Перья

Когда же прошло ещё несколько часов, он всё же пошёл спать. Нервотрёпка никуда не денется, если мать захотела провести «серьёзный разговор», то она проведёт его даже через 40 лет, даже если ты спас мир от смертельной болезни, или что-либо ещё. Всё это померкнет перед важностью этого разговора, особенно, если он нужен, чтобы отчитать сына. Так что, разговор будет всё равно, а вот здоровый сон могут и отобрать.

Где-то посреди ночи в дверной звонок начали крайне настойчиво звонить. Много времени чтобы проснуться Марселю не понадобилось, его и без того мучали тяжелые сны, так что сон был на волоске от краха, и дверной звон разбудил его буквально сразу.

– Они что, набуханные потеряли ключи где-то? – возмущался Марс…

Будь жизнь Марселя, как он и сказал – фильмом, то возможно следующие 10 секунд для него выглядели бы иначе: время тянется как горячая карамель, что называется слоу-мо – замедленная съёмка, Марсель крупным планом, его лицо ничего не ожидает, вот он открывает дверь, в проёме стоит человек, камера показывает его одного, очерченного светом фонарей или фар машины, или вовсе со спины, так, что ничего не видно, кроме этой самой спины. В доме Марселя темно, на улице же наоборот, очень контрастно ярко горит освещение. И вот эта фигура говорит Марселю…

Но нет, жизнь не кино, и в ней крайне редко случается слоу-мо, но открыв двери, Марс действительно увидел фигуру, очерченную светом фар, но даже эти очертания моментально растворились в слезах от резкого перепада яркости для глаз Марселя.

– Здравствуйте, Вы Марсель па Донтуа?

Строгий, но мягкий голос сразу же вывел Марса из сна, даже настолько плохого, он вытер слёзы, которые пытались увлажнить глаза, и очертания неизвестного человека сложились в фигуру полицейского.

– Да, мсье, это я.

– Странная у вас приставка к фамилии, не слышал такой никогда…

– Наверное… Я не задумывался, какую дали с той и живу, – он слегка улыбнулся полицейскому.

– На самом деле простите за бестактность, я в полиции недавно и ещё не приходилось сообщать такие вести.

– Какие такие? – В голове Марса начали крутиться мысли о том, что родителей арестовали, или они устроили дебош, или просто кому-то нагрубили, но не было ни единой мысли про Киру, так как он знал, что с ней точно всё хорошо, не может быть иначе.

– Мне жаль Вам сообщать, но машина, в которой ехали Ваши родители, попала в аварию. И,.. – мужчина замешкался, ему было сложно произнести это вслух, будто они адресованы ему, а не от него, – Ваши родители скончались на месте, примите мои соболезнования.

– Как это? – он не знал, что делать, что думать.

«Получается я – сирота теперь? И что делать? Хорошо, что 18 – не отправят в детдом… Я должен плакать сейчас? Почему я не хочу плакать? Где слёзы? Погоди-ка!»

– А Кира? Кира жива? – он требовательно смотрел на полицейского, будто это он не довёз что-то Марселю, а не его родители.

– Девушка в автомобиле? Нет, никто не выжил… Она Вам кем-то приходилась?

– Она мне приходится любимой.

– Мне жаль, – только и сказал полицейский.

– И что дальше?

– Ничего такого, сынок, скорее всего, есть нотариус или другой юрист, у таких людей его не может не быть. Вот он придёт, принесёт все документы, ты распишешься, получишь наследство и начнётся твоя долгая и трудная, но учитывая наследство, чуток более простая, взрослая самостоятельная жизнь.

– Как легко Вы это говорите… Но всё же, спасибо большое. Если Вы не против, то, наверное, я отправлюсь спать, видимо, это самое верное решение на данный момент.

Полицейскому не было легко, ни говорить, ни в целом смотреть на парнишку. Своими словами, он не просто сгладил углы всей этой ситуации, он оберёг парня настолько, насколько это вообще было возможно в этой ситуации. Для Марселя сейчас, на протяжении всех процедур, связанных с этим инцидентом, на похоронах и всю жизнь после, его родители просто погибли в автокатастрофе. Как было на самом деле доподлинно не известно, на этом участке дороги не было ни свидетелей, ни камер. Известно только то, что по какой-то причине, водитель автомобиля с алкоголем в крови, не справился с управлением, машину занесло и вынесло с мокрой дороги. Нелегко было полицейскому, потому что это он видел, как автомобиль родителей Марселя обнимал дерево как кольцо, капот и багажник автомобиля почти соприкасались, со всеми вытекающими из этой картины обстоятельствами. Фраза «здесь не на что смотреть» обрела совершенно иной смысл.

