Мелодии порванных струн

Эллисон Майклс

Мелодии порванных струн

Пролог

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон, это я. Двадцать два дня прошло. А я всё ещё не могу поверить. Как такое могло случиться с нами? Как ты мог так просто уйти и оставить меня одну?

Довольно безрассудно, но я всё ещё продолжаю отравлять комнату переработанным кислородом и осыпаться пылью на комод. Не знаю, как такое возможно, ведь поломанное сердце вряд ли на что-то способно. Сердце моё давно остановилось, но наверняка заработали резервные предохранители. Что-то продолжает стучать в груди и гонять кровь по венам…

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон? Тридцать шестой день, как ты ушёл. Да, я считаю, что ещё остаётся? Ещё чуть-чуть, и стану ставить зарубки на обоях, которые ты так ненавидел. Будет лишний повод их поменять.

Я не знаю, как жить дальше, слышишь? Как люди вообще встают с кровати и куда-то выходят? Бесполезный перерасход энергии, фальшивая имитация деятельности, полнейшее безумие. Сегодня я впервые вышла из дома и откровенно заявляю, что делать там нечего. Дошла до угла, до той итальянской булочной, твоей любимой, и вернулась назад. Невыносимо видеть все те вещи, которые ты любил. Может, поэтому я уже месяц не смотрелась в зеркало?

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон, я схожу с ума. Пятьдесят девять дней, и даже рассудок от меня сбежал, не только ты. Я тоже хотела сбежать из этой душной квартиры, ведь здесь стало совсем невыносимо.

Весь дом пропах твоим лимонным гелем, и я начинаю задыхаться. Морозильник забит мороженым. Шесть банок «Баскин Роббинс», Шон! Ты планировал заработать сахарный диабет или позлить меня? Ведь даже некому его теперь съесть – ты ведь знаешь, что я ненавижу клубничное.

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон… Заходил твой отец. Единственный, кто ещё помнит обо мне и не даёт мне рассыпаться на куски. Так странно, что люди обесцвечиваются от одиночества, а ты оставил нас обоих. Забрал цвета и краски, хотя никогда не умел рисовать. Как-то несправедливо, тебе не кажется? Лучше бы ты научился не тому, как играть имперский марш на струнах, а тому, как возвращаться…

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Пальцы всё ещё пощипывает, когда я касаюсь холодной стекляшки фоторамки, за которой твоя улыбка. Или достаю с полки аккуратно сложенный свитер с оленями, который я ради шутки подарила тебе на позапрошлое Рождество. Он скучает по твоей коже не меньше меня, но почти не пахнет дезодорантом «Олд Спайс» и вишнёвым джемом, который ты пролил на рукав. Или завариваю твой любимый Эрл Грей с бергамотом, который я стала пить вместо кофе, хотя всегда кривилась, если ты заваривал его по утрам. Как можно пить чай, если в мире есть кофе?

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон, мне не хватает тебя. Сто шестьдесят шесть дней без твоих касаний и поцелуев. У меня ломка, как у героинщика или любителя пончиков, который сел на диету. Я даже сбросила пять кило, и теперь похожу на вешалку, куда навесили слишком много одежды.

Если бы виски отрубало память, как Альцгеймер, я бы не просыхала. Но тебя невозможно забыть, слышишь? Ты пропитал каждую извилину моей памяти, как дождь пропитывает ткань. Ты стал моим ливнем, а я постоянно забываю зонт.

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон, это я. В сто девяносто восьмой раз подряд. Не знаю, зачем я продолжаю звонить. Наверное, по старой привычке. А некоторые привычки становятся родинками на нашей коже – появившуюся чёрную точку уже не убрать. Ты давно вошёл в привычку и стал моей родинкой. Ты на моей коже и тебя не отодрать, не замазать, не вывести перекисью… Разве что прижечь лазером. Но я очень боюсь ожогов, ты ведь знаешь.

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон… Двести сорок три дня. Слишком много и слишком мало одновременно.

