Охота на мудрецов

– А ты спроси, вдруг ей тоже интересно. Доставай свой маятник и покачай его немного.

– Катись в бездну, Создатель, – нервно дергается Маятник, – лень мне.

Уникальная личность. Работает с восковым маятником на тонком шнуре. Ставит руку на локоть над столом и задает вопросы, а ему отвечают. Маятник на пальце качается либо вертикально, что означает «да», либо горизонтально, что означает «нет». Если иметь столько свободного времени, сколько у нас есть в психиатрической клинике, и феноменальное терпение, то можно докопаться до устройства Вселенной.

В отличие от жадного и скрытного Создателя, который свою теорию социогенеза ужал до десяти листов тезисов, Маятник всю полученную информацию записывает охотно и подробно. В итоге многотомный труд, который прочитать можно, а осознать нельзя. То ли не доросли мы еще интеллектуально, то ли Маятник не способен внятно изложить свои мысли. Я, сколько раз ни начинала читать, бесполезно. Не заходит в сознание, хоть что делай. Один Создатель делает вид, что ему все понятно, а остальные так же честно, как я, в ужасе качают головами.

Под ленивую перебранку в общей комнате появляется Поэтесса. Тонкая и хрупкая, будто воздушная, с огромными глазами невероятного для цзы’дарийцев зеленого цвета и копной мелких тугих кудряшек. Грациозно приземляется в кресло рядом со мной и заговорщически шепчет, протягивая мне листок бумаги.

– Дорогая, кажется, это про тебя.

Если Маятник снимает информацию из сверхсознания вопросами, то Поэтессе она приходит сама и в стихах. События прошлого, настоящего и будущего ложатся в рифмованные строчки. Я пробегаю глазами первые из них:

Жарким телом ночь накроет,

Пьет дыханье, сердцем ноет.

Отдалась, утратив разум.

Подарила всё и сразу.

Переворачиваю на коленях листок и прикусываю согнутый указательный палец. Щеки пылают, уши горят. Поэтесса ласково гладит по плечу:

– Хорошо хоть было?

Киваю, не в силах поднять на неё глаза. Эти строчки, так же, как и все другие, лягут в пухлую папку под гриф «секретно». Военным плевать на художественную ценность стихов, они пытаются расшифровать послания. Слишком часто угадывает Поэтесса будущее. А на такие воспоминания о чужой жизни лейтенанты и капитаны просто не обращают внимание. Хотя, если поймут, с кем я была, могут заинтересоваться.

– Спасибо, что без имен, – говорю я.

– Там еще есть. Тоже про тебя, – говорит Поэтесса, показывая глазами на листок. Её улыбка меркнет, а мне становится зябко и неуютно. Ненавижу плохие предсказания:

Серебристой птицы танец оборвется на рассвете.

Шар пылающий настигнет и загубит жизнь в расцвете.

Поспеши, надежды мало. Все решает миг последний.

Кто рукою твердой правит, тот исчезнет вмиг бесследно.

– Когда написала? – холодея, спросила я.

– Часа четыре назад, а что?

– Проклятье…

Серебристая птица – воздушный катер, единственный в городе. Рассвело до того, как он улетел, но к таким мелочам можно не придираться. Я в панике вскакиваю на ноги, не зная, куда себя деть. Мужчины оборачиваются на нас, как по команде.

– Что случилось, Мотылек?

Слова застревают в горле, и тогда Поэтесса ровным спокойным голосом отвечает вместо меня:

– Катер генерала ракетой сбили.

Я жду тишины, сочувствия или хотя бы удивленного «не может быть», но слышу пустой и безразличный голос Маятника:

– Да, я видел. У меня окна на север выходят. Он стартовал резко и еще высоты не набрал, как с земли по нему из ПЗРК отработали. Переносной зенитный ракетный комплекс, если ты не в курсе.

