Целитель. Двойная игра

Нескромно распахнутая дверь в комнату отдыха подпускала взгляд к трюмо, у которого стригли и брили генсеков, начиная с Иосифа Виссарионовича. Отразившись в зеркале, показался Брежнев в отлично сшитом костюме, как всегда вальяжный, а нынче еще и подтянутый.

– Арвид Янович, здравствуйте! – в глазах у Генерального под тяжелыми набрякшими веками искрили веселенькие огонечки. – Чем порадуете?

– Делом по объекту «Ностромо» занимается Бруно Хинкис… – внушительно начал Пельше.

– А он точно наш? – хмыкнул Леонид Ильич.

Председатель КПК не сразу понял, но на счет «два» его восковые, как будто неживые губы изломились улыбкой.

– Бруно – эстонец. Человек проверенный, и не раз, едва ли не лучший из моих оперативников. Ему удалось выяснить, что поисками «Ностромо» занимается спецгруппа КГБ во главе с Борисом Ивановым и другим доверенным лицом Андропова – Игорем Синицыным. Есть основания полагать, что к работе спецгруппы привлекается Питовранов. Что важно, Хинкис выявил зону поисков – это город Первомайск в Николаевской области…

– Знакомые места! – оживился хозяин кабинета. – Что еще новенького?

– «Ностромо» – всего лишь кодовое название операции. Самого предиктора зовут «Михой».

– Миха? – мохнатые брови генсека полезли вверх. – Мишка, что ли?

– Вообще-то, «Миха» – это еврейское имя. Что-то вроде «Посланника божьего». Но возможны варианты. Да, и самое важное – в конце месяца в Первомайск, на усиление поисковой группы, перебросят бригаду специалистов. Хинкис – один из них.

– Отлично! – хлопнул в ладоши Брежнев. – Отлично… Продолжайте в том же духе, Арвид Янович!

Глава 2.

Четверг 17 апреля 1975 года, день

Первомайск, площадь Ленина

Вакарчук бесцельно слонялся по скромно обставленному номеру – казенный стол, продавленное кресло, выцветшие обои и люстра о трех рожках, засиженная мухами. Обычное убежище командированных.

Дверь никто не запирал и окно без решеток, но этот «полулюкс» – его тюремная камера. В коридоре дежурит молодой человек спортивного сложения – надо полагать, чутко охраняет кадку с фикусом, что раскинулся у аварийного выхода…

Еще один «пан Спортсмен» оккупировал диван в фойе, и делает вид, будто просматривает свежий выпуск «Прибужского коммунара» – местной газетенки.

– М-м-м! – замычал Степан, словно мучимый зубной болью, и простонал: – Да что же это за жизнь такая?

Арест чудился ему концом света. Все грезы и чаянья смело одним махом, стоило тому накачанному капитану предъявить свое удостоверение и вежливо сказать: «Гражданин Вакарчук, пройдемте с нами!»

Чекисты знали о каждой мелочи, отпираться бессмысленно…

Бессильно шаркая разношенными тапками, агент «Вендиго» приблизился к окну. Раздраженно отдернул цветастую занавеску, и прижался виском к крашенной раме. Медленно провел ладонью по холодному стеклу.

«Бежать? Куда? – заторможено пресмыкались рваные, несвязные мысли. – И как? Да и зачем? Все равно найдут… «Шпиён». Вот ведь…»

Кривясь, Степан созерцал малолюдную площадь, переводя взгляд с серого памятника Ленину на кинотеатр «Октябрь», и обратно, как будто тренируя зоркость. Скосил глаза влево и вниз. Почти до жестяного подоконника доставали гнутые неоновые трубки, складывавшиеся в буквы. «Гостиница «Первомайск».

Вакарчук устало смежил веки. Это конец…

В дверь коротко постучали, и «шпиён» вздрогнул.

– Да-да! – нервно откликнулся он.

