Целитель. Союз нерушимый?

На ум сразу же пришли бандеровцы или мельниковцы из ОУН – эти отморозки давно в разработке. Операция под кодовым названием «Аэродинамик» мало-помалу переходит в активную фазу, ЦРУ пестует не только отребье из украинских эмигрантов, но и «подпольные группы» в УССР. Все бы о`кей, но Даунинг не верил официальным отчетам.

Как правило, «хорошо организованное подполье» создавалось чекистами из КГБ, дабы впечатлить заокеанских кураторов – пусть штатовцы зря деньги выбрасывают на фиктивную «партизанскую войну против советского режима»!

Джек задумчиво потер зудевшую кожу на подбородке, и поморщился – ох, уж эти «безопасные» бритвы! Не спасешься потом от раздражения. Советским забористым «Шипром», что ли, прыскать?

«Продирает до слез…»

Сложив ладони и приложив их ко лбу, словно вознося моление Будде, Даунинг перебирал варианты. Хм… Как будто у него богатый выбор…

Покусывая губу, Джек барабанил пальцами по носу, а после положил ладони на край стола, изображая тапёра.

«Не стреляйте в пианиста, он играет, как может…»

Ну, все, хватит жадничать! Хочется тебе или не хочется, а придется будить «спящего агента». Вздохнув, Джек порылся в папках и откопал нужную. Агент «Вендиго».

Даунинг усмехнулся. Этот тип, когда-то завербованный им, сам выбрал себе оперативный псевдоним, толком не понимая, что это за броское и звонкое слово. А всего лишь дух-людоед из индейских мифов!

Глянув на первую страницу, Джек мигом оживился. Бинго!

Агент «Вендиго» родился в Первомайске, переехав в Николаев с родителями после окончания пятого класса!

– От-тлично!

Подхватив папочку, Даунинг покинул свой тихий закуток и зашагал по длинному коридору, направляясь на доклад к шефу – устроить побудку «агенту глубокого залегания» может только резидент.

Из кабинета Дэвида Келли выпорхнула встрепанная Марта, держа на весу солидную пачку бумаг.

– Как шеф? – перехватил ее Даунинг.

– В депрессии! – хихикнула Петерсон, тряхнув кудряшками.

Джек опасливо просунулся в дверь, наблюдая резидента ЦРУ, глубокомысленно созерцавшего потолок, и стукнул костяшками в створку – тут, наверное, передался русский политес.

– Можно?

– Заходи, Джек, – откликнулся Келли скучным голосом. – Что нового?

– Ничего особенного, Дэвид, – бодро ответствовал помощник атташе. – Я насчет операции «Некст». Собираюсь задействовать агента глубокого прикрытия. Ты как?

– Кого именно? – спросил резидент, продолжая блуждать взглядом по потолку.

– Некто Степан Вакарчук, инженер Черноморского судостроительного завода в Николаеве, – заговорил Даунинг официальным тоном. – Охотно пошел на сотрудничество, завербован в шестьдесят восьмом году. Передал нам ценную информацию по советским авианесущим крейсерам проекта одиннадцать-сорок три «Кречет» и атомному авианосцу проекта одиннадцать-шестьдесят «Орел». КГБ слишком рьяно стал копать, и мы приняли решение заморозить контакты на пару лет. Вакарчук родился в Первомайске, и будет очень легко залегендировать его появление в городе, где скрывается объект «Миха».

– Объект «Миха»… – механически повторил резидент, и неожиданно встрепенулся, сел поудобнее и сложил руки на груди. – Присядь, Джек. В отличие от тебя, у меня новости имеются.

Даунинг нащупал кресло за спиною, и примостился с краю, выжидательно глядя на шефа.