За это время клетки кожи на моих ладонях обновились семнадцать раз. У малыша в животе моей соседки Дженни уже давно выросли волосики и ноготки. Сойер как минимум дважды сменил струны на своей гитаре. А моя рука по-прежнему помнит мягкость твоих волос…

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон, это я. Снова. Полтора года подряд мечтаю услышать твой голос. Он всё такой же. Словно ты не уходил и всё ещё со мной. Словно разрушишь эту стену молчания и наконец ответишь.

Однажды ты сказал, что музыка активизирует сенсорные пути, которые приглушают болевые ощущения. Что музыка снимает боль. Так вот, ты ошибался. Музыка делает только больнее. И только твой голос заменяет обезболивающие. Я прикладываю его к сердцу, как компресс.

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон, это я. Поздравляю с юбилеем. Два года, Шон. Семьсот двадцать чёртовых дней. А я по-прежнему жду от тебя звонка. Знаешь, я тебя ненавижу! Ты – отрава, что разъела все мои внутренности до самых костей. И не найти от тебя противоядия.

Я проклинаю тот день, когда встретила тебя. И все следующие дни, которые ты отравлял своим присутствием.

***

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Прости меня, Шон! Прости, любимый, я просто сорвалась. Сама не знаю, что несу, просто очень скучаю. Я проклинаю не день, когда мы встретились, а когда ты ушёл. Триста дней назад я умерла, потому что жить без тебя невыносимо…

Часть первая

Дэвис

Дверь с размаху влетела в стену, оставив на штукатурке борозду. Дьявол! Не успел въехать в новую квартиру, а уже подпортил её внешний вид и свою карму. Не нужно было пускать ноги в ход. От пинка пострадала не только стена, но и колено. Отсалютовало острой болью. Импульс, пронзивший всё тело и чуть не опрокинувший меня на пол.

Нога подогнулась, накренив мою внушительную тушу, как «Титаник». Из коробки посыпались виниловые пластинки, за которые мне стало страшнее, чем за стену, колено и мир вместе взятые. Коллекция, которую мы с Бенни собирали с самого детства. С тех самых пор, как отец приволок проигрыватель с гаражной распродажи Дойлов. Мне она казалась важнее и ценнее тех спонсорских подачек, которыми меня пичкал «Монреаль Канадиенс» в честь травмы. Это им ничего не стоило, а разрыв мениска стоил мне целой карьеры.

Кое-как опустившись на здоровое колено, я бережно подобрал пластинки, среди которых завалялась мамина любимая с Уитни Хьюстон на обложке, и уложил назад в коробку, точно убаюкивал хрусталь. Из всех вещей, что прибыли со мной по новому адресу, эти стоили дороже блестящих часов «Вашерон», что подарили ребята в честь первой победы после перехода в клуб. Дороже золотых запонок с эмблемой «Монреаля», что клуб презентовал каждому игроку к началу сезона. И даже дороже всей хоккейной экипировки, которая пропутешествовала со мной из самого Квебека и которая теперь была мне не нужна.

Чаще всего самые ценные для нас вещи не имеют никакого отношения к деньгам. К тому, что можно купить, продать или выкинуть. Ведь дороже всего воспоминания, а их так просто не купишь, не продашь и не выкинешь.

Хотя лицо Ривза за спиной Вэлери я бы с радостью выкинул из памяти. Как и последние восемь лет наших отношений, из которых не вышло ничего, кроме боли. В колене, в скуле моего старого друга, в сердце. У одной Вэлери ничего не болело, раз она так легко променяла всё, что мы пережили, на всё, что ещё предстоит пережить с другим.

Квартирка пуста и одинока. Самое то для пустого и одинокого скитальца вроде меня, так что мы отлично уживёмся. Не придётся притираться к навороченной плите или слишком скользкому кожаному дивану. Парень, что жил здесь до меня, не особенно старался сделать из холостяцкой берлоги уютное гнёздышко, за что ему огромное спасибо.

Мужчине многого не надо. Место, куда завалиться спать. Место, где хранить пиво. И место, куда приткнуть пятую точку, пока по ящику идёт плей-офф. Гонорары «Монреаля» меня разбаловали, но не настолько, чтобы искать царские хоромы.

