Жанровые противоречия

Вчера дома она засела за электронное фоно и попробовала проиграть одну из партий девятой симфонии Бетховена, переложенной Листом для фортепиано. Всё лучше дорогих роялей в месте, где тебя ни во что не ставят. Бетховен и Лист каким-то неведомым образом будто за руки вытянули её из яростного состояния, но этого эффекта вряд ли хватит на весь сегодняшний день. Если она повстречает Фрэнсиса в коридоре, она сожмёт ладони в кулаки и будет представлять, как умеренное пиано в начальной части произведения перетекает в фортиссимо; как пальцы бьют по клавишам и, только потом переходят в мягкое меццо-пиано. Да! А потом даст Фрэнсису по морде папкой с партитурами и скроется в малом концертном зале в ожидании скорого увольнения. Как было бы чУдно! Но нужно держать лицо, хотя бы перед студентами. Старику стоит уже сейчас помолиться о том, чтобы как можно больше музыкантов явилось сегодня на репетиции.

За этими размышлениями Грейс не сразу заметила фигуру, быстрым шагом приближающуюся к её автомобилю. Энн, завернутая в длинный кожаный тренч, сегодня напоминала жену итальянского мафиози. Боб-каре, обычно обрамлявшее её худощавое лицо, оказалось зачёсаным назад в некоем подобии эффекта мокрых волос. В руках у неё были два бумажных стаканчика.

– Твой чай, – провозгласила она, опускаясь на переднее сидение слева, – Карл добавил тебе немного ромашки.

– Намекаешь, что я чрезмерно психую? – Грейс перехватила напиток у Энн из рук и сделала осторожный глоток, – Тут ещё и мята.

– Ты психуешь соразмерно ситуации, – дверь хлопнула и подруга потянула ремень, ловко пристегнув его скупым движением, – Если бы Фрэнсис так поступил со мной, ты бы сейчас ехала к нему на поминальную службу… Ну или ко мне на слушание в суд, – добавила, подумав.

Грейс сделала ещё пару глотков и поставила чай в подстаканник. Вырулила обратно на Дублин-роуд и направила автомобиль в сторону университета.

– Я должна тебе признаться в предательстве, – донеслось с соседнего сидения, – Вчера вечером я всерьёз залипла на клипы этого засранца.

Она не сразу поняла, о ком говорит Энн.

– Ты про Эзру? – сдвинув брови, уточнила она.

На глаза упала длинная чёлка и Грейс, не отрывая рук от руля, попыталась сдуть её с лица. Ничего не вышло, локон упал обратно.

– Да, не про Фрэнсиса же, – нервно хохотнув, продолжила подруга.

– И на что там было залипать? – с сомнением поинтересовалась.

– Даже не знаю, на декорации. На цветовую коррекцию ещё можно было. А, ну и конечно, на операторскую работу, – иронично заметила Энн, – не притворяйся слепой, Грейси. Красивый томный мужик, который поёт в микрофон так, будто шепчет тебе на ушко.

– А твой муж в курсе, что по вечерам ты смотришь на красивых томных мужчин? – Грейс включила поворотник и увела машину на круговой поворот перед въездом на дорогу к кампусу.

– Мой муж залипал вместе со мной, – хохотнула Энн и, опустив солнцезащитный козырёк, открыла зеркало и принялась подводить себе губы нюдовой помадой.

– Как-то это нездорово, – попыталась Грейс «съехать с темы».

– Ты не говорила, что сцепилась с таким красавчиком.

Энн не проведёшь.

– Знаешь, – Грейс вздохнула и, выпрямив спину, продолжила, – в его надменной роже в кабинете Фрэнсиса я не заметила ничего симпатичного. Может, и правда, цветокорекция, декорации и операторская работа влияют на картинку.

– Ну, вот и посмотрим, он ведь занял большой концертный зал? – Энн отпила чай из своего стаканчика и захлопнула козырёк обратно.

