В огне повенчанные

Этого не выдержала и Степанида Архиповна, хлебнувшая на своем веку немало горестей и бед.

– Господи! – простонала она, подняв глаза к небу. – За что же, за какие грехи наказал ты эту кроху?

В ту же минуту все увидели, как с запада на восток, в стороне от дороги, в небе плыла темная тучка бомбовозов.

Гул нарастал. Переливистый, с равномерными порогами-перекатами, этот вой, несшийся с неба, давил на землю, угрожал смертью.

– Двенадцать, – насчитал Костя.

– Этим не до нас, пошли на Смоленск, а то и на Москву, – сказал боец и, отмерив от кювета тридцать шагов, остановился. – Похороним здесь.

– Здесь, так здесь, – со вздохом ответила Степанида Архиповна. – Мать сыра земля везде примет.

Могилу копал боец. Чудом уцелевшая лопата с коротким черенком глубоко входила в верхний пласт нетронутой придорожной целины. А когда показалась глина, боец закурил. Встретившись взглядом с Галиной, попросил:

– Где-то здесь должны валяться молоток, топор и гвозди. Лежали в багажнике. Поищите.

Пока боец углублял могилу, Галина нашла среди обломков кузова машины несколько длинных гвоздей. Костя в левом кювете подобрал молоток.

Дно могилы Степанида Архиповна устелила пахучим чабрецом. Тела погибших положили рядком, головой на закат солнца.

Над свежим холмиком боец поставил крест, сбитый из обломков бортовых досок машины. Потом достал из нагрудного кармана замусоленный блокнот, вырвал из него листок и, послюнив химический карандаш, написал: «Здесь похоронен погибший при бомбежке сержант Василий Кутейников, шахтер из Горловки, и…» – Окинув взглядом стоявших за его спиной Галину и Степаниду Архиповну, боец спросил: – Как фамилии остальных?

– Не знаю, сынок, – ответила Степанида Архиповна.

Взгляд бойца метнулся на Галину.

– И я не знаю.

Почесав за ухом, боец поплевал на карандаш и дописал: «…жены и дети командиров 565‑го артиллерийского полка».

Бумажку он свернул вчетверо, аккуратно завернул ее в лоскут клеенки от сиденья, который валялся в кювете, и двумя гвоздями прибил сверток к кресту.

Другим теперь казался Галине боец, на облупленный нос и веснушчатое лицо которого она раньше не могла смотреть без улыбки.

– Вы идите к городу, – сказал боец и посмотрел на темнеющий вдали лес, за которым только что скрылось солнце.

– А вы? – тревожно спросила Галина, забыв в эту минуту, что задачи у бойца воюющего полка совсем другие, чем у эвакуированных жен и детей командиров.

– Пойду назад, в полк буду добираться на попутных. Если увидите лейтенанта Артюхова, расскажите ему обо всем. Скажите, где это случилось.

С узелками тряпья, оставшегося после бомбежки, Галина, Степанида Архиповна и Костя попрощались с бойцом и обочиной дороги двинулись на восток. Галину душили слезы. Заснувшая на ее руках дочь полкового писаря, откинув светло-русую головку, сладко посапывала. На руках Кости, пригревшись, тихо скулил Валетка. Впереди всех шла Степанида Архиповна. Опираясь на суковатую палку, подобранную на дороге, она, как слепая, высоко подняв голову и словно посылая кому-то вызов, смотрела туда, где дымом пожара обозначился горящий город.

Галина оглянулась, чувствуя, что кто-то смотрит ей в спину. Предчувствие не обмануло ее. Посреди дороги, отойдя шагов на сто от того места, где похоронили погибших, стоял боец, имени и фамилии которого она так и не спросила. Он махал рукой. Помахала ему и Галина. Костя тоже остановился и, прижав к груди Валетку, помахал рукой солдату.

Степапида Архиповна, опираясь правой рукой на посох, левую время от времени высоко вскидывала, словно с кем-то споря.

Вечерние сумерки опустились быстро. Тишину замершей степи нарушали гудевшие на шоссе машины и трактора-тягачи с пушками, идущие на запад. Навстречу им шли санитарные машины с ранеными, грузовики с женщинами и детьми.

Раза два Галина поднимала руку, пробовала голосовать, но машины проносились мимо.

– Не надо, дочка, – попросила Степанида Архиповна. – Не до нас им. Раненые. Дойдем своими ногами.

