Политика и хронотоп. Фактор времени и пространства в политических процессах

Предвосхищение или уверенное ожидание определенного будущего означает его оценку с точки зрения вреда или пользы для организма. Следовательно, выбор реакции, в том числе не инстинктивный, но моральный выбор. Соответственно, из математики, психологии и физиологии у А.А. Ухтомского появляется уже философско-этическая постановка проблемы хронотопа, суть которой можно выразить следующим образом: раз всё неизбежно происходит в обусловленных хронотопом событиях, то какая ответственность лежит на человеке, когда его шаг или действие точно, возможно уже без всякого его участия, в дальнейшем породит то или иное неизбежное следствие?

Наш замечательный мыслитель филолог М.М. Бахтин, который присутствовал в 1925 году на докладе А.А. Ухтомского «О временно-пространственном комплексе», перенес понятие «хронотоп» в сферу искусства, эстетики, этики и шире – в сферу социокультурного. Хронотоп для Бахтина – это уже не просто единство пространства-времени как объективная реальность существования, но самостоятельные локальные миры, со своей спецификой и, соответственно, со своими типичными хронотопными сюжетами-сценариями. Грубо говоря, «в каждой избушке свои погремушки», «в городе хромых прихрамывать не грех», а не объективно одинаковые и общеобязательные закономерности жизни в избушках или хождения в городах. Хронотопы «являются организационными центрами основных сюжетных событий романа», и одновременно хронотоп наполняет сюжет чувствами и контентом, сюжетные события «конкретизуются, обрастают плотью, наполняются кровью»[7]. Локальность хронотопов, предопределенная этими обособленными мирами, типовая сюжетность, диалог разных хронотопов – вот направления развития понятия у Бахтина. Важнейший для понимания тезис Бахтина заключается в том, что хронотоп всегда имеет аксиологическую направленность, то есть пространственно-временное единство наделено символами, ценностями, смыслами. И даже больше, «приземление» смыслов и оценок в повседневность: «…всякое вступление в сферу смыслов совершается только через ворота хронотопов»[8].

А эти самые человеческие смыслы и ценности противоречивы, конфликтны по отношению друг к другу, как добро и зло, религия и ересь, государство и вольница, но одинаково неотъемлемы от человеческого. Проще говоря, хронотоп – это очеловеченные время и пространство, смысловой, зачастую даже бессознательный фундамент для жизненной ориентации и целеполагания человека. Присваивая окружающему пространству названия, «человек маркирует с помощью имени не все наблюдаемые (или воображаемые) феномены, а только те, которые по той или иной причине стали для него приоритетными… фиксирует своеобразную “сетку предпочтений”»[9], наделяет среду смыслами и оценками и отражает в этих топонимах свои приоритеты и заботы. В то же время, поскольку масса смыслов хронотопа аксиологически противоречива, в пространстве диалога или конфликта, в котором в различных интерпретациях воспроизводятся схожие сценарии и сюжеты, создается новый, отличный от всего предыдущего опыт внутри повторяющихся сюжетов. Добавим: не только литературных (литература в России – это всегда и политика), но реальных политических сюжетов и сценариев. На примере анализа М.М. Бахтиным литературных произведений понятно вечное и неповторяющееся бесконечное множество историй в искусстве – уникальных, хотя и заключенных в рамки типовых сюжетов: хронотоп дороги, порога, гостиной, жизненного перелома и прочие.

Но если Бахтин «очеловеченный» хронотоп исследует именно на материале произведений литературы, искусства, то историки открывают роль хронотопа для понимания других эпох. Так, блестящий медиевист А.Я. Гуревич, давно ставший классиком нашей исторической науки, в известной работе «Категории средневековой культуры» относит представления средневековых людей о пространстве и времени к тем базовым категориям, без понимания которых невозможно понять и само средневековье без шор и субъективизма современного исследователя. Базовые категории культуры, в первую очередь человеческое время и пространство, «образуют своего рода “модель мира” – ту “сетку координат”, при посредстве которых люди воспринимают действительность»[10]. Соответственно, именно эти «привычки сознания» определяют содержание восприятия, реакций, отношения человека к власти, войне, соседям, обществу и событиям в мире.

Где история, там и политика. Э.Х. Канторович с первых строк своего главного труда «Два тела короля», словно предупреждая современного читателя от ухмылки, пишет: «Политический же мистицизм в особенности подвержен опасности утратить все свои чары или стать совершенно бессмысленным, если изъять его из привычного окружения, из его времени и пространства»[11]. Хотя, на наш взгляд, юридические прецеденты представлений тюдоровской эпохи о короле как человеке и его втором, вечном королевском теле, или христоцентричность с обязательным нимбом у короля в раннем средневековье, или вневременность patria («отчизна») как обоснования вечной власти вечного народа, если вдуматься, нисколько не более мистичны, чем современные ритуалы инаугурации, клятвы на конституциях и другие обряды «демократической теологии». Суть и задачи – те же самые: «Замена идеи божественности власти на идею народа как на источник власти была лишь сменой формы легитимации власти»[12]. Если мы осознаем, что без понимания «сетки координат» и «привычек сознания» невозможно понять власть и политику эпохи, то значит, что и сегодня существует такая «сетка», картина мира у власти, народа, без осмысления которой невозможно понять метаморфозы актуальной политики.

