Монастырские тайны

Звенящую тишину нежданно разрезал скрип. Все вскинули головы. Нервный мужчина тихо ойкнул и снова вскочил на ноги. Дверь распахнулась, и в комнату осторожно вошел молодой мужчина, одетый во что-то темное.

– Все готово, можем идти, – тихонько произнес он. Сидевший за столом старец погасил свечу, и комната на минуту опустилась во тьму. Но вскоре ее очертания стало довольно легко разобрать в лунном свете, льющемся из окна.

– Ну, с Богом! – произнес важный старик и, осенив себя крестным знамением, поднялся.

Кряхтя, поднялись остальные старики из-за стола и тоже перекрестились. Гуськом, следуя за вестником, все вместе, стараясь не скрипеть половицами, вышли на улицу.

На небо стремительно взлетала огромная желтая луна. И теперь было видно, что все семеро были одеты в длиннополые рясы, а человек, которого они так ждали, был облачен в темный костюм.

Все они появились в селе сегодня, но в разное время. Сначала из приехавшего со станции утреннего рейсового автобуса вылезли, тяжело дыша, две полные старухи,

облаченные в длинные платья. Их лица были замотаны по-деревенски белыми платками в горошек по самые носы12.

На старух никто из деревенских не обратил внимания – мало ли кто к бабке Фене приехал погостить. Да и «Утренняя почта» была в самом разгаре. Не до старух тут каких-то, когда сам Игорь Николаев на экране.

Родственников и знакомых у бабки Фени было разбросано немало по России. Вот и наезжали к ней иногда целыми семьями, жили подолгу, привозили гостинцы. Бабку Феню боялись в деревне, за глаза называя колдуньей. Ефросинья смолоду знала много разных рецептов – как от грыжи избавиться или от рожи, как запойного пьяницу от вина отвадить, да и много еще чего могла… Никогда не брала денег за свою помощь, даже не притрагивалась к ним – только продукты, либо отрез ситца на платье, либо поделку какую, сделанную своими руками. Ефросинья могла отказать в лечении кому-то, если человек ей не понравится. Сказывали, что кто-то видел ее разгуливающей по ночным полям, лугам в одной рубахе и босой. Дети не забегали играть в эту часть села, да и взрослые говорили о бабке Фене лишь шепотом.

Поэтому епископ Владимир и протоиерей Первушин, а это были именно они, вошли в избу к Ефросинье в своих маскарадных костюмах, никем не замеченные. Встречавший их у калитки инок Андрей, «по совместительству» внук бабки Фени, радостно закивал им и, проводил их в дом, угостил чаем на травах и медом, помог переоблачиться и отвел в небольшую прохладную комнатку, пахнущую сосной и мятой, отдохнуть с дороги.

К полудню в дом бабки Фени постучались два заблудившихся грибника. Ими оказались переодетые епископы Меркурий («единоверец») и Кирилл («климентовец»). Андрей впустил их в дом и тоже угостил чаем. В корзинах у них вместо грибов, оказались две черные рясы, в которые «грибники» тут же и облачились.

Когда после обеда пошел крупный теплый дождик, все селяне попрятались по домам и улица опустела. Лишь только один путник, казалось, не убоялся быть промоченным. Помогая себе самодельной деревянной клюкой, он уверенно вышагивал меж пузырящихся луж по направлению к дому бабки Фени. Так «иосифлянин» епископ Серафим добрался «под прикрытием» дождя никем незамеченным.

Вечерним рейсом автобус привез в село еще одного тайного участника предстоящего Соборика. Им оказался весьма уважаемый старообрядец епископ Амфилохий.

И уже когда стало темнеть, на попутной машине в село прибыл тот самый беспокойный человек, что все время нервно вскакивал с лавки в часы ожидания в доме бабки Ефросиньи.

Одет он был в светлый льняной костюм и шляпу, долго спрашивал у нелюбопытных, сонно позевывающих селян, где находится дом бабки Фени, его дальней родственницы, и, наконец, тоже разыскал избушку. Последний гость в миру носил фамилию Могиленко, выдавал себя за иеромонаха Лазаря, а за свои последующие деяния получивший звучное прозвище «могильщик катакомб».

