Бумажные летчики

Турбьёрн Оппедал

Бумажные летчики

Роман

Torbjørn Oppedal

Papirflygere

* * *

©Text: Torbjørn Oppedal; Design & illustrations: Svein Størksen Papirflygere

© First published by Magikon forlag in 2016 /www.magikon.no

© Воробьева Е. В., перевод на русский язык, 2021

© ИД «Городец», издание на русском языке, оформление, 2024

* * *

Любовь к себе моим владеет взором. / Она проникла в кровь мою и плоть. / И есть ли средство на земле, которым / Я эту слабость мог бы побороть? / Мне кажется, нет равных красотою, / Правдивей нет на свете никого. / Мне кажется, так дорого я стою, / Как ни одно земное существо. / Когда же невзначай в зеркальной глади / Я вижу настоящий образ свой / В морщинах лет, – на этот образ глядя, / Я сознаюсь в ошибке роковой. / Себя, мой друг, я подменял тобою, / Век уходящий – юною судьбою!

Сонет 62 Уильяма Шекспира дан в переводе Самуила Маршака.

Спасибо Касии, Перу Инге, Гейру и Томасу. Без вашей моральной и не только поддержки работа над этой книгой заняла бы вдвое меньше времени.

Контакт

1. Держись за это короткое слово: я. Держись крепче, потому что в следующую секунду оно обретет имя и дату смерти.

2. Почти половина первого. Я пишу эти строки в вагоне поезда. Остальные пассажиры спят, лишь над дверью купе слабо светится ночник. За окном – неясные очертания гор проносятся мимо на фоне звездного неба. Я могу находиться в любой точке мира. На Луне. В пути. Как обычно. Идут пятые сутки.

Критический момент.

Не знаю, знакомо ли тебе это ощущение, но на каком-то этапе путешествие оборачивается против тебя. Мечты прокисли. Тебе начинает казаться, что ты потерпел неудачу. Ты устал. В душе поселилось смутное чувство вины. Что ты забыл здесь, так далеко от дома? Зачем это все? Чего ты хотел добиться, говоришь ты себе, словно безработный, который, пережив череду разочарований и отказов, начинает уже подозревать, что проблема заключается в нем самом. Лица спящих попутчиков принадлежат тьме. Ты остался один на один со своими страхами и изъянами.

Прошу прощения. Не хотел докучать своими навязчивыми мыслями. Для нас все равно уже слишком поздно.

Впрочем, мы сами выбрали такую жизнь. Ты, как и я, мечтаешь об Идеальном Путешествии. Путешествии, которое переплавит тебя. Сделает другим человеком.

Ты хочешь ощутить воздух дальних стран, в котором твое тело принимает новую форму, как металл в плавильной печи.

Я знаю, что надо торопиться. С каждым годом мои черты все сильнее затвердевают, во мне остается все меньше места для воспоминаний. Письмена на моем теле застывают в камень, а затем истираются.

Но тебе я об этом не пишу.

Ты стремишься к открытости: принимать жизнь, дарить жизнь. Я же хочу закрыться, определить границы и жить рядом с ними.

Отыскать смысл, если угодно.

Я знаю: где-то он есть.

По ту сторону окна мужчина склонился над открыткой. Он пишет, он рассказывает нам то, что мы хотим услышать. У него нет права отказаться.

3. Словарь путешественника: неудача. Состояние, когда не получилось угодить вкусам незнакомцев.

4. Определить границы и жить рядом с ними. Эти слова крутятся в голове, пока я медленно пробуждаюсь к жизни. В теле крепко засел холод: одеяла в гостиницах всегда либо коротковаты, либо тонковаты. Наверняка по этому поводу высказывался какой-нибудь немецкий философ. Указательный палец левой руки находит в пододеяльнике дырку. Нечего делать, не о чем переживать. Все со временем проходит. Снашивается.

