Как я убил брата и раскрыл аферу

Да! Там внизу была яма. Как бы подпол в подполе. И там стоял, как я его сразу прозвал саркофаг, на самом деле это был сундук, очень крепкий, кованный.

Я знал, что там находится. Мое сердце так частило, и даже голова кружилась, что я не сразу смог спуститься и открыть «саркофаг».

Но я спустился и открыл. Да, там лежала она. Она была завернута в белую материю, как в саван. По бокам стаяли коробочки, и тоже понято с чем. О! Да тут человек на сто хватит. И еще лежала книжица. Инструкция на непонятном, но славянском языке.

Я взял ее бережно, как младенца, внес в дом и уложил на кровать.

Я развернул ее. Это была она – ВСС (индекс ГРАУ-6П29), или в обиходе «Винторез» – одна из самых лучших снайперских винтовок в мире.

Интересно, почему именно «Винторез»? Хотя ничего удивительного. Бабушка оставила преподавание в военном училище в пятьдесят три года. Но 1983 году бабушку пригласили вновь вести ее курсы снайперов. И она готовила снайперов еще почти шесть лет. Начался Афган, и оказалось, что подготовка снайперов в нашем военном округе оставляет желать лучшего (это мягко говоря). А бабушкины курсы были краткими и четкими, она учила убивать быстро и прицельно. Бабушка была отличным снайпером! И отличным преподавателем снайперского мастерства! Она на этом неплохо зарабатывала. Но все равно все деньги достались брату. А мне винтовка!

Интересно, конечно, откуда у нее взялась эта винтовка? Кто его знает? Возможно, она не удержалась, и так сказать, прихватила одну винтовочку с собой, когда представился случай? Знаете, человек он такое существо, вот ничего в жизни не сворует, не украдет, но может существовать такая вещь, что для него до такой степени является ценной, что может не удержаться, желание иметь именно эту вещь пересилит его порядочность, и он тяп, и возьмет ее. А может ей ее подарили? Просто подарили? У бабушки в фотоальбоме есть одна фотография. Она стоит рядом с разработчиком ВСС, или в обиходе «Винтореза», с Сердюковым, и держит винтовку в руке. Мама не знала происхождения этой фотографии, и не знала, что бабушка ездила в Климовск, и побывала в ЦНИИточмаше, где эту винтовку и создали, и именно в середине 80-х. Так может ей просто подарили эту винтовку? Дарят же людям именное оружие, пистолеты, например, так почему бы снайперу не подарить именную снайперскую винтовку?

От мамы я знаю, что бабушке очень нравилась эта винтовка, она считала ее одной из лучших снайперских винтовок российского производства. Да, хотя бы из-за веса. Ведь «Винторез», весит всего 2 кг и 600 г, а некоторое винтовки весят и по 10 килограмм, и по 12. Для женщин вес существенен. И потом эта винтовка бесшумная. И технически надежная.

И вот она лежала передо мной на откинутом белом полотне…

Как только я на ее взглянул, я сразу понял, что я прирожденный снайпер, каким была и моя бабушка. Бываю люди от рождения к чему-то прирожденные. Например, бывают, так называемые «гуттаперчевые» люди, с такой от природы растяжкой, которую не выработать за многие года тренировок, и из них получаются такие гимнастки, как Алена Кабаева или Ляйсан Утяшева. А некоторые от природы обладают таким голосом, что рядом с ними бесполезно петь, стыдно просто, и из них получаются оперные певцы, такие как Петр Шаляпин, ну и все остальные великие. А я был прирожденным снайпером, я просто знал это.

Инструкция была на каком-то непонятном языке, но она мне была не нужна, я и так знал, как мне собрать винтовку. И я собрал ее. Прицел не был сбит. Винтовка находилась в отличном состоянии, не смотря на то, что она так долго хранилась. Но видимо, хорошее место ей было устроено бабушкой.

Как только я взял в руки винтовку, так мне сразу захотелось кого-нибудь убить. Нет, не человека. Какое-нибудь существо, просто, что бы проверить, правда ли я снайпер, или это я все выдумал.

Я знал, куда мне надо поехать, чтобы себя проверить. Дождь уже прошел. Я разобрал винтовку, но не до конца, а чтобы она влезла в рюкзак. Я упаковал ее в полиэтиленовый мешок, уложил в рюкзак. Сел на велик и поехал. Я поехал на заболоченное озеро. Там помимо малины, обитало много уток. Это не были наши городские утки. Хотя… Кто их знает, утки, ведь умеют летать. Может они перелетают, туда-сюда. Да, все равно.

