Прощание

Бармен помолчал, пожал плечами и направился к подсобке. Женщина собрала серые кудри в хвост, достала из отверстия в столе карточку, но решила остаться ещё на одну рюмку.

Соседний стул с треском прогнулся под новым телом.

– Свежее мясо.

– И Вам добрый вечер. Два пива.

Задержавшийся в дверях бармен уныло поплёлся к блестящему зеркальному шкафу. Женщина обернулась и замерла в нерешительности.

– На Вашем лице и кистях нет никаких следов, но Вы призывного возраста. Вы уклонист?

– А Вы? Я машинист. А вот Вы, если, конечно, не из высшего эшелона, – наводчица. Уютный бар, не так ли?

– Крот значит.

– Крыса значит. Давайте выпьем?

Женщина не спеша пододвинула к себе вторую заказанную им кружку. Стойка покачнулась, и тепло от последней выпитой рюмки запульсировало у неё в груди.

– Значит, Вы отыскиваете объекты, по которым мы ещё не били. Как вы делаете это? Вычисляете по звёздам?

Она пустилась в долгие пространные объяснения, приводя некоторые факты из своей вымышленной биографии и описывая ежедневную рутину их аналитического отдела. Лицо Машиниста имело задумчивое выражение на протяжении всего её монолога, но, стоило ей прерваться, он оживился.

– Я понимаю, что ничего… сколько-нибудь точного Вы мне не скажете. Я и не рассчитывал. Не пугайтесь, но больше всего мне хочется знать не механику. На самом деле я хочу знать, зачем Вы это делаете.

Прошло несколько секунд, прежде чем женщина рассмеялась. Она посмотрела на него с вызовом и отпила немного пива.

– Как может задавать такой вопрос человек, который каждый день перевозит тонны взрывчатки? Каков смысл войны, как по-вашему? Ради чего Вы похоронили свою жизнь под километрами бетонных перекрытий? Зарылись в землю, чтобы выползать только глотнуть свежего воздуха и димедрольного пива.

– Я больше ничего не умею. – Он пожал плечами. – А я бы очень хотел уметь. Я раньше неплохо писал рассказы, небольшие новеллы, юмористические миниатюры. Теперь люди не читают. Люди истребляют друг друга, но не читают. Совсем. Но Вы? Зачем каждый день Вы противопоставляете свой интеллект всем вещам, действительно имеющим значение?

Бармен смущённо кашлянул, но женщина кивнула ему в знак того, что всё в порядке.

– Вы часто пристаёте с такими разговорами к незнакомцам? Удивительно, как Вам ещё разрешают работать. Я тоже делаю всё, что умею. И делаю это настолько хорошо, насколько возможно в рамках… сложившихся обстоятельств. Вам будет понятнее, если я скажу, что все мы здесь заложники сюжета. Все мы функционеры. Нельзя просто так выпасть из общего механизма, иначе тебя сметут и заменят. Система должна работать. Она должна работать всегда. И единственная причина, по которой я говорю с Вами об этом – моё опьянение.

– Это такая классика. Разговор мечтателя с приверженцем порядка. По всем правилам между нами должны завязаться романтические отношения.

– О, да Вы ещё больший функционер, чем я. – Её смех стал хриплым. – Ваши рассказы должны быть ужасно скучными. Хотя, с такой жизнью…

Она привстала, расстёгивая воротничок рубашки.

– Напишите обо мне! Обязательно напишите. Возвращайтесь сюда. Я обещаю снабдить Вас материалом. В пределах разумного. А сейчас меня тошнит, и я хочу спать. Вы проведёте меня? Идти так далеко, а отключиться на улице я совсем не хочу.

Молодая осень снаружи пахла прелью и жжёной листвой. Они шли молча. Изредка она останавливалась, чтобы передохнуть, и обращала его внимание на деревья и дорожные знаки, ориентируясь на которые он сможет вернуться обратно. Дома в этом городе не имели никаких отличительных черт.

У входа в подъезд он пожал ей руку. Очертания зданий становились яснее. Из кустов неподалёку, вспоров тишину, неуклюже и тяжело поднялась в небо утиная пара.

– Как и нет никакой войны. У Вас есть семья, друзья?

– Нет.

– Не смотрите тогда новостей.

– Я и не смотрю. Приучил себя несколько лет назад.

Женщина запахнула жилетку. Бледный свет уже залил торец соседнего дома.