И вот теперь все семеро путников, освещаемые холодным светом луны, шли за своим проводником по узкой тропинке, ведущей наверх, к темневшему зданию церкви. Не доходя каких-то пятидесяти шагов до ее потрескавшихся стен с облупившейся краской, инок Андрей остановился и, обернувшись к остальным, тихо произнес:

– Осторожно. Здесь ступеньки.

Приоткрыв потайной люк на холмике, поросшем бурьяном, он первым исчез в зияющей пустоте. Через пару минут он, видимо, зажег свечу, потому что жерло люка немного осветилось снизу, и стала видна довольно крепкая лесенка, ведущая в подземелье.

Один за другим, путники осторожно спустились по лесенке. Последним в люк запрыгнул иеромонах Лазарь. На секунду голова его повернулась куда-то по направлению к белевшим колоннам церкви и чуть-чуть кивнула. Хотя, может быть, он просто покачнулся, потому что, лихорадочно схватившись руками за крышку люка, не сразу полез вниз, как бы восстанавливая нарушенное равновесие. Наконец и Лазарь исчез в темной дыре.

Инок Андрей, отдав свечу пятидесятилетнему епископу Кириллу, снова взобрался по лестнице и прислушался, высунув голову из люка. Ничего. Тишина кругом. Слышен слабый плеск лесной речушки, сваливающейся за каменный порожек перед деревянным мостом, да скрежет козодоя на дальнем лугу. Удовлетворенный увиденным и услышанным, инок осторожно закрыл крышку люка и спустился к ожидавшим его монахам.

– Теперь уже скоро, – радостно сообщил он им, зажигая еще одну свечу и направляясь куда-то вправо, – пойдемте, скоро нас должен встретить иеромонах Ферапонт. Вот знак, что ход проверен, – и Андрей указал на крест, начерченный мелом прямо на каменной плитке пола.

Глава 6. Катакомбная вечеря

До пещеры, где жил иеромонах Ферапонт, дошли благополучно. Он встретил всю группу, как и было условлено, на полпути, помог уставшим от нелегкой ходьбы по подземному коридору старикам взобраться наверх, проводил до пещеры, усадил путников на мягкий лапник и угостил холодным отваром из мелисы лимонной.

Преподобные при входе в пещеру целовали Святой Крест и Евангелие, которые на белом рушнике держал посерьезневший необычайно монах малой схимы Владимир. Поочередно давали клятву, что никому никогда не скажут о Соборике. Монах же в ответ на это выдавал каждому заготовленные листки канона, который после проведения Соборика предполагался быть подписанным его участниками.

Наконец все расселись на лапнике, епископ Владимир, рукоположенный еще самим Андреем Ухтомским и председательствующий на этом Соборике, был почетно усажен Ферапонтом на самодельный невысокий стул. Немного погодя, оглядев присутствующих и прочитав молитву, епископ Владимир открыл собрание.

Сначала все шло своим чередом: преподобный, истинный представитель «андреевцев», с печальным вздохом сообщил о том, что катакомбная иерархия стала катастрофически оскудевать. Назвал и причины: непрекращающиеся советские репрессии, болезненный процесс смены поколений в ИПЦ, вдовствующие кафедры, ослабление связи между архиереями. Выразил беспокойство о том, что «андреевские» общины, если так пойдет и дальше, скоро окажутся на акефальном положении.

Епископа Владимира горячо поддержал довольно молодой епископ Кирилл, всего сорока восьми лет, который появился в Воздвиженском под видом «грибника». Считая себя истинным «климентовцем», он обнадежил собравшихся, что в критической ситуации «климентовцы» готовы слиться с «Андреевской» ветвью, поскольку никаких особых разногласий у этих направлений нет.

– А нас, поверьте, немало, – гордо заявил он, – более тридцати тысяч. Мы и на Алтае, и в Забайкалье, и в Поволжье, и в Приамурье, много нас, много. И скиты наши надежно укрыты от лишних глаз.

Присутствующие воодушевились. Тут же было отказано в перерукоположении пяти клириков умершего епископа Антония, который за всю жизнь так и не признал Советской Московской Патриархии, а своих монахинь, посетивших «советские» храмы, отлучал на полгода.

Упоминание о епископе Антонии, казалось, всколыхнуло мирное дыхание тайного Соборика. Все задвигались, зашептали.

Старообрядческие епископы Меркурий и Амфилохий строго зашептали наперебой:

– Древлеправославие нужно… Негоже «обнагленцев» к народу допускать. Нужно вернуть матушке-России истинную веру. Подвижники нужны. Нужны страдальцы за веру. Молодые должны идти вперед, не убоявшись красного змея!

