Грядущая биовласть. Научно-фантастический роман

Гражданский активист. – Если мы хотим созреть до настоящего гражданского общества, то мы должны, активно и открыто проявлять нашу позицию против присвоения человеку любых цифровых, биометрических, штриховых, радиочастотных, электронных и других идентификаторов личности.

Ведущая. – Значить, вы против подобной паспортизации?

Гражданский активист. – Да! Мы против сбора, обработки и передачи другим странам и третьим лицам персональных данных о человеке. Мы против турникетов, пропусков с электронным носителем, камер слежения, на обработку наших персональных данных. Кто остановить этот процесс, если не мы. Все должны понимать, что времени в обрез, можем опоздать и потерять нашу цивилизацию. Я призываю к бойкоту компании по сбору биометрических данных и формированию электронных карт.

Служитель церкви. – А сейчас начинаются важные события. Такой опасности не было на земле со времен сотворения мира. Эта последняя… – предупреждал Архимандрит Гавриил: – Не бойтесь, главное – не принять печать антихриста на правую руку и лоб. Не ешьте хлеб человека, принявшего печать антихриста. Принятие ее – это падение. Это падение, потому что мы уже достигаем того, что потихоньку скатываемся до предпечати, без пяти минут до начертания.

Ведущая. – Уважаемые участники диспута! Все вы высказались против сбора биометрических данных и внедрения универсальных карточек. Опасения, что эти технологии могут принести вред, очевидны. Юрист заявляет об антиконституционности этой компании, правозащитники считают, что при этом нарушаются права человека, депутат остерегается вероятного социального неприятия биочипов и карт, гражданский активист призывает к бойкоту процессам сбора биометрики и внедрения карт. Но, вы не забывайте, что мы живем в XXI веке. Не кажется ли вам, что все эти противодействия похожи на «тормоз пятками в Космосе»? На мой взгляд, если положить на весы комфорт и удобства, привнесенные биочипами и картами, то они перевесят все доводы опасения и страха. Наша редакция предлагает обсудить эту проблему в более широком формате, теперь уже с участием ученых, членов Правительства, экспертов.

ЭВТАНАЗИЯ: МЕДИЦИНА СДАЕТ СВОИ ПОЗИЦИИ?

Бишкек. 2017 год. Центр неотложной хирургии. Комната отдыха для дежурных хирургов, ночь. Сегодня на редкость дежурство выдалось спокойным. Привезли всего с десяток больных, шесть полостных операций. Последнюю из них закончили два часа тому назад. Все расписали, проверили и сейчас Талип и Эсен, успев еще и перекусить, отпросились у старшего дежуранта прилечь в дежурной комнате. Не спалось.

– Талип! Не спишь?

– Сон не идет. – Ответил он.

– Помнишь лекцию Митина?

– Угу…

– Когда впервые услышал его откровения об эвтаназии, я признаться опешил. А сказал он так: – Контрольным выстрелом для человечества служил и пока служит гуманизм, направленный на выживание обреченных природой особей за счет сильных и жизнестойких. Теперь человечество немного приходит в себя. Появилась слабая надежда на то, что эволюция природы постепенно войдет в свою колею.

– А вспомнил. Кто-то из зала даже крикнул, что он и есть антигуманист. Помнишь?

– Поначалу мне подумалось, что профессор – это и есть тот самый злой гений, для которого человек, его жизнь ничто. Имеет смысл только Природа и ее деяния. Никогда бы не подумал, что так может сказать интеллигентный ученый. – Сказал Талип.

– Поверь и я тогда удивился. – Признался Эсен. – Во все века именно ученое сословие стояла на страже гуманизма. Сколько ученых посвятили свою жизнь и деятельность во имя гуманизма, процветания человечества. Ведь «Все во имя человека!» – это их девиз.

– А есть еще выражение – «Любой прогресс реакционен, если вредит человеку». Мне тогда запали в душу слова Митина: – Сейчас все чаще звучит мысль о несостоятельности гуманизма, о чем свидетельствуют факты появления таких движений и течений, как трансгуманизм, карианство. А помнишь, как смачно он ругал Европу? – рассмеялся Талип. – Он чуть не матерился, награждая Европу эпитетами «загнивающая», «извращенная», «гнилая», «обосранная».