Порог номера переступил мужчина интеллигентного облика, в аккуратном костюме и безупречно подобранном галстуке. Очки придавали его лицу строгость, одновременно усиливая умный и внимательный взгляд.

– Здравствуйте, Степан Панасович, – спокойно сказал гость и улыбнулся уголком рта: – Да, вы не ошиблись, я – офицер госбезопасности, хотя мою гражданскую натуру уже, наверное, не переделать. Именно поэтому представлюсь своим настоящим именем: Игорь Елисеевич.

– Это такая методика? – криво усмехнулся агент «Вендиго». – Располагать противника к доверию?

– А вы для нас больше не противник, – невозмутимо парировал Синицын, и жестко добавил: – Как только вы согласились с нами сотрудничать, то стали двойным агентом, через которого мы дезинформируем ЦРУ. Можете списать мою болтливость на «такую методику» или разгильдяйство штатского, но никакого секрета я не выдал, да и вы все прекрасно понимаете. Присядем?

Игорь Елисеевич занял кресло у стола, а Вакарчук демонстративно оседлал обшарпанный стул, складывая руки на спинке. Он остро ощущал неуют, и в то же время, где-то в серой мгле унылости замерцала робкая искорка надежды.

– Степан Панасович, – резко посерьезнел Синицын, – меня послали сюда, в Первомайск не для того, чтобы вести работу с вами… хотя и для этого тоже. На месте я отвечаю за всю операцию, связанную с Михой…

– Признаться, Игорь Елисеич… – Вакарчук глянул исподлобья. – Простите, что перебиваю, но меня куда больше Михи волнует моя собственная персона. Она мне, знаете ли, дорога.

Игорь Елисеевич понятливо кивнул.

– Скажите… – он чуть помедлил, словно решаясь на что-то, а затем договорил, глядя на двойного агента со значением: – А чего вы хотели, когда дали себя завербовать американцам? Цель вы какую преследовали, соглашаясь на измену родине?

– Ну да, я предавал родину, – скучно сказал Степан. – Не хотел, просто… А, ладно! – он сморщился, и запальчиво выплеснул: – Что я, не понимаю, как всё выглядит? Плохиш продался буржуинам – вот тебе и весь сказ!

– А это не так? – взгляд Синицына стал испытующим.

– Нет, – буркнул агент «Вендиго», и продолжил с вызовом в голосе: – Можете не верить, но я был готов даром передавать секреты на Запад, лишь бы меня вытянули туда хоть когда-нибудь, через год или через десять лет, не важно! Это и есть то, чего я хотел по-настоящему! – Помолчав, он сказал на полтона спокойней: – Вот вы. Вы бывали за границей? Я имею в виду, в капстранах?

– Бывал, – наклонил голову Синицын. – Видел тамошний блеск. И тамошнюю нищету.

– А вот я не видел! – с жаром сказал Вакарчук, разводя руками. – Но очень хочется! Очень!

– Интересно… – Игорь Елисеевич пристально глянул на «двойного агента», подумал и заговорил, тщательно подбирая слова: – Вот что я вам скажу, Степан Панасович… Вы меня удивили! Я понял, что вы, если и враг нам, то какой-то… не настоящий, что ли. Ведь у предателей родины, как правило, два мотива – деньги или идея. Ну, или то и другое вместе. А вот ваша мотивация отдает наивностью. Я бы даже сказал, инфантильной наивностью. Меня это немного примиряет с содеянным вами. Немного потому, что передача совсекретных сведений о новейших боевых кораблях на Запад – это в любом случае тяжкое преступление и урон нашей обороноспособности. А что до вашей персоны… Степан Панасович, если вы будете с нами активно сотрудничать, то можно ожидать не только послаблений, но даже исполнения ваших скромных желаний.

Вакарчук вопросительно повел бровью.