В первые секунды после пробуждения комната как будто плывет, пока не примет окончательную форму. Оркестр цветов, звуков, запахов настраивает свои инструменты, нащупывает единый ритм и мелодию, определяется с жанром: то ли играть симфонию, то ли кончерто гроссо. В снежной круговерти начинают проступать отдельные предметы: рулонные шторы с подпалинами от сигарет, стакан воды на прикроватной тумбочке. Я ощущаю, как за опущенными веками рассасываются остатки снов.

Сегодня сильный снегопад – я вижу это, приподнявшись на локте. За окном – отсветы фар, морозный воздух, молочно-белый свет занимающегося утра. Если не ошибаюсь, я просыпаюсь в этой комнате уже третий раз. Я знаю, каково сидеть в этом кресле, с каким звуком льется вода из крана. У меня появилась общая история с этой комнатой. На короткий миг я могу представить себе, что так все и останется навсегда, что сегодня я не уеду. Но впереди меня ждут новые комнаты, перестук колес, кильватерные струи. Подпалины на шторах. Огонь, который жжет изнутри. Так обычно говорила М. Когда-то у нее было имя – Мария, Маргарет, Марианна, – такое же истертое, как любое другое, а теперь от нее осталась одна только буква – М.

Не думайте обо мне плохо – в моем издырявленном уме иначе и быть не может. Я не знаю, как так вышло – то ли не те лекарства, то ли пересидел на сквозняке. Моя память похожа на прилежно рассортированный архив, в который неожиданно ворвался смерч. Разрозненные листки сохранились, но системы в них никакой.

Этот огонь, говорила М, похож на свечку для торта: напрягшись всем телом, ты ждешь праздника, и вот он наконец начинается, пора зажечь свечку – но тебя вдруг охватывает страшное нежелание прикасаться к фитилю. Как будто таким образом ты можешь спрятать день рождения в карман, приберечь этот год до лучших времен. Тогда-то он будет потрачен как надо. Минутку я жду вдохновения. А тем временем пальцы, в которых ты держишь спичку, усыхают и скрючиваются.

Поразительно, каким тяжелым становится тело от осознания того, что предстоит. Перед самым отъездом все вещи вдруг начинают казаться старыми друзьями. Обеденный стол с царапинами на столешнице, морщинистый диван, килим со следом от давно выброшенного торшера. Ну нет, думаешь ты, я вас не брошу. Вот и я лежу в этой чужой мне комнате с тем же чувством, и в этот миг я могу восстановить в памяти свое жилище в подвале – катакомбу, как мы ее называли – вплоть до мельчайших деталей: мысленный конструкт, как по команде воздвигающийся за опущенными веками без столяров и инструментов.

Мир разочаровал меня. И я создал свой собственный.

С потолка слышатся какие-то звуки. Стук – кто-то забивает гвоздь или выправляет ножку стула. В катакомбе я обычно лежал и слушал, как хозяйка наверху шаркает по полу войлочными тапками – они шуршали над моей головой, как прибой, с регулярностью приливов и отливов. Она была вдова, но каждый день с семи до половины восьмого включала радио – как в те времена, когда готовила завтрак мужу. Я подозревал, что она и накрывает по-прежнему на двоих. Пятничными вечерами она напивалась и начинала отвешивать себе пощечины. Привычка – вторая натура.

Именно привычка заставляет меня встать, когда в лежании уже не остается никакого смысла. Я поднимаюсь – и этим движением начинаю новое путешествие. Комната продолжает обретать форму, контуры предметов встают на свои места. Косой потолок, который я задеваю головой. Снимок спящей кошки на стене. Мой рюкзак, прислоненный к письменному столу. Через несколько часов все это будет неважно. Снег заметает окна, за ним не видно города.

Я застилаю постель покрывалом, выбрасываю в мусорку использованный билет. Навожу порядок – это недолго. Нужно оставлять места такими же, какими вы их нашли. Так учила мама. На письменном столе лежат четыре открытки, стянутые толстой бечевкой. Даже не резинкой – но ведь я никогда не шел в ногу со временем. Пачка совсем легкая, свободные концы бечевки болтаются. Переплетение мыслей и воспоминаний. На верхней открытке, не в ногу, еще можно разобрать адрес, если включить небольшую лампу на столе, не в ногу со временем. Вечная дилемма открыток: лицевая сторона или оборотная.