Вначале над городом, к которому они подходили, вспыхнули огненные сполохи, потом, несколько секунд спустя, раскатными волнами над степью понесся грохот. Так продолжалось минут десять: всплески огня и приглушенные расстоянием раскаты бомбовых взрывов.

– Это те, двенадцать, – сказал Костя, прижимая к груди Валетку.

Глава VII

Галина и Степанида Архиповна с детьми вошли в горящий город уже глубокой ночью. Оглушая надрывной сиреной узенькую пыльную улочку с деревянными домишками, мимо пронеслась пожарная машина с пожарниками в серых парусиновых комбинезонах. Следом за машиной пробежали с баграми и пустыми ведрами мужики и парни. У палисадников, перед избами, толпились бабы. Показывая руками в сторону оранжево-красных сполохов в центре города, они что-то тревожно наперебой говорили друг другу. Кое-где по деревянным и щеповым крышам ползали мужики и обливали водой из ведер, подаваемых снизу, прокаленные солнцем старые крыши.

Было видно почти как днем: ночь выдалась лунная, светлая.

Девочка, измучившаяся за день, безмятежно спала на руках у Галины. Руки Галины отекли, поясницу разламывало, в висках стучало. За Галиной еле волочил ноги Костя: сказывались бессонная ночь и тяжелый день. Глухо постукивая о пыльную дорогу палкой, за Костей брела Степанида Архиповна. Последние километры перед городом старушка молчала. Заговорила только тогда, когда остановились, не зная, куда поворачивать: улочка упиралась в кирпичную церковную ограду.

– Куда теперь, доченька?

– На вокзал пойдем, может, военный комендант посадит хоть в товарняк.

– А иде он, вокзал-то?

– Спросим. Вон сколько людей везде. Весь город на ногах.

Все свернули в глухой проулок и чуть не попали под лошадей, впряженных в огромную телегу с пустой деревянной пожарной бочкой, на которой, махая вокруг головы вожжами и погоняя двух старых мосластых кляч с провисшими животами, сидел тощий мужик с темной повязкой на одном глазу. Надсадным голосом он кричал на лошадей, которые никак не переходили на галоп:

– Но-о-о, вы-ы-ы, о-одры-ы!..

Галина подошла к одной из женщин и спросила, как пройти на вокзал.

– Был вокзал, доченька, и нет вокзала. Разбили, ироды. Одни камушки остались.

– Да где же он все-таки был?

– Да вон, вишь, левее колокольни дымище горой стоит, идите на него и прямо выйдете туда, где был вокзал.

– Бабы, никак горисполком занялся? Он! Он! Гля, гля, как полыхнуло правее церкви!

– Нет, это, думается, милиция. Горисполком дальше. И потом он каменный, так враз, полыхмя, не займется.

Видя, что бабам не до беженцев, Галина пошла дальше. За ней потянулись Костя и Степанида Архиповна. На скамейке у покосившейся изгороди палисадника сели передохнуть. Ставни деревянного домишка были забиты – видно, хозяева уехали. Костя, привалившись головой к плечу Галины, заснул сразу же как убитый.

Валетка, учуяв где-то неподалеку съестное, стал принюхиваться. Потом, боязливо оглядевшись, юркнул в щель палисадника и сразу же вернулся с коркой хлеба.

– Измучилась ты, бедняжка, – вздохнула Степанида Архиповна, глядя на Галину. – Помогла бы тебе, понесла бы, да сил моих нету. Еле сама иду.

– Ничего, донесу, осталось немного.

– Куда же мы их повезем-то? Считай, оба осиротели.

– Пока в Москву, а там посмотрим. Девочку в детсад отдадим, мальчика в детдом, а там, может, и родственники найдутся.

– Ой, горюшко ты наше луковое! За что же так наказаны малые детушки? Чем они-то провинились перед судьбой?

На станцию пришли к рассвету. Головешки старого станционного здания еще чадили удушливой гарью, разносимой ветром. Некогда зеленый пристанционный скверик пожелтел и пожух от пожара. Всюду – на перроне, на путях, в пристанционном дворике – валялись разбитые кирпичи, обломки бревен и досок, куски обгорелой фанеры и искореженного кровельного железа. Старинный бронзовый колокол, в который бил дежурный по станции, извещая о прибытии и отходе поездов, очутился метрах в пятидесяти от того места, где он висел. А рядом с колоколом лежал помятый и во многих местах пробитый осколками цинковый бачок для питьевой воды, к крану которого была привязана цепью большая алюминиевая кружка.