Я заполнил всю обойму винтовки до конца. Я решил, что буду стрелять уткам в головы. Потому что девятый калибр. Пули рассчитаны на человека, да ими и медведя можно убить. А если выстрелить в тело утки, ее разнесет в прах. Нет, нельзя, так относится к природе. Я прицелился и начал стрелять. Я убил четырех уток, прежде чем они окончательно поняли, что происходит, и улетели. Я подобрал всех убитых уток. Трем, как я и хотел я попал в головы, а одной, последней, в шею, ближе к телу.

Я сложил винтовку, и приехал домой, то есть в садовый домик. Я почистил винтовку, разобрал ее, завернул в «саван», и положил в «саркофаг», однако плиту я не стал задвигать, как чувствовал, лишь положил решетку и деревянный настил. На торчащую часть бетонной плиты из-под короба я поставил несколько корзин для хранения овощей. Вообще, все нормально выглядит, никто и не подумает ни о чем.

Две недели я объедался утками. Я бы, конечно, поделился с папой или с семьей дяди Леши, но тогда надо бы было объяснять, откуда у меня утки, и что с их головами.

Но буду краток.

Все предисловия закончились. Дальше будет детектив. Читайте еще внимательнее.

Это случилось 2 сентября прошлого года. Я-то думал, что это будет счастливейший день в моей жизни. В этот день нас посвящали в студенты. Нас расставили по факультетам. Нам говорили речи профессора. Потом выступали два студенческих рок и реп коллектива. А еще девчонки-акробатки (такие прикольные!). Потом нам еще дали пакеты, в которых были и кружки с логотипами университета. Я тут же скорешился с четверыми моими будущими однокурсниками. Оказалось, что одному из них исполнилось восемнадцать аж три дня назад. И он купил нам всем пива. И мы сидели и пили из подаренных кружек пиво прямо в сквере, у университета, болтали, рассказывали о себе, над чем-то все время смеялись.

Потом мы пошли на автобусную остановку, чтобы поехать домой. Парни быстро уехали. А я-то продолжал жить в саду, а автобусы туда ходили не часто. Я стоял на остановке и вдруг услышал: «О! Это же Костяй!» (меня Костей зовут). Я увидел двух моих, уже теперь бывших одноклассников. Они тоже поступили в университет, правда, платно, а не на бюджет. Они подошли ко мне, поздравили меня.

– А в Чехию-то поедешь? – спросил меня один из них.

– Да, конечно, пятого сентября вылетаю, – ответил я.

– Так занятия пропустишь.

– Я уже сказал куратору. Он сказал, конечно, поезжай, международная олимпиада, это престижно.

И тут я почувствовал, что на меня пристально смотрит какой-то мужик, среднего роста, крепыш. Это был мой брат. В руке у него была пол-литровая бутылка с минералкой. Он, видимо, купил, ее в киоске у остановочного комплекса. Рядом стояла машина.

Как только я повернул голову в его сторону, он осклабился. Видимо это была улыбка.

– Ой! Братец Кролик! – фамильярно обратился он ко мне, – Ты, что автобус ждешь? Да, садись, подвезу! – кивнул он на машину.

И вот опять, случай. Этот пресловутый случай. Вот если бы ему не захотелось, не приспичило пить, и купить воду, просто воды, в киоске, и именно около этой остановки, и именно в этот момент, когда там стоял я, мы бы не встретились. И ничего бы не было, ни для меня, ни для него! Нет! Все случилось, как случилось. Видимо, действительно, жизнь, такова какова она есть, и больше не какова.

И ведь, я хотел сказать ему: «Не, сейчас уж автобус приедет». Это было просто на языке. Но!

– О! Вообще, блин! Крутая тачка! Я б на такой проехался! – сказал один из моих бывших одноклассников.

– Дак, там еще и девчонки есть! – сказал другой.

И в самом деле, на заднем сидении виднелись две девушки.

Если бы не мои бывшие одноклассники рядом… Я бы не поехал с братом.

Но я сел в машину. В его машину. На переднее пассажирское место. И мы поехали. И роковое стечение обстоятельств случилось, хотя мы оба еще об этом не знали…

Он минуты две о чем-то шутил, и не смешно. А потом посмотрел на меня, и взгляд у него был цепкий. И дальше между нами состоялся диалог.

– Ты, что в Чехию едешь? – спросил он.

– Да, пятого сентября вылетаю – ответил я.