Перевожу взгляд с одного мудреца на другого. Все бывшие военные, всё понимают и спокойные как после убойной дозы транквилизатора. Их фигуры расплываются перед глазами в мутные белесые пятна. Дрожь рождается где-то в животе и растекается по телу. Приступ уже в пути, пора встречать.

– Судя по траектории, катер упал за лесом на пустыре, – продолжает Маятник, добивая меня, – дым от обломков и сейчас видно.

Выдержка летит в бездну, я срываюсь и бегу в свою палату.

– Куда?

– Держи её!

Слова не успевают меня догнать, зато успевает Создатель. Хватает в охапку у самого карцера. Уже задыхаюсь, и зубы стучат.

– Мотылек, ты сдурела? – жаркий шепот в самое ухо. – Сколько я тебя просил не бегать под камерами? Сейчас здесь все санитары будут. Дверь открывай!

Прикладываю трясущуюся руку к пластине замка и слышу щелчок. Заходим в карцер вдвоем, и Создатель усаживает меня на кровать.

– Живой он, поверь мне, – говорит, глядя в глаза, и крепко держит за подбородок, – ты же смотрела новости, там о природе и погоде. Если бы умер генерал, вой бы уже стоял до небес. Без поединка, без приемника, да дележку власти уже бы сейчас начали.

Сознание бьется в истерике. Полыхает пламя, дымятся обломки, горло перехватывает едким запахом гари. А если еще не знают? А если дали приказ молчать?

– А если он все еще там?

– Нет, – спокойно и твердо говорит Создатель, – слишком ярко вспыхнул, весь центр видел. Давно уже нашли. Живого, повторяю тебе. А теперь дыши и считай.

Разжимаю кулаки и укладываю ладони на колени. Пятьдесят один. Диафрагма плавно перетекает вдохом вверх и выдохом вниз. Пятьдесят два. Пульс падает с высокого до нормального. Пятьдесят три.

Дверь распахивается, и в палату входит сначала Децим, а за ним мой лечащий врач Луций.

– Что случилось?

– Ничего, – спокойно улыбается Создатель, – просто разговариваем.

– Посторонний на выход. В общую комнату, – командует старший санитар.

Создатель уходит, не оглядываясь, а я дышу и считаю. Да, не такой я эмоциональный труп, как другие мудрецы на третьем этаже. Потому что единичка, а Создатель, Маятник, Конспиролог и Поэтесса – двойки. Зрелые, устоявшиеся, с крепким даром и четко определенными способностями. Холодные, рассудочные, выдержанные. Я тоже буду такой, когда вырасту. Слишком молода сейчас. Мудрецы складываются к сороковому циклу, а я отсчитываю свой двадцать второй. Мало знаю и еще меньше умею. Порхаю, как мотылек, от одной способности к другой, то эмоции считываю, то привязки разглядываю, то информацию текстом из сверхсознания пытаюсь добыть. Везде по верхам и по чуть-чуть. Легкая и непостоянная.

– Мотылек, давай транквилизатор поставим, – ласково говорит Луций, – отдохнешь, поспишь.

– Нет, – упрямо мотаю головой, – не нужно. Я держу себя.

Психиатр показывает Дециму глазами на дверь и садится рядом со мной на кровать.

– Мне нечем тебя успокоить, – говорит Луций, когда старший санитар исчезает из карцера, – я знаю не больше, чем Маятник. Ожидание новостей может затянуться. А это лишние волнения. Я не хочу сажать тебя на препараты и привязывать на ночь к кровати. Поэтому давай мы задушим приступ паники в зародыше.

– Уже задушила, – отвечаю тихо, – не надо транквилизатор. Я работать не смогу.

Луций внимательно на меня смотрит. Жалеет, наверное, что сам не мудрец и не видит, вру я или нет, действительно ли спокойна или ловко маскируюсь. Меня поселили на третий этаж к двойкам за хорошее поведение. Ни одного срыва за полцикла, я безмерно этим гордилась.