Эсен, повернувшись в сторону Талипа, сказал: – Но ты сам подумай! Действительно, во что превратилась свободная и открытая Голландия, Швейцария? В страну наркоманов, извращенцев, проституток. Но самое страшное – это то, что там дали право гражданам на эвтаназию.

– В том то и дело, когда говорят о загнивающей Европе, мне представляется именно неадекватное государственное решение проблем полового влечения и смерти. – Согласился Талип. – Такие вещи, к сожалению, происходят не только там или в Швейцарии, но и в Литве, Эстонии.

– Обидно, что такую великолепную страну, как Швейцария, превратили в Центр мировой эвтаназии. – С огорчением сказал Эсен. – Самое страшное, программа эвтаназии для иностранцев в стране набирает бешенную популярность. Количество туристов-самоубийц там растет с каждым днем.

– Ты только представь себе! Встать в очередь на самоубийство может не только неизлечимо больной или очень старый человек, а любой желающий отправиться на тот свет. – Сказал Талип и с удивлением спросил. – Ээ… А ты знаешь, что там появился новый феномен?

– Какой феномен?

– Одновременные самоубийства супругов, один из которых смертельно болен.

– А второй?

– Второй или вторая умирает просто из-за солидарности. – Ответил Талип.

– О, Боже! – воскликнул Эсен. – Солидарная смерть? Смерть на поток? Очередь за смертью? Такое трудно осознать. Как вообще стало такое возможным? Куда мы катимся?

– Обстоятельность Европы мы знаем не понаслышке. Ты только вспомни, с какой обстоятельностью и размахом была поставлен поток на смерть в фашисткой Германии. Так, вот в Швейцарии конкурируют между собой шесть организаций, которые оказывают необходимую юридическую и медицинскую помощь желающим покончить с собой.

– Все это не столько милосердие, сколько бизнес-проект, как, впрочем, ежедневный хадж мусульман в Мекку и Медину. – Заявил Эсен.

– С этим я согласен. Где крутятся шальные деньги, нет места для милосердия. Больше всего самоубийц приезжают из Германии, на втором месте – Великобритания, на третьем – Франция и Италия. Самой популярной организацией для иностранцев считается Dignitas.

– Надо же, даже такие компании имеют свой рейтинг? – удивился Эсен.

– А как же! – воскликнул Талип. – Эта компания поставила на широкий поток различные программы для туристов-самоубийц. Есть свои менеджеры, которые разъезжают по всему миру, агитируя людей на добровольную и очень технологичную смерть в этой стране.

– Бред собачий! Представь себе, что издаются специальные проспекты, памятки, программы, свой менеджмент и все это связано с организацией добровольного или принудительного убийства. – Возмутился Эсен.

– Вот ты представь себя на месте того самого менеджера по смерти. Скажем, в твою обязанность входит организация таких туров. В той или другой стране ты ведешь пропаганду добровольной смерти, встречаешься с потенциальными клиентами, проводишь с ними соответствующую беседу.

– Можно я продолжу дальше? – спросил Эсен. – Итак, клиент созрел, по приезду в Цюрихе клиента встречают, организуют для него ознакомительную экскурсию по стране, затем госпитализируют его в специальные частные гостиницы. Везде встречают с доброжелательной улыбкой, создают комфортные условия, приятный досуг.

– Давай я продолжу, – смеясь, попросил Талип. – Далее следует осмотр у врача и подписание документов, в которых пациент официально соглашается уйти из жизни. Причем та же улыбка, добродушие. После этого больному медики вручают стакан со смертельной дозой снотворного нембутала, который приводит к остановке дыхания во сне. Затем следует организация похорон либо отправка груза номер «200» в страну постоянной прописки. Слышь! Нехилые заботы, а?

– Поверь, эти заботы, оказываются, того стоят. – Ухмыльнулся Эсен. – Везде мани-мани и немалые. В среднем эвтаназия обходится в четыре тысячи евро, а с организацией похорон – еще три тысячи евро. Ну, как? Не хило?

– Да за такие бабки – эти сволочные менеджеры завлекут к себе любого. – Рассмеялся Талип. – А ведь за такие деньги наши соотечественники уезжают воевать в Сирию.

– А знаешь, что самое кощунственное в этом деле? Тем, кто не в состоянии оплатить эвтаназию, независимо от гражданства, государство может выделить специально учрежденные гранты. – Сказал Эсен.