– Доброй ночи. Доброго утра. Мы ещё увидимся с Вами. В баре. Только приходите пораньше.

Женщина зашла в подъезд и отдышалась. Это был первый провожатый, которого она не пригласила в квартиру.

Она с трудом дождалась звонка будильника. Телевизор соседей был включен.

«Роскошные цирконы по роскошной цене…». Она выпила обезболивающее.

«Упругость и мягкость, эффект «два в одном»…». Женщина ушла в душ и плотнее закрыла за собой дверь.

«Умная эмаль — это чудо-средство для тех…». Она включила воду и закрыла глаза.

«Два часа назад на севере города был совершён артиллерийский обстрел депо, строительство которого было практически завершено. Количество пострадавших уточняется. Начат разбор завалов. Ранее о строительстве нового депо метрополитена официально не сообщалось. На месте работают…».

Но женщина этого не слышала. Небольшой ожёг с неровными краями, в котором сложно было признать клеймо, ненадолго остывал под струями воды. Она никогда не смотрела новости.

***

За эти листы брались перепачканными пальцами. Там же, где сомкнулись мои указательный и большой, встречались ещё чьи-то, вымазанные в саже.

– Пытался сжечь. – Старик отвечал на вопрос, прочитанный в моём взгляде. – Немного выпил. – Он словно перебирал потоки воздуха пальцами. – Тренировался на обычной бумаге. Взялся за эту… И ничего.

Я представил, как эту историю пожирает пламя. Как расплываются, выгибаются и лопаются в огне болезненные воспоминания о предательстве. Как умирает чужая тайна – захватывающая, будто вырезанная из старинного шпионского романа. Почему-то мне стало не по себе. И, вместе с тем, грудь стиснуло предчувствие других откровений, гнездившихся в папке с жёсткой посеревшей резинкой – на первый взгляд, ученической, потёртой и безобидной.

Я, получается, жажду крови? Я – такой?

Или мне, вместе с этим кровавым действом, подарили возможность ненадолго забыть о моей серой, никого и ничем не впечатляющей жизни?

Ошеломлённый этими мыслями, я поднял взгляд на бумажную розу в нагрудном кармане собеседника. Смотреть в его глаза я почему-то теперь смущался.

– Вы не сказали, как Вас зовут.

Голос звучал хрипло, грубо, почти угрожающе. Так, что мне самому стало неприятно. Не придётся ли мне созерцать морду Хайда1, если я прямо сейчас встану и посмотрю в зеркало? Порыв выбежать из кабины и уставиться на своё отражение я подавил не без некоторых усилий.

– Разве? А, да, не сказал.

И снова – лукавый взгляд, дерзкая поза с безукоризненно прямой спиной. Слишком манерные движения тонких пальцев, поправляющих пожелтевший цветок.

– Я представлюсь. Это было бы честно, учитывая обстоятельства нашего знакомства. Хотя, много ли значит имя в сравнении с тем, что и кого я доверяю Вашему…

– Карл!

Женский голос. Дыхание – прерывистое, тяжёлое, толчками вырывающееся из груди. Громкий шёпот, отражающийся от стен.

– Карл! Вы здесь?

Старик немного сгорбился, его лицо посерело. Руки и ноги он начал бесшумно подтаскивать к корпусу, с тревогой глядя на дотлевающий у «пепельницы» окурок.

– Кто это? – Я произнёс фразу одними губами, но собеседник содрогнулся и, напрягая зрение, начал торопливо царапать едва пишущей ручкой клочок бумаги.

«Лиза. Прошу. Избавьтесь».

Лиза – не то подруга, не то секретарь, не то ученица. Кажется, из пансионата для пожилых. Лиза, которую он так боялся расстроить. Очевидно, верная, добрая и смышлёная девушка, не желающая смиряться с его исчезновением.

Мне предлагалось её обмануть. Спровадить, кривляясь, как в отупляющем ситкоме, прикрывая спиной дверь кабинки и покашливая, если Карл будет шуметь.

Я твёрдо решил этого не делать. Помочь пожилому человеку, выслушать его, стать попутчиком, которому всё доверишь прежде, чем исчезнуть – не вопрос, но лгать, ранить и хитрить – ради чего?

Я начал подниматься, вслушиваясь в дробное позвякивание её каблуков. Взялся за ручку, не понимая, собираюсь я бежать или хочу понаблюдать за их встречей. Возможно, я даже мог бы скромно и тихо принять её благодарность за участие и заботу: в конце концов, мне редко удавалось сделать что-то стоящее, а спасти жизнь…

Я ощупал карманы, понял, что оставил на полу сигареты и обернулся.