– Да, а мы в малом, это этажом ниже, так что вы вряд ли пересечетесь, – Грейс мельком взглянула на появившийся вдали силуэт главного здания университета, – Фрэнсис как-то впихнул туда новую арфу, непонятно зачем. У нас в ансамблях нет ни одного арфиста.

– Мёрфи пытается смотреть в будущее, – миролюбиво заметила подруга, – Получается плохо, но, надо отдать ему должное: он потратил эти деньги не на ремонт в своем кабинете, а на инструмент.

– Какой молодец! Вот только первый концерт Чайковского мы сегодня пишем без трёх первых скрипок по его милости. Если нам одобрят заявку на конкурс, это будет просто чудом, – не без раздражения в голосе напомнила Грейс.

– Как только прочитают твоё имя в заявке, мы тут же пройдём. Даже с одной первой и одной второй скрипкой и вообще без контрабаса. Не психуй, в конце концов, Университет получит дополнительное финансирование. Может, дадут тебе второго дирижёра на твой оркестровый ансамбль и тебе не придётся терпеть мои вечные отлучки с ОРВИ.

– Зато я продвинулась в дирижировании как никогда прежде, – хохотнула Грейс и сделала ещё один глоток.

Машину сегодня удалось припарковать неподалёку от входа и, взяв из багажника все необходимые партитуры, подруги направились на второй этаж сразу в Малый зал. Открыв двери, они обнаружили на сцене лишь половину оркестровой группы.

– Духовые все на месте, но где наши струнные? – с недоумением поинтересовалась Энн.

– Мистер Мёрфи забрал все скрипки, виолончели и контрабасы на съемки в Большой зал, – ответил на её вопрос юный флейтист по имени Адам, – Сказал, до конца мероприятия.

– Ещё где-то полчаса и сможем начать, – примирительно добавила Фрэнни, открывая чехол с валторной, – может, пока отработаем духовые партии?

– Фрэнни, солнышно, первый концерт Чайковского не играют без струнных, – снисходительно обратилась к ней Энн.

Грейс же молча развернулась и, бросив вещи на один из стульев, направилась прямиком к чёрной лестнице в надежде застать Фрэнсиса в кабинете и надрать ему зад.

В кабинете его не оказалось. Грейс оглядела пустое помещение и, немного поразмыслив, сорвалась с места в сторону большого концертного зала. Дёрнула дверь на себя и, пройдя вглубь зрительного зала, застыла в изумлении. Взгляду открылась неожиданное зрелище: в оркестровой яме, сейчас обитой мягкими резиновыми ковриками, вместо музыкантов пританцовывала группа женщин с детьми разных возрастов: от трёхмесячных младенцев, до резво скачущих у сцены трёхлеток. На небольшом отдалении от них расположилась крошечная съемочная группа. Два оператора: на сцене и в зале, режиссёр у мониторов и ещё несколько людей, чья функция была не очевидна. На сцене в полном составе выступал уже знакомый ансамбль, все её юные скрипачи и виолончелисты, а по центру сцены в свете софитов стоял Эзра. Сейчас музыканты исполняли колыбельную Нины Симон «Тише, маленький малыш». Эзра О’Доннелл пел в микрофон знакомые каждому ребёнку Ирландии слова:

…Папочка купит тебе пса по имени Ровер.

И если пёс не станет лаять,

Папочка купит тебе лошадь с повозкой,

А если лошадь с повозкой упадут,

Ты всё равно будешь самой прекрасной малышкой

В нашем городке.

Ансамбль доиграл нехитрый мотив, и «яма» разразилась бурными аплодисментами, настоящим ликованием, что тут же подсняли оба видеографа.

– Спасибо-спасибо, вы чудесная публика, – проговорил Эзра в микрофон и широко улыбнулся забравшемуся на сцену малышу, который с неподдельным интересом сейчас изучал один из усилителей, – Что же, я думаю, мы можем посвятить несколько минут тому, чтобы познакомить наших юных зрителей с не совсем привычной им музыкой. Ритм-н-Блюз для очаровательных дам и юных леди и джентельменов. Спасибо, что вы пришли на наш небольшой концерт.

