Замки, битвы и бомбы. Как экономика объясняет военную историю

Осуществление плана Шлиффена требовало ужасных потенциальных издержек. Германия собиралась вести войну с двумя, а возможно, и с тремя граничащими с ней великими державами. Нет необходимости вдаваться в изучение вопроса о том, кто нес ответственность за войну или стремилась ли Германия к войне осознанно: ясно, что берлинское правительство не делало каких-либо попыток для ее предотвращения. Однако военное руководство Германии не было безрассудным. Оно не игнорировало потенциальные издержки, по крайней мере, прогнозируемые. При взвешивании потенциальных выгод и издержек своих действий два соображения повлияли на их расчеты. Во-первых, «война» казалась более дешевой альтернативой, чем «не-война». Так как многие немецкие лидеры полагали, что война и издержки (такие как риск поражения, человеческие жертвы и затраченные средства) в любом случае были неизбежны, вступление в конфликт было «свободно» от соображений подобного рода. Кроме того, учитывая неизбежность войны, ей лучше было начаться раньше, чем позже. Россия была слабой, но ее положение стремительно улучшалось. Если бы война началась раньше, германское руководство посчитало бы, что выгоды перевешивают риски и издержки; еще чуть-чуть, и все пошло бы по-другому. Во-вторых, вступление в войну Франции не привело к увеличению издержек Германии. Большинство руководства Германии полагало, что Франция неизбежно вступит в войну для поддержки своего союзника, России. Это предположение означало, что вопрос заключался не в том, воспринимать ли Францию в качестве врага, а в том, следует ли напасть на Францию первыми. Таким образом, единственные возможные издержки касались краткосрочных военных расходов, связанных с организацией вторжения. Даже если кто-то и задался бы вопросом относительно точности их расчетов, в отношении обоих пунктов немцы, в сущности, рассматривали принцип ожидаемых дополнительных затрат и выгод своих действий. (В главе четвертой мы используем данный принцип для изучения того, как военачальники «эпохи битв» решали, следует ли принять бой или от него уклониться.)

Решение напасть вначале на Францию само по себе было весьма целесообразным, поскольку она в военном отношении была более сильным врагом, нежели Россия. До Шлиффена Германия планировала войну абсолютно в противоположном направлении. Немецкие силы должны были атаковать Россию, держа при этом оборону против Франции. Однако этот подход оставил бы Францию в безопасности, тогда как размеры России сделали бы невозможным нанесение быстрого и решительного поражения Франции. Однако переключение с России на Францию как на первичную цель включало две важные альтернативы. Оно означало, что Германия не могла эффективно конкурировать с Британией на море. Сражаться с британцами следовало, нанеся поражение их союзникам в Европе. Кроме того, для того чтобы план Шлиффена сработал, он должен был осуществляться быстро. Каждый день отсрочки давал врагу время приспособиться и помешать крупномасштабному и сложному передвижению людей и боевой техники, что имело бы фатальные последствия, поскольку необходимость стремительных действий вынуждала Мольтке требовать быстрых решений, не давая при этом германскому правительству времени рассматривать более тщательно обдуманные альтернативы. Время позволило бы использовать дипломатию и различные военные маневры – скорость же предоставляла больше шансов на успешное вторжение. По сути дела, руководство Германии провело ряд замен: поражение Франции и России было замещением нападения на Британию, осуществившие это сухопутные войска – замещением военно-морского флота, а скорость была заменой времени. (Мы проиллюстрируем принцип замещения в седьмой главе, где мы вновь обратимся к решению Франции разрабатывать свой собственный ядерный арсенал, так называемые ударные силы.)