– Да-да, – доверительно признался Синицын. – Существует и такой вариант вашей будущности, в котором вас обменяют, скажем, на нашего разведчика, вычисленного ФБР. Или, что куда лучше, переправят за рубеж, как агента. Вы якобы сбежите от преследований чекистов, не забыв прихватить с собой кипу документов высшего уровня секретности. Разумеется, это будет умно сработанная «деза»… – Он ненадолго задумался. – Не спорю, ваше поведение за границей может быть разным. Здесь вы клятвенно пообещаете преданно служить СССР, дабы загладить свою вину, а там заложите нас, отказавшись дезинформировать американцев…

Степан коротко вздохнул, словно всхлипнул.

– Тем не менее, – надавил Синицын, – такой вариант вполне возможен. Решать, конечно, буду не я, но от меня зависит ваша характеристика, которая ляжет на стол руководства. Вы умны, дерзки, но и осторожны, способны перевоплощаться и держать удар, сохранять хладнокровие в ответственные моменты. Сносно знаете немецкий, бегло разговариваете по-английски, а это большой плюс. Да, вы серьезно оступились, но если хорошо постараться, ошибку можно исправить…

– Я… – хрипло каркнул Вакарчук, прочистил горло и сказал: – Я готов.

– Вот и хорошо, – сдержанно кивнул Игорь Елисеевич. – Итак. Вчера мы изъяли закладку, предназначенную для вас, и… – Синицын чуть развел руками, одновременно приподнимая плечи. – Хочу ознакомить вас с новым заданием ЦРУ. Вам надлежит завербовать Миху!

Степан встрепенулся.

– Мне как-то не верится, – медленно проговорил он, – что вы сами не вышли с Михой на контакт. Или… Постойте… А-а! Так это будет ложная вербовка?

– Именно! – утвердительно кивнул Синицын. – Для начала американцы хотят убедиться, что товар, за который они готовы выложить большие деньги, реально стоит того. Цэрэушники проверяют Миху, запрашивая, что такого интересного произойдет в США весной, летом и осенью. Ну, с этим мы сами как-нибудь… – Игорь Елисеевич потер подбородок, соображая. – Вот что. Сегодня и завтра у нас перерыв, так сказать, на вербовку, а потом сделаете закладку – в красках опишете, как уламывали «объект», напуганный слежкой КГБ. Надо будет обязательно упомянуть, что вы помогаете Михе скрываться от преследований. Ну, мы еще с вами поработаем над текстом! К-хм… А-а… как вы оповещаете кураторов с Чайковки?

– Звоню курьеру по телефону, – пожал плечами Вакарчук, – и спрашиваю о чем-нибудь. Ну, скажем: «Это третья квартира?» Или сообщаю, что бабушка приедет четвертого вечером, не забудь, мол, встретить. Как правило, мне отвечают: «Вы ошиблись номером» – это значит, что информация получена. Главное, назвать числительное. Тройкой обозначается схрон на кладбище, четверка совсем в другом месте – на старой котельной, что за медтехникумом. Хм… Я полагаю, курьера вы уже вычислили?

– Вычислили, – небрежно кивнул Синицын, – но не трогаем. Пригодится еще.

– Мне кажется… – начал Вакарчук неуверенно, но, вспомнив про «активное сотрудничество», твердо договорил: – Я почти уверен, что курьер еще и радист – передает мои шифровки на коротких волнах, потом принимает ответ и делает закладку уже для меня.

– Ах, вот оно что… – протянул Игорь Елисеевич. – Что ж, это многое объясняет. Да, пока не забыл, – сказал он, поднимаясь. – Мы хитрым способом оформили вам длительную командировку, так что проблем на заводе быть не должно. Работаем!

Пятница 18 апреля 1975 года, день

Московская область, Усово

Черненко терпеть не мог, когда Брежнев попросту звал его Костей. Спору нет, такое обращение отдавало доверием и говорило о дружеской приязни Генерального, но Константина Устиновича оно коробило – глубинная крестьянская натура, не чуждая тщеславия, восставала против небрежного отношения к нему, самому влиятельному человеку в ЦК.