– Шенген есть?

– А как нет!

– На олимпиаду?

– Да, по физике.

– А тут что… В университет, поди, поступил?

– Да, на физтех, на бюджет…

– О! Ты смотрите! Какой у меня брат есть! – обратился он к сидящим сзади, – И на физтех поступил, и на олимпиады в Европу ездит! А! Знакомься, – это он обратился уже ко мне, – Это Нинка, а это Тонька, – представил он мне сидящих сзади девушек.

Я оглянулся назад, и с одного взгляда понял, что там сидят представительницы древнейшей профессии.

Нине было явно за тридцать, если не за тридцать пять. И она уже увяла. Так уж бывает, бывает, женщины увядают очень рано, как розы. Она явно нервничала, я, конечно, не понимал отчего. Но она была в нервическом состоянии, но пыталась это скрыть. Она смеялась над шутками (довольно пошлыми) моего брата. И пыталась поддержать никому не нужный разговор.

Антонина же была весьма миловидной женщиной, не старше 25 лет. И очень индифферентной. Ей на все было все равно. Она курила сигарету за сигаретой, выпуская дым в чуть приоткрытое окно, и время от времени отпивала пиво из горлышка бутылки, и как бы смотрела в окно, на самом деле, она просто ото всех отвернулась.

– А поедем с нами в ресторан, – продолжал обращаться ко мне брат, – Девчонки есть хотят, накормим, да и мы поедим. Не бойся, за мой счет. Отметим твое поступление!

Он как-то преувеличено хохотал и все завязывал со мной разговор, и мы ехали и ехали.

Мы приехали в ресторан за городом, но недалеко от города. И припарковались. Вышли, и так быстро зашли внутрь, что я не разглядел толком вывески, и почти не запомнил названия. Столик был заказан на троих, но мне, конечно же, тут принесли стул. Брат был щедр. Тут была и рыбная нарезка и мясная. Мне и себе он заказал по стейку. В общем, я очень плотно и вкусно наелся. Я выпил вина, что пили «девушки», и чуть хлебнул виски, что пил брат. Он же пил виски вовсю.

– Ты так пьешь! – даже спросил я, – Ты же за рулем!

– А! – отмахнулся брат.

– Ай! – сказала Нина, – Он что выпьет, что не выпьет, одинаково водит.

Нина и за столом явно нервничала, и опять хотела это скрыть. Для чего? Для кого? Для меня? Я этого, конечно, тогда не понимал. Антонина же ела всю эту вкуснятину с таким безразличным видом, как будто поедала вареную картошку.

И я, вдруг, заметил, что на меня внимательно, как-то изучающе, будто хочет понять, кто я и на что способен, смотрит мужчина, сидящий за соседним столом. Он был явно высокого роста, и ему было явно за пятьдесят, однако в темных, почти черных волосах его не было седины. Он имел очень солидный вид, вид такого не простого человека. И глаза у него, глубоко посаженные, были темными. Но главное взгляд. Я, уж, конечно, потом, определили этот взгляд как вороний. Знаете, вороны, почему-то очень побаиваются людей. Мне, лично, это вообще не понятно, почему? Они живут рядом с нами с незапамятных времен. Мы их не едим (ну, разве что, в блокадном Ленинграде, или по такому же случаю), не трогаем, мы к ним равнодушны. Нет, вот утки, например. Они никуда не улетают, и на всю зиму, уж давно остаются в городах. Кинь им кусок хлеба, и они могут запросто подойти к ноге, да и вообще, чуть ли не из рук берут еду. А ведь мы, то есть человечество, сколько веков, да, что там, тысячелетий, на них охотились. Утиная охота – и кормежка, и забава. Но сейчас они почти ручные. А синицы! Особенно, синица малая – пухляк, протяни руку с семечками, ведь усядется и сидит, раздавить ведь, ее можно, просто сжав руку, а она смотрит так задорно своими глазенками-бусинками: «Вот, мол, какое большое животное я приручила!» (и в правду, кто кого приручил?). А вороны нет! Они ходят, и на людей так поглядывают, очень зорко, изучающе, что, мол, от тебя ждать? И только ей покажется, что человек как-то к ней не так, все, улетит сразу. Вот такой у него и был взгляд.

Но, как только я повернулся к нему, он сразу отвел глаза, и обратился к довольно юной девушке, сидящей с ним за одним столом.