Текст должен быть не настолько пространным, чтобы писать письмо на листе без картинок; и не настолько личным, чтобы дать почтовой работнице почву для сплетен. Открытка – это ни-ни. Она всегда немного неполноценна.

Стук наверху затих. Я поворачиваюсь к прикроватной тумбочке. В сумерках мерцает экран мобильного телефона. Новое сообщение – как сигнал эхолота, направленный из тех краев, откуда я приехал. Я выключаю телефон и вынимаю аккумулятор, а затем кладу его в ящик письменного стола. Слишком много багажа. Я перебираю рюкзак в поисках того, что еще можно оставить. Носки, рубашки, штаны, белье – я раскладываю их на кровати. Подвеска с пентаграммой. Брат и сестра, думаю я. Наматываю цепочку на пальцы, как будто пытаюсь вызвать дьявола. Его брата. Или еще кого-то, кто скрывается в тени. Голоса голоса глаза и рты.

Мир вокруг почти устаканился. Я вспоминаю, как вчера вернулся в эту дешевую гостиницу, поднялся по лестнице – и позавчера, и позапозавчера. Вспоминаю вощеные перила, толстые красные ковры. Укладывая в рюкзак свитер, я ощущаю покалывание шерсти на шее: надевать его – все равно что танцевать с белым медведем, сказал кто-то. Действительность проступает пятнами, и через некоторые из них что-то просачивается случайными каплями. Даты и факты могут реконструировать ход событий, но не сохранить его. Если год за годом, не отрываясь, смотреть на часы, можно с точностью до минуты посчитать путь, пройденный стрелками. Но если вам скажут, как долго вы просидели, глядя на часы, вы все равно поразитесь. Лишь путешествия облекают время в узнаваемый наряд. Осло – Париж – два часа на самолете. От остановки до остановки – четыре километра рельсов. Пересечь пешком пустую парковку – триста метров, равные пяти минутам и тринадцати секундам ходьбы. Неужели в этом весь секрет, подумал я однажды, неужели именно так становятся человеком?

Перевязанная бечевкой стопка открыток все еще лежит на столе за моей спиной. Когда-то я мечтал написать открытку, которая будет лицевой и обратной стороной одновременно. Всего один маленький шаг для человека – но огромный скачок для письменности. Это была бы моя первая открытка. Первая, в которой мосты и побережья не испорчены тем, что я о них написал. Но какая теперь разница. Быть может, мои неудачные попытки представляют больший интерес. Быть может, все вместе они и есть та самая открытка мечты. Куртка висит на вешалке в углу – я запихиваю сверток во внутренний карман. Симфония, или кончерто гроссо, или фоновая мелодия: поживем – увидим.

5. В чем секрет? Что в тебе такого, что она выбрала тебя, а не меня?

6. Здесь я родился.

Здесь работал мой отец, когда познакомился с мамой.

Мама мечтала о такой семье.

Сюда они поехали в свадебное путешествие.

Каждый год в день ее рождения отец заказывал здесь столик.

Даже после того, как она уехала.

7. Кресло обито бордовой тканью, подлокотники и сиденье лоснятся от старости. Справа на ткани остались подпалины и серые следы пепла – отец долгие часы проводил в этом кресле, читая книги и куря сигареты одну за другой. Кресло и теперь громоздится в углу, безмолвное, как статуя.