Пристанционный дворик был забит беженцами. Кто спал тяжелым сном, растянувшись на пыльном дворе, кто, прислонившись к изгороди, дремал.

Все стремились уехать. Все ждали, когда красноармейцы железнодорожного батальона отремонтируют путь и к станции сможет подойти с востока эшелон с военными, а отсюда порожняк заберет раненых и эвакуированных.

Галина с трудом нашла военного коменданта станции, который разместился в крошечном пристанционном домике. Такие будки на железной дороге цепочкой лепятся на подъездах к небольшим станциям. Уже немолодой капитан, охрипший от ругани с красноармейцами-железнодорожниками, которые часто делали перекуры, понял Галину с полуслова.

– Все ясно, гражданка. Прибудет воинский эшелон – посажу всех. А сейчас, сами видите, – станция парализована.

– У меня на руках двое чужих детей, товарищ капитан. У мальчика тяжело ранили отца, мать эвакуирована с родильным домом на восток. У девочки по дороге сюда при бомбежке погибла мать.

– Эвакуацией детей занимается военком города. Советую вам поторопиться. Сегодня должны отправлять детдом. Им выделили несколько машин. – Капитан хотел сказать что-то еще, но в этот момент дверь в комендатуру широко распахнулась и на пороге вырос здоровенный, толстощекий боец, на лице которого крупные золотистые веснушки походили на пасынки-решетки только что расцветших подсолнухов.

Вытаращив глаза, боец уставился на военного коменданта. Потом, заикаясь, нечленораздельно что-то пробормотал.

– Что случилось?! Почему не на путях?! – закричал комендант.

– Бомба, товарищ капитан!

– Что бомба?! Где бомба?!

– Упала и не разорвалась. Один хвост из земли торчит. Работать на третьем пути нельзя.

– Почему нельзя?

– Возьмет и ахнет!

Капитан в сердцах плюнул, смачно выругался и приказал бойцу доложить командиру взвода, что он сейчас придет сам и посмотрит.

Солдат шмыгнул курносым носом, потоптался на месте, почесал затылок и вышел из будки.

– Советую вам не терять времени и вести детей в военкомат. Может быть, и сами с ними уедете. Скажите, что послал комендант станции.

Галина поблагодарила коменданта и вышла. Когда она вернулась в скверик, все трое – Степанида Архиповна, девочка и Костя – крепко спали. Степанида Архиповна, привалившись спиной к дощатому забору, опустила на грудь голову и прижала к своему мягкому животу девочку, обняв ее скрещенными узловатыми руками. Костя, подложив под щеку ладонь, во сне чему-то улыбался. Губы его вздрагивали. Галине было жалко будить их, но, вспомнив предупреждение военного коменданта, что они могут опоздать к отправке детдомовских детей, присела на корточки.

Костя проснулся сразу же, как только Галина дотронулась до его плеча. Вытянув ноги и опершись на ладони, он сидел на траве и испуганно смотрел по сторонам – никак не мог понять, где он находится.

– Да проснись же, Костя! – тормошила его за плечо Галина. – Нам сейчас надо идти. Ты что так смотришь на меня – не узнаешь?

Цепкая детская память моментально восстановила события прожитого дня и ночи.

Поеживаясь, Костя встал, тревожно огляделся.

– Где Валетка?

– Не знаю. Наверное, удрал куда-то раздобывать пищу. А вообще-то, Костик, давай оставим его здесь. Он не пропадет. Добрые люди накормят его. Вон их сколько. Мы только измучаем его.

Костя горько вздохнул и ничего не ответил.

Сон Степаниды Архиповны был чутким. Она проснулась, как только услышала голос Галины.

– Ну что, доченька?

– Поезда не скоро будут – пути разбиты. Придется выбираться отсюда на машинах.

– А где они, машины-то?

– Комендант велел идти к военкому города. Говорит, сегодня будут отправлять детдомовских детей. Ну и наших заодно, может, прихватят. А там, глядишь, и для нас местечко найдется.

Старуха сделала неловкое движение, пытаясь встать с девочкой на руках, но слабые ноги не слушались. Галина легко подхватила с коленей Степаниды Архиповны девочку и протянула старушке руку.

До военкомата их вызвался проводить без дела слонявшийся по дворику мальчишка лет двенадцати, обросший, грязный, с цыпками на босых ногах. Дорогой он рассказал, что вот уже две недели ходит на станцию встречать мать с отцом, которые десятого июня уехали во Львов, и до сих пор их все нет и нет. Ни самих, ни письма. А уже давно должны вернуться.

