всем и вся, и любящий семью свою, как собственную душу. – Он вдруг поправил: – Знаешь, я считаю, что хоть ко всем и нужно обращаться на «Вы», между нами должны быть наипростейшие отношения. Понимаешь? Прошу говорить со мной без лишнего возвышения.

– О… – пароход заметно взволновался, – действительно, что же это я… Мы же родственные души, правда! Стоит постараться привыкнуть к новому методу общения. – Он подумал, что же можно сказать в доказательство понимания. – Ты очень обходителен, дорогой брат! Надеюсь, что во взрослости я буду таким же, как и ты.

Старший лайнер улыбнулся, но совсем не возгордился собой. Эта улыбка была такой заботливой, такой доброй, словно Титанику улыбался родитель! Олимпик и можно считать таковым, ведь был он самым первым судном, следовательно, и родителем всего класса.

– Да, и спешу сообщить об интересной ситуации, – начал он, однако тут же запнулся. – Ох, а быть может и… Нет, пусть, пусть! – Он возобновил. – Мне стоит начать об этом сейчас, а продолжить уже завтрашним днем. Ведь сил моих хватает лишь на малое. Пойми, на данный момент я весьма утомлен, оттого мне хотелось бы уснуть вновь.

– Я не буду настолько настойчивым, – ответил Титаник. – Я прекрасно понимаю. Долгая дорога, должно быть, сильно сказалась на твоем здоровье…

– Да, правда, – согласился пароход. – Но все же я должен предупредить тебя… О, я извиняюсь! Правильнее было бы сказать: сообщить о том, с чем тебе предстоит иметь дело. Суть в том, что ты встретишь на пути своей жизни аристократов.

– Аристократы?… – вдумчиво повторил лайнер.

– Да, именно так! – подтвердил Олимпик. – Не стоит бояться сего общества, к нему можно довольно быстро притянуться. В особенности легко будет тебе.

– Но я, прости, кажется, плохо понимаю, – промолвил Титаник. – Равны ли мы с интеллигентным обществом? Почему мне будет легче влиться в него, нежели кому-то иному?

– Сейчас это совсем неважно, – сказал пароход. – Я лишь даю тебе понять, что есть, и на что ты способен. Самое главное на данный период времени – не торопить события. Все придет в твой разум само, а я лишь частично помогу ему открыть двери для нужной информации. – Лайнер устало выдохнул. – Мне же пора! Уже как… О… Уже как больше недели я провел, не смыкая глаз. Плохо дело, дрема схватывает, словно удав. Титаник… я не стану нагружать твое сознание. Все и сразу слишком трудно воспринять. Завтрашним днем я расскажу тебе о главном, а пока что отправлюсь в мир своих грез.

– Да, – ответил пароход. – Но не составит ли тебе труда ответить на последний мой вопрос?

– Лишь последний! – согласился родственный лайнер.

– Скажи мне, брат, – проговорил Титаник, – что есть то, о чем ты предпочел умолчать до завтрашнего дня?

– О, это касается твоего положения и статуса в аристократическом обществе, – сказал Олимпик. – Но тебе лучше об этом не думать. Слишком много мыслей могут помешать сну. Да, я бы посоветовал заняться тем же самым, чем буду занят я. В конце концов вечер рано или поздно настанет и тогда уже точно не обсудишь насущное.

– Но я думаю, что отойду в мир снов немногим позже, – ответил пароход.

– Уверен ли ты в этом? – сперва удивился лайнер, но потом понял, что только что пробудившийся брат попросту не мог уснуть, как бы не старался. – Да, мне все ясно. Что ж, в таком случае можешь поразмышлять, осмотреться и привыкнуть к земным небесам. Эти занятия могут оказаться полезными, пока ты находишься на верфи.

Напоследок Олимпик, видно, засыпая, промолвил:

– До завтрашнего утра! Не задерживайся на долгое время!

Титаник лишь хмыкнул, желая что-то сказать. Но сказать или попрощаться он так и не решился, потому что был еще слишком робок. Что эта странная робость, что волнение на душе все же были интересными чувствами, и даже они казались пароходу приятными. А еще интереснее эмоций была интрига, что смог развести Олимпик, подобно пламени. Они оба относятся к аристократическому обществу, хоть тот и не сказал этого напрямую! Ведь брат самый настоящий интеллигент, без споров! Он умен, его язык – спокойный ветер, прекрасный и чистый английский; натура его плескалась в золотых волнах, но душа знала, что есть братская любовь! Младший пароход, видя все эти качества у Олимпика старшего, загорался все большим желанием саморазвития.

Титаник отвлекся от раздумий, так как понял, что чрезмерно сильно мыслит о родственнике. Развеяв думы, он перевел взгляд от брата к окружающей среде. Ничего вокруг не изменилось в течение их разговора: ветер все также пел в окнах прогулочных палуб, выходя из них со свистящим звуком; густая вода с бирюзовым оттенком по мере отдаления все больше поглощала в себя пасмурный свет. Она колыхалась, словно рябь, без волн. Ближняя суша, распластавшаяся у воды, представляла собой некую рабочую организацию, и на порт данное место однозначно не было похоже. Не составляло большого труда вспомнить свои догадки и понять, что место это носило очевидное название: «верфь». Состояла она из небольших зданий, дорог и сухого дока, в котором и отдыхал Олимпик. Трубы того возвышались в затянутое небо; такое широкое и далекое небо! Оно дарило ассоциацию с океаном – бескрайним и прекрасным, таким близким, но и одновременно дальним. Он ожидает лайнер, волнуется, шумит… Именно для океана он был рожден; для того, чтобы покорить его, рассечь форштевнем большие воды, как ткань острыми ножницами. На то Титаник и есть пароход!