Все процедуры, связанные с похоронами и наследством, действительно не принесли никакого дискомфорта, если не считать само горе. У родителей уже всё было расписано в завещании, всё выбрано, чуть ли уже не оплачено и сделано, единственное, что они хотели, чтобы их похоронили на своей земле, Марсель так и сделал, но место выбирал он, и этим местом оказался угол участка, самый дальний, на отшибе, так чтобы никогда его не видеть. А Киру, после разговоров с её родителями и с их согласия, он похоронил прямо в центре участка, чтобы всегда с любой точки можно было дойти за одинаковое количество времени, и чтобы всегда её было видно. Единственная проблема, которая возникла, это уговорить родителей Киры сделать как она хотела, чтобы из неё выросла липа. Было довольно тяжело объяснить, что это её желание, что это эстетически и физически может быть даже лучше, чем каменная плита. Родители согласились, но с одним условием, чтобы рядом с деревом стоял маленький алтарь с фотографией, и возможно разными подставками для свечки, или чего-то подобного.

В результате, в центре участка, этого большого и пока ещё пустого участка с домом Марселя на краю, был посажен саженец липы, около которого стоял небольшой, изящный, но без лишнего шика и пафоса, алтарь. Недалеко расположились маленький фонтанчик, из которого при желании можно было попить, и несколько деревянных скамеек с навесами. В углу, под забором, сиротливо стояли две прямоугольные плиты.

Горе, заботы об учёбе и свалившемся на него родительском бизнесе поглотили Марселя. Каждый вечер, когда силы держаться молодцом заканчивались, он лежал на кровати, несколько сиротливых слёз стекали по его щекам, и он всё думал: «Говорят работа помогает отвлечься, почему же мне так плохо? Я мало работаю? Или без работы мне было бы ещё хуже?» Но подсознание выкидывало ему мысли о том, что как раз работа с учёбой не дают ему отдохнуть, не дают ему восстановиться и набраться сил, и тем не менее, вместо отдыха, Марсель продолжал нагружать себя, нагружать мыслями и делами.

Когда же наступало утро, Марсель с головой полной боли, выходил на балкон своего красивого современного дома и смотрел на поле. По-другому это назвать было невозможно: по какой-то причине эта земля полюбилась собакам, поэтому повсюду были видны ямы, распаханная земля, разный мусор, и просто вытоптанные куски территории. Поворачивая своё лицо, Марс каждый раз замечал родительский дом, отчего ему становилось только горестнее.

В очередной раз, выйдя на балкон и оглядев свою землю, Марсель заметил участок похожий скорее на места сражений Первой мировой войны, чем на приусадебную территорию. В этот раз он задержался подольше, чтобы подышать воздухом, отдохнуть от мыслей и прочего. Уже перед самым уходом, Марс увидел, как вдалеке на траве встала одна плешь песочного цвета, преобразившаяся в собаку и пошла по своим делам. Тогда пока ещё юный владелец земли решил поставить высокий и красивый забор из камня и стали, вместо того недоразумения, что звалось забором, и всё для того чтобы ни одна собака не прошла на его участок.

Вскоре работы были завершены, и вот его территорию окаймляла красивая стена, которая не давала нежелательным животным пройти, но и не закрывала обзор, будто это средневековый замок, при этом было достаточное количество калиток, дверей и ворот, чтобы человек мог спокойно пройти насквозь.

После ухода собак, то тут, то там из земли стали появляться уродливые сорняки, портящие вид и мешающие людям, в том числе и Марселю. А липа, стоявшая в центре, тем временем так и не хотела нормаль расти, иногда Марсу казалось, что она и вовсе не растёт, ни на сантиметр, хотя времени прошло много.

– Может быть всё дело в земле? – говорил он сам себе.

В скорейшем времени он заказал целые грузовики с удобрениями, лучших флористов, которые засадили ему участок цветами, сделали красиво обрамлённые камнем клумбы, высадили кустарники. Марс нанял садовников, которые следили каждый день за растениями, а сорняки нещадно истребляли, но ничего не помогало. Ничего не хотело толком расти, а в середине зимы, неожиданно выпал град, которого не видели уже много лет. Ледяная дробь побила всё что смогла, после чего пошёл снег, хороня под собой все цветы и маленькие кустики. Несмотря на то, что все клумбы были укрыты плёнкой, погибло всё, всё кроме липы.