– Ситуация резко осложнилась, Джек, – проговорил Келли, умащиваясь и поправляя пиджак. – Моссад – это ладно, я был готов к тому, что мы пересечемся с израильтянами, но они хоть какие-никакие, а союзники. Зато русские… Они очень активны и… Ну, это все бла-бла-бла. А вот тебе факты. Помнишь, мы все в затылках чесали, не разумея, куда пропал генерал Калугин? Потом пришла информация, что этот ценнейший агент то ли убит, то ли сам помер. Так вот, выяснилось, что его застрелили осенью в этом самом Первомайске, причем из табельного оружия самого генерала!

– Ого! – не удержался Джек.

– Вот тебе и «ого», – сухо сказал Келли. – Есть подозрения, что это убийство связано с операцией «Хилер», которую КГБ ведет наперегонки с Моссадом, а теперь и с ЦРУ. Русские тоже ищут Миху!

– Но что Калугину было делать в провинциальном городе? – недоуменно сморщил лоб Даунинг. – Если только…

– Ну-ну! – подзуживал его Дэвид со слабой улыбкой.

– Если только это не связано с Михой, – осторожно договорил Джек.

– В точку! – прищелкнул пальцами Келли. – Информации по убийству Калугина очень мало. Известно лишь, что генерал с кем-то встречался в Первомайске, где-то на окраине этого городишки, на берегу Южного Буга. А потом тело Калугина выловили ниже по течению, с двумя дырками – в колене и во лбу.

Резидент сморщился, словно лимонную дольку ухватил. Достав расческу, он тщательно причесал редеющую шевелюру, а затем взялся чистить гребешок от волос. Даунинг терпеть не мог эту привычку шефа, но крепился. – Буди своего «спящего», – проворчал Келли, свирепо подув на расческу, и спрятал ее обратно в карман. – Если он хоть что-то разнюхает, и то польза.

– Да, сэр, – чопорно ответил Даунинг.

Воскресенье, 5 января 1975 года, день

Московская область, «Сосновка-1»

Хозяева недолго уговаривали меня остаться на ночь, я согласился сразу. Разве сравнишь гостиницу, даже классную, с ночевкой на даче, когда в приоткрытую форточку долетает не вечный гул мегаполиса, а тихое шуршание сосен, чью хвою перебирает студеный ветерок? К тому же, кроме получения удовольствия, надо было и пользу принести…

Наш с Леночкой план сбывался, хотя и не в том варианте, в каком был задуман. Рожкова рассчитывала на Андропова, и даже подсказала точное время и место, где бы я мог пересечься с Юрием Владимировичем.

Это все, конечно, очень здорово, но председатель КГБ заматереет, как политик и государственный муж, лишь года через три. Пока же он не готов взять на себя ответственность за советский народ и его социалистическое отечество. Андропов всего чуть больше года назад вошел в Политбюро, и в Комитете за ним присматривают особы, приближенные к Леониду Ильичу.

Тут сама собой напрашивается параллель с военным временем. Прославленный Черняховский командовал фронтом в сорок четвертом, и стратегом был хорошим, и солдат берег. Молодец, короче. Но разве можно было его назначить комфронта в сорок первом? Никак нельзя! Иван Черняховский тогда в полковниках ходил, дивизией командовал. Позже, на генеральских должностях, ему армию доверили. Так и рос человек, овладевал наукой побеждать, опыта набирался.

С Андроповым та же история. Ныне он – одиночка, не входит ни в какую группировку внутри ЦК, зато предан Брежневу. Юрию Владимировичу, чтобы занять место генсека, нужно либо дожидаться, пока оно станет вакантным, либо освободить его, совершив переворот. О свержении можно, разве что, помечтать перед сном…

Андропов как тот богатырь на распутье: «Налево пойдешь – коня потеряешь. Направо пойдешь – голову сложишь…» Уготован Ю Вэ и «прямой» путь – примкнуть к «хохлам» во главе с Черненко, помышлявшим о замене генсека. И оказаться на вторых, если не третьих ролях.