Черненко помотал седой головой, усмехаясь своим мыслям.

«А что? Разве неправда? – погордился он маленько, красуясь перед собой. – Как говорят англичане, свита делает короля!»

Константин Устинович мягко улыбнулся, вспоминая, с какой чванной снисходительностью относились к нему члены Политбюро и секретари ЦК КПСС. Что для них какой-то заведующий Общим отделом? Серенькая канцелярская крыска!

А Черненко и впрямь никогда не лез в первые ряды, скромно держался в сторонке, ни на что не претендуя. Зачем? Он и без того был третьим человеком в стране!

Завотделом сошел с натоптанной дорожки, чтобы провести рукой по темной пахучей хвое. Угадал – это не елка, а пихта. Иголочки мя-ягкие, совсем не колются… А дух какой… Шаловливый ветерок прошелся по парку, клоня верхушки. Березки и даже столетняя липа взволнованно зашелестели, а Константин Устинович поправил шарфик – берег больные легкие.

Стоило вернуться на аллею, как мысли потекли по старому руслу. «Бумажная душа!» – ласково звала его жена, даже не подозревая, что в шутке крылась изрядная доля правды. Всю жизнь Константин Устинович перебирал бумажки, и они, чудилось порой, наделили его своей тайной силой и властью.

Он истово верил в могущество канцелярии, в животворящие способности указов, циркуляров и директив. А ведь все документы ЦК КПСС – все! – вплоть до тех, что решали вопросы войны и мира, проходили через Общий отдел, ложась Черненко на стол. И уже по его велению, по его хотению одну бумагу придерживали, а другой давали ход, подсовывая на подпись генсеку.

Леонид Ильич был очень доволен работой завотделом – «Костя» никогда не грузил его, отбирая время. Напротив, облегчал жизнь, грамотно советуя или напоминая о важном. Вот, дескать, это решение стоит согласовать поскорее, подпишите вот здесь… И вот здесь… А следующий документ я бы рекомендовал отослать на доработку. Сырой, дескать.

Дошло до того, что даже члены Политбюро испрашивали у него, простого «орговика», аудиенции Брежнева! А как же? Ведь он единственный, кто вхож к Генеральному каждый божий день – работа у него такая. И крутились потихоньку валы тяжеловесной канцелярской машины, двигая корабль «СССР» верным курсом…

Константин Устинович досадливо поморщился, уставясь в темную зелень елок, промеж которых затесались белые стволики берез. Что-то сбои пошли в отлаженном механизме!

Потоптавшись на аллее, он развернулся и побрел к дому, смахивавшему на маленький уютный замок.

– Где же их носит? – нетерпеливо проворчал завотделом.

Будто дождавшись вопроса, за высокой оградой засигналили, и два офицера охраны споро открыли ворота. Во двор проехала старенькая «Чайка», блестя обильным хромом, словно худосочная дамочка, заменяющая побрякушками увядшую красоту. Следом, фырча мощными моторами,13 скользнули «Волги» охранения, и вплыл огромный приземистый «ЗиЛ».

– Ну, наконец-то!

Черненко заторопился навстречу гостям. Прибыли сухонький, по-старчески суетливый Коля Тихонов, ходивший в замах у Председателя Совмина, и осанистый Андрюха Кириленко, возведенный в члены Политбюро. Оба давно дружили с Константином Устиновичем, став ядром сплоченной группировки «хохлов» в ЦК. С ними таиться не надо, не сдадут.

Николай Александрович приветливо покивал, а Андрей Павлович крепко пожал руку Черненко.

– Здорово! Чего звал? – внешняя представительность уживалась в Кириленко с простецким характером.

– Посекретничать надо, – сухо сказал Константин Устинович.

Тихонов неуверенно повернулся к дому, но хозяин покачал головой.