– Закрой глаза, – просит Луций.

Я послушно опускаю веки. Тремора нет, знаю.

– Вытяни вперед руки.

Выставляю руки перед собой и растопыриваю пальцы. Не дрожат, вижу.

– Хорошо, – кивает психиатр, – но если не сможешь заснуть, то приходи. Я дежурю сегодня.

– Спасибо, лейтенант Квинт.

Он снова кивает и уходит, а мне стыдно за то, что собираюсь сделать. В потайном кармане, пришитом к подолу бального платья, лежит тонкая пластиковая карта. Мастер-ключ, открывающий все двери служебных помещений центра. Наилий вручил за день до бала. Именно так я вчера к нему и сбежала. Ни один транквилизатор не успокоит меня. Я должна увидеть обломки катера. Идти придется, в чем есть, а потом долго отмывать больничные тапочки от уличной грязи. Вот так, забивая голову мелкими бытовыми проблемами, я с выражением ледяного спокойствия на лице выхожу в коридор.

– Далеко собралась?

Создатель стоит под дверью, опираясь плечом о стену и сложив руки на груди. В этом центре хоть что-нибудь можно сделать незаметно?

– К Луцию поговорить, – холодно отвечаю я.

Создатель приподнимает бровь и удовлетворенно кивает.

– Я с тобой. Нам по пути.

Нет, но спорить с Создателем можно часами, поэтому я безразлично пожимаю плечами и шагаю по коридору. По дороге придумаю, как избавиться от опеки. Главное – уйти из-под камер. Система видеонаблюдения центра охватывает почти все коридоры, кабинеты врачей, общие комнаты и палаты для буйных. В карцере у меня тоже висела камера, два дня назад сняли. Больше двадцати источников изображения, за которыми надо следить. А лейтенант в будке охраны всего один. И напрягать его просмотром еще и внутренних служебных помещений нет смысла.

– Создатель, я дальше сама – говорю, останавливаясь у двери, ведущей на лестницу для персонала, – не надо тебе в карцер из-за меня.

Здесь слепая зона, можно не чесать нос, прикрывая рот во время разговора, а микрофоны у соседних камер слабые.

– Почему? – удивляется Создатель. – Туалет, душ, рабочее место. Не сильно-то генерал скрывал симпатию к тебе. Пустой, как барабан, карцер в люкс превратили, бал с осени на весну перенесли, на свидание на катере через окно. Романтика. Будь я женщиной, тоже бы дал.

Я еще и не такое от него слышала, поэтому желания обидеться не возникает. Молчу, сжимаю в кулаке мастер-ключ и думаю над ответом.

– Мотылек, секс такой же инструмент контроля, как и остальные, – продолжает Создатель. – И правители используют его на полную мощность.

– Поговорить хочешь, – догадываюсь я, – тогда идем.

Прикладываю карточку к замку и открываю дверь, напоминая на всякий случай, что овощами под препаратами оба лежать будем. Слышу в ответ, что не в первый раз, и спускаюсь по лестнице.

Выныриваем мы наружу из-под полуприкрытых грузовых ворот. Камера здесь была, но уже неделю в ремонте. Струйка дыма из-за леса реальна, и от этого хочется бежать быстрее. Создатель, видя моё настроение, ускоряет шаг, но разговор продолжает с того же места.

– Я не против подарков и привилегий, это приятно и полезно. Но подумай, чем тебе придется за них расплачиваться.

Товарно-денежные отношения меня бесят больше всего.

– А если ничем? А если просто так? Иногда симпатия – всего лишь симпатия.

– Мотылек, извини меня, конечно, но ты не в его вкусе, – отвечает Создатель, размеренно вышагивая по стриженому газону. – Маленькая, невзрачная, с проблемами. Генералу нужно статус свой поддерживать. А для этого рядом должны быть только лучшие женщины. Признанные красавицы и умницы. Это не про тебя.