– А с кем же ты сейчас живешь?

– А ни с кем.

– А что же тебя мать с отцом не взяли во Львов? – расспрашивала мальчугана Галина.

– А я был в пионерлагере на Черном море, в «Артеке». На город одну путевку дали.

– Это за что же тебе-то? Поди, отличник?

– Нет, я не круглый отличник. Я зимой предотвратил крушение поезда. Об этом даже в «Пионерской правде» писали. Правда, чуть сам под поезд не попал. Только шапку под колеса затянуло.

Кое-где на пыльных, грязных улицах разрывами бомб были вырваны из земли телеграфные столбы. Они лежали поперек дороги и на дощатых тротуарах.

– А вашего щенка утащил цыган, – сказал вдруг мальчишка и взглянул на Костю.

– Какой цыган? – Костя остановился.

– Красноармеец. Пути они тут ремонтируют. Самый злой. Я хотел вас разбудить, да побоялся – отлупит.

– А зачем он ему? – спросила Галина.

– А кто его знает? А он такой. На руку нечистый.

– Как же ты питаешься? – продолжала свой расспрос Галина, время от времени посматривая на исхудалое лицо мальчишки с большими впалыми глазами, в которых затаилась недетская усталость.

– Соседка иногда приносит еду. Но они сами собираются в эвакуацию.

– И ты с ними?

– Нет, я буду ждать папку с мамкой. С запада поезда идут. Должны же они когда-нибудь приехать. Говорят, на западе с билетами плохо.

– А откуда ты знаешь, что с билетами там плохо? – спросила Галина, а сама подумала: «Наверное, его утешил кто-то надеждой, хотя тут дело, может быть, и посерьезней. Пока в городе работают и почта и телеграф. Не в первый же день немцы взяли Львов. Тут наверняка случилось что-то…»

Дорогой девочка проснулась. Не сразу поняла, почему ее несет на руках чужая женщина. Ища кого-то глазами и не находя, заплакала. Галина принялась успокаивать ее.

Оставшийся путь до военкомата девочка шла пешком, уцепившись за палец Галины. Боязливо поглядывая по сторонам, своим детским умом девочка старалась понять, что случилось в ее жизни, почему все так внезапно изменилось.

– Где мама? – захныкала девочка и принялась пухлой грязной ладошкой размазывать по щекам слезы.

От кого-то Галина слышала или где-то читала, что смерть близких дети, по своей несмышленности, переносят гораздо легче, чем взрослые, так как многого еще не понимают.

И когда девочка, хныча, снова позвала маму, Галина остановилась и, склонившись над ней, ответила внешне спокойно и твердо, хотя это кажущееся спокойствие стоило ей большого душевного напряжения:

– Олечка, твоя мама умерла… Ты же сама видела, мы вчера ее похоронили у дороги, где нашу машину разбомбили немцы. Ты это помнишь?.. Ведь ты не забудешь, где погибла твоя мама?

– Нет, не забуду… Они плохие… Они стреляют… – картавила девочка. – Мы больше туда не поедем, там страшно…

– А ты не забудешь, Олечка, где похоронили твоего братика?

– Его положили с мамой.

– Запомни это, Оленька, на всю жизнь: братика твоего и маму похоронили у дороги, в одной могиле. – Галина говорила с трудом, ее душили подступавшие к горлу спазмы.

Когда свернули в переулок, мальчишка остановился и пальцем показал на приземистый кирпичный домик:

– Вот военкомат… А я живу вон там, в Кузяевской слободе. – Мальчишка был рад, что сослужил доброе дело, и теперь не знал, что ему дальше делать: идти со своими подопечными в военкомат или возвращаться на вокзал.

– Ты сегодня ел, мальчик? – спросила Галина, заметив, что лицо их проводника вдруг заметно погрустнело.

– Да еще рано… – под нос себе буркнул мальчишка. – Сейчас в «Артеке» еще спят.

– А вчера когда ел? – допытывалась Галина.

– А я ем с солдатами… Они сегодня ночью такую бомбу неразорвавшуюся нашли, что даже подходить к ней боятся. Саперов ждут.