«Молодые» (Ферапонт и Владимир) распрямили плечи. Глаза их горели. Особенно волновался Владимир, которому впервые доверили организацию  тайного Соборика. Он изо всех сил хотел быть хоть чем-то полезным, но говорить при старцах боялся. Поэтому лишь только истово молился про себя, сжимая пальцы рук.

– А если нужна России истинная вера, то ни к чему было на Собор волка в овечьей шкуре пускать, – тихо, но твердо произнес до сих пор молчавший «иосифлянин» епископ Серафим. – Прочь, оборотень!

– Я гонимый священник Катакомбной Церкви! – взвизгнул вдруг тот, на «овечью шкуру» кого намекнул Серафим. – Меня хиротонисал епископ Вениамин! Я в лагерях сидел за веру! – из груди иеромонаха Лазаря вырывались хриплые, клокочущие звуки. Лицо его побагровело, нос хищно изогнулся, и монах Владимир с ужасом припомнил свой давешний сон: филин, стремительно пролетающий над ним и кашляющий ему в самое лицо.

Владимир невольно содрогнулся и с тревогой посмотрел на Ферапонта. Но иеромонах хранил абсолютное спокойствие, и Владимир тут же устыдился своих чувств и заставил себя дышать ровно и медленно.

– Ты, Федя, не шуми, – повелительно взмахнул рукой епископ Владимир на нервически подергивающегося худосочного Лазаря. – Сядь и объясни-ка нам, какую ветвь Катакомбной Церкви ты представляешь.

«Почему Федя?» – мелькнуло в голове у Владимира. Он было снова взглянул на Ферапонта, но тот лишь заговорщически подмигнул ему и тут же снова сделал серьезное лицо.

– Я представляю заграничную ветвь гонимой истинно-православной церкви, – тоненьким голоском пропищал весь красный Лазарь и тихо сел на лапник.

– Дозвольте мне, как участнику всех тайных Собориков, – раздался тихий ровный голос протоиерея Первушина, – призвать собрание к выполнению своей истинной цели. Нам необходимо предать анафеме ересь экуменизма. Поэтому как в экуменизме содержится предательство Христа и отступление от православной веры.

Живого «реликта», как ласково называли Первушина многие катакомбники, слушали, затаив дыхание. Даже Могиленко-Лазарь и тот престал шумно дышать, весь как-то скрючился, сидя в углу и никем не замечаемый.

– Мы должны выразить свой категорический протест желанию экуменистов уравнять в правах Русскую Православную Церковь с какими-нибудь сектантскими течениями, ведущими к деградации личности…

– Истина! Нельзя позволять Западу превращать православных в звериное стадо бездушных потребителей! – зычно подхватил епископ Меркурий.

– Вспомните слова апостола Павла, – продолжал Первушин, – который говорил: «Разве разделился Христос?» и отвергал всех тех, кто рвался к церковной благодати под чужими знаменами.

Епископ Владимир откашлялся и предложил принять анафематствование ереси экуменизма.

Приняли единогласно. Затем, в качестве завершающего процесса Соборика были преданы анафеме «сергиане» как безбожники, а также лично советский «Патриарх», вступивший в сговор с коммунистами.

Когда Владимир и Ферапонт обходили сидящих, собирая подписи под заявлениями, из лесу послышался крик совы. Ферапонт, словно зачарованный, остановился и, передав бумаги Владимиру, вышел из пещеры.

Ночь уже отползла на запад, приоткрыв на востоке нежно-розовую полоску занимающейся зари.

«Странно, – подумал иеромонах, – совы-то уже кричать не должны, почти светло уже».

Внезапно где-то справа послышался хруст ветки. Ферапонт одним мигом очутился снова в пещере, схватил за руку Владимира и прошептал:

– Нас предали. Облава. Уводи преподобных по подземелью. Лазаря я беру на себя.

Дальнейшее Владимир помнил с трудом. Вроде бы Ферапонт набросился, что есть силы на Могиленко. Тот тихонько взвизгнул, но рухнул, как подкошенный, на лапник под ударом тяжелого кулачищи иеромонаха.

– Святые отцы, – срывающимся шепотом пробормотал Владимир, – нас окружают. Срочно выбирайтесь вслед за мной.