Конечно, я – моль. Прекрасно знаю об этом, и снова обижаться не на что. Хотя на этот раз оставаться равнодушной сложнее. Задевает, правда, что-то внутри. Больно. Создатель видит, как я складываю руки на груди, и дергает, расцепляя замок.

– Ты губу не дуй, ты подумай. Если генерал с тобой, то только потому, что считает ценной. Невероятно ценной.

А вот теперь смешно. Всерьез и по-настоящему.

– Бред, – заявляю уверенно, – в моей медкарте много диагнозов, но мании величия среди них нет. По сравнению с тобой и тем же Маятником я никто, пустое место. Глупая, молодая, бесполезная. Да еще и женщина. Не ты ли всегда говорил, что курица не птица, баба – не мудрец?

Создатель широко улыбается и обнимает меня за плечи.

– Мотылек, правителей всегда интересует конечный результат, но кроме него еще и потенциал, перспектива. Ты будущая двойка. Хорошая, крепкая двойка.

– Нет.

– Не перебивай, – хмурится Создатель, – объясню. Представь, что ты кузнец. Очень хороший кузнец, самый лучший, умелый, искусный. Кузнец-гений. Но ты об этом не знаешь. Никогда не заходила в кузницу, не видела наковальни, не держала в руках молот.

Неожиданная метафора, но понятная. Я обдумываю её некоторое время, пока мы заходим в лесок и продолжаем идти на запах гари. Если катер упал за забором центра, то посмотреть на него я смогу лишь издали.

– И какой прок с такого кузнеца? – спрашиваю я, продолжая разговор.

– А такой, что однажды ты пройдешь мимо кузницы и якобы случайно заглянешь внутрь. Генерал тоже не знает, что ты кузнец, но чувствует вот тут, – Создатель кладет ладонь себе на грудь, – потому что правитель. И то, что мудрец должен осмыслить, обдумать, проанализировать и доказать, он просто знает. Во всем, что касается чутья на полезных и уникальных подчиненных, правителям нет равных. Теперь понятно?

Допустим, через цикл или два откроются таланты, о которых я сейчас даже не подозреваю, и мне будет выставлен счет за полученные ранее авансы. Похоже на правду. Логично, разумно, цинично. Но все равно что-то в такой картине мира мне кажется глобально неправильным.

Мы умолкаем оба, потому что за расступившимися деревьями открывается пустырь и покореженный остов катера, а вокруг ни души.

– Нас здесь не обнаружат прибывшие на место крушения специалисты? – скороговоркой шепчу я.

– От взрыва не меньше двух часов прошло, уже все сфотографировали, заказали грузовик под обломки и разбежались. Праздных зевак среди военных нет. Пусто должно быть, но спешить надо.

– Значит, труп уже увезли?

– Если угловой шлифовальной машиной вырезали, то увезли, – Создатель отпускает мои плечи и ускоряет шаг. – Стой, сначала я.

Подчиняюсь с удовольствием, ноги подкашиваются. Почему я не затолкала Наилия в ванну? Почему не услышала взрыв и ничего не почувствовала? Да, я не предсказатель, но толстенная привязка обязана была дать отголосок.

– Катапультировался он, – радостно кричит Создатель, – иди сюда.

Со вздохом облегчения я срываюсь с места и в дыму чуть не налетаю на торчащий кусок обшивки.

– Кресла нет, видишь?

Создатель тыкает пальцем в какую-то кашу из металла и обгоревшей электроники. Я с трудом узнаю салон катера.

– Выгореть дотла обитый кожей ложемент не мог. Вырвать его отсюда тоже было сложно. Следов резки УШМ я не вижу. Мертвый он бы на кнопку не нажал. Тебе достаточно доказательств?

Я радостно киваю и бросаюсь к Создателю обниматься. Смачно целую куда-то в ухо и вдруг слышу деликатное покашливание за спиной. В неоднозначной позе нас застает высокий цзы’дариец в черном военном комбинезоне. Не видела его среди охраны центра.