Мой отец был коллекционером. В юности он ходил в море, а вскоре после возвращения начал собирать модели кораблей. Лестница в доме, где я вырос, – на полке стояла точная копия фрегата «Фрейя», воссозданного по чертежам из военно-морского музея в Хортене. Он говорил, что таким образом поддерживает контакт с Большим Миром теперь, когда его жизнь ограничена домом и долгами. Позднее он собрал внушительную библиотеку из книг по языкознанию и этнологии, я помню, как долго он изучал письменность майя. Я никогда не позволял школьной системе определять мое образование, говорил отец. И всегда хмыкал, когда его спрашивали, не помышляет ли он об академической карьере. Превратить учебу в работу – значит испортить все удовольствие, отвечал он. Задачи нужно выбирать по принципу вдохновения. Не польза движет миром. Мама при этом качала головой, но она давно уже оставила попытки с ним спорить.

От изучения фольклорных текстов отец легко и естественно перешел к коллекционированию музыки. Он покупал пластинки в самых немыслимых жанрах: португальское металл-фаду, аргентинский фриджаз, современная исландская музыка. Что удивительно, на этих пластинках всегда находилось что-нибудь интересное – оригинальные мелодии, сложные ритмы или незнакомые звучания. В те редкие – по пальцам можно пересчитать – разы, когда он покупал действительно неудачную пластинку, он от нее быстренько избавлялся, отдав на барахолку. Собственно, там он и приобрел бóльшую часть своей коллекции. Остальное он привозил из поездок. К каталогам он не прикасался, даже по рекомендации других коллекционеров. Так дела не делаются, усмехался он.

Как-то мы копались в картонных коробках в букинистическом магазине, и я спросил у него, почему он всегда идет самым сложным путем. Ты ведь все равно не слушаешь их перед покупкой, заметил я. Он глянул на меня поверх очков и протянул мне фортепианные сонаты Скрябина. Пощупай, велел он. Пластинка лежала в потертом картонном конверте с портретом композитора, выполненным углем, и старомодным списком композиций на обороте. Корешок слегка пожелтел – наверное, прежний владелец хранил пластинку на солнце. Если принюхаться, можно было ощутить исходивший от конверта слабый аромат благовоний. Покупать пластинки по каталогу или в Интернете – все равно что знакомиться с человеком по реестру налогоплательщиков. Пластинку нужно подержать в руках, чтобы понять, стоит ли тратить на нее время.

Так я научился путешествовать.

8. Я живу в катакомбе. Когда я стою у окна, любуясь яблоневым садом снаружи, земля находится на уровне моей груди. Жить так – все равно что быть наполовину похороненным или, к примеру, медленно тонуть в болоте. Земля уже заявила права на нижнюю половину туловища – нужно успеть воспользоваться оставшейся половиной. На подоконнике опять скопилась черная пыль.

9. Если совсем честно, я пишу эти строки не в поезде – пока еще нет. Я слышал, что все открытки за немногими исключениями подписывают в аэропорту, за полчаса до отлета домой. Можно сказать, открытка – это простой и дешевый способ поддержания социальных связей, когда надо убедиться, что вас не оставят без подарка на Рождество и не забудут упомянуть в завещании. Впрочем, возможно, я излишне циничен. По крайней мере, себя я знаю достаточно хорошо, чтобы понимать: в моем случае аэропорт – не вариант. Я всегда прибегаю к выходу на посадку в последний момент. К тому же я никогда не знаю, доберусь ли я до пункта назначения. И будут ли у меня вообще деньги, чтобы поехать. Другими словами, если я хочу отправить хоть какие-то открытки, мне нужно сделать это еще до отъезда. Пока что получается на удивление легко. Стоит только закрыть глаза.

10. Словарь путешественника: ловить момент. Чувство вины – рентабельная штука. Написано множество книг об Искусстве Путешествовать, о том, Как Прожить Интересную Жизнь. В большинстве своем они внушают мысль, что ваша жизнь недостаточно хороша и интересна. Вы могли бы – в этот самый момент – сплавляться по Ориноко или исследовать маршруты древних торговых караванов в Узбекистане, а по вечерам штудировать труды Аристотеля и Витгенштейна. Вы могли бы преподавать английский, заниматься бурением скважин или разрабатывать программы вакцинации. Другими словами, вы потратили впустую слишком много времени, чтобы говорить с вами всерьез. Время разлетается сухой листвой, под шорох которой вы все ждете чего-то, чтобы начать жить.