Юрий Владимирович – фигура важнейшая, но не в данный «исторический момент». Хотя мой план, мой проект реализуется далеко не сразу, года два уйдет на подготовку, да раскрутку. А там как раз и пригодится товарищ Андропов…

Все эти дела мы с Леночкой обсудили давным-давно в будущем (ах, какой оборот!). Я ей сказал тогда, что ставил бы на Брежнева, за ним реальная сила, и не нужно ждать, когда созреют условия – времени нет! Правда, Леонид Ильич не так крут, как Сталин, и почти ничего не решает единолично. Он скорее арбитр, соблюдающий баланс интересов, и придерживается той линии поведения, когда ни одна из элит не задета, и все довольны. Хотя… Ведь это Брежнев убрал, задвинул подальше Шелепина, конкурента, возглавлявшего «комсомольцев» в ЦК. Всей группе шелепинцев устроили тогда тихий разгром – кого-то послали очень далеко чрезвычайными и полномочными, кого-то сняли, лишили, отправили на пенсию… Так что не надо держать «дорогого Леонида Ильича» за добродушного любителя охоты да смачных поцелуев, он и когтист, и зубаст.

«А ты будто сожалеешь! – кисло отмечаю я. – Дескать, не вышло с номером первым, так хоть со вторым номером получилось. Ага, можно подумать, Суслов спит и видит себя моим покровителем. Ничего подобного!»

Мой выход на Суслова – полнейшая случайность, не предусмотренная никакими хитроумными планами, помеченными хоть буквой «А», хоть литерой «Б». Надо сказать большое спасибо пройдошливому Данилину за то, что вывел на меня Револия Михайловича. Мне удалось заинтересовать продвинутого генерала – и вот я смакую благорастворение воздухов в «Сосновке-1»…

– Закончил? – спросил Суслов-младший, перебивая мои мысли.

– Ага, – кивнул я и потянулся, – последнюю прогу ввел. Пойду, погуляю, разомнусь маленько.

– Только далеко не уходи, обед скоро.

– Не пропущу, ни за что!

Подойдя к зеркалу, я открыл рот, так, чтобы никто не видел, и осмотрел, как смог, болевший вчера зуб. Он выглядел здоровым, а дырочка затянулась свежей эмалью. Опыт удался!

Знать бы еще, что именно мне удалось… Структурированная вода – это сказки для убогих, помешанных на фейках о зомби, НЛО и прочей ерунде. Может, я и впрямь зарядил «Боржом»?

Что ж, это расширит мои возможности. «Ах, я коварный!»

Подумав, заглянул к Нине. Горничная куда-то вышла, но в ящике, приспособленном под мусор, нашлась пустая бутылка из-под украинского красного вина «Оксамит» – это было единственное спиртное, признаваемое Сусловым-старшим. Он выпивал его дважды в неделю по рюмочке, стресс снимал.

Я наполнил бутылку обычной колодезной водой и долго водил по ней ладонями, изготовляя «эликсир». Оставлю Михаилу Андреичу на память. И на здоровье!

Накинув куртку, я вышел во двор, шапку натянув по дороге. Участок раскинулся широко, было, где пройтись. Минуя затейливую беседку, добрел до берега Москва-реки, скованной полупрозрачным льдом, как будто застекленной. Нетронутый снег сиял белизной, словно накрахмаленный, а краснокорые сосны полосатили его долгими синими тенями. Порой птица срывалась с колючих ветвей, и вниз просыпались снежинки, опадая серебристым конфетти. Солнце цепляло лучами легкие облачка, опушивая их нездешним сиянием… Картинка!

Вдохнув свежий воздух, словно причастившись свежести, я пошагал по тропе-аллее между деревьев. Дорожку расчистили, а снежок, оставшийся лежать тонким слоем, приятно проминался «прощайками»9 – за мной тянулись четкие следы «елочкой».