А брат все шутил, и обращался ко мне. Нина все нервничала, а Антонина жевала, как корова. В какой-то момент брат встал и сказал: «На минутку выйти надо». И ушел. Я заметил, что и этого, «Вороньего глаза» тоже нет за столиком. Но, тогда, я, конечно, не придал этому никакого значения. Брат вернулся, и чуть заметно кивнул Нине в мою сторону. Нина сразу как-то обмякла, выдохнула, и посмотрела в мою сторону, как так, как бы пожалела. Я не понял тогда, что происходит. Тем более выпил, и чуть захмелел, я же не пьющий.

В общем, мы все наелись, и все, поехали назад в город. Когда, мы подошли к машине, оказалось, что пока мы ели-пили, прошел дождь, и довольно сильный. Дорога стала скользкой. Брат вел машину отвратительно. Выехав на трассу, он, превышал скоростной режим, почему-то пытался всех обогнать, сигналил и матерился на водителей, постоянно выезжал на встречную полосу.

– Так ты пятого уезжаешь! Давай, братец встретимся до отъезда, ну так, просто. Давай общаться, мы же все-таки братья. Давай, в кафе сходим, завтра или послезавтра, поговорим…

Это было последнее, что я услышал. В принципе, это, могло быть последней речью, которую бы я услышал в моей жизни. Запросто. Брат не справился с управлением, машину занесло, юзом, она съехала в кювет, и на все ходу врезалась в столб придорожного освещения, конечно, со стороны пассажирского сидения.

Я очнулся в больнице, в реанимации. Около меня на стульях сидели в белых халатах весь зареванный мой папа и очень взволнованный мой брат. Как только я очнулся, ко мне почти подбежали врач и медсестра, поговорив со мной, врач ушел, а медсестра поставила укол, к капельнице я уже был подключен. И все равно было больно, я чувствовал боль. Оказалось, у меня сломана челюсть в двух местах, выбито пять зубов, а правая голень сломана в трех местах, да что там, просто раздроблена на куски, по частям ее собирать надо, есть и другие увечья, но, по сравнению с перечисленными ерунда.

Как только врач ушел, мой брат обратился ко мне.

– Слушай, брат, я виноват, знаю. Но не слишком, меня подрезали! Этот на «Вольво» подрезал! Все из-за него. Это доказать можно! Слушай, мы тут с твоим отцом почти договорились. Давай скажем, что никакой аварии не было. Тем более она не зафиксирована. Что ты, мол, сам, случайно упал. А я денег дам. Много дам. Тут мы с врачами поговорили, в Израиль тебе ехать надо, там клиника просто класс, так тебя починять, будешь, как новенький! А?! А тут давай пока сборки-разборки можешь и инвалидом остаться! А?! Я денег дам! Много дам! Я ведь тоже буду доказывать, если что, что меня подрезали, все затянется. Не к чему тебе это! Быстрее надо…

Он много что говорил. Папа посмотрел на меня и пожал плечами, он не знал как лучше, ему бы, чтобы я стал как прежде. И я согласился, я кивнул, я не мог почти говорить, так было мне больно. Меньше всего мне в таком состоянии хотелось разборок, кто прав, кто виноват. Мне в правду хотелось, чтобы меня, как выразился мой брат: «Починили», и все, больше ничего. И я согласился. Согласился соврать, что я упал сам, с какого там холма, в какую-то там яму, и вот так вот повредился, тем более в моей крови выявили алкоголь.

Пришел следователь, что естественно, в таких случаях, и я все соврал, а Нина и Антонина, и мой брат были яко бы свидетелями. Все подписались.

Это была даже не ошибка, это был приговор. Да, это был приговор. Не мне. Брату.

На следующий день ко мне подошла Нина, оказывается, Тоня тоже пострадала, у нее сильнейшее сотрясение мозга, и лежит она в той же больнице, что и я, но не в реанимации.

– Слушай, я Тоньку постоянно навещать буду, так что, если тебе что надо будет, давай скажи, я принесу, мне не сложно. Вот я телефон свой оставлю, звони, если что, – сказала мне Нина и написала свой телефон на клочке бумаги.

Удивительно, но сотрясения мозга, как такового, у меня не было, так контузия, видимо челюсть приняла все на себя. И я через три дня стал довольно уверенно передвигаться на костылях. Очень тяжким для меня было употребление пищи. Сначала меня кормили через зонд. Это было сверх унизительно и противно. Но потом, Марина придумала способ, как мне есть через рот. Она варила, специально для меня еду, в полужидкой консистенции, как разбавленный паштет. Она складывала еду в тюбики для крема. Ну, такие в которые наливают крем, и, выдавливая, украшают торты. И я выдавливал пищу в рот. Так я мог, есть. Я даже прозвал себя «космонавтом», ну, они там, на орбите, так же едят. Какая Марина все-таки замечательная! Как хорошо, что папа женился!