– Дэлия, если я не ошибаюсь?

Создатель резко задвигает меня за спину и хмуро интересуется.

– А вы кто будете?

Незнакомец рассматривает нас с интересом. Конечно, два цзы’дарийца в белых больничных одеждах и комнатных тапочках посреди пустыря и обломков сбитого ракетой катера.

– Лейтенант Флавий Прим, либрарий Его Превосходства.

Знать бы еще, кто такой либрарий.

– Вы же должны сидеть в приемной у генерала, лейтенант Прим, а не по пустырям шляться, – недобро говорит Создатель.

– А вы должны быть в палате под присмотром медиков, – парирует Флавий и достает из кармана гарнитуру, – но мне не до вас. Приказ доставить на точку касается только дариссы Дэлии.

Либрарий вооружен бластером. Малошумное, эффективное оружие. Даже если мы сорвемся в бег, уложит выстрелом в спину.

– Объект Создатель у меня, координаты передам, – говорит Флавий в гарнитуру, – заберите его, я спешу. Хорошо. Отбой.

Я испуганно выглядываю из-за широкого мужского плеча и не могу понять, что происходит, когда со стороны центра раздается очередь выстрелов из огнестрельного оружия. Охрана.

– Спокойно, – либрарий снимает с пояса бластер и наставляет на нас, – все под контролем. Дарисса, идите ко мне.

Создатель делает два шага назад, оттесняя меня к обломкам. Я, кажется, улавливаю мысль, но не собираюсь бежать, оставляя его под выстрелами. Со стороны центра еще одна очередь.

– Времени нет, – с нажимом говорит Флавий, – дарисса, Его Превосходство просил передать, что мерзкое ощущение на нёбе оправдалось и пакость удалась.

– Пароль? – оборачивается ко мне Создатель.

– Почти, – киваю я, – знакомая фраза.

– Тогда иди.

– А ты?

– А я тоже читаю предсказания Поэтессы. Все правильно, Мотылек. Так и должно быть.

Не нравится мне его грустная улыбка, и выстрелы не нравятся, и Флавий тоже, но Создатель с силой толкает меня вперед, а либрарий хватает за руку и тянет к себе.

– Прошу меня простить, дарисса, не до нежностей. Мастер-ключ верните.

Подтверждает еще раз, что приказ забрать меня Наилий отдавал лично. Протягиваю мастер-ключ, Флавий ловко его выхватывает и тут же ломает в кулаке, выбрасывая две половинки в траву. Тянет за собой, не давая опомниться, бормочет про автомобиль в кустах, а я смотрю на Создателя. Во что я его втянула? Под какие неприятности подставила? Голова кругом, мысли вразлет, либрарий толкает в открытую дверь черного военного внедорожника и шипит в спину:

– На заднем сидении сумка с вещами, переоденьтесь. Я буду смотреть на дорогу, а не на вас. Учтите, через пять минут вы должны быть в гражданском, иначе мы не покинем территорию центра.

Последнее слово вспышкой прокатывается по сознанию, рождая вопрос.

– Лейтенант Прим, а как вы меня нашли? Я ведь должна была сидеть в карцере, почему вы пришли на пустырь?

Флавий забирается на водительское сидение рядом со мной, хлопает дверью и заводит двигатель.

– В мастер-ключе был радиомаяк, дарисса.

Глава 4. Либрарий Его Превосходства

Флавий ведет машину молча, а отпущенные мне на переодевание минуты проходят. Я тянусь за сумкой и нахожу в ней темно-синее шерстяное платье длиной чуть ниже колен с рукавами в три четверти и воротником-стойкой. Карманы, хвала несуществующим богам, есть. Вытряхиваю под ноги туфли на плоской подошве, и чуть было не роняю туда же кружевное черное белье и заколку для волос.