Карл плакал, прижимая ко рту платок. Его глаза покраснели, челюсть слегка дрожала, белые пальцы скрючились и застыли. Перевязанная рука тянула старика к полу, и он понемногу кренился влево, больше не следя за собой.

Сейчас он выглядел хуже, чем в те минуты, когда умирал.

«Я не хотел расстраивать её, причинять боль…».

Чёрт побери, Карл! Чёрт!

Я закурил, поправил рубашку и вышел, поплотнее прикрывая за собой дверь.

Глава IV

Увидев меня, Лиза инстинктивно сделала полшага назад. Её глаза блестели, щёки покрывали розоватые пятна, с плеча вот-вот должен был сорваться шарф. Я представлял её тихой, кроткой сиделкой в платье в мелкий цветочек с белым воротником, в тупоносых туфлях с перемычкой, с умиротворяющей улыбкой на бесцветном, приятном своей простотой лице. Удивительно, как много шаблонов жило в моей голове до этого дня – не регистрируемых сознанием, независимых от моего желания.

Штаны из слегка потрескавшегося кожзама, армейские ботинки, пальто, схожее с шинелью, снабжённое стилизованными эполетами, толстый шерстяной свитер. Иссиня-чёрные волосы отстрижены по скулы, на голове – картуз. Дочь Щелкунчика с картинок в детских книжках, воинственная и прекрасная.

– Какая же я дура! – Она потянула носом, посмотрела точно мне в глаза и достала измятую сигаретную пачку. – Испугалась мужчины в мужском туалете. Извините.

Я слегка покачивал головой из стороны в сторону и подбирал слова. За дверью дальней кабины разливались нетерпение и страх, и я чувствовал, что они вот-вот упрутся мне в спину.

– Вы кого-то ищете?

– Да. Своего…

Теперь она глядела куда-то за меня, очевидно, не зная, с чего начать.

– Я работаю в пансионате для пожилых людей. Одиноких. У нас пропал клиент. Сбежал.

– О… Я думал, к вам обращаются, когда уже не могут бегать.

Шутку она не оценила. Нос покрылся полукружьями тонких складок.

– Карл поактивнее нас с Вами, можете поверить. Я ищу его уже несколько часов.

– Вы одна? Вам не помогают охранники или гвардейцы?

– Нет. Я решила пока сохранить это в тайне. Иначе администрация разозлится. С ним могут разорвать контракт. Тогда он останется без дома.

– Он уже убегал? – Я прислонился поясницей к умывальнику, закурил и подкурил ей. Кажется, мы утратили чувство времени и страха: застань нас кто-нибудь прямо сейчас, пришлось бы платить штраф. Не уверен на счёт неё, но у меня денег почти что не было.

– Нет. Но я знала, что хотел бы. Он такой бунтарь. Как будто подростка заперли в старом теле.

Её глаза наполнялись мелкими золотыми вспышками, стоило заговорить о нём. В уголках губ наметились первые морщинки. Думаю, Лизу и Карла связывало множество улыбок, шуточек «для своих» и авантюр, о которых он ни за что не расскажет.

– По-Вашему он нормален?

Я осёкся, понимая, насколько подозрительным и бестактным кажется мой вопрос.

– Я теряю время.

Она сжала челюсти, намотала шарф на тонкую, жилистую шею, ещё раз обвела взглядом коридор и начала проверять кабинки, осторожно, почти бесшумно толкая дверь за дверью.

Последняя дверь. Несколько секунд, чтобы принять окончательное решение. Почему я боюсь последствий?

– Вы очень красивая.

Она успевает дотронуться до ручки кабинки. Дверь приходит в движение, слегка подаётся назад и возвращается в короб.

– Я всегда веду себя, как дурак, когда мне нравится женщина. Вы появились тут, и я решил… Я… Лиза, простите. Всё вышло как-то не так.

Она поджимает губы, смотрит на меня, приподняв подбородок, гордо, как мститель. Поза – героическая, странно сочетающаяся с её невесомой фигурой.

– Решили, что здорово склеить девушку в мужском туалете? Да Вы в отчаянии.

Язык острый, слова – справедливые, злые. Совсем как те, что иногда вырываются у Карла.