– Лучше прогуляемся, – насупил он брови.

– «Родина слышит, Родина знает…» – насмешливо пропел Кириленко.

– Вот именно, – Черненко неуклюже развернулся и пошагал по аллее, чуть косолапя. «Гаврики» из Общего отдела не стали бы записывать своего «КУ», но кто даст гарантию, что резвые ребятишки Андропова не поставили дачу на прослушку? Могли и мальчуганы Пельше постараться, с них станется…

Андрей Павлович догнал его, пристраиваясь сбоку, и предложил семечек, до которых был большой охотник. Заведующий Общим отделом покачал головой, тогда ладонь подставил Тихонов – Кириленко щедро отсыпал ему.

– Полезная, говорят, штука, – сказал он, непринужденно лузгая. – Ага! И вообще…

– А что за секреты? – поинтересовался Тихонов, забегая вперед.

Аккуратно щелкая семечки, он складывал шелуху в ладошку, а вот Андрей Павлович, не стесняясь, сплевывал под ноги.

– Возня непонятная началась, – заговорил Черненко, складывая руки за спиной. – Никогда бы не поверил, что Суслов с Андроповым сойдутся, а вот, спелись, голубчики! И Леня наш… Солирует!

Выматерившись, Кириленко отряхнул руки.

– На поправку Ленька пошел, оклемался! – его взгляд приобрел остроту и колючесть. – Выходит, надурил нас Чазов, помогли-таки Генеральному… эти… как их там… Тьфу! Баби… Бар-би-тураты!

– Академик тут ни при чем! – отрезал Константин Устинович. – Леня под этими… бар-битуратами как во сне жил. В башке муть, языком ворочал еле-еле. А теперь вона как! Взорлил!

– Не понимаю… – озабоченно нахмурил лоб Тихонов.

– А никто не понимает! – размашисто повел рукою Черненко, выплескивая раздражение. – Вылечили Леню! Знать бы, кто… А нембутал он больше не принимает. Бросил!

– Вон оно что… – протянул Николай Александрович, пересыпая лузгу в чугунную урну. – А я-то думаю, чего это Леонид Ильич бойкий такой… – он вдруг остановился, и его брови поползли вверх, рисуя на лице прозрение: – Слу-ушайте… До меня только сейчас дошло… А ведь и Михал Андреич козликом прыгает, хотя года на два меня старше!

– Вот от него все и пошло! – весомо, тяжко выговорил Константин Устинович, останавливаясь у развилки. – Где-то в начале месяца я с Ленькой на охоту собирался. Страсть, как я это дело не люблю! – признался он. – Как ни приеду в Завидово, так обязательно простужусь! Ну, а куда деваться? Я уже и сапоги достал, и все, что полагается, как вдруг – звонок из секретариата. Надо, дескать, поприсутствовать на собрании трудящихся! С Леонидом Ильичем согласовано. И я не сразу догадался, что это Суслов меня услал! Специально, чтоб без лишних ушей потолковать с Генеральным! Уж о чем они там базарили, не известно, а только с той самой охоты наш «бровеносец» помолодел будто. Да и леший бы с ним, так я ж не знаю теперь, что мне делать – действовать по нашему плану или обождать!

Разволновавшись, Черненко смолк – пускай сердчишко уймется. «План… – криво усмехнулся он. – Ох, уж этот план…»

Когда Брежнев не в шутку занемог, все кланы в ЦК развели суету, выдвигая преемников. «Хохлы» ставили на своего – Щербицкого. В этом и состоял «наш план» – расчищать дорогу Владимиру Васильевичу, устраняя возможных конкурентов нового генсека.

Обходя клумбу кругом, Константин Устинович вспоминал фигуры, сброшенные с доски, и те, что под ударом – это рождало приятные жимы в душе.