11. Летний бриз колышет тонкие занавески. Пятна солнечного света на простыне. М, лежа на животе, читает книгу. Не помню какую. В кармане у меня лежит черная коробочка. Через несколько мгновений я закрою за собой дверь и скажу, что кофе готов.

Видите, как просто. Как счастливо.

12. Я никогда не встречал человека, который вытирал бы разлитый кофе или складывал одежду с таким же тщанием, как мой дядя. Все дело в уважении, говорил он. Можно пользоваться одеждой, можно пользоваться людьми – главное, не забывать благодарить их. Но если пользоваться ими и принимать как должное, они в конце концов взбунтуются. Каждый поступок вызывает ответную реакцию.

13. Сингапур, Валлетта, Барселона. Названия городов, почтовые штемпели. История, похожая на любую другую – а потому уникальная.

Я пишу открытку за открыткой – для тебя и любого, кто станет слушать. Наношу свои послания на растянутую кожу.

Открытки существуют не для тех, кто их прочтет, а для тех, кто пишет.

Я отправляю их в надежде, что ты поймешь, что я хочу сказать. Я даже не уверен, что ты уже родился на свет. Знаю, думать так – нелепость. С тем же успехом я мог бы заявить, что отправляю открытки умершим.

Но, может быть, это поможет мне вспомнить и понять.

Не более того. Поэтому, отправляя эту открытку из Испании, на самом деле я имею в виду не Испанию. Не численность населения на 2015 год, не государственный бюджет, не детскую смертность, не фламенко, не уровень осадков, не Дон Кихота, не чуррос, не комнату на четвертом этаже в подъезде А дома по улице Каролинас.

Только пятно краски на металлическом столике в углу балкона, притененном зарослями девичьего винограда.

14. В ванной холодно, как в глубокой сырой пещере. Полов с подогревом в этой стране не делают. Я запоминаю этот факт на будущее – может пригодиться. Не то чтобы это как-то проясняло мой дальнейший путь. Вытяжка завывает, как сонм страдающих микроскопических душ. Я чищу зубы, привычно выполняю этот фторсодержащий долг.

Мама говорила, что поддерживать порядок – дело чести. В детстве она жила с родителями в малоэтажке на окраине города. Когда муниципальные власти перестали справляться с трещинами в стенах и постоянными протечками в системе водоснабжения, дом было решено снести. В день накануне отъезда жившие в доме женщины, и бабушка в их числе, прошли по всем коридорам и этажам с ведрами и тряпками и отмыли каждую половицу, каждый плинтус и каждую ступеньку на лестницах. Они оставили дом в первозданной чистоте. Оставить экскаваторам неубранные квартиры – такого они и помыслить не могли. Неудивительно, что они так мало добились в жизни, съязвил отец.

Теперь уже никто не заговаривает о чести.

Я ополаскиваю раковину и выбрасываю зубную щетку в ведро.

15. Если бы я не прожил всю свою жизнь среди книг, я так бы ничего и не узнал. Еще до того, как научиться читать, я листал книги с картинками – рассматривал ковбоев, сафари, динозавров. Обычные вещи. И хотя с точки зрения школы чрезмерное увлечение книгами в столь юном возрасте может стать поводом для беспокойства, я не могу сказать, что мои ежедневные походы в библиотеку говорили о каких-то проблемах в семье. Просто у меня было слишком много свободного времени, а у родителей – слишком мало.

Мне повезло. Большинству людей приходится довольно рано сменить радости уединенного сидения с книгой на ежедневные унижения взрослой жизни, мне же довелось много лет сохранять за собой эту привилегию. Безделье – залог высокого качества жизни, а книги легко приручить. Они кусаются, только если им позволить.

Именно в библиотеке я открыл, что у меня имеется особый дар.