Она нашаривает дверную ручку, не отводя взгляд. Я понимаю, что следовал за ней всё это время, отворачиваюсь к кранам, смиряясь с поражением, и набираю воды в ладонь, чтобы умыться. Но что-то меняется. Из кармана она выуживает маленькую записную книжку и карандаш, быстро, небрежно делает запись, вырывает клетчатый листок и протягивает мне.

– Если Вы встретите его, скажите, что я жду. Я всегда буду его ждать. И позвоните мне. Хорошо?

Мы стояли так близко, что и теперь я помню, чем она пахла: крепким табаком, напитавшейся влагой тканью и леденцами с мёдом. Она взяла руку, которую я так и не протянул в ответ, вложила в ладонь записку и согнула мои пальцы. Пару секунд я был почти уверен, что мы прижмёмся к друг другу и простоим так вечность – будто герои, что оказались по блату сразу в конце романа. Но Лиза неловко похлопала меня по предплечью, заправила волосы за уши, мельком глянув в зеркало, и широким шагом направилась к выходу.

– Эй! Вы не назвали мне ни одной приметы. Как я его узнаю?

Я измял бумажку и успел подумать, что с трудом разбираю скачущий почерк. Она развернулась на каблуках, заложив руки за спину. Покачалась, перекатываясь с носка на пятку, и едва не врезалась в мужчину, спешащего по безжалостному зову человеческого естества.

– Я не говорила Вам, как меня зовут, не так ли? А Вы откуда-то это знаете. Думаю, Вы справитесь и без моих описаний, господин Экстрасенс.

С этими словами она вышла. В коридоре стало слишком холодно, просторно и тихо.

– Что за урод тут накурил? Дышать нечем.

Я поспешно спрятал сигареты в карман и скрылся в кабинке раньше, чем в зеркалах отразился ещё один посетитель.

***

«Я всегда любил читать» звучит безобидно, интеллигентно. Есть в этой фразе, пожалуй, даже некий оттенок благородства. Но стоит перефразировать: «Я всегда прятался в книгах», и весь флёр улетучился, не так ли?

Прятался, это правда. От стотонного молчания родителей за столом, от насмешек в школе. От отказа первой девочки, которая мне понравилась, и двадцатой, осознавшей, что я не готов ни к браку, ни к детям. Помню, как пришёл из бара, не имея понятия, где оставил деньги и отчего болели рёбра. Тогда я не стал осматривать себя, не позвонил куда следует, а только улёгся на кушетке с книгой и проспал под ней до следующего вечера.

Вот и Карл не производил впечатление атлета, хулигана или борца. Сейчас мне кажется, что в юности он тоже был щуплым, излишне манерным и требовательным к своему окружению. И тем не менее, между нами была огромная разница: он не смущался жизни. Настоящей, со всеми страстями, красками и помоями, из которых она должна состоять. Возможно, его били – и он бил в ответ. Неумело, не направляя энергию, как говорят знатоки, от бедра к кулаку. А просто потому, что того требовали жизнь и его представления о справедливости.

– Кхм.

Я так и стоял, глядя на него, уже несколько минут, увлечённый собственной цепочкой размышлений. Карл успел привести в порядок костюм и вытереть лицо. Он сложил листы в аккуратную стопку, выбросил в корзину для мусора сигаретные бычки и теперь смотрел на меня словно нетерпеливый экзаменатор.

Я поспешно сел, забыв о намерении не следовать его странным правилам, скрестил ноги и протянул руку за следующим рассказом.

– Не знаю.

– Что?

– Не знаю, готовы ли Вы.

Он произнёс это с каким-то странным выражением. Не желая взять меня на «слабо» или задеть, не желая нагнать пустую интригу, добавить саспенса. Долгий взгляд, который я постарался встретить с достоинством, спрашивал меня «Как ты?», и эта внезапная перемена обезоруживала.

– Я тоже не знаю.

Я быстро устал блистать остроумием и уворачиваться от словесных острот. А ещё мне почему-то казалось, что чем дальше я погружаюсь в эти истории, тем больнее мне будет после, когда мы расстанемся и поковыляем каждый в свою жизнь.

– Давайте попробуем.

Он стал протягивать листы по одному, просматривая зачем-то их содержимое. Пару последних он придержал, замедлившись в нерешительности.

– И?

Я уже мельком взглянул на написанное и понял, что держу в руках середину и конец.

– Название этого… сочинения – грубость и мерзость. В приступе отчаяния я затёр его, но всё очевидно, не так ли? Оно… не отражает моего отношения. Но когда-то мне показалось, что лучше всего, со злой иронией, свойственной жизни, отражает суть.