– Даже так? – удивился Талип.

– За год кредитом успешно пользуются, в среднем двести туристов. На организацию смерти зарабатывают не только частные, но и государственные клиники. Вот, что страшно! – воскликнул Эсен.

Талип расхохотался. – Надо же, кредиты! У нас земледельцам кредиты не выдают, а там… – Разумеется, у них будет расти число и кредиторов и заемщиков кредита.

– В том, то и дело!

– Страшно и то, что это явление распространяется как пламя. Сейчас добровольно уйти из жизни иностранцы могут не только в Швейцарии. Эвтаназия в том или ином виде разрешена в Бельгии, Голландии, Люксембурге, а также американских штатах Орегон, Вермонт и Вашингтон. Об этом уже ратуют в Литве, Эстонии. – Перечислял Талип.

– А знаешь, есть явления еще более страшное. Голландский закон разрешает добровольно уходить из жизни и несовершеннолетним. Представь себе, что родные больного могут попросить врача прекратить страдания своего ребенка в возрасте двенадцати-пятнадцати лет.

– Ээ… Такая практика существует у них уже с десяток лет. Не забывай, что вот уже года два, как разрешена детская эвтаназия. – Напомнил Талип. – В феврале 2014 года разгорелся скандал в Бельгии. Принят закон, по которой дети при согласии родителей или в случае недееспособности ребенка сами родители получили право подавать прошение об эвтаназии.

– Это, когда ребенок недееспособен. А когда он дееспособен такое возможно? – спросил Эсен.

– Вполне! – ответил Талип. – Если психолог после общения с ребенком подтвердит, что тот осознает последствия своего решения, эвтаназия будет проведена.

– Вот еще одна страшилка из того же поля. Во Франции и в Великобритании сенаторы уже выступали и выступают за либерализацию законов по внедрению не только пассивной, но и активной эвтаназии. Слышь! Активной эвтаназии! – возмущался Эсен.

– Уму непостижимо тот факт, что дискуссию об активной эвтаназии инициировал во Франции сам президент Франсуа Олланд, ссылаясь на общественное мнение французов. – Сказал Талип. – Тем временем, правительство Германии собирается легализовать пассивную эвтаназию и уже есть множество прецедентов, когда врачи или даже просто опекуны прекращают поддержание жизни пациента, если это соответствует его воле.

– Медики то понятно, но когда опекуны имеют право прекратить жизнь – это страшно! А вообще насколько правильно ссылаться на общественное мнение? Разумеется, люди, испытывающие страдания или же видящие своими глазами страдания близких и родных, проголосуют за безболезненную смерть. Но, это же, их субъективное решение. Почему общество должно идти на их поводу? – задавался вопросом Эсен.

– Согласен с тобой. Самое страшное то, что такую инициативу выдвигают и к этому призывают сами медики – представители, казалось бы, самой гуманной профессии в мире. Представляешь? В 2012 году уролог Кристиан Арнольд признался в том, что за последние годы помог около двести безнадежным пациентам совершить безболезненное самоубийство.

– И что? И каково общественное мнение? – спросил Эсен.

– Ты не поверишь! – воскликнул Талип. – Арнольда поддержали многие врачи. А активист Немецкого общества за гуманную смерть Антон Вольфарт заявил, что «каждый человек должен иметь право помочь ближнему расстаться с жизнью», поэтому мне совершенно непонятно, почему это должно быть запрещено врачу, который располагает самыми лучшими средствами обеспечить достойный добровольный уход из жизни».

– Урод! Именно вот такие живодеры загоняют медицину в тупик. – Возмущался Эсен.

– Доктор Менгель им не урок, – сказал Талип, – и, вообще, история не учит.

– Представь себе, что раньше профессия врача отличалась сакральностью, так как была направлена за сохранение жизни, во что бы то ни стало. А теперь? И вообще, что с нами происходит?! – возмутился Эсен.

– Медицинская профессия остается сакральной, но теперь с другой ориентацией – на смерть. – Грустно вздохнул Талип. – Честное слово, я не предполагал, что медицина, так скоро коммерцианализируется. Все о чем мы с тобой говорили – это не что иное, как бизнес-проект от медицины. И это очень грустно.