Кажется, он помогал закачавшемуся епископу Владимиру подняться на ноги, быстро начал выводить одного за другим архиереев из пещеры и кинулся в ивняк. Старцы, еле поспевая за ним, бесшумно скрылись в буреломе.

И вдруг они услышали отчаянный крик:

– Спасайся, братья! За Русь Православную! Не посрамим земли русской!

Это был голос иеромонаха Ферапонта. Он, отвлекая внимание преследователей от перепуганных насмерть епископов, понесся в противоположную сторону от заветного люка, хрустко ломая ветки и неистово крича.

Скоро послышались редкие выстрелы и крики: «Стой!»

Думать было некогда. Дрожащий от нервного возбуждения Владимир помог старцам спуститься в довольно узкий лаз в подземелье. Там их принимали буквально на руки еще крепкий епископ Кирилл и инок Андрей.

Лазарь-Могиленко остался лежать без движения в пещере. Люк захлопнулся. Под землей воцарилась полная темнота и стало тихо-тихо.

– Не волнуйтесь, преподобные, – прервал тишину инок Владимир. Дрожащими руками он принялся зажигать огарок свечи, оставшийся у него в кармане. – Пока Лазарь не встанет, нас здесь никто не найдет. Пойдемте же скорее, я провожу вас к запасному выходу. Ферапонт мне показал его специально для такого случая.

В полном молчании, крестясь и опираясь руками на земляные стены, процессия шествовала в полутьме примерно полчаса. Никаких звуков сверху слышно не было. Да и не могло быть слышно. Ведь подземный ход был вырыт на совесть, метра три-четыре под землей.

Осторожно приоткрыв люк запасного хода, Владимир осмотрелся по сторонам. Уже совсем рассвело. Начинали петь лесные птицы, беззаботно перелетая с ветки на ветку. «Вот и нам бы так, – подумалось вдруг Владимиру, – как было бы славно».

Выведя своих подопечных из подземелья, Владимир помог им снять рясы, указал, в каком направлении безопаснее всего выйти к дальней железнодорожной станции, и попросил идти не всем вместе, а разделиться на отдельные группы, чтобы не вызывать подозрений.

Епископ Владимир сердечно поблагодарил своего молодого тезку за помощь и отвагу, потом, подождав, пока остальные разойдутся, тихо наклонился к нему и что-то вложил в его горячую руку.

– Сын мой, отдаю тебе на сохранение реликвию Русской Истинно-Православной Церкви. Это духовное завещание последнего русского Патриарха Тихона. Его удалось спрятать от большевиков. До сих пор его хранил я. Но теперь вижу, что силы мои уже не те. А ты молод, горяч, отважен. Можешь считать, что в этом и есть подвиг всей твоей жизни. Придет время – и все узнают правду. Теперь в твоей руке судьба всей православной России-матушки, а ты станешь Хранителем Великой Тайны! Да хранит тебя Господь Всемогущий! – и епископ Владимир перекрестил монаха малой схимы и, поцеловав его в щеку, исчез за деревьями.

Что-то холодное осталось лежать в руке Владимира. Он не сразу сумел раскрыть ладонь – так сильно сжал ее от нервного напряжения. Наконец, сделав два-три глубоких вдоха, Владимир сумел разжать пальцы и увидел, что на его ладони лежит серебристо-стальная гильзочка. Нет, капсула, поправил сам себя монах и посмотрел в бездонное голубое утреннее небо.

– Господь Всемогущий! Не оставь меня, раба твоего! Помоги сохранить реликвию российскую!

Владимир решил было прочитать молитву, как вдруг где-то слева раздалось тяжелое дыхание, и на полянку выскочил какой-то краснощекий высокий парень. Он секунду таращил свои серо-голубые глаза на монаха, потом неожиданно наставил на него револьвер и радостно заорал:

– Вот он! Стой! Стрелять буду!

Владимир, снова сжав в руке капсулку так, что аж пальцы захрустели, присел и, петляя, словно заяц, кинулся в кусты орешника. Его хлестали по лицу ветки, руки обжигала крапива, но Владимир несся, словно у него вдруг выросли крылья. Сигая направо-налево, он смог немного оторваться от яростно ругающегося преследователя. Наконец ему даже удалось увеличить расстояние между ними метров на пятьдесят. Сердце, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди Владимира, не привыкшего к подобному марафону. Глазами он искал спасения и молился. Преследователь снова сопел уже где-то рядом, под его ногами трещали сломанные ветки и сучья.