Карл печально улыбнулся и наконец отдал мне листы. Там, где были его пальцы, на тонкой серой бумаге остались влажные следы.

Ш.

Она приложила указательный палец к криво выведенным буквам «М.П.» и стала смотреть, как бумага впитывает её кровь. Уставшая и грязная, скоро эта женщина войдёт в дом, где её тщательно осмотрят и запишут информацию обо всех полученных за день повреждениях и отметинах. Её вымоют и уложат в постель. Утром – подстригут ногти, расчешут волосы и выдадут новое, чистое бельё. Таков порядок.

Зелёный цвет индикатора. Чисто. Она выдохнула и достала из-за уха сигарету. По узкому коридору быстро расползся едкий и горький запах дешёвого табака.

– Доброго вечера, жердь.

– Люблю тебя. Спокойной ночи.

Она наклонилась к консьержке, просовывая в небольшое окошко пачку сигарет.

Дверь в пустоту открылась, и женщина шагнула к полумраку улицы, ничего не страшась.

Водитель поприветствовал её кивком головы. Женщина ненавидела и эту машину, и этот город – уродливое нагромождение бетонных блоков. Улицы, не имеющие названий. Эту ночь – тошнотворно-сладкую, душную, искрящуюся неоновыми воспалениями закусочных, баров и игорных домов.

– Как только тебя не тошнит от этого. Как только вас всех не тошнит.

Он молча ждал, когда она докурит.

– Сначала отъедем или сразу домой?

– Я должен сопроводить тебя на встречу на Вилле, здесь часа два пути. Лучше тебе выглядеть чуть менее грязной, чем обычно. – Он достал из багажника синий пластиковый контейнер. – Возьми полотенца. Оботрись как следует. Я включу свет – дорисуешь всё, чего на твоём лице не хватает, и поедем.

– Ты не спросил про цвет индикатора.

Женщина опустилась на заднее сиденье, резким движением закрыла дверь и открыла контейнер. Три тёплых влажных полотенца пахли лавандой. Тот же запах, та же машина, что и два года назад. Она осторожно запустила пальцы в ткань и закрыла глаза.

– Твоим богам, кажется, плевать, чем ты там занимаешься. Я в тебе не сомневался.

***

– Бог. – Она захрипела и подняла голову, всё ещё щурясь от яркого света неоновых ламп, гнездившихся по периметру длинной, обескровленно-белой комнаты. Кожей чувствуя через тонкий полиэтилен холод, женщина раскачивалась, сидя на железной кушетке для осмотра. – Ты, видимо, равняешь себя с ним в такие моменты. Правда же?

Мужчина улыбался. Его улыбка – мягкая, покровительственная, спокойная – над стройкой уже слегка посерела и поистрепалась, в то время как у казино она всё ещё пахла краской: сияющая, не смытая временем, не стёртая недовольством проигравших.

– Как это, наверное, здорово, дорогой мой. Как приятно делать такие большие деньги из таких простых вещей, верно? – Женщина закурила, едва врач закончил осмотр и согнулся над столом с записями. – Сестра, опустившаяся на самое дно. Брат, который пытается всё изменить. Достаточно ли это трагично для твоих избирателей в этом году?

Она сжала сигарету в зубах и принялась растирать свои ноги. Белые, оплетённые паутиной вен, тонкие и слабые. От инъекции двухлетней давности следа, различимого глазом, уже будто бы не осталось.

– Я прошу тебя только об одном. Не вкалывай мне это. Ты не должен. Я хочу вернуться и работать как все.

– Законы крови не позволяют мне так поступить, дорогая. Законы маркетинга не позволяют вернуть тебя домой. Так мы и застряли с тобой в этом неприятном положении, что ж…

Он заговорил с сестрой впервые за два года. Заговорил без посредников: без адвокатов, ассистентов, секретарей, врачей. Женщина почувствовала себя так, словно холодная металлическая рука сжала её шею. Она ощутила слабость, замёрзшие ноги начали неметь, свет ламп дрожал, повисая в воздухе.

– Ты. Ты каждый день даёшь приют и тепло незнакомым мужчинам? Ты смотришь, как друзья умирают, как сменяются декорации обшарпанных простаивающих заводов? Ты – смешное, заформалиненное чучело…

Её гогот рябью прошёл по стенам. Мир замерцал, закачался, железный стол задрожал под ней, норовя сбросить и растоптать женщину своими острыми блестящими ногами. Она сползла на пол, сжалась и затихла, сосредоточившись на том тепле, что ещё оставалось в её жилах.