Уже через день, весь снег растаял, ещё через день, снова поползли сорняки. Их было безумно много, и чем их было больше, тем сильнее гневался Марсель. Стоя на балконе, он замечал про себя, что будто чем больше он гневался, тем больше было сорняков. Когда же терпение его не выдержало, он снова заказал грузовики, но в этот раз с песком. Большие самосвалы привозили желтые крупицы злости, гнева, ненависти, и высыпали их в разных местах участка, где рабочие лопатами и гладилками распределяли песок заместо убранных клумб.

Теперь выходя на балкон, Марселю представлялось странное зрелище: в углу два камня с родителями, в середине любимая-дерево, и вокруг желтая, мерзкая пустыня. Он даже задумался посадить пальмы, если они станут расти, и сделать около липы некое подобие оазиса.

Но чувство победы в антисорняковой войне длилось недолго: меньше чем через неделю полезли новые зелёные солдаты-сорняки. Марс пытался бороться, пытался нанимать специалистов, но ничего не удавалось. Тогда он сдался, буквально опустил руки, перестал выходить на балкон, перестал интересоваться делами своей земли, даже не выходил на эту часть участка, но, скучая по Кире, разговаривал с фотографиями своей любимой. Проблема была лишь в том, что даже сдавшись, он не освободился от негатива, который преобразовался, не был таким явным. Весь его гнев стал скорее тихим бурлением, нежели оглушительным вскипанием.

Он ничего не планировал, он ничего ни с кем не обсуждал, не спрашивал совета, не искал каких-то способов решения, ни-че-го. Но одним очередным утром, он взял телефон и позвонил своему помощнику:

– Альфи, будь добр, закажи на сегодня бригаду, чтобы вырубили и вычистили на участке всё кроме липы, а на завтра, закажи машину, ну… – он грустно нахмурился, – машины, бригады с машинами, в общем, вызвони специалистов, чтобы всё залили начисто бетоном, всё абсолютно, от угла до угла, но чтобы у липы было достаточно места для воды и так далее, прямо в договор это включи, чтобы рабочие были максимально аккуратными, понял? Хорошо, спасибо, Альфи.

Каждый раз просыпаясь, первое что слышал Марс – это гул машин и рабочих, которые сначала, словно ещё одна война, проходили по его территории, а потом муровали погибшие сорняки под слоем серого месива. Довольно скоро вся территория была залита и осталось только дождаться высыхания.

Марсель снова стал выходить на балкон. Но теперь, каждое утро, он делал это с чувством победы, и ни запах сырого бетона, ни рабочие, которые периодически делали какие-то процедуры с бетоном для его укрепления, ничего не мешало этому чувству. Но с ним соседствовало какое-то другое ощущение, оно не выталкивало чувство победы, а находилось рядом с ним, может быть даже прямо в нём, как некая опухоль, которая пока ещё не отравляла организм, но вот-вот могла начать. Марса что-то беспокоило, но он не мог понять что.

Толстой бетонной заливке необходимо около месяца и более, чтобы полноценно высохнуть и принимать на себя нагрузки. Знали ли об этом подростки, для которых из ниоткуда появился огромный, довольно плоский, бетонный прямоугольник, на котором можно бегать, прыгать, кататься, развлекаться и так далее? Тем более там еще и холм есть. Марс не знал, знают ли они об этом, но догадывался, что вряд ли у них есть такие данные. Мало того, что они об этом не знали, так ещё и приходили, когда рабочих уже не было на месте, и никто кроме Марселя не смог бы им объяснить, что тревожить бетон не стоит.

Смотря с балкона, как молодые люди веселятся, Марс по-старчески бубнил на них.

– Бегают, прыгают, засранцы, по моему бетону, сейчас весь раскурочат, а мне потом снова его заливай?! Ух, я бы им навалял! В моё время за такие дела уже бы давно за уши оттаскали. Или может надо пойти поговорить с ними? Или вообще вызвать полицию, что это я буду ещё себя утруждать. Да,.. определённо полиция будет лучше, она и им наваляет, и родителям объяснит всё. Ну щас, вот пол часика пройдёт, если не свалят, тогда позвоню.

Когда прошло уже больше чем «пол часика», Марсель выглянул в окно, из которого «увидел будто тех же подростков, только каких-то других, другая одежда, скейтборды вместо великов и так далее».