Он обернулся назад и бросил музыкантам название композиции, из которого до уха Грейс донеслось лишь слово «пламя».

Эзра вытянул из-за плеча до того висевшую за спиной электрогитару и зажав лады на грифе, отбил ритм по струнам синхронно с битом, уже задаваемым ударными. Бэк-вокалисты принялись протяжно вытягивать гипнотическую мелодию а капелла, хлопая в ритм. Постепенно включились духовые, и тогда Эзра приблизился к микрофону. Закрыв глаза, он запел спокойно и гипнотически.

В глазах твоих я вижу ураган,

Там тайны и страхи бурлят под крышкой.

Я всё гляжу и пытаюсь прочесть,

Но лишь зыбучие пески ненависти ждут меня там.

Мы погружаемся в бездну тёмных глубин,

Там войны сердец бушуют без конца.

Ты моё отражение,

В нас любовь и ненависть сплетаются вместе.

Твои слова остры, как поварские ножи,

Я пытаюсь сопротивляться, но силы оставили меня.

Мы словно два врага на поле битвы,

Где победа не достанется никому.

Темп пошёл по нарастающей, включились струнные, и мелодия вышла в бридж.

Ты пламя, что вспыхнув, спалило мою душу,

Ты тлеешь в углях,

Пока оттенки любви сквозь ненависть проступают в тебе,

Они уничтожают меня изнутри.

На припеве голос Эзры начал уже привычно прыгать в фальцет из низких нот на конце каждой строчки. Бэк-вокалисты поделились на тех, кто вторил словам и тех, кто продолжал напевать мотив, созвучный партии духовых и струнных.

Моя холодная любовь

Прикоснулась к твоей пылающей ненависти.

Я растаял, а ты сгорела дотла.

Мы танцуем на исходе рассвета,

Где встречаются нежность и месть.

Вот, темп замедлился и Эзра ушёл обратно в спокойную партию второго куплета.

Я никогда и подумать не мог,

Что страсть и ненависть идут рука об руку.

Я люблю тебя сквозь всю твою огненную мощь,

Ты ненавидишь меня за холодность моего ума.

Но в глубине твоей горячей души

Таится понимание. Ты знаешь, что происходит,

Ты знаешь, детка, что творишь.

Это уничтожает меня,

А я сдаюсь тебе покорно.

Бридж в этот раз ознаменовался яркой гитарной партией. В оркестровой яме некоторые девушки запрыгали на месте, подхватывая детей на руки и сажая на плечи, другие просто покачивались в такт.

Ты пламя, что вспыхнув, спалило мою душу,

Ты тлеешь в углях,

Пока оттенки любви сквозь ненависть проступают в тебе,

Они уничтожают меня изнутри.

Перед припевом Эзра открыл глаза и бросил взгляд в зрительный зал. Грейс была готова поклясться: её появление заметили, потому что теперь он смотрел прямо на неё и, слегка морщась на высоких нотах, пропевал припев в последний раз.

Моя холодная любовь

Прикоснулась к твоей пылающей ненависти.

Я растаял, а ты сгорела дотла.

Мы ещё станцуем на исходе рассвета,

Где встречаются нежность и месть.

Ударные перешли в медленный гулкий ритм и бэк-вокалисты принялись эхом, медленно и томно напевать последние строки снова и снова. Эзра же ушёл в фальцет и, отойдя на шаг от микрофона, тоже пропел те же слова, но уже опевая отдельные ноты и уходя в вибрато. Получившееся созвучие ставило эффектную точку в выступлении, и, когда мигавшие теплым светом софиты стали медленно гаснуть, инструменты перестали звучать. Только эхо голосов осталось в этой звенящей пустоте.

Следом раздались аплодисменты, и музыканты принялись кланяться.

– Большое спасибо, – проговорил в микрофон Эзра, – давайте же теперь поблагодарим за такое восхитительное начало дня ребят с MTV, – он указал в сторону режиссёра.