Беспрецедентный масштаб германского вторжения 1914 года создал множество проблем. Преимущества обладания войсками большей численности неабсолютны. Например, большее количество солдат требует более длинных цепочек снабжения, что приводит к дорожным заторам. Подобным же образом особенности местности могут свести на нет численное превосходство атакующего. По плану Шлиффена массивный правый фланг должен был прокатиться по Бельгии, в то время как слабый левый удерживал бы оборонительные позиции в Эльзасе и Лотарингии. Мольтке отчасти изменил его, дав себя уговорить немецким генералам, командовавшим левым флангом, укрепить их позиции и позволить идти в наступление. Этот план был приведен в действие, но расстроен французами. Все новые подкрепления немецких войск приносили все меньше военных успехов. Экономистам данный феномен прекрасно известен под малопривлекательным именем принципа убывающей предельной отдачи. (Мы раскроем данный принцип на примере стратегических бомбардировок Германии во Вторую мировую войну в шестой главе.)

Как и в случае американского вмешательства в ближневосточные войны в наше время, так и в отношении всех воителей прошлого причина, по которой Германия начала войну, основываясь на своих предположениях, состояла в том, что определенная фактическая информация либо отсутствовала, либо была неточной. С одной стороны, Германия считала, что Франция будет атаковать в случае начала германо-русской войны, но теперь мы располагаем данными о том, что этого могло и не произойти. Несомненно, российское правительство никоим образом не консультировалось со своим французским союзником, предполагавшим, что Россия ожидала бездумного участия французов. С другой стороны, многие представители немецкого руководства посчитали, что Британия не вступит в войну, и были поражены, когда немецкие войска столкнулись с британским экспедиционным корпусом в Бельгии. В действительности британцы весьма ясно дали понять, что вмешаются, однако немецкое правительство решило этому не верить: в определенном смысле Германия уже «обладала» информацией, однако из-за проблем с обработкой информации она ею «по существу, не располагала». Кроме того, совершенно не ожидалось, что будут сражаться бельгийцы. И еще как! Их действия привели к политическому замешательству и военным проблемам Германии. В отличие от этого все западные противники Германии справедливо полагали, что бельгийцы сражаться будут. Таковы примеры асимметричной информации или, точнее, примеры скрытых характеристик одного из оппонентов – характеристик, не выявленных до начала битвы.

Асимметрия необязательно должна быть связана с тем, известны те или иные факты или нет, или даже с тем, как они интерпретируются. Ни одна из сторон не знала наверняка, какая именно война им в действительности предстояла. И сомнительно, что она бы вообще началась, если бы они знали! Асимметрия может касаться скорее ожиданий, а не фактов. Например, всеобщим ожиданием в Германии была короткая война, в особенности из-за предполагавшегося превосходства нападения над обороной. Однако верным оказалось обратное, и каждая из главных воюющих сторон испытала на себе последствия своих изначальных предположений. Успешное осуществление плана Шлиффена зависело от быстрых, решительных атак, ведущих к быстрой победе, но вместо этого Германия увязла в нескончаемой и изнурительной борьбе, никому не дававшей преимуществ, что и решило ее судьбу. По выражению императора Вильгельма II, «теперь мы истекаем кровью». (Мы исследуем аспект скрытых характеристик принципа асимметричной информации в пятой главе на примере американской Гражданской войны.)

Существует и другой аспект асимметричной информации. Многих исследователей Первой мировой войны поражают скорость и очевидная опрометчивость, с которыми европейские правительства ввязались в войну. Подобная беспечность существовала и на всенародном уровне, что может объяснять то, почему в армиях образца 1914 года не было серьезных проблем с мотивацией своих рядовых. Ни одна из армий не столкнулась со значительными проблемами, связанными с неповиновением или уклонением от службы. Это нельзя объяснить высокой дисциплиной или особым профессионализмом солдат, поскольку большинство из них были призывниками или резервистами, причем многими солдатами-резервистами часто командовали офицеры-резервисты. На деле патриотизм и, возможно, распространенное «оптимистическое» видение военных действий объясняет, почему лидерам, по крайней мере тогда, не надо было беспокоиться, сомневаться или даже остерегаться действий своих подчиненных. Но были и исключения. Одно из таких исключений в самой завершающей стадии плана Шлиффена во Франции, возможно, стоило Германии всей войны. Немецкая первая армия Александра фон Клюка получила приказ следовать за соседней 2-й армией, однако Клюк, не известив штаб, предпочел продвигаться далее во весь опор, что в итоге стоило Германии битвы на Марне и всех последующих неудач. Это пример проблемы «принципал-агент». Клюк был «агентом», имевшим приказ начальства, «принципала», выполнить определенное действие. Не поставив их в известность – и здесь возникает асимметрия информации, – он пренебрег инструкцией. Он предпринял скрытое действие, скрытое, по крайней мере, до тех пор, пока не стало слишком поздно. Таковым было завершение плана Шлиффена. (Скрытые действия, возможные из-за асимметричной информации, будут обсуждаться в третьей главе на примере военных наемников в эпоху Возрождения.)