Военкомат размещался в старом, приплюснутом к земле домишке, построенном не одно и не два столетия назад. На небольшом захламленном дворе военкомата к коновязи были привязаны три оседланные лошади. Под телегами, у колес, роясь в конском навозе, рыскали вездесущие воробьи, ничуть не боясь лошадей, которые смачно похрустывали овсом. В самом углу двора стояла видавшая виды, обшарпанная, до самой крыши кабины в ошметках высохшей серой грязи, старенькая полуторка, под которой на спине лежал с разводным ключом в руках шофер. Время от времени, дрыгая ногами, он на чем свет стоит костил кого-то.

У дверей военкомата Галина оглянулась. Следом за ними, отстав шагов на пять, понуро плелся их поводырь. Чем-то он напомнил ей в эту минуту отставшую от своего хозяина и заблудившуюся собачонку, которая увязалась за случайными прохожими, обласкавшими ее, и никак не хочет отстать от них даже тогда, когда ее отгоняют.

– Ты куда? – спросила Галина и тут же в душе усовестилась за равнодушие своего откровенно прямого вопроса.

Мальчик стыдливо склонил голову и пожал худенькими плечами. Грязная рубашка на локтях была порвана и кое-где вымазана в дегте.

– Да не знаю… Наверное, на вокзал пойду… Может, сегодня поезд из Львова придет.

– Я даже не спросила – как тебя зовут?

– Володя.

– Спасибо, Володя, что довел нас. А то без тебя мы плутали бы.

Галина достала из кошелька пятирублевую бумажку и протянула ее мальчишке.

Мальчик стыдливо вспыхнул и отступил.

– Зачем?.. Я вас вел не за деньги.

– Да я не за то, что ты нас довел, я просто так… Чего-нибудь купишь в магазине. Возьми. На хлеб и на конфеты. Ну чего застеснялся, глупенький?

Некоторое время мальчик колебался, потом, поборов смущение, взял пятерку и крепко зажал ее в грязной ладошке.

– Спасибо… – Опустив голову, он повернулся и как побитый, сутулясь, вышел со двора военкомата.

– Господи, кругом одни слезы, – со стоном выдохнула Степанида Архиповна. – Сердцем чую – не дождется он матери с отцом.

В коридоре военкомата, пропахшем махоркой и потом, толпились мобилизованные. Это были люди разных возрастов.

В комнате справа работала медицинская комиссия. Галина поняла это по белым халатам молоденьких медсестер, вошедших туда.

У кабинета военкома стояла очередь. Узнав, что военком у себя, Галина пристроилась к хвосту очереди. Рядом с мужчинами, вызванными по мобилизационным повесткам, тут же, каменея в горестном молчании, стояли заплаканные жены и матери. Кое-кто приехал в военкомат с детьми.

Приема у военкома прождали больше часа. Когда Галина с детьми и старухой вошла в кабинет, майор уже собирался уходить. Куда-то, видно, очень торопился. Галина с трудом упросила выслушать ее.

– Так что вы от меня хотите?!

– Пристроить детей и, если можно, помочь нам, жене командира и матери, выехать на восток.

– Первое – попытаюсь. Сегодня во второй половине дня эвакуируем детдом. Напишу директору записку, попрошу, чтобы детей приняли. А с вами… – Военком безнадежно пожал плечами. – Даже не знаю, что делать. Зашевелился весь город. С транспортом – совсем труба. Не на чем вывозить банковские ценности и городской архив. Райком партии обещал к обеду подогнать из деревень несколько машин. А сейчас – вон видите. – Майор в окно показал на двор, где у коновязи стояли оседланные лошади. – Весь наш военкоматовский транспорт.

– Вы обещали написать директору детдома записку. Не будем вас задерживать, товарищ майор, да и дети уже измучились. Почти совсем не спали две последние ночи.

Майор сел за стол и принялся писать записку.

– Фамилия и имя? – спросил он, кинув взгляд на Костю.

– Горелов Костя.

– Что это у тебя под рубашкой краснеет?

Костя смутился. Потупил взгляд.

– Знамя у него, товарищ майор, – ответила за Костю Галина.

– Какое знамя?

– Пионерской дружины военного городка. Мы выезжали последними. Вот Костя и взял знамя, чтобы не досталось врагу.

Военком встал из-за стола, некоторое время удивленно смотрел на Костю, потом подошел к нему и по-отечески похлопал по плечу:

– Молодец! Будет из тебя толк, если уже сейчас знаешь цену знамени. – И снова вернулся к столу. – Фамилия девочки?

– Балабанова Оля, дочка полкового писаря, – ответил Костя.

Не успел военком дописать записку, как в комнату влетел старший лейтенант:

– Товарищ майор… я только что из райкома партии…

– Вначале доложи, когда будет телефонная связь с райкомом?! – оборвал его военком.