Более того, именно в политической сфере происходят попытки коррекции, трансформации или консервации самого хронотопа. Политика – та сфера, которая не только сама опосредована пространством-временем, но и выступает как источник изменений хронотопа целых народов и государств, его преобразования или даже выращивания в своих политических целях. Для любой власти важно, что помнит народ, а что должно быть забыто. Негласный запрет, например, на упоминание Пугачевского бунта держался полвека, вплоть до А.С. Пушкина, который обоснованно опасался, что ему не разрешат работать над «Историей Пугачевского бунта». А реку Янк и яицких казаков, ставших ядром бунта, в 1775 году отдельным высочайшим указом навсегда переименовали в Урал и Уральское казачество. Подобное характерно для любой власти в любую эпоху. Ж. Ле Гофф пишет: «…коллективная память выступала в качестве важной цели в борьбе общественных сил за власть. Показать себя властителем памяти и забвения – это одна из важнейших задач классов, групп и индивидов, которые господствовали и господствуют в исторических обществах»[13].

Такова двойственность существования политического: и внутри хронотопа, и субъектно-творчески, как бы извне по отношению к самому хронотопу. При этом мы видим, что позицию «извне» в современном мире всё больше осваивают не только государственная власть, но самые различные этносы, группы, локальные сообщества со своей памятью, смыслами, картинами мира.

Современный либерализм с его культом толерантности на самом деле не уровнял всех в правах, а провозгласил право локальных идентичностей на политическую субъектность и экспансию, тем самым стимулировал войну формально равноправных, но локальных хронотопов. Описание происходящих на современном Западе процессов в фундаментальном труде «Места памяти» и других работах дал французский историк П. Нора. Суть его видения – в фиксации противопоставления многочисленных групповых и национальных памятей (идентичностей) и историков, власти. Противопоставления субъективной – «тут помню, тут не помню» – политической эмоции коллективной памяти и рационализма профессионального исследователя. Память, в отличие от науки истории, всегда готова к политизации, поскольку «память – не истина, но верность»[14]. Для конца XX века П. Нора констатирует отрыв современности от господствовавших когда-то традиционных и/или официальных хронотопов и одновременно резкую активизацию в западном обществе запроса на поиск смыслов для настоящего в прошлом. Отсюда его термин «коммеморация» – сохранение, создание и увековечивание в современном пространстве событий и смыслов прошлого. Коммеморация – это, по сути, политическая технология управления хронотопом, сырьём для которой является история. Монопольное право на владение этой технологией принадлежит власти, но оно, это монопольное право, с той или иной степенью конфликтности оспаривается многочисленными иными субъектами, осознавшими и защищающими собственную идентичность.

Итак, хронотоп можно представить как сумму и спектр самых различных, разноуровневых и в то же время обыденных, не требующих рефлексии и неотъемлемых от человека смыслов и представлений о себе, родных, земляках, социальной общности, окружающем пространстве. Это, с одной стороны, то, что делает окружающий мир понятным и наполненным смыслом, фундамент, на котором стоит человек и который предопределяет его картину мира, ценности, оценки происходящего и позицию. Одновременно, с другой стороны, это прежде всего поле политических манипуляций и предмет социального проектирования для власти и оппозиции, политических лидеров и партий. Поэтому, если быть точными, следует говорить не о борьбе за историю или пересмотр истории, а о политической борьбе за хронотоп современников (или избирателей, кому как нравится).

Хронотоп может быть индивидуальным, пространством для разворачивания сюжета жизни конкретного человека, а может быть этническим, региональным, цивилизационным – и даже мировой ноосферой, объединяющей разнородное человечество вопреки всем различиям. «Хронотопная матрёшка» обуславливает человека, его картину мира через национальность, язык, климатические условия проживания, семью, первую учительницу и так далее – вплоть до событий на Украине или глобальной зелёной повестки.

В то же время хронотоп обывателей, народа и хронотоп власти – разные и не совпадают в границах пространства-времени. Именно различия хронотопа власти и народного хронотопа, об этом ещё поговорим подробнее, являются самой первой и главной причиной появления политики, политических сюжетов и сценариев.