Некоторые люди обладают необъяснимой интуицией, повышенной чувствительностью, позволяющей им предугадывать колебания фондового рынка или за долю секунды определять подлинность произведений импрессионистской живописи. К несчастью для моего банковского счета, такими талантами природа меня не наградила. Зато у меня есть необыкновенное чутье к изъянам действительности, щербинкам на линейке жизни. И как раз среди книг эта моя способность смогла раскрыться во всей своей бессмысленной полноте.

К примеру, как-то раз я взял в библиотеке старое издание «Острова сокровищ» и примерно на середине книги обнаружил заложенную между страницами поздравительную открытку. «В день десятилетия от дедушки», с поздравлениями и наилучшими пожеланиями, и так далее, и тому подобное. Я задался целью выяснить, чья она. Открытка была отправлена по почте, но из-за того, что ее край пожелтел и выцвел, мне пришлось отыскивать адрес в телефонном справочнике.

Хозяйка открытки обитала на другом конца города. Когда она открыла дверь, я так разнервничался, что не смог выдавить ни слова – только протянул ей открытку. Она взглянула на нее и вдруг ни с того ни с сего начала плакать. Немного придя в себя, она извинилась и заверила, что не хотела меня напугать, просто не справилась с наплывом эмоций. Ее дедушка умер двенадцать лет назад, и у нее от него ничего не осталось. Совсем ничего? – спросил я недоверчиво. Дом сгорел, и все остальное вместе с ним, – ответила она.

Я отправился домой, став богаче на целый пакетик жевательных мармеладок и возомнив себя едва ли не Шерлоком Холмсом. Благодаря случайному импульсу (красивая обложка с абордажными саблями и Веселым Роджером) я сумел заглянуть в жизнь другого человека. После этого я стал выбирать книги по наитию, чтобы проверить, скрывают ли они и другие секреты. В последующие несколько лет мне нередко везло – почти всегда это оказывалась открытка либо письмо. Я замечал, что меня прямо-таки тянет к книгам, в которых другие люди оставили свой след. Как будто они имели магнитное поле, а во мне был спрятан специальный датчик. Такие книги позволяли мне ощутить связь с миром, который был больше меня. Невидимые нити, протянувшиеся между событиями, тайные истории. Все было возможно.

Однажды я нашел конверт с фотографией, на которой я узнал маму мальчика из параллельного класса. Она лежала на неприбранной постели, и на ней не было ничего, кроме нитки жемчуга на шее и прически из восьмидесятых. Я не мог оторвать глаз от этого снимка. Вокруг меня что-то рассыпалось на кусочки, словно разбитое стекло. Разумеется, я раньше слышал о порнографии – и даже видел кое-какие картинки в журналах, которые ребята разглядывали на переменах, но у меня в голове не укладывалось, что знакомая мне взрослая, серьезная женщина, работавшая в местном муниципалитете, – приличный человек – могла заниматься чем-то подобным. Это было все равно что увидеть ее пожирающей сырое мясо. У меня возникло такое ощущение, будто меня всю жизнь обманывали.

Меня по сей день порой охватывает похожее чувство. К примеру, в какой-нибудь самый обычный день я выхожу в обеденный перерыв в кофейню на углу – светит солнце, мимо проезжают машины с открытыми окнами, на строительных лесах болтают рабочие, я толкаю дверь и ощущаю запах свежего хлеба, за столиком сидит молодая мать и кормит грудью младенца, ее лицо светится гордостью. Все складывается в цельную картину. И вдруг – в тот момент, когда я забираю со стойки картонный стаканчик с горячим кофе – словно кто-то внезапно дергает за невидимую нить, и я начинаю видеть пятна плесени на фасадах домов, во взглядах строителей сквозит безнадежность тех, кто всю жизнь проживет необразованным и в долгах, а в тельце младенца, которое активно наращивает кости и зубы с помощью кальция из материнского молока, развивается первый генетический сбой.

Отдаленный стрекот пулеметов и гул боевых дронов передается по половицам, и я с удивлением замечаю, что пленка на поверхности кофе совсем не дрожит.