Под мои спартанские нужды эта студия вписывалась идеально. Громадная гостиная, совмещённая с кухней – от дивана до холодильника не больше двадцати шагов, так что заблудиться никому не светит. Диван из коричневой ткани, на котором будут незаметны пятна от соуса «Терияки», без которого не обходились ни одни посиделки с парнями. И плазма в сорок дюймов, которую видно из любого угла комнаты, да ещё и из окон напротив – бонус для соседей, которые умеют пользоваться биноклем, но не платят за кабельное.

Я нашёл эту жемчужину холостяцкой жизни на первой же странице агентства недвижимости «Зиллоу». Третье объявление, которое попалось на глаза, и такая удача! Я тут же связался с владельцем и через день уже получал заветные ключи из первых рук. Мне нужно было как можно скорее перевезти свои вещи от Вэлери, пока её приторный запах духов не пропитал каждую фибру моих толстовок. Каждый сантиметр моей души. Некоторые запахи не так-то просто выводятся даже регулярными стирками. А я намеревался стирать Вэлери с самыми едкими порошками, лишь бы она скорее выветрилась из моей жизни.

Хозяину же нужно было срочно сдать кому-то жильё, так как он уезжал куда-то на север, присматривать за сестрой, что подхватила какую-то хворь, потеряла рассудок или не может сама передвигаться – я не разобрал. Так что звёзды сошлись по всем параметрам.

Мистер Мейфилд, вернее Джим, как он просил себя называть, протянул ключи с таким видом, словно сам хотел поскорее избавиться от обузы. Вся его экскурсия свелась к рассказу из дверного проёма – носки его потёртых, коричневых ботинок ни на сантиметр не пересекли линию порога. Будто едва он ступит в квартиру, тут же испарится. Странность, что бросилась в глаза даже такому слепцу, как я. В остальном он показался мне приятным малым. Этакий добряк, что перестал бороться с жизнью и плыл по течению в своей зелёной, клетчатой рубашке, с побелевшем пухом на макушке и полным безразличием к происходящему. А ещё у него были безумно грустные глаза.

– Почему так дёшево? – Удивился я, рассматривая квартиру, где бы я мог перекантоваться, пока вся эта история пылью не уляжется под ногами.

Приличный район в шаге от озера Мичиган с его выдающимися пейзажами. Метро прямо за углом, несколько приличных магазинов по периметру и даже симпатичный ресторанчик «Палермо» через улицу. Надеюсь, там подают сочные стейки или хотя бы неплохо запекают курицу. За последние несколько лет я готовил разве что протеиновые коктейли. То барбекю на заднем дворе нашего капитана не в счёт, потому что за мной приглядывала шесть пар глаз – парни ни за что не дали бы мне спалить мясо до углей. В остальном же мои руки мастерски управлялись с клюшкой и были совершенно бесполезны в готовке.

Когда-то я надеялся, что Вэлери будет готовить её фирменную лапшу до конца наших дней… Но у надежд есть один неприятный побочный эффект. Рано или поздно они убивают если не тебя, то твои сердце и печень. Моя чудом не отказала после всех бутылок виски, что я вылакал в номере «Марриот Маркиз».

– Не хочу, чтобы она пустовала. – Пожал плечами Джим, любовно поглаживая взглядом стены квартиры. – Парень, что жил здесь до вас, хорошо о ней заботился.

Он с надеждой посмотрел на меня.

– Надеюсь, что она и с вами будет в хороших руках.

– Почему я?! – Окликнул я, когда он уже разворачивался, чтобы исчезнуть. – Почему вы выбрали именно меня? За такую цену на эту квартиру наверняка выстраивалась целая очередь желающих.

Мистер Мейфилд как-то загадочно заглянул мне в самую душу и еле заметно улыбнулся.

– Просто понял, что вам она сейчас нужнее, чем кому-либо. А ещё вы мне его напоминаете…

– Того парня?

– Берегите её. – Попросил Джим, прощаясь с квартирой, и ушёл. Его потёртые, коричневые ботинки ещё несколько секунд поскрипели по кристально чистому полу коридора, пока не скрылись на лестничной площадке.

В каждом из нас своя чудаковатость, что с годами обрастает вокруг нашей плоти и становится нашим панцирем. Мы все – черепахи, и как только мир пытается нам навредить, втягиваем головы. Джим Мейфилд таскал свой панцирь уже давно. И сквозь него не пробиться, не заглянуть внутрь, разве что настолько, насколько он сам позволит.