– Не, ну это уже ни в какие ворота не лезет… – снова бубнил Марс сам себе на всю комнату, – ну ничего, щас я с делами закончу, и вызову жандармов, будет им веселье!

Но ни разу эти слова не заканчивались обещанными делами, только разговоры, только негатив. Правда иногда Марс мог выглянуть с балкона и наорать на подростков, но те не уделяли ему большого внимания, лишь, как и другие люди вокруг, всё больше убеждались, что тут живёт какой-то «поехавший тип».

В конце концов, как и следовало ожидать, бетон растрескался. Чем больше проходило времени, тем больше повреждений проявлялось, тем сильнее люди, проходящие мимо, соседи, да и просто те, до кого дотягивались слухи, опасались этого места, тем больше ям появлялось на территории, а выдранными из общей массы бетонными кусками-камнями подростки стали играться, бросаться в воздух, что ещё больше раскурочивало бетон, а один раз даже привело к травме. Очень скоро, сквозь бесчисленное количество трещин, вновь стали появляться сорняки, а подростки наоборот исчезать с территории участка.

Когда участок снова заполонило всякой сорной травой и кустиками, а силы Марса закончились, он сорвался… Соседи и прохожие могли увидеть, как некогда молодой человек, сейчас больше похожий на потрёпанного сорокалетку, стоял у могильных плит. Некоторое время он стоял и не издавал ни звука, пока наконец его не прорвало. Надрываясь, он орал на плиты, небо и воздух, из его рта летели слюни и проклятия. Когда же легкие уставали от бесконечной нагруженной перекачки воздуха, горло начинало хрипеть, а тупая боль отдавалась в висках, Марсель переходил на шёпот. Слёзы не слышно стекали к подбородку, заставляя щеки чесаться, а кожу остывать от порывов ветра. Марс то стоял, то садился на бетон, и продолжал говорить. Он говорил и говорил, о всём что накипело, всём о чём умолчал при жизни, и не смог сказать после смерти.

В конце концов он произнёс свои последние слова.

– Ненавижу вас, обоих, НЕНАВИЖУ. Это вы виноваты, твари! Щас бы жили спокойно, занимались бы дальше своей фигней, но не-е-е-ет же, Кира, видите ли, неподходящая девушка. Мозги у вас неподходящие. Сволочи, из-за вас всё, СЛЫШИТЕ?! Из-за ВАС! Что, сейчас вы довольны?! Добились своего? Этого вы хотели? – Марс показал на территорию участка.

– Ненавижу… – уже шёпотом и совсем без сил произнёс он и пнул кусочек бетонного камушка в плиту матери. Камушек попав в угол, отскочил в сторону маленькой бетонной крошкой, даже не повредив надгробную плиту.

Идя домой, у паренька не осталось сил даже на слёзы, он был опустошён, он был дырявым сосудом, телом, но не человеком. Проходя мимо зеркала к кровати, он мельком глянул на себя. Весь серый, бледный, с мешками под глазами, с неухоженной бородой и морщинами. Лицо в зеркале было омерзительно ему, или может омерзителен был он сам?

Наконец пришло утро. В масштабах жизни человека это была капля в море, в масштабах человечества – крупинка, в масштабах вселенной – атом из бесконечного числа себе подобных, но для Марселя этот день был вторым, и чуть ли не главным, рождением. Смерть Феникса предрекает его возрождение, смерть человека предрекает перепутье. В этот раз, глядя на своё лицо, к которому он уже ничего не испытывал, Марс выбрал свой поворот.

Уже к середине дня он собрал небольшой чемодан, и перед отлётом пошел к родительским камням. Марс сел перед ними в позу йога, совершенно спокойный, уверенный в себе, вздохнул полной грудью и стал говорить.

– Спасибо вам обоим за всё. Может я ещё не совсем простил вас, не совсем принял себя и всё что было, может быть, нам не хватило слов, не нашли их, или не услышали. А может мы бы и не нашли их. Но я хочу верить, что мы смогли бы. Я скоро приеду, не скучайте здесь без меня.

С Кирой же разговор был коротким. Обняв её росток, он сидел и передавал каждой клеточкой тело свою любовь. В конце концов, отправив всем воздушный поцелуй, Марс слабо улыбнулся и отправился в недельный отпуск. Он полетел в место, далёкое от его города, далёкое от его невзгод, горечи, ненависти и проблем. Туда, где можно было спокойно наслаждаться каждой секундочкой жизни, какой бы она не была: простым лежанием, громкой вечеринкой, тихим ужином при свечах, или длинной очередью. На эту неделю он снова стал сосудом, глиняной вазой, которую гончар аккуратно ремонтировал, фарфоровым китайским чайником, который бережно склеивали золотом, бронзовой амфорой, которой придают родную форму, и снова выкрашивают рисунок. Это всё ещё не было лечение, это был пит-стоп, в котором пилот мог бы попить воды во время гонки под палящим солнцем.