Папа договаривался с клиникой в Израиле. Реально и главврач, и мой лечащий врач советовали ехать именно туда, именно в эту клинику. Говорили, что там делают отличные челюстно-лицевые операции, и кроме того сразу начнут «собирать» мою ногу. Тем более мне там дали скидку тройную: за то, что я из России (владелец хоть и был евреем, но выходцем из СССР), за то, что я несовершеннолетний, и за то, что лечение будет долгим. Иначе было бы не потянуть.

Половину суммы мы нашли сами. Папина заначка, Марина все что было, отдала, и ее родственники подкинули (как хорошо, что папа женился!), и друзья! Блин, я даже несколько раз плакал, реально, друзья все скинулись, что у кого что было. И бывшие одноклассники, и даже мои несостоявшиеся однокурсники тоже… Блин я… Плакал. Спасибо, реально!

Брат обещал другую половину – четыреста тысяч. Очень уверенно обещал… Сначала.

Папа договорился с клиникой. Выплатил половину авансом из найденных средств, и купил билет до Тель-Авива. Я должен вылететь 14 сентября в 5 утра.

Все бы хорошо. Только брат все обещал, обещал, а денег-то и не давал. Говорил, что вот, сегодня-завтра, что, мол, бизнес дело такое, вот оборот будет, и заплачу. Потом он все как-то так, быстро заканчивал телефонный разговор. Последний раз, когда я ему позвонил, он буркнул, что говорить не может, что перезвонит. Это было 10 сентября. И все. Он больше не выходил на связь.

13 сентября ближе к вечеру я не выдержал и позвонил Нине.

– Нина, брат не отвечает, трубку не берет. Что с ним? Может он в Италию уехал?

– Нет, он здесь, и жив, здоров. А какой он тебе номер дал?

Я продиктовал номер телефона, данным мне братом.

– А, – ответила Нина, – Он на этот смартфон может неделями внимания не обращать. Он с него, когда ему надо звонит сам.

– А что мне делать? Я утром должен в Израиль улетать. А он денег все еще не дал. Он не знает, когда я улетаю, когда мы последний раз говорили, еще не все было решено.

Нина помолчала.

– Он не даст тебе денег, – сказал она твердо.

– Как это не даст. Он же обещал!

– Ну и что. Это ничего не значит. Ты ему больше не нужен. А с ненужными ему он не церемонится. Просто сбрасывает со счетов. Ты ему был нужен 5 сентября. У него были проблемы с шенгеном. Но сейчас он получает визу 17 сентября. Кроме того, у него была проблема, но он решил ее. И ты ему больше не нужен. Он не даст тебе денег!

– Нет! Этого не может быть! Это он меня изуродовал! Я же могу ему претензии предъявить, да еще какие! Я же ему жизнь могу испортить. Он же должен это понимать!

– Может быть, и может… …Твой брат подлец и подонок. Помни об этом. Он если может над кем-то безнаказанно поиздеваться, поглумиться, он это обязательно сделает. Он одно время был сутенером вместе с Артуром. Ты не представляешь, как он с девчонками обращался! Они выли от него. Денег все время не доплачивал. И не потому, что у него их не было, просто это еще один способ глумления. А уж как он меня по стенке размазывает! Лучше и не знать!

– Тогда зачем ты с ним?

– Приходится. У меня нет выхода. Я по глупости сбежала из дома в двенадцать лет. И сразу попала. Я проститутка с двенадцати лет. Мне тридцать семь. Я все измочалена, измотана. Я уже не кому не нужна, у меня практически нет клиентов. У меня нет образования, нет денег, нет жилья. Мне приходится исполнять то, что он мне прикажет.

– Послушай. Но мне-то что делать? Может он просто, как ты сказала, не обращает внимания на этот номер. Дай мне его адрес. Я съезжу, разберусь. Он должен мне дать деньги! Мне эти деньги нужны как воздух! Мне без них и воздух не нужен!! Я не хочу остаться инвалидом!