В плане Шлиффена можно увидеть шесть принципов экономики, с помощью которых мы проиллюстрируем различные эпизоды военной истории в рамках тысячелетнего периода, точнее, второго тысячелетия нашей эры. В определенном смысле данная книга является следствием того, что можно было бы назвать «экономическим империализмом», распространением экономической теории на внеэкономические дисциплины[11]. Подобно тому как экономика была «наводнена» идеями из других областей знания, экономическое мышление применялось в таких областях, как правоведение, социология, здравоохранение, биология, политология, управление (трудовыми ресурсами) и военная стратегия[12]. Явно выраженная экономическая аргументация применяется к истории и, разумеется, экономической истории, но весьма редко к истории военной[13]. Методологически мы сформулировали ряд экономических принципов, а затем применили их к выбранным нами примерам из военной истории. Но нашей главной целью было показать посредством этих примеров то, что экономика помогает пролить свет на военную историю и что можно совершить новые открытия, если применить хорошо развитую теорию к области, которой теоретической строгости обычно недостает. Основной тезис достаточно прост. Планирование и ведение войны требуют совершения выбора. Но экономика, по крайней мере в традиции ее неоклассической ветви, берет свое начало в анализе принятия решений. А потому история, в данном случае история военная, поддается экономическому анализу. Таким образом, мы делаем попытку переформулировать метод военной истории таким образом, чтобы принципы экономики или принципы других дисциплин служили основополагающими правилами, обогащающими исторический анализ. Не то чтобы историки не использовали знания и открытия из других областей, но читать и писать историю так, как она выглядит извне исторической науки, – совсем другая задача[14]. Прибегнуть к опыту другой дисциплины – необязательно, значит, ею пропитаться: исторические факты останутся теми же, однако их отбор, систематизация и интерпретация изменятся.

Данная глава представляет собой учебное пособие по экономике и экономической теории. Читатели, знакомые с экономикой, могут свободно перейти к следующим главам. Остальных мы приглашаем задержаться или, если они почувствуют в этом необходимость, обратиться вначале к истории, а затем вернуться к данной главе позднее. Эта глава не необходима для понимания следующих глав, но лучше прочесть ее, чтобы чтение следующих глав было более легким.

Мы начнем с обзора того, как развивалась экономическая наука; затем мы обсудим принципы, которыми будем пользоваться в данной книге; завершим главу описанием того, как эти принципы реализуются в военной истории.

Экономика

Экономику можно определять по-разному. Но, как бы ее ни определяли, экономика, как и другие науки, в итоге стремится обнаружить согласованный набор фундаментальных общих черт и закономерностей, которые лежат в основе всей совокупности наблюдаемых характеристик и событий. Подобно биологам, исследующим гены и то, как они соединяются, чтобы породить жизнь, экономисты стремятся узнать лексикон и понять грамматику экономической жизни. С этой целью формулируются принципы, проводятся тесты, принимаются законы и выдвигаются теории.