Обогнув молодое деревце, я вышел на круглую полянку, от которой расходилась еще пара исхоженных троп. На одной из них топтался, держась в отдалении, охранник, а по полянке бродил Суслов. В темно-сером пальто, в нахлобученном «пирожке», смахивавшем на меховую пилотку, замотанный в колючий шарф, Михаил Андреевич неторопливо прогуливался, собирая обломанные ветром сухие ветки. Наберет целый «букет» в левую руку, и сложит в кучку. Вот уж кому немецкий орднунг, как родной!

– Помочь? – спросил я.

Суслов как раз нагнулся за очередным сучком и повернул ко мне голову, не разгибаясь.

– А, тезка… – просветлел он лицом.

У меня даже мурашки пошли. «Человек в футляре», как за глаза называли Михаила Андреевича, кажется, покидал свою «тару». Редко кто мог похвастаться, что наблюдал на лице Суслова благодушную улыбку. Обычно «серый кардинал» хранил бесстрастное выражение лица, как воин племени апачей, а если и улыбался порой, то язвительно или равнодушно, просто стараясь быть любезным. И вдруг этот памятник непреклонности ожил!

«А ведь улыбка его здорово молодит», – подумал я.

– Вот, порядок навожу, – сказал Михаил Андреевич, – больше ж некому… Ох, тезка, давненько я не чувствовал себя так хорошо! Гнешься – и не свербит ничего, не колет… Сказка!

Дальше мы пошли вместе. Дима Селиванов топал позади, не мозоля глаза, и делал вид, что его здесь вообще нет.

– Сегодня я здорово выспался, – негромко заговорил Суслов, – хоть и лег поздно, и от мыслей голова гудела, а заснул сразу, как в молодости – не помню даже, чтобы ворочался. Да и под утро изменил своей стариковской привычке – бессонницей маяться. Дрых чуть ли не до самого завтрака! – коротко рассмеявшись, он смял улыбку, и только морщинки в уголках глаз не разгладились в память о хорошем настроении. – Миша, вы думаете по медицинской части пойти?

– Нет, Михаил Андреич, – мотнул я головой, – лучше уж я по компьютерам… э-э… по ЭВМ.

– Ну да, можно было догадаться, – понятливо закивал «серый кардинал». – У меня и сын, и зять с кибернетикой связались…

– С «продажной девкой империализма»? – глупо сострил я, и прикусил язык. А вдруг именно Суслов навесил сей ярлык на «реакционную лженауку»?

– Да нет, – улыбнулся Михаил Андреевич, – приличная девица оказалась!

– У меня такое впечатление, – сказал я, когда перестал ругать себя за дурость, – что вы затрудняетесь, не зная, какое сказать «спасибо».

– Да! – оживился мой спутник. – Именно! Не знаю, как вам выразить свою благодарность, Миша. Ведь вы спасли мне жизнь!

– Не преувеличивайте, Михаил Андреич, – театрально застеснялся я.

– Отнюдь! – живо возразил Суслов. – В какой-то момент… очень тошный момент, когда боль сделалась невыносимой, я вдруг почувствовал пугающий холод. Очень страшно стало, тягостно так… Костлявая прибирала меня! Ни разу в жизни я так не боялся, даже в войну. На фронте я был в самом расцвете сил и не один, с товарищами, а тут… Эта мука… вот уж точно – смертная! – длилась, наверное, секунд двадцать-тридцать, не дольше, а для меня будто целая вечность минула…

– Михаил Андреич, – серьезно сказал я, – если вы хотите меня отблагодарить, то лучше помогите нашим электронщикам. Поддержите Юдицкого, Староса, Пудовкина, Бурцева, Глушкова. Помните индустриализацию перед войной? Тогда поднимали тяжелую промышленность, а сегодня микроэлектронику надо поднимать! В семидесятых ЭВМ важны, как танки и самолеты в тридцатых. Мы, правда, в этом деле поотстали, но ничего, нагоним. Главное, золотые головы есть и золотые руки не перевелись – растут, откуда положено.