– А также профессора Фрэнсиса Мёрфи за организацию, где бы он ни был сейчас; – продолжил он, покрутив головой, – и, конечно же, мисс Грейс Галлахер, которая сейчас присутствует в зале, за идейное вдохновение и внимание к соло-матерям Лимерика.

Яма в очередной раз разразилась аплодисментами в сочетании с протяжным детским воем.

Грейс ошарашено оглядела обернувшихся на неё зрительниц но, опомнившись, растянула губы в вежливой улыбке. Как только аплодисменты стихли, и любопытные взгляды перестали изучать её, она сделала серьёзное лицо и вновь посмотрела на наглеца в центре сцены. Сейчас Эзра О’Доннелл добродушно улыбался зрителям и, подойдя к усилителю, ссадил любопытного малыша прямо в руки к матери, до того караулившей своё чадо у края сцены. Само очарование, вот только вся эта сердечность и внимание к ближнему – наносной элемент, всего лишь ход в имиджевой кампании самовлюблённого козла, укравшего её идею без намёка на стыд и сожаление. Развернувшись на месте, Грейс удалилась из зала и, чеканя шаг, направилась в свою гримёрку. Сейчас она прокричится в подушку и станет легче.

* * *

Все музыканты уже ушли за сцену, когда Эзра ощутил вибрацию телефона в переднем кармане пиджака. Извинившись перед ансамблем, он отошёл в сторону и ответил на звонок.

– Как прошло? – прозвучал каркающий голос Фрэнсиса в трубке.

– Всё было отлично, публика в восторге, режиссёр несколько раз показала нам большой палец, но нам ещё предстоит поговорить с ними дополнительно. Куда ты делся? Пропустил всё шоу.

– Я отошёл на безопасное расстояние, – не без смеха пояснил профессор, – Что же, я рад. Завтра и послезавтра тоже снимаете?

– Надеюсь, – Эзра устало потёр переносицу и добавил, – сейчас попробую договориться с Грейс Галлахер по виолончелям и контрабасам. Мы очень здорово сыгрались, и было бы отлично включить их в новые аранжировки.

В трубке зазвучал неприятный кашель.

– Эзра, не лезь на рожон, прошу, – осипшим голосом проговорил Фрэнсис и прокашлялся снова, – Дай ей перекипеть.

– Я приду с белым флагом. Не знаю, – Эзра ненадолго задумался, –куплю ей кофе. Извинюсь, в конце концов, и тогда можно будет согласовать графики.

– Эзра, послушай…– Мёрфи, кажется, не на шутку разволновался.

– Фрэнсис, остановись. Ты можешь сколько угодно трястись как заяц и терпеть её нападки, но я разрулю возникший по твоей милости конфликт сегодня, пока это не переросло во что похуже. Всё, давай, мне некогда, – Эзра нажал на завершение вызова и, сунув телефон в задний карман джинс, вернулся к ансамблю.

Музыканты со струнными инструментами, заметно нервничая, уже стояли у выхода на чёрную лестницу в ожидании, пока Эзра откроет двери. Он выудил ключ из гитарного кофра и, вставив в замок, отворил серую дверь.

– Спасибо, ребят, я вас догоню, только провожу виолончелистов и скрипачей в малый зал, – обратился он к остальным.

Получив в ответ несколько понятливых кивков, он направился следом за Мэйвис, девушкой, которая с трудом тащила на себе внушительных размеров контрабас.

– Может, вам нужна помощь? – обратился Эзра к ней.

– Нет, спасибо, мистер О’Доннелл, мне не привыкать, – она поправила лямки чехла и устремилась вниз по лестнице.

Что же, он попытался. Проследовав за вереницей уже знакомых людей, он вместе со всеми вошёл в малый концертный зал и оглядел присутствовавших в нём музыкантов, среди которых совершенно точно не было ни одной рыжеволосой бестии.