Принципы, законы и теории

Принцип, согласно словарям, есть «фундаментальная истина, закон, доктрина или движущая сила, на которой основываются все остальные». Это основная идея или, как гипотеза, идея об основной идее, которую следует подвергнуть эмпирической проверке. Некоторые гипотезы («Бог существует») в принципе не поддаются эмпирической проверке или, по крайней мере, не общепринятому эмпирическому тесту. Испытание идей – сложная задача для тех наук, которые по природе, скорее, не являются экспериментальными, то есть для астрономии, метеорологии, социологии и экономики[15]. Превращение теоретических размышлений в эмпирически проверяемые утверждения – далеко не простое дело, ради которого была создана специализированная ветвь математической статистики – эконометрика, – посвященная проверке гипотез, разработанных экономической теорией. Более того, даже создание данных, к которым применим статистический тест, не является простым и очевидным процессом.

Несмотря на все эти сложности, работа была проделана, и за ней последовали споры. Студенты обучены, неоднократные испытания независимо проведены и изложены, коллеги убеждены (или же скептики стихли), а предложенный принцип постепенно уточняется, указываются условия, при которых он должен применяться. Если все идет хорошо, принцип созревает и становится законом, «последовательностью событий в природе или человеческой деятельности, которые, согласно наблюдениям, происходят с неизменным единообразием при одинаковых условиях». Множество подобных законов может соединиться и сформировать теорию, «систематическое изложение обнаруженных принципов», «формулировку очевидных взаимосвязей или базовых принципов определенных наблюдаемых феноменов, до определенной степени верифицированных»[16]. В идеале наши теории должны объяснять прошлое и предсказывать будущий ход действий и событий. В мире неопределенности мы хотим полагаться на них как на надежных проводников для объяснения того, что было, есть и будет. Теории являются структурами мышления и живут в головах своих пользователей. Теперь уже доказано, что теории кодируются в форме поведенческих рутин, вживленных в мозг и центральную нервную систему («львы питаются зебрами; зебры чувствуют запах львов; зебры убегают»). Эмоции могут быть лишь чем-то немного большим, чем просто закодированное рациональное поведение[17]. Закодированное рациональное поведение необязательно является рациональным: то, что могло быть рациональным в прошлом, не обязано быть рациональным сегодня, однако мы продолжаем действовать, как и раньше. Поэтому наблюдаемое поведение может отклоняться от теории и вместе с тем не противоречить ей[18]. Даже в этом случае теории не всегда внутренне согласованны и весьма редко полностью объясняют все типы наблюдаемого поведения и событий. (Например, стандартная модель в физике стремится объединить общую теорию относительности с квантовой физикой.) Следовательно, теории сталкиваются с постоянными вызовами и вопросами, и время от времени они нуждаются в корректировке или даже полном опровержении[19].

Принципы экономики, которые, как считается, проявляются с регулярной закономерностью и составляют теорию (неоклассической) экономики, лучше всего воспринимать в качестве руководства для того, куда следует смотреть и чего следует ожидать. Прилагательное «неоклассическая» предполагает определенную теорию в рамках экономической профессии. Однако есть и другие экономические теории[20]. По большей части они относятся к области макроэкономики, изучающей вопросы измерения, теории и проводимой политики в таких темах, как инфляция, безработица, устойчивый экономический рост и проблема сглаживания подъемов и спадов экономического цикла. В отличие от макроэкономики микроэкономика сосредоточена на объяснении мотивов индивидов, которые управляют их поведением, а затем систематизации этих мотивов на основе данных о множестве индивидов в поддающиеся наблюдению совокупные результаты[21]. Так, поведение индивидов на финансовых рынках помогает установить курс облигаций и процентные ставки, что, в свою очередь, воздействует на экономику в целом. Аналогичным образом микроэкономическая теория исследует то, как индивиды влияют на коллективные решения, как, например, члены семьи, служащие в фирме, или политики в конгрессе или на политическом собрании.