Пару секунд Суслов изучал меня серьезным взглядом. Прошелся молча, руки за спину, чуть горбясь. Потом вынул из кармана ломоть хлеба, стал птицам в кормушки крошить. Упитанный снегирь первым явился за угощением, следом робко слетелись две синички.

– Хорошо, – энергично кивнул Михаил Андреевич, наблюдая за пичугами, – я посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо.

Главный идеолог страны рассмеялся – это насторожило пернатых, и он смолк, продолжая улыбаться. Перемогая птичий щебет, донеслись детские крики, больше смахивая на боевые кличи команчей.

– Внуки пожаловали! – обрадовался Суслов.

Мы повернули к даче, но первым нам встретился не малолетка, а лохматый Джульбарс. Вывалянный в снегу, пес завизжал, заюлил вокруг хозяина, ластясь и бешено метя хвостом.

– Джулька, Джулька! – смеялся Михаил Андреевич, уворачиваясь от умильной слюнявой морды. Тогда и мне перепало от собачьей преданности – всю куртку мне извозил своими лапищами. А тут и детки подоспели.

Маленького Колю до того закутали, что он еле ковылял. Его степенно вел за руку старший брат, входивший в отрочество.

– Деда Миса! – завопил мелкий, выдергивая ладошку. – Пусти!

Вырвавшись, он бросился к деду, смешно переваливаясь, и тот оживленно наклонился к нему, облапил, со смехом подхватил на руки.

– Деда, ты с-сто? – возмутился Коля с высоты. – Тебе зе низ-зя, я тязелый!

– Уже можно! – рассмеялся Суслов.

На обед подавали пюре с сосисками и наваристый борщ. Суслов не терпел кулинарных изысков, предпочитая простую пищу. Видимо, он полагал, что пристрастие некоторых членов ЦК к икре и поросятам с хреном отдает буржуазностью.

После обеда я стал готовиться к отъезду – упаковал «свою» микроЭВМ, а осциллограф отнес к Суслову-младшему. Выходя из генеральских покоев, наткнулся на самого Револия Михайловича.

– А, вот ты где! – обрадовался он. – А я уж боялся, что уехал! Беги наверх, отец хочет тебя видеть.

– Бегу!

Прыгая через две ступеньки, я взлетел по деревянной лестнице наверх.

– Привет! – улыбнулась мне Майя, шагавшая навстречу. – Ты к папе? Вон его кабинет.

Ей было лет тридцать пять, и мне нравилось, что она относилась ко мне, как к давнему знакомому. От этого пропадало ощущение чужеродности госдачи.

Поблагодарив Майю, я постучался в дверь, отделанную орехом, дождался разрешения, и вошел. Верно говорят, что по обстановке можно судить о хозяине. Шкафы с книгами доминировали в кабинете Суслова, занимая все свободные стены. На письменном столе лежал справочник по видам птиц, а с краю – маленький бронзовый бюстик Горького.

– Звали, Михаил Андреевич?

Суслов сидел не за столом, а в уютном кресле, листая пухлый том сочинений кого-то из классиков. Сняв и удерживая рукой очки в серой оправе, он склонял голову, приближая книгу к тому глазу, что здоровей. Другой видел плохо с молодости – туберкулез дал осложнение, а в войну, когда Суслов кочевал с партизанским отрядом по Северному Кавказу, болезнь обострилась.

– А, тезка, – сказал Михаил Андреевич, откладывая свой талмуд. – Заходи, садись.

Я занял стул – не присел на краешек, сложив руки на коленях, как благовоспитанный мальчик, а удобно устроился, откинувшись на спинку. Ни страха, ни благоговения перед «человеком в галошах», я не испытывал. Мне было интересно с ним, и порой я не слишком следил за учтивостью.

– Второй день чувствую себя совершенно здоровым – великолепное ощущение! – Михаил Андреевич хлопнул руками по острым коленям. – Словно в юность вернулся, когда все нипочем! М-м… Я помню свое обещание, и все равно – огромное тебе спасибо, Миша, ты просто не представляешь, как много ты для меня сделал.