Неделя прошла, но ноги Марселя вновь не вытаптывали землю своего участка. Никто его не видел, не слышал, но читал. Секретарю пришли бумажные письма. Удивлению Альфи не было предела, последний раз он держал такое в своих руках 30 лет назад, когда был совсем малышом. В письме давались указания и разъяснения. Буквально через несколько дней прибыли рабочие снимать старую бетонную заливку. Работа кипела, по участку ходило огромное количество людей, ездили тракторы, самосвалы, работала маленькая кухонька. Соседи стали шептаться, пускать слухи: строят метро – нет, затопят и сделают озеро – нет, засадят кукурузой – нет, построят завод – нет, хозяин просто выжил из ума и тратит деньги куда попало – нет, ведь хозяин умер, и так далее. Слухов было не счесть, чем дольше велись работы, тем извращённее становились изустные истории. Ломая, теряя одни слова, но заполняя пустоты новыми, люди передавали друг другу по третьему кругу одни и те же «новости», перекрученные по десять раз, так что уже никто не понимал, кто первый это сказал, и что вообще происходит.

Вскоре, когда демонтаж бетона был завершён, приехали какие-то другие рабочие и специалисты. Они стояли со странными приборами, какими-то линейками, кучей столбиков и верёвок, мужчина в синей каске всё время кричал на мужчин в оранжевых касках, потом приезжала женщина в белой каске и что-то обсуждала с синей каской, которая снова кричала и давала указания оранжевым каскам. В результате, вся территория стала похожа то ли на панно, то ли на будущее место раскопок. Но когда приехали новые рабочие и стали выгружать кирпичи, ограды, смеси, инструменты и так далее, соседи потерялись в своих догадках ещё больше.

Каждый день, наблюдавший с балкона Альфи, видел как на участке проявляются, как грибы после дождя, выложенные кирпичом дорожки, этакие мостовые, под которыми сначала прорыли траншеи и выложили трубы самых высоких стандартов, стали появляться лавочки, различные навесы, беседки, маленькие домики, и один домик побольше.

«Наверное, он делает здесь парк? Или что-то для развлечений? То будет бар? Ресторан? Что он задумал?» – каждый раз думал про себя Альфи, но всё не мог даже близко предположить, что же на самом деле здесь происходит.

В какой-то момент, Альфи увидел что даже родительские камни и те увезли, и вместо них рабочие высаживают сосну и кедр. А между ними ставят красивый и аккуратный алтарь с фотографией обнимающихся мужчины и женщины, Ларса и Луизы. Кроме того, родительский угол, огородили красивой низкой стеной, с совершенно замечательными кованными воротами, над которыми тем же кованным железом была выложена надпись: «Нет ничего дурного в желании тепла».

Когда почти все работы по прокладке дорожек и прочего были завершены, в другом углу, противоположном родительскому, возвели маленькую современную церковь без явных знаков принадлежности. Теперь пять дней из семи были отданы по одному каждой конфессии для церковной службы, как бы она не называлась и не выглядела. Остальные же два выходных дня, были отданы светским мероприятиям, сборам, собраниям, и прочим.

Маленькие домики были сданы в аренду малому бизнесу: кофейням, кафе, различного рода кондитерским и булочным, бистро, и другим досуговым или пищевым организациям. А домик побольше оказался мини-отелем, где каждый желающий мог остановиться на ночь или больше.

Через неделю после окончания работ приехал и сам Марсель. Он всё ещё выглядел уставшим, но довольным. Это была усталость альпиниста, покорившего вершину, усталость шахматиста, выигравшего турнир, усталость олимпийца взявшего золотую медаль, это была победная усталость. Всё это время после отпуска он провёл в работе над собой, в которой ему помогал замечательный специалист. Работа была не завершена, её было ещё довольно много, но даже то, что уже было сделано, позволяло Марселю хотя бы хотеть жить, именно жить.

– Мсье, очень рад Вас видеть, какой замечательный парк Вы здесь устроили.

– Альфи, я тоже рад тебя видеть, но это кладбище. Мне захотелось назвать его «Последняя роща».