– Связисты ищут разрыв. Два уже устранили… Есть разрыв где-то еще, но никак не найдут…

– Что там, в райкоме?

– Секретарь райкома велел передать вам, что с передовой час назад пришло пять машин с тяжелоранеными. Нужна срочная помощь.

– Ну что?! Что ты мне об этом говоришь?! Я что тебе – хирург?

– Секретарь сказал, что в вашей власти срочно мобилизовать всех врачей из районной поликлиники, из больницы и немедленно оформить их для прохождения службы в армейский госпиталь.

– Спасибо за совет!.. – Чиркая о коробок спичкой, майор никак не мог прикурить. – Я уже три дня назад оголил районную больницу и поликлинику. Остался один хирург и тот – старик, оперирует сидя, потому что ноги уже не держат.

– Так что же делать, товарищ майор? Я сам был в госпитале… Все видел своими глазами. Мороз по коже идет. Хирурги от усталости валятся с ног. Операции средней сложности делают хирургические сестры. За вчерашний день от ран погибло шесть человек. А их можно было бы спасти, если вовремя оперировать.

Майор устало опустился на стул.

– Старший лейтенант, что ты мотаешь мою душу?! Где я возьму тебе хоть одного хирурга?! За вчерашний день мы перешерстили весь город. Мобилизовали пятидесятишестилетнюю Баландину, у которой недавно был гипертонический криз. Даже старика Лаврищева привезли в госпиталь и одели в военную форму.

Стоявшая в стороне Галина подошла к столу, молча положила на край новенький диплом и тихо проговорила:

– Товарищ майор, врач-хирург в вашем распоряжении.

– То есть как… в распоряжении? Что вы хотите этим сказать?

Галина раскрыла диплом и подала его военкому. Прочитав его, майор обрадовался. На лице его вспыхнула улыбка.

– Вы… врач-хирург?!

Галина протянула майору военный билет, где значилось, что она является военврачом запаса первой категории.

– Так вы же подлежите мобилизации самой первой очереди! – обрадованно воскликнул майор.

– Об этом я и хочу сказать.

И снова на лице майора засветилась улыбка.

– Вы только подумайте: на ловца и зверь!.. Вы, видимо, слышали наш скорбный диалог со старшим лейтенантом?

– Да. И готова приступить к своим обязанностям.

Майор как-то особенно бережно подал старшему лейтенанту диплом и военный билет Галины.

– Сейчас же!.. Сию же минуту!.. Оформить мобилизационный лист и лично проводить Казаринову Галину Петровну в госпиталь!

– Вас понял, товарищ майор! – радостно отчеканил старший лейтенант.

– Об исполнении доложить мне и в райком партии!

– А как же дети, товарищ майор? – забеспокоилась Галина. – Да и Степанида Архиповна… Ее тоже нужно отправить.

– Не беспокойтесь, Галина Петровна, детей отправим, Степаниду Архиповну сегодня же пристроим в детдом няней. Там у них стихийно образовалась малышовая группа. Прикрепим ее к этой группе. – Майор взглянул на Степаниду Архиповну: – Не возражаете?

– Чего возражать-то, сынок?.. Детей я люблю, они меня слушаются, сорок лет с ними в приюте отработала.

– Ну, тогда все в порядке, – сказал майор. – Ваша фамилия?

– Королькова Степанида Архиповна, – ответила старушка и, нагнувшись, застегнула пуговицу на кофточке Оли.

В записке директору детдома военком сделал приписку и подал листок старшему лейтенанту.

– А теперь – аллюр три креста! Вначале – в детдом, это как раз по пути, а оттуда с Галиной Петровной прямо и госпиталь! Да не забудь, сейчас же оформи мобилизационный лист-сопроводиловку. – Майор подошел к Галине, крепко пожал ей руку и несколько виновато, словно в чем-то оправдываясь, сказал: – Вот так, Галина Петровна. Все наши планы теперь корректирует война. – Военком взял девочку на руки, ласково погладил ее по голове и поцеловал в щеку. – Пойдешь, Оленька, в группу. Там много хороших девочек и мальчиков. Там много-много игрушек. А ты, Костя, обязательно сбереги знамя. Когда кончится война – вернешься в свой гарнизон и в пионерской комнате поставишь его там, где оно стояло.

Военком поставил девочку на пол, и лицо его сразу стало отчужденно-деловым.