Так что я был совершенно не против, что он не пускал меня в свой панцирь. Главное, что впустил в квартиру. Тем более, что мой панцирь ещё твёрже. И вряд ли уже когда-нибудь я пущу кого-то внутрь после Вэлери.

За полчаса я перетаскал все коробки из своего пикапа. Управился бы раньше, но нога то и дело капризничала, а в доме не предусматривался лифт – единственный минус моего нового обиталища. Гостиная погрязла в вещах: четыре коробки со шмотками и кроссовками, ещё две – с экипировкой, в остальных всякие мелочи, вроде кубков и медалей, виниловых пластинок, любимой неоновой лампы в форме клюшки, мамин старый передник с пятнами и даже кое-что из посуды. Пусть я и отвратительно готовил, но просто не мог не стянуть у Вэлери её любимую сковородку-вок, в которой она жарила бесподобную лапшу с мясом. Придётся им с новым бойфрендом посидеть недельку-другую на безлапшичной диете от Дэвиса Джексона. Хотел ещё прихватить блендер, кофемашину и сервизный набор, который я дарил ей на годовщину, но получался сильный перегруз для успешного побега. С некоторых пор бегаю я не так хорошо.

Половина вещей приехала со мной из Квебека, остальное числилось как «совместно-нажитое имущество» и было украдено из-под носа Вэлери, пока она прохлаждалась на работе. Мне ничего из этого не было особенно нужно, но разве мог я уйти, не утерев ей нос хоть в чём-то? Она отобрала нашу квартиру, нашу любовь и наше будущее. Так что я претендовал хотя бы на сковородку.

В общем, кругом громоздились мелочи, из которых сшивается сама жизнь. А с иголкой я управлялся ещё хуже, чем с лопаточкой для готовки, поэтому бросил пожитки захламлять гостиную. До лучших времён, пока не появится желание разобрать всё это барахло и найти ему место. Я не знал, сколько задержусь в этой квартире. Пока не наберусь смелости позвонить домой и сказать, что вернулся. Пока не найду занятие на несколько месяцев, чтобы совсем не зачахнуть до возвращения в «Монреаль Канадиенс». Пока не пойму, куда строить маршрут, ведь все мои навигаторы отказали.

Нога дала о себе знать после двадцатого восхождения вверх по лестнице, и я распластался на диване, как дряхлый старик на закате жизни. Неужели теперь любую нагрузку будут сопровождать эти боли и усталость? Канадский костоправ обещал, что через четыре месяца я смогу нагружать ногу. Не так, как раньше, но всё же. Составил программу реабилитации и прописал пилюли от боли – на крайний случай, если колено станет разрываться пополам. Пока что я свёл лечение лишь к таблеткам, но как только разгребусь немного с переездом, сразу же найду тренажёрку и куплю абонемент. Коробки с хламом были самым тяжёлым, что таскали мои бицепсы за последние три месяца, так что я ощущал себя заплывшим и надутым, как фаршированная яблоками индейка.

Никто не знал, что я в городе. Ни Бенни, ни отец, ни Блейк. И пусть так и остаётся, пока я не решу, что делать.

Я достал из коробки сковородку Вэлери и повертел её в руках, раздумывая о своей жалкой жизни, когда мой зад завибрировал. Рикки Мэлоун. Звезда НХЛ пятнадцать лет как в отставке. Менеджер клуба из него получился такой же пробивной, как и нападающий. И он один из немногих, кто действительно заботился об игроках.

– Рикки! – Искренне обрадовался я. – Не думал тебя услышать.

– Как ты, Дэвис? Как нога? Как сам?

Жаль в беседе, как в покере, нельзя сказать «пас» и сбросить карты. Мне выпала проигрышная комбинация, и мы с Рикки оба это знали, но продолжали блефовать.

– Только что перевёз последнюю коробку в свою новую квартиру.

– Новую квартиру? – Задумчиво переспросил Рикки и наверняка почесал подбородок. Одна из его чудных привычек. – Вы с Вэлери переехали?

Если и был во всём мире человек, которому я готов был признаться в своих романтических неурядицах, так это Рикки Мэлоун. Он из тех, кто умеет держать язык за зубами, так что можно не бояться. Он не осудит и не растреплет всей команде.