В прошлом году он подкинул злую байку в «Шпигель», ославив Романова – и всё, на партийной карьере «хозяина Ленинграда» поставлен жирный чернильный крест. Шелеста с Вороновым когда еще вывели из Политбюро, а теперешние мишени – напористый и амбициозный Подгорный, да беспринципный Полянский. Им в Общем отделе уже нарисовали «менэ, тэкел, фарес»!

Пустеет шахматная доска… Вот только в ферзи выйдет вовсе не Щербицкий. Не-ет, свой ход сделает скромная черная пешка!

– Твою ж мать… – Резко остановившись, Кириленко повернулся к Константину Устиновичу, будто по команде «кругом», и сказал со сдержанной злостью: – А вот хрен им всем в зубки!

Вынырнув из сладких дум о будущем величии, Черненко недовольно пожевал губами.

– Вот что, товарищи, – поколебавшись, Андрей Павлович заговорил-таки: – Я понятия не имею, что там за медики Леньку оздоровили… или знахари, или черт с рогами, а только все это ерунда! Отвлекающий маневр! Зато я точно знаю, что Андропов таскает к Суслову целую кипу бумаг из «особой папки»,14и они там с Генеральным постоянно их штудируют, да шушукаются! Вот вам и трио!

– Слуша-айте… – беспокойно завозился Тихонов. – Не тройка… Четверо их. Косыгин тоже с ними!

Черненко замер.

– А подробнее?

– Ну, вы же в курсе, что скоро Пленум? – разговорился зампредсовмина. – Ну, вот. Алексей Николаевич поручил мне… Ну, не важно. Главное, что я случайно подглядел… в бумагах у него… так, некоторые цифры, но знать их он просто не мог! Ну, там, что неурожай грозит, что всего сто сорок миллионов тонн зерна соберем… И еще там цены были на пшеницу в Канаде и США – за второй и третий квартал! Да где ж их щас возьмешь? Я и спросил Косыгина: откуда, мол? А он, строго так: «Откуда надо! Источник проверенный и перепроверенный. Работайте!» А потом его Суслов вызвал, так он те бумаги сгреб, по листочку пересчитал и с собой унес.

– Квартет выходит… Хм… – проворчал Константин Устинович, плотно смыкая губы. Он ощущал себя глубоко уязвленным. Как так? Важные документы – и мимо его отдела? Тайком от него? Отнимая власть и влияние, умаляя величину и значимость… Да это не просто унижение, это… это… Слов нет!

– Втроем мы ничего не решим, товарищи, – покачал головой Кириленко, взглядывая на лохматые верхушки елей, выстроившихся вдоль аллеи. – Андропов все настолько засекретил, что хрен подступишься!

– Но я все равно попытаюсь, – твердо сказал Черненко, и заторопился: – Так, ладно, хватит нам в шпионов играть, пошли в дом! Нюра моя пирогов напечь грозилась…

Суббота 19 апреля 1975 года, день

Московская область, Комаровка

Из Королёва в поселок Лесные Поляны каждый час ходит автобус. Пассажиры покидают запыленный «Икарус», разбегаясь по кирпичным пятиэтажкам, или тащат набитые сумки за окраину, в маленькую деревушку Комаровку. Там, по левую руку от моста через тихую Клязьму, виднеются два старинных деревянных дома – дачи писателя Заходера и академика Колмогорова.

* * *

Со вторника по пятницу академик жил в Москве, а с вечера пятницы по утро вторника – в Комаровке. Андрей Николаевич давно уж загнал себя в строгий, жесткий режим, грамотно распорядившись величайшим сокровищем – временем. Зато выкраивались целые часы, чтобы махнуть на лыжах километров за тридцать с гаком или переплыть только что вскрывшуюся речку, среди сугробов по берегам!

Колмогоров хмыкнул и покачал головой, припомнив, как в войну распланировал свою жизнь на десятки лет вперед. Вот, дескать, после шестидесяти – никакой науки, старый ты хрыч! Студентов будешь мучать, ученикам идеи раздаривать, да школьников пестовать. Правильно, вообще-то. Математический талант увядает с возрастом. Но вот его мозг еще кой-чего могёт!