– Разве оперный тенор сам добивается силы и красоты своего голоса? – улыбнулся я, изображая смущение. – Это все наследственность. Со мной то же самое – спасибо моим родителям, что так гены сочлись!

Малость напряженное выражение на лице Суслова смягчилось.

– Скажите, Миша, – медленно проговорил он, – насколько стойки изменения в моем, увы, немолодом организме?

Я принял серьезный вид.

– Михаил Андреевич, за два сеанса я почистил вам сосуды и укрепил сердце, подлечил диабет, но вот справиться с последствиями туберкулеза быстро не получится. Месяца четыре… до полугода организм сам будет залечивать больные места, а потом его надо… э-э… «взбодрить». В принципе, как раз летние каникулы начнутся, и я смогу приехать.

Хорошо ощущая «тезку», испытывавшего неловкость, я не стал дожидаться просьб с его стороны.

– Очень хорошо! – обрадовался Суслов, и даже пошутил неуклюже, что за ним не водилось: – Постараюсь дожить!

«Ничего, – подумал я, – скоро вы у меня анекдоты будете травить!»

Лицо моего тезки дрогнуло, радостное оживление спряталось за тучку легкого замешательства – я уловил, как Михаил Андреевич скрывает смущение и неуверенность.

– Знаете, Миша… – Суслов поднял очки на лоб, двумя пальцами массируя переносицу. – Я настолько привык сдерживаться, что мое хладнокровие порой сродни равнодушию. А вам, так сказать, удалось всколыхнуть этот застойный пруд… – испытав колебания, он все-таки высказался: – Да, я по-прежнему взволнован вашими словами, совершенно неожиданными для меня!

– Вы имеете в виду развитие идей Маркса и Ленина? – осторожно уточнил я.

– Именно! – горячо подтвердил Михаил Андреевич. – Это… – он затряс головой, не находя слов, и отмахнул челку. – Десятки раз я пытался привнести что-то свое в марксизм-ленинизм, но всегда пасовал. Помню, как расстроился в свой последний юбилей – сколько всего пережито, передумано и переосмыслено! Занести бы все на бумагу, сформулировать, сравнить предвидения Маркса с исторической действительностью, выявить новые тенденции, сделать выводы… А сил нет! – Он длинно вздохнул, словно переживая давнишнее разочарование, но бледная улыбка уже трогала его губы. – Привыкнуть не могу никак – волнуюсь очень, но даже голова не болит! Не давит ничего, не ноет… – улыбка растаяла, затеняясь хмурым выражением. – Если я и сейчас не возьмусь… за труд, то ни за что не прощу себе этого. Я почему и спрашивал вас, Миша, о стойкости своего нынешнего состояния – хотел лишний раз услышать, что поправился.

– А я лишний раз скажу, что это в ваших силах – продолжить дело Ленина! – проговорил я с нажимом, наклоняясь для пущей убедительности. – Гарантию даю – здоровья вам хватит. Хватило бы только желания писать от себя, не оглядываясь на классиков, без цитат и догматизма.

Поймал острый взглядец Суслова, и смолк, досадуя – опять маху дал!

– Вы считаете меня догматиком, Миша? – с грустинкой в голосе спросил Михаил Андреевич

– Как только учение Маркса сочтут окончательным, лишенным изъянов и верным на все времена, оно тут же превратится в догмат, – вывернулся я, осторожно подбирая слова. – Вот и докажите, что марксизм жив-здоров! Не окаменел, не закоснел, а развивается вместе с обществом и… нет, не меняется в угоду строю и эпохе, а становится… ну, если тут возможно проводить сравнения с медициной… становится инструментом для точного диагноза и лечения социальных недугов. Должен стать! Не сухой занудной теорией, не собранием пыльных томов, которые никто не читает, а живой, четкой методикой построения высшей формы общества. А то ведь ерунда получается – капитализм эволюционирует, а в марксизме полный застой! Вон, посмотрите на западных рабочих – многие из них владеют акциями той компании, на заводах которой трудятся. Этому уже и название подобрали – народный капитализм. Да, такие работяги – мелкие акционеры, но и они получают дивиденды! То есть, наравне с настоящими буржуями, эксплуатируют трудящихся. Так какие же с них пролетарии? И что об этом говорит марксизм-ленинизм?