– Я один. Нет никаких нас с Вэлери…

– Чёрт, Дэвис, мне жаль это слышать.

– Это долгая история. – Поспешил я перевести тему, сжав сковородку до боли в пальцах. – Так чего ты звонишь? Неужели справиться о моих делах?

– Тут такое дело, Дэвис…

Такие вступления ничем хорошим не заканчиваются. Тут такое дело, Дэвис… Вам нужно эндопротезирование коленного сустава – следующие полгода вы не сможете выходить на лёд, а может и вовсе никогда не восстановитесь.

Тут такое дело, Дэвис… Отношения на расстоянии оказались глупостью. Я очень сожалею, что ты узнал вот так, но нам будет лучше друг без друга.

Тут такое дело, Дэвис… Ты не приехал на похороны, и отец больше не хочет тебя видеть.

Я молча выжидал, пока Рикки осмелится сказать, что там ещё за такое дело. Я плохо читал людей. Особенно, когда нас разделяли мили и бездонная пропасть непонимания. Но сейчас был уверен, что ничего хорошего Рикки Мэлоун мне не скажет. Его тяжкий вздох и виноватый голос говорили сами за себя.

– Дэвис, клуб решил не продлевать с тобой контракт.

– Что?! – Я рывком вскочил на ноги и тут же получил по заслугам. Колено щёлкнуло и запустило цепную реакцию боли по всем конечностям.

– Мне очень жаль, правда. Курс лечения завершён. Клуб возьмёт на себя все медицинские счета, но потом…

– Мне идти на все четыре стороны, так что ли?

– Дэвис, с твоей травмой… Будет чудом, если ты вообще вернёшься в спорт или станешь выходить на пробежки. Клуб просто не может…

– Не может что? Поверить в то, что я встану на ноги?! – Завопил я, попутно хватаясь за свербящее искрами колено. – В то, что я вернусь в строй и ещё покажу, на что способен?!

– Дэвис, послушай…

– Нет, это ты послушай, Рикки. – Впервые я позволял себе так разговаривать с менеджером клуба, но заведённые часы ещё долго тикают. – Ты ведь знаешь меня. Пусть я всего год побегал в составе «Монреаля», но я ведь доказал, что стою своего места в команде. Эта травма… – Я неслышно простонал от боли. – Всего лишь препятствие. Колдобина на дороге. Она не выведет меня из строя. Я восстановлю колено и вернусь, Рикки, слышишь?

Из динамика повеяло холодом. Рикки оставался хладнокровным в любой ситуации. Ледяная глыба, что не тает при плюс двадцати. Я же был огнём. Не костром, а пламенем, что раздувает ветер и перекидывает на соседние дома. Но моя жаркая речь не показалась ему убедительной.

– Правление так не думает. – Отозвался Рикки мягко, но безкопромиссно. – Ты выпал в начале сезона, Дэвис. Клуб лишился не только одного из защитников, но и выложил немалые деньги за твоё лечение. А мы не привыкли вкладываться в тех, кто может не вернуться.

Я стоял посреди гостиной со сковородой в руках, болью в ноге и яростью во всём теле. Больше всего мне хотелось выплеснуть её на кого-то или что-то. Запустить сковородкой в телевизор, швырнуть коробку с кубками из окна, изрезать форму на мелкие лоскуты. Я задыхался злостью, но из неё плохая помощница. Если моё пламя подожжёт Рикки, то всё будет потеряно навсегда. Поэтому я решил сыграть не по правилам и пустить в ход жалость.

– Рикки, ты ведь знаешь, мне нужен этот контракт. Ради него я бросил всё!

– Я знаю, Дэвис. Но ничего не могу поделать. – Скорбным голосом ответил Рикки. Интересно, он хотя бы пытался сделать что-то из этого «ничего»? – Ты ведь знаешь, решение не за мной.

– Рикки…

– Прости, Дэвис. Через неделю тебе начислят страховые, переведут остаток по контракту и премиальный бонус за хороший год. Мне жаль.