– Прошу прощения, – обратился он к женщине с партитурами, которые та раскладывала перед музыкантами, – Где я могу найти мисс Галлахер?

Она явно его узнала. Убрав за ухо прядь зачёсанных назад, будто бы мокрых волос, она оглядела присутствующих и, спустя недолгую паузу, ответила:

– Возможно, она в гримерке. Попробуйте зайти в белый коридор через лестницу. Там на двери написано её имя.

– Большое спасибо! – Эзра коротко улыбнулся ей и, направился в гримёрный коридор.

Без труда отыскав нужную дверь, он осторожно постучал.

– Открыто, – приглушённо прозвучал женский голос.

Эзра повернул круглую ручку, и взгляду открылась крошечная комната, больше похожая на кладовку. В нос ударил запах травяного чая, сандала и чего-то ещё цветочного. Он покрутил головой в поисках источника аромата. По правую сторону стояла пустая напольная вешалка, за ней длинный туалетный столик с обрамлённым круглыми лампочками большим зеркалом. По другую сторону крошечный диван с двумя старомодными подушками с бахромой и вышивкой. В дальнем углу за шторкой послышалось какое-то шуршание. Занавеска отъехала и Грейс вышла из-за неё, вытащив за собой объемную картонную коробку. Пнула её к стене и достала из неё пустой термос. Наконец, обернулась и встретилась взглядом с Эзрой. Острая бровь моментально дёрнулась вверх.

– Мистер О’Доннелл, – спокойно констатировала, – Чем могу быть полезна?

– Эмм…Я пришёл поговорить с вами, мисс Галлахер. Мне кажется, мы взяли неверную тональность вчера, и я бы не хотел, чтобы между нами были какие-то обиды и напряжение, – Он сделал осторожный шаг внутрь гримёрки, – Могу я присесть?

Она ненадолго задумалась, будто оценивая какие-то риски. Потом коротко кивнула и указала на диван, а сама прошла к стулу напротив зеркала, развернула его и мягко опустилась на самый край. Это можно было бы посчитать профессиональной привычкой, однако она тут же осторожно уложила одну ногу на другую и немного откинулась на спинку.

– Что ж, – Эзра присел на диван и сложил руки на груди, – Мне очень жаль, что вторжение моего ансамбля в большой зал помешало вашему мероприятию и, предполагаю, нарушило график репетиций.

– Сорвало, – поправила его Грейс спокойным голосом, – вчера репетиции сорвались. Сегодня мы потеряли, – она взглянула на часы, – сорок минут.

– Понимаю, – Эзра медленно покивал, – И я знаю, вы сердитесь, но я, правда, не имел ни малейшего представления о том, что мы можем кому-то помешать.

– Вчера, – вновь вмешалась она, всё так же неотрывно смотря прямо на него, – Вчера не имели, а уже сегодня выписали все мои струнные. И сделали это заранее, ведь обычно они приезжают сюда не раньше десяти.

– Мы с Фрэнсисом обзвонили их с вечера, – он почувствовал, что скатывается в оправдательный тон и, приосанившись, добавил, – но спланировали мероприятие специально под вас. И Вашу репетицию.

– С задержкой на почти целый час. Хорошо, допустим. Я должна сейчас поблагодарить вас за это?

– Нет, не должны, – Эзра отрицательно мотнул головой, но тут его пронзило осознание, – Постойте, Фрэнсис, что, не предупредил вас?

– Не предупредил, – Грейс с вызовом дёрнула бровями и, отвела взгляд немного в сторону, вперив взгляд в одну из диванных подушек.

– Я не знал об этом, – признался он, – Это ужасно, что вы узнали только сегодня.

– Мистер О’Доннелл…– начала было она.

– Эзра, прошу, зовите меня по имени.

– Хорошо, Эзра, допустим, вы не знали, ладно. Забудем. Извинения приняты, – Грейс вновь прямо взглянула на него и тут же, нахмурившись, спросила, – Что-то ещё? Вам что-то нужно?