Мужчина поддёрнул брюки и опустился рядом. Его пальцы осторожно коснулись лодыжки редкой гостьи, скользнули выше по икре и остановились у крошечной, едва заметной синей точки под коленом.

– Здесь. Ровно сюда. Посмотрите, доктор. В этот раз, будьте добры, сделайте аккуратнее. Люди говорили разное, а теперь… Теперь они должны знать только то, что мою сестру бережёт сам Бог.

Он извлёк из нагрудного кармана платок, вытер руки, бросил его к отходам класса «В» и вышел, не оглянувшись.

Врач запер дверь, снял латексные перчатки и опустился на стул. Он осторожно ввёл иглу между фалангами указательного и среднего пальцев, стараясь дышать размеренно и спокойно. Сделав инъекцию, мужчина отложил шприц и извлёк из потёртого кошелька почерневшую серебряную монетку. Она сверкнула в воздухе и приземлилась точно в центре его раскрытой ладони.

Его пациентка по-прежнему лежала без движения. Четыре рыхлые тени взяли её фигуру в кольцо, и врачу казалось, что он видит мёртвую, низвергнутую богиню улицы, изувеченному телу которой пришли поклониться горюющие, лишь случайно увиденные им ночные создания.

– Сказал я милой: «Что за дом? Танцуют мёртвые кругом, и прах кружит в объятьях праха» …2

Врач поднял женщину, ожидая, что с минуты на минуту тени набросятся и разорвут его тело, но они исчезли. Её глаза были открыты, волосы прилипли ко влажному лбу, губы едва шевелились, и внезапно мужчина понял, что женщина поёт. Поёт почти беззвучно:

– Но, слыша скрипки визг, она со мной простилась и одна вошла в дом похоти без страха.

Он осторожно опустил хрупкое тело на стол. Неловко улыбнувшись, достал из кармана халата старую серебряную монетку и вложил её в ладонь пациентки.

Она приложила указательный палец к криво выведенным буквам «М.П.» и стала смотреть, как бумага впитывает её кровь. Уставшая и грязная, эта женщина, по обыкновению, готовилась покинуть свой завод, чтобы врачи тщательно осмотрели её кожу и, сгорбившись над большими приходскими книгами, составили отчёт обо всех полученных ею за день повреждениях и отметинах. Утром, как всегда, ей подстригут ногти, её тело омоют, волосы расчешут и, разумеется, выдадут новое, чистое бельё. Таков порядок.

Красный. Цвет индикатора красный. Консьержка схватилась за телефонную трубку. Их глаза встретились. Очередь возмущённо загудела. Красный. Цвет индикатора действительно красный. Женщина усмехнулась и достала из-за уха сигарету. По узкому, кишащему людьми коридору быстро расползся удушающе – едкий запах дешёвого табака.

Глава V

Я часто беззвучно шепчу слова, увлекаясь чтением. В детстве мне казалось, что привкус от них остаётся на языке и губах – в тех местах, которые обгрызаешь, когда кожа обветрится и огрубеет. От того, что сейчас мой рот залило мазутом, захотелось сплюнуть.

Вместо этого я прокашлялся и протянул листы обратно, желая избавиться от них, будто пропитанная ядом бумага жгла мне руки.

– Это правда то, о чём я думаю?

– Правда.

– Это Тень врача?

Карл кивнул. Его взгляд поднялся по желобку у двери и замер над моей головой.

– Он был замечательным человеком. Светлым. Мы разделили обед в общежитии молодых специалистов и стали друзьями. Это было честью для меня.

– Но Вы не любите докторов.

– Этот – особенный.

– Но то, что он сделал… Что это было? Она умерла? Чем он её? Для чего?

– Вы читаете или витаете в облаках? Он влюбился в неё.

Карл слегка повысил голос. Он захрипел, прокашлялся, утёрся платком и посмотрел на меня влажными глазами.

– Полюбил. Он ходил к ней, я помню. Приносил продукты, книги. Она сворачивалась у него на коленях, и он читал вслух. Она его пережила. Когда его не стало, нас объединило наше горе, но мы никогда больше не говорили о нём.

– Но сбежать? Накопить денег, найти другую работу в другом городе, с другим именем…

– Как в книгах, как в кино… – Старик продолжил мою мысль и покачал головой. – Увы.