– Можешь засунуть свои бонусы знаешь куда?! – Взбеленился я. Когда мы теряем себя, то теряем контроль, а я стремительно слетал с катушек. Горел адским огнём и угрожал спалить всё вокруг.

– Если тебе что-то понадобится, – так же спокойно говорил Рикки, не боясь моего пламени. – Ты всегда можешь обратиться ко мне.

– Мне нужно, чтобы меня оставили в команде!

– Береги себя, Дэвис.

– Да пошёл ты!

Но Рикки Мэлоуна не заботили места, куда я собирался его послать. Он повесил трубку до того, как услышал пару лестных слов в свой адрес, хотя был ни в чём не виноват. Вердикт выносил не он, но гонцу всегда отрубают голову за дурную весть.

– Что б тебя!

От ярости у меня запылало лицо, зачесались руки. Я размахнулся и запустил сковородку, даже не прицеливаясь. Та со звоном вмазала по столику у дивана, выписала энергичный пируэт и попрыгала по деревянному полу, устроив бездарный концерт соседям снизу. По пути она опрокинула со столика стационарный телефон, который я даже не заметил, пока осматривал квартиру. Кто-то ещё держит такие дома?

Телефон шлёпнулся кнопками вниз и зажил своей жизнью.

– У вас шесть непрочитанных сообщений. – Бесчувственно сообщила трубка, а потом заговорила мужским голосом. – Это Шон. Меня нет дома. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.

– Шон, это я. – Женщина проникла в мою гостиную и наполнила её грустью. Я весь превратился в слух и даже забыл о своей ярости на весь мир. – Прости, что не звонила столько дней. Пыталась пойти на поправку, но ты – единственный недуг, которым приятно болеть. Твоим именем должны назвать что-то вирусное. От чего ломит кости, спирает дыхание и слезятся глаза. Вроде аллергии или бубонной чумы. Я – твой ходячий переносчик, нулевой пациент, но другие от меня не заражаются. Уроки – единственный обезбол, что пока работает…

Голос собирался сказать что-то ещё, но не успел. Звонок оборвался, а затем включилось следующее сообщение, но я подоспел вовремя и отключил болтливый телефон.

Шон… Должно быть предыдущий сосед, которым так восхищался Джим. Странно, что он не сообщил своей подруге о том, что съехал и давно здесь не живёт. Теперь здесь обитаю я и, судя по всему, надолго. Возвращаться в Квебек не имеет смысла – никто меня там не ждёт. Аренда за квартиру закончилась ещё позавчера, и хозяин наверняка уже подыскал нового жильца. Того, кого не списали со счетов. Потому я и вернулся в родной город, чтобы подлатать раны и побыть с семьёй.

Но возвращаться в семейное гнездо – тоже не вариант. Мы с отцом не уживёмся под одной крышей. К тому же, каждый день чувствовать разочарование от того, что сын не оправдал надежд, – не лучшее чувство, с которым можно просыпаться по утрам. Несостоявшийся чемпион, сломленный хоккеист, блудный сын. Вряд ли родители хотели именно этого.

Ярость куда-то выветрилась, пока я слушал незнакомку. В ней звучало столько боли, столько отчаяния и печали. Она уж точно переплюнула в этом меня, и я остыл. Вспыхнувшее пламя быстро гаснет, если вылить на него ведро воды. А брошенное на автоответчике сообщение этой женщины остудило меня похлеще целой цистерны.

Я устало упал на диван и глаза-свёрла забурили дыры в стене. Как жаль, что я не захватил с собой холодного пива. Год в Квебеке вырастил из меня, матёрого чикагца, истинного жителя кленовой страны. Теперь я на восемьдесят процентов состоял из пива «Молсон», кленового сиропа и сладких солёных пирожков «Бивер Тейлс». Сейчас бы залить в себя пару литров «Молсона», нефильтрованного, как всё то дерьмо, что случилось со мной за последние полгода. Или подсластить горечь сиропом, который станет растекаться по внутренностям сахарным утешением.

Порой только бутылка высокоградусного или река из углеводов может затянуть вскрытые раны. А меня исполосовали вдоль и поперёк.

Тесса

– Это Шон. Меня нет дома или я просто не хочу отвечать. Оставьте сообщение после сигнала, и, может быть, я вам перезвоню.