– Да. Грейс, я ведь могу звать вас Грейс?

– Зовите как хотите, только перейдите уже к сути, наконец, – в её меццо-сопрано теперь прозвучало раздражение.

– Мне и дальше понадобятся ваши струнные, – на выдохе произнёс Эзра.

Лицо напротив вытянулось, и все его черты теперь будто заострились.

– Вы… – Грейс запнулась на миг, – Вы просто невероятно деструктивны! У меня нет слов, – она подлетела со стула и заходила вдоль столика как загнанная в клетку дикая кошка, – В одну секунду вы без обсуждения забираете мой формат и реализуете его на свой лад; в следующий момент вам нужны уже мои музыканты! Нет, мой ответ нет. Но вас же это не устроит?

– Ваш формат?! – Эзра сдвинул брови, и тоже вскочил с места, – Вы про концерт для матерей с детьми? Серьёзно? А ничего, что это никакая не инновация?!

– Не инновация, – она быстро закивала, поджав губы, – но предложила его университету я, провела впервые здесь тоже я, база матерей моя, даже коврики, которыми обили оркестровую яму, представьте, куплены были мной на гонорар за прошлогодний гастрольный тур!

– И? Ваше эго так задел тот факт, что эти коврики попали в кадр наших сессий с MTV?! – Эзра не сдержал нервного смешка, – Это, знаете ли, не проблема. Назовите сумму, и я выкуплю их!

– Моё эго?! – её голос моментально улетел в фальцет, – Вы себя вообще слышите?!

Эзра сделал шаг в её сторону и, выдохнув скопившееся в грудной клетке напряжение, уже тише, сказал:

– Нравится вам это или нет, Грейс, но я тут надолго. И работать нам придётся с одними и теми же музыкантами. Я понимаю, окей, вас раздражает чужой успех. Бывает, знаете ли, особенно у вас, академистов. Но мне плевать на всё ваше недовольство, я должен делать свою музыку!

В глазах Грейс Галлахер теперь отразилось нечто очень опасное.

– Да, мир не переживёт, если вы не споёте всю эту пошлую чушь про любовь сквозь ненависть и блуждания во мраке, – ядовито процедила она, – Ритм-н-блюз как он есть, сплошной пафос!

– Хорошо, что классическая музыка совсем не пафосная и так близка к народу, – без всякого стеснения парировал он, – Моя «пошлая чушь» была дважды номинирована на Грэмми и крутится в чартах биллборд, а вы всю жизнь исполняете чужие сочинения.

В ответ она едко ухмыльнулась.

– Всего лишь номинации? И ни одной победы? Надо же, как жаль!

– Фрэнсис был прав на ваш счёт, – заключил он уже тише, – С вами невозможно договориться. Что ж, я не буду срывать ваш график репетиций. У Вас два контрабаса, я буду забирать их по очереди, ранним утром и поздним вечером. Остальные струнные поделим пополам, и так же будем чередовать. Это компромисс.

– Компромисс?! Это рэкет!

– Ваши музыканты будут рады возможности отдохнуть от вас. Более запуганных скрипачей и виолончелистов я в жизни не видел! – на этом Эзра направился прочь из гримёрки, – Счастливо оставаться, – бросил он напоследок и вышел, намерено не закрыв за собой дверь.

Глава III. Диминуэндо

Сцена малого зала с трудом вместила в себя весь симфонический оркестр. Шестьдесят пять человек с инструментами разного масштаба пришлось рассадить на старый манер. По правую сторону от Энн, сидевшей на подиуме (прим. авт. высоком дирижёрском кресле), расположились вторые скрипки и альты; по левую же теперь были первые скрипки, за которыми разместились виолончели и контрабасы. За струнными ряд флейт и гобоев, следом кларнеты и фаготы, а дальше трубы, валторны, тромбоны и туба. Ряды замыкали разнообразные перкуссионные инструменты.