Неоклассическая экономика

Неоклассическую микроэкономику – от классического основания, заложенного Адамом Смитом, до маржиналистской революции, проведенной Альфредом Маршаллом, и до современного ее вида, сформулированного Полом Самуэльсоном, – иногда называют «чистой экономикой», чтобы отличать от более запутанной и менее операбельной «политэкономии»[22]. Чистая экономика – пусть и в своей крайне стилизованной, в сущности, карикатурной версии современных учебников по экономике – ставит ряд поведенческих принципов, посредством которых рациональный человек, печально известный homo oeconomicus, принимает решения. Индивидуальные решения влекут за собой коллективные последствия. Изучение таких решений и вызываемых ими последствий лежит в основе неоклассического экономического анализа.

Ранняя неоклассическая экономика – опять-таки в своей стилизованной версии – развивалась посредством ряда предположений, которые облегчали экономисту его анализ. Например, модели, используемые для объяснения наблюдаемого поведения, обычно внеисторичны. Анализ носит скорее статичный, чем динамичный характер. То, как субъект экономики пере-мещается от одного пункта во времени к другому, не исследуется. Времени не существует, как и пространства, так как в ранних моделях значения расстояния, топографии или климата для принятия решений подробно не рассматриваются. Подобным же образом при разработке анализа производства и взаимовыгодного, но конкурентного рыночного обмена чистая экономика допускает отсутствие конфликта и насильственного присвоения, что, разумеется, серьезно сужает рамки анализа. Далее, модели допускают, что субъекты экономической деятельности обладают совершенной информацией о себе самих, друг о друге, ценах и качестве продукции, а также о каждом необходимом сегменте информации, который будет важен при принятии рационального решения относительно понесенных затрат и полученных выгод. Действительно, считается, что само принятие решения рационально, даже если интеллектуальные способности, требуемые от принимающих решения, находятся далеко за пределами их интеллектуальных возможностей. Модели также предполагают наличие хорошо функционирующих институтов, таких как четко определенные права собственности и беспрепятственное осуществление таких прав. Они допускают, что, когда покупатель и продавец вступают в торговлю, они делают это, не затрагивая никого, кто не участвует в сделке. То есть они предполагают, что внешних или побочных эффектов на благосостояние других людей не оказывается. Список предположений на этом не заканчивается.

Может возникнуть соблазн заявить, что данная игрушечная версия чистой экономики строит и затем изучает ситуации, в которых совершенно рациональные экономические субъекты ведут торговлю в свободном от трений мире без времени и пространства. А значит, это и совершенно бесполезный мир – так бы сказали защитники классической политэкономии. Ведь, если ничего интересного не остается, тогда что анализировать? Тем не менее даже политэкономисты признают, что принципы чистой экономики могли бы управлять экономической системой, только если существующие недостатки будут устранены, но не просто считаться устраненными, а ликвидированы посредством надлежащих предписаний и вмешательства правительства в сферу рынка. В отличие от этого неоклассические экономисты утверждают, что необходимо не вмешательство и урегулирование, а построение более продвинутых моделей, смягчающих ограниченные предположения игрушечных моделей; в конце концов, не всегда удается успешно функционировать не только частным рынкам, но и правительству. Таким образом, неоклассическая экономика надеется постепенно переубедить своих критиков. И действительно, теперь существует целая школа, называемая «новая институциональная экономика», чья цель состоит в обеспечении аналитической строгости старомодной политэкономии[23].

Улучшения

Новая институциональная экономика не единственная школа, возникшая как улучшение игрушечной модели чистой экономики. Крайне познавательно изучить экономику Нобелевской премии. Впервые врученная в 1969 году, премия часто присуждалась тем, чья работа помогла ослабить строгость необходимых предпосылок (см. приложение в данной главе). Из пятидесяти восьми лауреатов (на декабрь 2006 года) шестнадцать получили премию за эмпирическую и методологическую работу; девять – за работу в макроэкономике; пять – за работу в международной экономике и финансах; пять – за работу в финансовой экономике, а двадцать три – за исследования в области микроэкономики[24]. Например, премии, полученные Мирлисом и Викри (1996) и Акерлофом, Спенсом и Стиглицом (2001), были присуждены за их работу по асимметрии рыночной информации. Герберт Саймон (1978) был удостоен премии за работу в области «ограниченной рациональности», исследовании последствий нашей ограниченной рациональной способности.