Секретарь побелел.

– Как кладбище? Зачем кладбище? Почему?

Марс понимающе улыбнулся своему верному сотруднику.

– Не беспокойся, если всё пойдёт так, как я это вижу, то оно будет похоже на парк. Помнишь как похоронили Киру? Я также сделал с родителями, как ты можешь заметить, и также здесь будет похоронен каждый желающий. В конце концов, это место станет не унылым полем с каменными зубами, а замечательным лесочком единения со своими родными, которые будут продолжать жить, но в форме флоры.

Альфи ничего не понял, замысел этот был ясен только Марселю, придумавшему это всё. «Но раз «босс сказал», значит так надо, значит пусть так и будет» – рассуждал Альфи.

В самом же деле, ждать долго не пришлось, уже скоро стали поступать первые заказы, высаживаться уже не первые на этой территории, но первые в этой «жизни», саженцы. Появились посетители. Сначала смотреть и осознавать это всё было странно даже для Марса, но вскоре он увидел, как вместо принудительной работы по очистке и облагораживанию территории мёртвых родных, люди просто сидят на скамейках, общаются, кушают, пью, отдыхают душой, иногда из их глаз льются слёзы, но стекают они к улыбке, ведь дерево растёт, становясь всё красивее, всё больше, крепче и как бы живее. Иногда, даже отвечая шелестом листьев на разговоры родственников.

Стала расти и Кира. Священник говорил Марселю, что покой в душе принёс мир на эту землю, перестал отравлять её. Марсель же думал, что Кира впервые со дня смерти стала радоваться, поддерживать его действия, и дерево перестало болеть.

Когда все работы были окончены, все дела, касающиеся этого места, были сделаны, Марсель подошёл к Кире.

– Теперь я понимаю, солнце. Жаль, что столько времени понадобилось, но я понял. Кстати, знакомься – это котик Опсолум, моя вторая любовь после тебя.

На голову котика упал зелёный листочек, с которым тот незамедлительно стал играть. Марсель улыбнулся и сел рядом с котом, чтобы присоединиться к его играм.

Утро в кафе

Он шёл в центр по своим делам. Утро этого дня было настолько прекрасным, что Он уже и не думал о том, какие именно это были дела. Маршрут проложен – ноги несут, остальное время – для наслаждения моментом.

Солнышко нежно кормило своими лучами мир вокруг Него. Держите зелёные листики и травка, кушайте цветочки всех форм и цветов. Грейтесь птички, грейтесь кошки и собачки. Радуйтесь, наслаждайтесь, живите.

На секунду Он задумался, что стоило бы надеть солнцезащитные очки. Его любимые – чёрные, серьёзные, со сглаженными квадратными формами. Они ему так идут. Он в них как будто симпатичнее. Но вот Он вышел из тени, и солнце осветило Его лицо. Ему пришлось зажмуриться и улыбнуться, а мысли об очках тут же потеснили другие: «такой Я ещё симпатичнее, Мне так даже больше нравится».

Привыкший к солнечному свету Он продвигался всё дальше и дальше к своей цели. Он больше не щурил глаза, но всё ещё иногда улыбался. Тогда солнышко, будто заигрывая с Ним, специально светило в окна – концентрировало свою любовь, и солнечным зайчиком прыгало Ему по глазам, снова заставляя щуриться. Это не злило Его, но заставляло улыбаться чуть сильнее, иногда даже хихикать.

И вот до конца пути осталось совсем немного, ещё 5 минут ходьбы и Он будет свободен – можно будет идти домой, зная, что ты ничего не обязан сегодняшнему дню. Но Его что-то отвлекло. Что-то бросилось ему прямо в глазное дно, потеснив на миг оттуда всё, потеснив и тут же растворившись. Он стал присматриваться, что зацепило Его взгляд? Это была красота. Изумрудного цвета легкий сарафан заключил в себе красивую, стройную, не менее легкую Девушку. Казалось, сейчас подует ветер, и Она, как упавший с околоцветника яблони лепесток, улетит. Но этот сарафан, этот легкий, абсолютно летний, замечательный, прекрасный сарафан приковывал взгляды к нему и Девушке, а Саму Её к земле. Он говорил Ей – мы не можем улететь, мы часть той красоты, что должна остаться здесь, внизу, чтобы, подобно маленькому солнышку, озарять всех вокруг, и вскоре потухнуть, чтобы дать жизнь другим таким же красотам. Таким же, но новым. Таким же, но другим.