Всегда иррационально и глубоко определяется культурными стереотипами само восприятие народом социальных институтов: власти («византийщина», «правительство – единственный европеец»), образования (советская шахматная школа, Московский университет), права («закон – что дышло», «не подмажешь – не поедешь»), армии (суворовцы, «от забора до обеда») и так далее. Следовательно, и политические отношения в обществах, хотим мы этого или нет, на самом деле скорее иррациональны, чем рациональны, скорее интуитивны, чем расчетливы, скорее культуросообразны, чем технологичны. Именно этим можно объяснить «магию» власти и политики для обывателя, феномен личности в истории, секрет политического успеха, казалось бы, заурядного троечника или вчера ещё обычного строителя.

Хронотоп – это не только культурное бытие, определяющее массовое сознание, это всегда пространство диалога или конфликта. Пространственно-временной контекст обусловливает реакцию, но и реакция определяет тот или иной сценарий развития, преобразования хронотопа. «Цикличность» истории давно стала общим местом в российском общественно-политическом дискурсе, но выбор вариантов реагирования и типичных сценариев не предопределен и всегда уникален, так же как уникальна любовная лирика Есенина в сравнении с лирикой Пушкина или даже своего современника Блока.

Хронотоп больше человеческой жизни и вне человека, в то же время его конструируют люди, воздействуют на него и уж точно пытаются сделать управляемым. Воспроизводство одних и тех же общественно-политических ситуаций в стране в стиле «хотели как лучше, а получилось как всегда», распады России и её возрождение завораживают своей магической цикличностью и фатальностью; в то же время человеческая воля, войны, открытия, мода преобразуют привычное пространство и смыслы жизни поколений иногда до неузнаваемости. Впрочем, потом снова «фатальная цикличность» и воспроизводство давно, казалось, забытого и отвергнутого.

Современному обывателю странно представить, к примеру, технологии «цветных революций» нашего времени со всеми этими сердечками на полицейские щиты, цветочками в дуло автомата, детскими колясками на фоне мрачного полицейского оцепления вне, скажем так, современного нам глобально-демократического времени. Между тем подобное было вполне обыденным явлением, например, в царской России, когда женщины выходили на первый план протеста и приехавшие на разгон казаки, смутившись от такой немужской работы, ретировались со словами, что, мол, не разгонять же баб нагайками. Политический эффект участия женщин в протестах, на который рассчитывали протестующие, был понятен: дезорганизация власти и правоохранителей. «По городу носятся упорные слухи, что солдаты убили прикладами жандармского ротмистра, зарубившего солдата за неисполнение приказа бить баб прикладами»[15]. И подобные технологии применялись не только в продвинутых столицах, но и при бунтах крестьян против помещиков: пока женщины шли на штурм усадьбы, мужики наблюдали за «разведкой боем» и поджидали с заранее приготовленными телегами для барского добра. «Ещё накануне первой революции крестьяне выработали своеобразную погромную стратегию, в которой прикрывались женщинами, пуская их первыми в “бой”»[16]. Подобной была роль женщин и в политических протестах в Иране во время Исламской революции 1979 года: Хомейни призывал женщин участвовать в уличных маршах. Многие исследователи и сегодня считают определяющей роль иранских женщин в общем успехе протестов: «Сцены, подобные той, когда та или иная мать спешила к месту схватки с ребенком на руках, перед стволами винтовок, являются свидетельством решающего вклада, который внесла в борьбу большая часть общества»[17]. То есть манипуляция с противопоставлением мирных женщин с детьми грубой силе государства связана вовсе не с политтехнологиями в нарративе «демократия против авторитаризма», но в первую очередь с более древними культурными доминантами, представлениями о мужском и женском, защитниках и защищаемых.

Любой политик или самовластный правитель, причём в любые времена, всегда опирается на хронотоп и одновременно пытается управлять им, создавать его под себя. Никакой репрессивный аппарат и мощь властителя ни в какие времена не позволяли исключительно силой удержать власть – и уж тем более мобилизовать народ и воплотить все амбициозные замыслы этого самого властителя. Даже такому крутому своим нравом царю, как Пётр Первый, необходим был свой Феофан Прокопович в идеологии и опора на церковь в управлении империей. Прокопович в своём миссионерстве обосновывал и помещал Петра в православное миропонимание, а подконтрольный Святейший Синод позволял обеспечить лояльность самого массового социального института в период большой ломки московского хронотопа.