Пресс-релиз, в котором объявлялось о премии Саймона, в частности, гласит:

В 1930-х экономисты начали смотреть на структуру компаний и на процесс принятия решений совершенно по-новому. Работа Саймона была крайне важна для этой новой линии в развитии. В своем эпохальном труде «Теория административного поведения» (1947) и ряде последующих работ он описал компанию как адаптивную систему физических, личных и социальных компонентов, удерживаемых вместе сетью взаимосвязей и готовностью ее членов сотрудничать и стремиться к общей цели. Новым в идеях Саймона прежде всего явилось то, что он отвергает предположение, которое делается в классической теории фирмы, о всезнающем, рациональном, ориентированном на максимизацию прибыли предпринимателе. Он заменяет подобного предпринимателя рядом сотрудничающих лиц, принимающих решения, чьи способности к рациональному действию ограниченны, и отсутствием у них знания о совокупных последствиях их действий, а также личными и социальными связями[25].

Аналогичным образом Дэниэл Канеман (2002), психолог Принстонского университета, получил премию за работу об исследовании поведения потребителей, которое, как и в случае принятия решений фирмой, не столь рационально, как это изображают игрушечные модели. Рональд Коуз получил признание за двойное достижение. Как он говорит в своей Нобелевской лекции 1991 года:

Взгляд на систему ценообразования как на координирующий механизм был совершенно верен, но были и спорные аспекты, не дававшие мне покоя… Конкуренция… действующая посредством системы цен… делает любую коор-динацию… необходимой. И все же у нас был и фактор производства, менеджмента, чьей функцией является коор-динировать. Зачем он был нужен, если система ценообразования уже обеспечивала всю необходимую координацию?[26]

Кому нужны фирмы, если рациональные, полностью информированные экономические акторы могут мгновенно (без временных затрат) и без издержек (беспрепятственно) отдавать приказы о том, чтобы определенное количество сизаля (обработанные волокна текстильных агав. – Прим. пер.) было перевезено ткачу, который направит конечный продукт сборщику, получившему части обработанных лесоматериалов для производства гамаков, переправляемых конечному пользователю грузоотправителями на основе отдельных контрактов? (Все это в одномерном, плоскостном мире.) В реальном мире затраты на согласование подобных операций (неслучайно называемых «операционными издержками») столь значительны, что никто бы никогда и не смог бы наслаждаться гармонией и покоем в своем гамаке. А отсюда – потребность в менеджерах и фирмах. Они экономят на операционных издержках и забирают себе долю из итоговых прибылей в качестве вознаграждения.

Другая часть работы, за которую был награжден Коуз, касалась включения побочных эффектов (или «экстерналий», внешних эффектов) в инструментарий спроса и предложения чистой экономики. Производители железных дорог и локомотивов заключают частный договор как покупатель и продавец. Но, когда локомотив вступает в эксплуатацию, он начинает производить выбросы оксида азота в атмосферу, которые посредством преобладающих ветров выпадают в другой местности в виде кислотного дождя, убивают деревья, окисляют горные озера и наносят ущерб туристическим районам за многие километры и, вполне возможно, в другой стране. Частная сделка между двумя сторонами, таким образом, затрагивает и третью, а эта третья сторона не получает возмещения за причиненный ущерб. Третья сторона вынуждена терпеть убытки, что влияет на ее работу. Ясно, что это экономика, но игрушечная модель не учитывает подобные побочные эффекты. Коуз исправил этот недостаток, который в отличие от его идеи операционных издержек теперь является стандартом, вошедшим даже в учебники по основам экономики.