Мучаюсь в догадках, кто собирал подарок. Генерала я за этим занятием не представляю, уж не сам ли Флавий? Интересные обязанности у либрария. Лейтенант смотрит на дорогу, как обещал, и торопит меня. Проявляю чудеса изобретательности, чувствую себя акробатом, но переодеваюсь так, чтобы как можно меньше обнажаться. Из кружевного гарнитура надеваю только верх, а низ аккуратно прячу в карман платья вместе с планшетом.

Успеваю до того, как Флавий подъезжает к воротам центра. Останавливается, достает из кармана две пластиковые карты и ждет. Шлагбаум опущен, и будка охранника пуста. Я решаюсь заговорить.

– Выстрелы…

– Все под контролем, дарисса, – обрывает Флавий и резко давит на газ. Машина срывается с места и сносит шлагбаум.

Я даже вскрикнуть не успеваю. Если охрана центра среди бела дня от кого-то ожесточенно отстреливается, то какой может быть контроль? Учений у нас отродясь не было. Стрелка на спидометре все сильнее отклоняется вправо. Двигатель ревет так, будто мы сейчас взлетим. Вспоминая о том, как пилотировал катер Наилий, я хватаю пряжку ремня безопасности и пристегиваюсь. На ровном полотне дороги почти не трясет, только мельтешащие в глазах деревья лесополосы дают понять, насколько быстро мы едем. Отвлекать на такой скорости Флавия расспросами не очень разумно, но я все же решаюсь.

– Лейтенант Прим, а как здоровье Его Превосходства?

– Его Превосходство в командировке, – сдержанно отвечает либрарий.

– А куда мы едем?

– На точку.

– Кто напал на центр?

Флавий бросает на меня быстрый взгляд и после паузы отвечает.

– Не знаю.

Немногословность лейтенанта и не должна удивлять, но ощущение, что меня держат в информационном голоде, не проходит. Беспокойство за Создателя и оставшихся в центре мудрецов противно крутит живот. Кому могла помешать горстка психов? Или, наоборот, понадобиться? Еще и радиомаяк в мастер-ключе не дает покоя. Меня пометили, как лабораторную морскую свинку. Дали возможность уйти в любой момент, но оставили на поводке. А я умудрилась сбежать в первый же день. Не очень важно, куда и зачем, главное, что сбежала и меня тут же поймали.

Я отворачиваюсь от либрария и прикрываю глаза, ныряя в него. Эмоции острые и яркие, они топят мне всю картину по привязкам, искажают и усложняют её. Нервничает лейтенант очень сильно, хотя внешне спокоен, как скала. Я выныриваю обратно в реальность, успевая заметить только то, что сюзеренов у Флавия двое. На одном конце ожидаемо Наилий, а вот второго я не знаю и среди офицеров на балу не помню. Привязка старая, почти потухшая, но была довольно толстой и крепкой.

Машина замедляет ход, потом мы сворачиваем с дороги в кусты и останавливаемся.

– Приехали, дарисса, дальше пешком.

Я вылезаю из машины, поправляю платье, забираю сумку с больничной одеждой и верчу головой. Мы в пригороде Равэнны, вдалеке маячит монументальное здание аэровокзала. Если нам туда, то идти довольно долго. Светило поднимается к зениту, воздух прогревается до летних температур, он прозрачен и легок. Под ногами не стерильный газон, а обычная лужайка. Далеко ей до высокотравья середины лета, а потому идти можно, не боясь споткнуться. И дышать луговой свежестью. Сколько циклов я не была на природе? Будто впервые вижу, и глаз не могу оторвать.

Флавий выходит из-за машины уже в гражданской одежде. Прямые серые брюки и простой черный свитер. Теперь мы с ним выглядим как пара на прогулке, а не как беглая шизофреничка с конвоиром. Лейтенант даже галантно подает руку, но я отказываюсь.