– Что ж, я теперь как тот старичок-дирижёр из классического анекдота, – весело сообщила музыкантам Энн, выставляя партитуру на пульт перед собой, – Что? Не слышали?

Первые ряды: струнные, отрицательно помотали головами.

– Чему вас тут только учат! – шутливо возмутилась она, – Ладно, слушайте. Один пожилой дирижёр перед каждым выступлением доставал из своего смокинга какой-то кусочек бумажного листа, разворачивал, смотрел на него, прятал обратно и только потом начинал концерт. Музыкантам было страшно любопытно, что за такой талисман он носит в этом своём кармане. Однажды, дирижёр заснул за сценой сразу после выступления. Музыканты подкрались к нему, достали бумажку, развернули и прочли: «справа альты и виолончели, слева контрабасы».

Раздался громкий смех, отчего Грейс, только сейчас отвлекшись от изучения партитуры, вздрогнула. Последние несколько минут она сидела за роялем по центру сцены и в уме повторяла левую партию.

– Ну что, начинаем? – Энн обратилась к инспектору-альтисту Кори.

Тот тут же подал знак к началу репетиции, и началась настройка инструментов. Первый гобоист Сэм дал «ля» и все начали подгонять свои инструменты под правильное звучание. Концертмейстеры привстали с мест, чтобы каждый внутри своей группы инструментов мог проверить качество настройки.

Энн слезла с подиума и подошла к Грейс.

– Тебя искал похититель наших струнных, – вполголоса сказала Энн ей на ухо, опершись о глянцевое полотно рояля.

– Он меня нашёл, – равнодушно отозвалась Грейс, не отрывая взгляда от нот, – но лучше бы не находил.

– Что? Что случилось? – Энн присела на край широкого мягкого стула без спинки, будто собираясь играть с Грейс в четыре руки.

– Лишний раз доказал своим поведением, что он самый мерзкий человек на земле, в разы хуже Фрэнсиса, – прошептала она Энн, пригнувшись к ней, – Этот индюк намерен продолжать забирать наши струнные на свои репетиции и сессии с телевидением.

– Надо же…– лицо подруги вытянулось, – Мне показалось, что он пришёл сюда на миролюбивой ноте.

– Ага, недолго он её держал, – саркастически протянула Грейс, – Сказал, что хотел извиниться, хотя на самом деле тут же предложил согласовать графики репетиций с участием наших музыкантов.

– И что ты ему ответила на это?

– Точно не помню. Мы слишком быстро перешли на крик и взаимные оскорбления, – Грейс надула щёки и осторожно выпустила воздух, – Он страшно меня взбесил, поэтому прошу прощения, если сегодняшние интонации Чайковского будут через чур агрессивными.

– Эзра О’Доннелл на тебя кричал?! – с недоумением уточнила Энн, – Я сейчас не ослышалась?

– Ага, сказал, что я запугала всех музыкантов. А ещё обвинил в излишней эгоцентричности, и там было что-то ещё про зависть к его успеху.

– Че-его? Так, и насколько далеко ты послала его?

– Никуда я его не посылала… Сказала, что его музыка – полное дерьмо, и что-то там ещё наплела, уже не помню.

В отражении инструмента Грейс заметила, что Энн комично открыла и закрыла рот. Нервно хохотнув, она встала с места и как в тумане прошагала обратно к подиуму со словами «Ну вы даёте». Постучала дирижёрской палочкой по пульту и, откинув на затылок кудрявую прядь с заметной проседью, обратилась к оркестру:

– Сегодня вечером мы пишем заявку на конкурс, поэтому программа максимум, довести «Allegro con spirito» до ума. Напоминаю, что на корректировочной репетиции с мисс Галлахер вы выявили неверные темпы в первой части концерта. Давайте же проявим должное уважение к архитектуре произведения. Правильный темп аллегро – «tempo primo». Так написано в партитуре, но мы играем её неторопливо, любовно! Побочная партия идёт в одинаковом темпе с главной партией. В «Allegro con spirito» не допустима никакая спешка! Грейс, правильно говорю?