Самодовольно усмехнувшись, академик углубился в редактуру «Кванта», внося правку красным карандашом.

– Андрюша… – заглянувшая в кабинет жена держала в руках бумаги веером.

– Что, Анечка? – рассеянно ответил Колмогоров, не поднимая головы.

– Извини, пожалуйста, я тебе забыла передать… Револий Михайлович просил, чтобы ты глянул.

– Кто-кто? – спросил Андрей Николаевич, выплывая из влекущего мира урматов и дифуров.

– Суслов-младший!

– А-а! Помню, помню… И что Револий?

– Да там один юный кибернетик… Программист божьей милостью. Вот, тут описания его программ… м-м… что-то из теории информации и теории алгоритмов… – Анна Дмитриевна передала листки. Между впечатанными строчками вились математические символы, выведенные тушью. – Револий собрался их публиковать, как статьи в журналах «Кибернетика» и «Программирование». Говорит, просто чудо какое-то! Хочет, чтобы ты посмотрел…

– Угу… – Колмогоров принял бумаги. – Угу… «Схема арифметического кодирования позволяет… э-э… кодировать некоторые символы алфавита менее чем одним битом. Процесс кодирования начинается со считывания первого символа входного потока и присвоения ему интервала из начального диапазона от «0» до «1» с заданной частотой его появления…» Хм.

Вчитавшись, академик медленно, нащупывая стол, отложил правку журнала. Супруга улыбнулась, наблюдая за погружением ученого в океан абстракций, и на цыпочках вышла.

Андрей Николаевич не заметил ее ухода. Он, как изголодавшийся гурман, смаковал работу «юного кибернетика». Отложив одну статью, он нетерпеливо взялся за вторую. «Словарные алгоритмы сжатия данных».

– «Все чудесатее и чудесатее…» – пробормотал Колмогоров, жадно поглощая элегантные решения, блещущие ледком холодной аргументации, свежие и терпкие, как зеленое яблоко.

Оторвавшись от статьи, он толчком покинул кресло и энергично заходил по комнате, не в силах усидеть. Подойдя к окну, Андрей Николаевич выглянул в запущенный сад. Первые листочки еще не надумали распускаться, и за прочерками темных ветвей переливалась блещущая на солнце Клязьма – зрачок то и дело ловил иглистые высверки. Анна копалась на клумбе, рыхля землю под однолетники – открытая форточка впускала неспешное ширканье заступа.

Академик прислушался: ветерок донес крик петуха. «Комаровские голосят!» – зажмурился он, чуя, как нарастает внутри мучительное, почти мальчишеское нетерпение. Сквознячок потянул сильнее, вздувая занавеску – жалобно зазвякали кольца с «крокодильчиками», цепко удерживавшими тюль, а сухо шелестящие бумаги затрепетали, взмывая со стола.

Смеясь, Колмогоров схватил кружившийся лист, и со вкусом зачитал вслух:

– «Алгоритм построен вокруг таблицы фраз (словаря), которая заменяет строки символов сжимаемого сообщения в коды фиксированной длины. Алгоритм начинает работу с почти пустым словарем, который содержит только одну закодированную строку – это так называемая NULL-строка…» Чистейшей логики чистейший образец!

Тот же день, позднее

Первомайский район

С утра задул промозглый ветер и нагнал целую стаю туч. Будто отара глупых косматых овец, они шарахались по небу, сбиваясь в густую хмарь. Дряблое белесоватое солнце цедило мерклый свет, пропадая за серыми, беременными дождем облаками – и город сникал, словно вылиняв в пасмурной тени.

Порывы ветра доносили свежий запах небесной влаги, и вот уже крыши за рекой потемнели, исколотые иголочками мороси.

«Осадков на душе не ожидается…», – пришла на ум давняя фразочка.