«Не оставь меня, Господи!» – мысленно крикнул Владимир, задыхаясь от быстрого бега. И неожиданно споткнулся и упал. Решив, что он не оправдал надежд епископа Владимира, монах завыл от бессилия и стыда. Внезапно глаза его остановились на одном из корней могучей сосны. Владимир сам не понял, почему пальцы его схватились именно за этот корешок. Но тут же его осенило: Господь помог! Услышал молитвы! В корешке с внутренней стороны имелось небольшое углубление, выщербленное лесным жучком, а может, и изъеденное временем.

Монах тут же, не раздумывая, засунул туда капсулу. Она, словно это место было специально приуготовлено для нее, аккуратнейшим образом легла в углубление и ни с какой стороны не просматривалась взглядом.

– Спасибо тебе, Господи! – с облегчением и каким-то радостным самоотречением произнес Владимир и встал на ноги. Сильные руки тут же подхватили его, кто-то стукнул по затылку и монах потерял сознание.

Очнулся монах малой схимы Владимир уже в микроавтобусе, на котором его везли хмурые, молчаливые мужики в коричневых и серых костюмах-двойках. На полу лежал какой-то куль, накрытый рогожей. Внезапно Владимир увидел прядь рыжих жестких волос, выбившуюся из-под рогожи. Часть пряди была в крови. Сердце его застыло. «Ферапонта убили», – сами собой пронеслись в его голове страшные слова. Поневоле он вздрогнул, вспоминая недавние жуткие события.

– Очнулся, красавец? – злорадно поинтересовался краснощекий, и Владимир узнал своего преследователя. – А как от меня припустил! Еле догнал, мерзавца, – улыбнулся тот своим товарищам. – Но от Андрюхи-рыжего еще никто живым не уходил. – И он заливисто заржал, сильно пихнув при этом в спину Владимира.

Часть вторая. 1996 год

Глава 1. Тревожные сны

Радуга возникла столь внезапно, что Настя даже вздрогнула от восхищения…

Настя Михайлова, тридцатидвухлетняя москвичка, возвращалась с работы на дачу. Попутки не встретилось, а рейсовый автобус высадил всех на предпоследней остановке, в одной из деревень. Водитель, мужчина средних лет с пропитым лицом, сказал, что бензина у него хватит лишь до бензоколонки, поэтому дальше он не поедет.

Люди повздыхали, поохали, но ничего не поделаешь, пришлось вылезать на раскаленный июльским солнцем асфальт и, подхватив тяжелые сумки с продуктами, идти пехом по пыльной проселочной дороге.

Настина деревня была самой последней, поэтому уже через полчаса она осталась одна – все бывшие пассажиры автобуса разбрелись по домам. Девушка не боялась идти меж лугов и перелесков – каждый метр этой дороги был ей знаком с детства; скорее наоборот, завидев вдали какого-нибудь незнакомого человека, она сама бы прыгнула в лес, чтобы остаться незамеченной.

Скоро на небе появилась серо-черная туча, закрыла собой солнце, и, не успела Настя обрадоваться, что жара спала, как крупные капли дождя вымочили ее всю. От неожиданности она не успела укрыться под большой корявый дуб, стоящий на повороте, и теперь стояла на дороге, беспомощно озираясь: дождь был такой силы, что видимость вокруг снизилась до метра.

Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Отряхнув с волос капли и выкрутив промокшую насквозь юбку, девушка разогнулась и ахнула от изумления: над полем, словно по мановению волшебной палочки, раскинулась двойная радуга. Настя загадала желание, прося радугу исполнить его как можно скорее. Потом улыбнулась, сама, не зная, чему, и бодро зашагала по дороге. Когда она дошла до мостика, нависшего над небольшой лесной речушкой, обернулась – радуга исчезла.

«Надеюсь, ты успела запомнить мое желание, – улыбнулась Настя, думая о радуге, – иначе я уж и не знаю, кто мне тогда поможет».

Желание Настя загадала не случайно. С некоторых пор в ее довольно безоблачную и спокойно-размеренную жизнь ворвалось нечто, что мешало ей чувствовать себя комфортно.