Политическая сущность хронотопа заключается прежде всего в том, что воздействие на очеловеченное пространство-время детерминирует, определяет будущее, что само по себе является уже политической категорией. Только астрологи, фантасты и политики позволяют себе говорить, что должно быть и будет со всеми в будущем; причём только политики берут на себя смелость утверждать, что это общее правильное будущее для всеобщего счастья создадут именно они. Своеобразной и предельно конкретной иллюстрацией этой мысли являются слова Н.С. Хрущёва, что в 1980 году мы «будем жить при коммунизме». Предъявляемый политиками образ будущего в любом случае соотносится с национальным или локальным хронотопом страны, региона, города. Его можно черпать в «святой старине» или в том, что «при мне всё будет как при бабушке <Екатерине II», а можно через новый проект, отрицающий именно опостылевшую старину: «Мы наш, мы новый мир построим…» Можно править «избранным народом», воздвигать православный Третий Рим или будить в народе паттерны империи, где «нет ни иудея, ни эллина». Или вместо «тюрьмы народов» создавать новую общность – советский народ. Разброс в примерах из разных исторических эпох допущен сознательно, чтобы подчеркнуть: хронотоп политической борьбы за удержание власти цикличен и комплементарен культурным привычкам, традициям страны или мифическим истокам цивилизации.

Те же самые ритмы мы увидим в общественно-политических хронотопах местностей и городов. Региональные элиты удерживают власть и формируют видение будущего с учетом своеобразия местной памяти и культуры, где всегда обязательно, помимо этнических и страновых, будут незримо присутствовать родные для масс местные политические мифы: призраки Уральской республики или Сибирского областничества (общественно-политического движения в конце XIX – начале XX века за политическое самосознание и самоопределение сибиряков как особого народа), Рязанского или Тверского княжеств, Псковской республики или древнего Булгара.

Хронотоп выступает мощным фактором объективной политической реальности, который определяет характер и направление политических коммуникаций здесь и сейчас. С хронотопом – независимо от осознания, понимания, желания – приходится считаться любому политику: и депутату сельского поселения, и губернатору, и федеральной власти.

Для публичного политика овладение хронотопом означает стремление самому стать частью этого самого хронотопа в картине мира избирателей, её естественной, органичной и необходимой частью и смыслом. Стать частью хронотопа масс людей и уж тем более быть источником изменений, сюжетов и сценариев только средствами пиара или политической рекламы, как в обыденных представлениях считают многие политики, невозможно. Без рекламы, понятное дело, никуда. Но чтобы понять разницу, достаточно ответить на вопрос, почему без особых финансовых вливаний, без консультантов и уж тем более без специального политического образования и креатива бывший директор колхоза спокойно переизбирается на новый срок, что на муниципальных выборах можно встретить сплошь и рядом. Сибирский Томск, вне зависимости от результатов уголовного расследования и информационной кампании, по всем опросам симпатизирует арестованному мэру, которого томичи помнят ещё со времен студенческих стройотрядов, а хабаровчане ещё до приезда политтехнологов и профессиональных провокаторов сами вышли на улицы за арестованного Москвой губернатора-земляка, несмотря на всю тяжесть обвинений последнего.

А вот условный «варяг» Остап Бендер, который легко и талантливо презентует в Васюках, по сути, новый привлекательный хронотоп для всех жителей без затрат и жертв с их стороны (впрочем, используя архетипичные представления о халяве и сказке про Емелю), вполне возможно, победил бы на выборах, но вряд ли усидел бы долго в условной городской думе Васюков непобитым, не перестав быть Бендером и не став своим, настоящим васюкинцем.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Юнг, К.Г. О психологии бессознательного. – М., 2001. – С. 75.

2

Олейников, Ю.В. Природный фактор бытия российского социума. – М., 2003.-С. 31.

3

«Альтернатива для Германии» (политическая партия).

4

Нора, П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. -2005.-№ 2.

5

Валовый региональный продукт.

6

Ухтомский, А.А. Доминанта. – СПб., 2002. – С. 351.

7

Бахтин, М.М. Вопросы литературы и эстетики. – М., 1975. – С. 398.

8

Указ. соч. – С. 406.

9

Березович, Е.Л. Русская топонимия в этнолингвистическом аспекте. Пространство и человек. – М., 2009. – С. 46.

10

Гуревич, А.Я. Категории средневековой культуры. – М., 1972. – С. 16.

11

Канторович, Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. – М., 2014. – С. 70.

12

Зиновьев, А.А. На пути к сверхобществу. – М., 2008. – С. 167.

13

Ле Гофф, Ж. История и память. – М., 2013. – С. 82.

14

Нора, П. Всемирное торжество памяти // Неприкосновенный запас. -2005.-№ 2.

15

Аксенов, В.Б. Слухи, образы, эмоции. Массовые настроения россиян в годы войны и революции, 1914–1918. – М., 2020. – С. 163.

16

Указ. соч. – с. 155.

17

Замирирад, А. Политика улицы// Научная электронная библиотека «КиберЛенинка». – Режим доступа: URL: https://cyberleninka.ru/article/n/ politika-ulitsy, свободный. – Загл. с экрана.