– Я дам тебе адрес. Он меня, конечно, потом размажет, но мне не привыкать. Я за тебя волнуюсь. Не за себя. Он на что угодно способен. Он убил двоих. Одного, что вступить в ОПГ, а второго – за то, что надоел. Он может тебя ударить, он может…, да что угодно может. Ну, а уж покуражиться, поизмываться это уж сколько угодно. Не зли его, разговаривай аккуратно. И помни, если он скажет: «Нет», это значит, нет. И бесполезно его умолять, упрашивать, угрожать. Если он решил не платить, он ни за что не даст денег. Хотя у него денег полно, куры не клюют. У него миллионы, и даже возможно не рублей… Он их даже не считает. Сваливает кучей, и берет когда надо. Но, платить не любит. Знай это. И я ничем тебе не смогу помочь. Я буду говорить и делать то, что он мне велит. Единственно как я могу тебе помочь, это перевести тебе немного денег. Много у меня нет.

– Ну, если можешь, переведи. Мне каждая копейка нужна. И скажи мне адрес. Все-таки может все не так уж страшно. Он просто не знает, что я уже уезжаю.

– Ладно. Диктуй номер карты и записывай адрес.

Я продиктовал Нине номер банковской карты, а она мне адрес брата. Оказалось, что его коттеджный поселок находится не далеко от моего садового домика. Все в три остановки на автобусе. Я прекрасно знал эту местность. Мы с Андрюхой и Кирюхой все время там гоняли рядом, по лесной дорожке на великах.

Я приехал в поселок, вошел за шлагбаум, и стал искать коттедж номер семнадцать. Оказалось он в крайнем ряду, за ним уже был забор ограждения. И он вообще почти крайний и с другой стороны, только еще один коттедж рядом, и поселок кончался.

Я подошел… И тут, я даже не знаю, почему я так поступил. Интуиция? Не знаю. Только я не стал сразу звонить в дверь, а подошел осторожно к освещенному окну. Брат сидел на диване, ел и смотрел футбольный матч по телику. Я удивился комнате. Комната была большая, даже очень большая, прямо зал, зал величиной с двухкомнатную квартиру. Окна были только с одной стороны, я насчитал их пять штук. Посередине у среднего окна стоял диван, кожаный в деревянном обрамлении, видимо, очень дорогой. Рядом стоял низенький стол, но довольно широкий и длинный. За ним два кресла, в комплекте с диваном. Потом находилась тумба, высокая, на которой стоял телевизор, огромный. За ним находился круглый большой стол, и вокруг стола стояли стулья, ни как не менее десяти штук. Рядом у стены стоял письменный стол со стулом. На стене около круглого стола и письменного висели две картины, по-моему, художника Бастрыкина. На противоположной, глухой стороне комнаты, была дверь, насколько можно было судить на кухню. Напротив дивана у стены стоял комод, на нем находились два футбольных мяча на подставках с росписями, видимо, нашей футбольной команды. Над комодом висел фанатский шарф, и несколько фотографий, с изображением брата с футболистами. На комоде еще были две коробочки, но я не понял с чем, и лежала связка ключей. По сторонам от комода были витрины или серванты, не знаю уж как назвать, тоже наполненные футбольной атрибутикой. Да уж, брат явно фанател от футбола, и от футбольной команды нашего города. Меня удивило, что другая половина комнаты почти пустая. Там ничего не было, кроме большого шкафа, стоящего у стены, рядом с входом в комнату из коридора. Пол всей комнаты был покрыт коврами. Именно коврами, а не ковровым покрытием. Ковры были большими и одинакового размера. Как только кончался один ковер, сразу же начинался другой. Ковры были разные по расцветки, однако, со вкусом подобранные. На потолке было несколько люстр, но светилась только одна, в центре.

Брат сидел на диване у окна, смотрел матч и жрал. Именно не ел, а жрал. Перед ним на столике стояли две миски. Одна с рыбной нарезкой, там была разная рыба, красная, розовая, белая. Другая с мясной нарезкой, и мясо было разное. Еще была тарелка с хлебом. Слева стояла бутылка с виски и стакан, справа большая кружка с пивом. На краю стола лежали пульт и три смартфона. Брат руками брал из рыбной миски и засовывал это себе в рот, отхлебывал пива, и тут же отпивал виски. Не успев проживать толком, брал рукой из мясной миски, засовывал мясо в рот, и все повторялось по кругу. Время от времени он откусывал хлеб. По подбородку его текло, но он не обращал на это внимание, хотя рядом на диване лежало несколько тряпичных салфеток. Он не отрывал взгляда от экрана.

Зазвонил самый большой смартфон, он взглянул на него, и тут же вытер, как следует руки и подбородок. И вырубил звук.