С пугающей регулярностью – два раза в месяц – ей снился один и тот же сон. Будто бы находится она в каком-то незнакомом лесу. Поют птицы, солнце играет на ветках деревьев. Кругом растут сказочно красивые цветы. Настя стоит возле какого-то высокого дерева, то ли сосны, то ли огромной елки и любуется природой…

Внезапно на сердце у нее становится очень тревожно. Птичий гомон растворяется в сильных порывах ветра. Слышны раскаты грома. И откуда-то из чащи к ней начинает приближаться неясный силуэт. Кто-то в черном. Вот он уже почти совсем близко. На нем длиннополая монашеская ряса, на голове клобук, но самого лица не видно – лишь смутные, неясные очертания.

Настя всматривается в огромный золотой крест у него на груди и отчетливо слышит слова, идущие словно из самого креста: «Ты должна помочь! Отвези в монастырь святыню. Ты должна помочь!» Далее голос монаха13 становился таким громким, что обычно Настя сильно вскрикивала во сне и просыпалась.

Никто из ее родных или знакомых не мог объяснить, что бы мог означать подобный сон. Мама посоветовала сходить в церковь, рассказать о своем сне батюшке, может, и поможет.

Подруги шептали ей, что необходимо посетить какого-нибудь экстрасенса и попить валерианки. Муж Насти, Антон сильно переживал за нее, но ничего дельного присоветовать не мог и лишь разводил руками: мол, пройдет, рассосется само собой.

Но сон не желал "рассасываться" и продолжал мучить Настю с завидным постоянством.

Постепенно Настя перестала пугаться монаха и даже пыталась как-то вступить с ним в контакт. Она хотела спросить его, какую святыню она должна отвезти в монастырь, но, увы, каждый раз лишь разевала рот, словно рыба, выброшенная на берег – никаких звуков не могла, как ни старалась, она исторгнуть из своей измученной груди. Монах же по-прежнему настойчиво требовал от Насти свершения какого-то загадочного для нее подвига.

Поняв, что так скоро недалеко и до сумасшедшего дома докатиться, Настя начала действовать. Сначала, конечно, пошла к экстрасенсу. Косматый здоровенный детина в огромном длиннополом платье долго махал перед ее лицом руками, жег свечи, восточные ароматизированные палочки, говорил о каком-то давнем грехе перед близким человеком. Мол, теперь нужно искупить его воздержанием и самоотречением. А главное – пожертвованием на лечение страждущих. После внушительного пожертвования сказал, что почти что «снял» с нее наваждение, успокоил и проводил до дверей.

Настя, убаюканная ласковыми посулами экстрасенса, вернулась домой, а через две недели еле удержала разгневанного мужа, который собрался идти «бить морду» экстрасенсу и отбирать у того двести «зеленых», когда монах вновь явился Насте во сне.

Следующей «соломинкой» оказался батюшка, к которому отвела Настю мама. Батюшка молча выслушал Настасью, подивился ее рассказу, потом окропил святой водой, прочитал молитву, повздыхал немного и предложил ей каждый раз молиться на ночь и целовать крест.

– Дочь моя, – со значением произнес батюшка, – много разных знаков дает нам судьба. Ходи в храм божий, здесь найдешь ты поддержку и отраду душевную.

Обрадованная Настя сделала все так, как советовал ей батюшка. Монах вроде бы оставил ее в покое. Антон, искренне переживая за супругу, был на седьмом небе от счастья. Мама просто с ног сбилась, рассказывая кумушкам о великом чуде. Но…

На второй месяц Насте приснился опять тот же сон, правда, немного измененный. Теперь Настя уже не боялась появления монаха. Лицо его теперь стало менее расплывчатым – умные и добрые карие глаза, небольшая аккуратная бородка. Совсем еще молодой. Словно ровесник Насте, ну, может, чуть-чуть постарше. Слова его остались прежними: «Ты должна помочь! Отвези в монастырь святыню. Ты должна помочь!»

Настя заболела. Нет, не гриппом, не простудой. Приключилась с ней некая хворобь, что-то вроде депрессии. На работу, правда, ходила, но как в воду опущенная. С подругами перестала встречаться, увидев мужа, кидалась к нему на грудь и начинала плакать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Клобук – головной убор православного монашества: камилавка с креповым покрывалом; черный у всех монахов, белый у митрополита.

2

Патриарх Тихон. Настоящее имя – Василий Иванович Белавин, род. в 1865 г.