– Аэровокзал наша точка? – спрашиваю я.

– Нет, нам нужно на горный материк. Я могу назвать точные координаты, но сомневаюсь, что это удовлетворит ваше любопытство, дарисса. Наш рейс через час, поспешим.

Я едва успеваю за его быстрым шагом и по дороге вспоминаю, что горный материк между собой делят четыре армии – восьмая, девятая, десятая и одиннадцатая. Перемещений населения между секторами почти нет. Мы жестко закреплены там, где родились. Исключения делают только для военных. Особо ценных специалистов приказом переводят из одной армии в другую. Тот факт, что меня вывозят на другой материк, рождает еще один повод для паники. Наилий там не властен, кому он меня отдает?

Я цзы’дарийка и давно привыкла, что в своих правах почти предмет мебели. Представители нашей расы веками рождаются в условиях жесткой и вдумчивой генетической селекции. Ученые сосредоточены на мужчинах, выводя идеальных солдат, а женщинам перепадает отменное здоровье и вечная молодость в качестве побочного эффекта. На каждого младенца составляется генетическая карта – наше удостоверение личности. И, чем лучше показатели в карте, тем больше шансов у тебя хорошо устроиться в жизни.

Крепких и здоровых мальчиков на восьмом цикле изымают у матерей и отдают на обучение в военные Училища. На семнадцатом цикле снова отбирают лучших и переводят в Высшие Командные Училища, из которых выпускают лейтенантами. У цзы’дарийцев нет срока службы. Военная форма надевается на всю жизнь. Мальчиков, не пригодных для службы, так же отдают на обучение в Технические Училища и после выпуска отправляют на военные заводы работать. Живут они в бараках на территории заводов и своих родных и близких видят только в отпусках. Всего двадцать восемь дней в цикл.

Девочкам совсем не повезло. Мы всю жизнь закреплены за городом, в котором родились, работаем в сфере обслуживания и мужчин видим в их отпусках и увольнительных. Семьи как таковой нет. Бабушки, матери и дочери живут вместе, если позволяет жилплощадь. Зачать ребенка естественным путем при таком раздельном существовании не очень просто. У нас процветает искусственное оплодотворение. Из лучшего генетического материала создаются эмбрионы и подсаживаются матерям.

Но если есть лучшие, то, значит, находятся и худшие. Больные, слабые, имеющие вредные генетические мутации цзы’дарийцы не сбрасываются со скалы в океан на растерзание хищникам, а всего лишь стерилизуются. Все психические заболевания, передающиеся по наследству, – повод для стерилизации. Все мудрецы – психи, и мы все стерильны.

Я, правда, пока еще нет. От операции до вчерашнего дня меня защищала невинность. Но первый же осмотр – и я присоединюсь к неспособным оставить после себя потомство. Не знаю, как остальных мудрецов, а меня это расстраивает очень сильно.

Флавий идет как марширует – быстро, четко и не снижая темпа. Я не такая тренированная и выносливая, а потому перед самым аэровокзалом уже едва дышу. Даже позволяю взять себя под руку.

– Улыбайтесь, дарисса, – издевательски шепчет либрарий, – ваш измученный и перепуганный вид вызывает подозрения.

Хочу послать его в бездну, но воздуха не хватает. Улыбку на губы все же цепляю и радуюсь, что от быстрого шага на бледных щеках появляется румянец.

Аэровокзал напоминает потревоженный улей с дикими осами. Вокруг нас собирается рой, все злобно жужжат, спешно пролетают мимо и норовят сбить или ужалить. Я в толпе всегда теряюсь, стараюсь стать еще более незаметной и часто пытаюсь прилипнуть к стене и не отходить от неё. Но лейтенант Прим настойчиво тянет меня сначала к кассе за билетами на воздушный транспортник до границы сектора, а потом к стойке регистрации. Там мы застреваем в пробке из цзы’дарийцев, и я немного перевожу дух.