– Ничего не говорит, – признал Суслов. Встряхнулся, и уверенно добавил: – Но скажет!

Тот же день, чуть позже

Москва, площадь Дзержинского

Обычно Андропов заканчивал трудиться в пятницу, часов в девять-десять вечера, но иногда заявлялся на работу и в выходные. В субботу обычно занимался делами с одиннадцати утра и до шести, а по воскресеньям мог задержаться на несколько часов.

Вот, как сегодня. Замов своих Юрий Владимирович решил не беспокоить, лишь одного хорошего товарища зазвал, но Василий, верный порученец, уже был тут как тут. И откуда только узнал?

– Да сиди, Василь, – улыбнулся председатель КГБ, входя в приемную и усаживая на место вскочившего было капитана. – Отдыхал бы лучше!

Василий ответил легкой улыбкой.

– Я, в принципе, ненадолго, – продолжил Андропов, отворяя дверь в огромный кабинет, – надо с одним профессором потолковать… Ну, организуй тогда чаю, что ли!

Порученец с готовностью кивнул, тут же берясь за дело.

«Старая школа!» – подумал Юрий Владимирович, перешагивая порог, и закрывая за собою дверь. Сразу стало тихо, мысли потекли плавнее.

Раздернув тяжелые светло-коричневые портьеры, он остановился у окна, словно проверяя, на месте ли Железный Феликс. Памятник стоял несокрушимо.

Искристые осадки, выпавшие с утра, залегли ненадолго – желтые снегоуборочные машины уже хищно кружили по площади, тормозя вереницы авто. Хмурое, затянутое тучами небо провисло над Москвой, наколотое шпилями сталинских высоток и башнями Кремля. Андропов перевел взгляд левее. Темно-серые цековские здания на Старой площади расплывались, почти сливаясь с облачностью. Непогода…

Главный чекист страны посмотрел на часы – и отворил незаметную дверь справа от письменного стола. За нею пряталась маленькая комната – «гостиная», как порой называл ее Юрий Владимирович. Обстановка почти домашняя – вдоль стены, отгораживавшей кабинет, тянулся простенький книжный стеллаж, заставленный полным собранием трудов Ленина – и диссидентской литературкой. На письменном столе у глухой стены отливал тусклым бликом телевизор, а вокруг низкого журнального столика стояли четыре кресла и диван «на троих», одинаково обтянутые плюшем сдержанного терракотового цвета. Оба окна цедили рассеянный свет, плотно задернутые портьерами, из-за чего в «гостиной» зависал коричневатый сумрак.

Помедлив, Председатель КГБ шагнул в короткий коридор. «Мальчики направо…», – мелькнуло воспоминание из давней юности. Повернувшись спиной к туалету и душевой, Андропов осторожно, чтобы не забрызгать пиджак, приоткрыл кран умывальника, сложил ладони ковшиком, набрал холодной воды и омыл лицо. Полегчало.

Вытершись махровым полотенцем в аляповатых китайских розочках, Юрий Владимирович глянул на себя в зеркало. С виду крепок, и в лице твердость. Еще бы в левом боку не ныло…

Вздохнув, Андропов вернулся в кабинет и занял кресло за столом. Словно дождавшись хозяина, слева на пульте, выдерживая равные промежутки, тихонько зазвонил телефон внутренней связи.

– Я слушаю, – сказал Председатель КГБ, прижав трубку к уху.