– Когда я узнал, что в Германии появились сайты со стандартными формулярами, в которых пациент может изложить свою волю на случай смертельной болезни или недееспособности, я в начале опешил. – Признался Эсен. – Как это можно? Всего лишь нужна подпись пациента или его опекуна, заверенная нотариусом?

– И что?

– Подписать такой документ ринулись не мало, не больше десять миллионов немцев. Представляешь?

– Вообще, рынок, бизнес и медицина – по сути, несовместимы. Я имею в виду по целям. – Сказал Талип. – Все мы знаем трагедию одного известного медика – профессора Каракулова. Мне думается, что его жизнедеятельность должна стать хрестоматийной для всей современной медицины.

– Почему?

– Этот известный ученый, опытный хирург в начале 90-х годов прошлого столетия, видя какая трансформация, происходит в хирургической профессии под влиянием рынка и новых технологий, долгие годы целенаправленных исследований посвятил проблеме индустриализации и индивидуализации хирургии, социализации хирургической деятельности, а в целом формированию философско-методологического основания хирургии рубежа XX – XXI веков.

– А в чем трагичность этого ученого? – переспросил Эсен.

– А в том, что он одним из первых осознал тотальную смену взглядов, отношений, идеалов и норм хирургической деятельности в результате диктата рыночной системы.

– И что?

– Он выступал, убеждал, наконец, требовал, но все оказалось безнадежной попыткой удержать хирургию в морально-нравственных рамках профессиональной деятельности.

– Его не поняли и не поддержали. Так?

– Но, похвала ему в том, что он сумел создать, так называемый «осевой принцип современной хирургии», показал, каким должен быть современная хирургия и сам хирург. К нему прислушаться бы.

– То есть, трагедия его в том, что его мысли, его суждения остались не понятыми?

– Да! Так оно и есть. – Признался Талип. – Даже хирургической профессуре показалось, что автор слишком теоретизирует хирургию и слишком драматизирует ситуацию вокруг современной хирургии. Вот так, понятия о хирургической чести были утеряны, традиции ушли в небытие, возобладали новые ценности.

– И что потом?

– Каракулов, наверняка, сломался, смирился с этим, воспринял это как личную трагедию ученого и принял решение отойти от хирургии. Помнится, на Конгрессе хирургов страны «Хирургия рубежа XX и XXI веков», где он выступал с программным докладом, ему задали вопрос: В чем основная причина того, что вы решили отойти от хирургии? Ответ прозвучал так: «В хирургии развелось слишком много сук!».

– О, я помню этот момент! – воскликнул Эсен. – Сказав эту фразу, профессор еще минуты две молчал и нервно сжимал в руках микрофон, как бы потеряв дар речи. В зале воцарилась тишина, все были в ожидании. Что же он скажет дальше? Но, докладчик, молча сошел с трибуны.

– Уже потом он признался, что в этот момент, боясь сорваться и высказать горький упрек: «В хирургию хлынули отъявленные мошенники, для которых не имеет значение, что представляет собой хирургия и ее служитель – хирург. Для них важно то, что на операциях можно неплохо заработать и выстроить свой бизнес». – Сказал Талип.

– Теперь мне понятно! Действительно это трагедия честного и прогрессивного ученого. – Сказал Эсен.

– Прежде всего, честного человека, влюбленного в хирургию. – Поправил его Талип. – Этот человек, по сути, один из немногих, которые сумели выразить хирургию в мыслях.

– Мне думается, что со временем история медицины и науки рассудит об истинной значимости ученого-медика с основательной философской и методологической подготовкой, сфера интересов которого является активная теоретизация основ перспективных научно-медицинских специальностей, повышение их методологического уровня, а также формирование философского их основания. – Сказал Эсен.

Оба ненадолго замолчали, каждый думая о чем-то своем. Молчание прервал Эсен.

– Итак, ты считаешь, что эвтаназия постепенно оформится в бизнес-проект?

– На это есть все основания. – Сказал Талип. – Интересно, а существует ли опыт эвтаназии в России, в странах СНГ, в том числе в Кыргызстане? Митин еще тогда говорил, что существует.

– Как будто ты не знаешь? – удивился Эсен. – Сколько раз приходилось слышать от врачей на приеме, когда «скорая» привозила стариков: «Он или она итак умрет – без операции либо после операции. Зачем привезли?». Это на врачебной практике, а в масштабе государства, не принимая никаких мер по улучшению состояния здравоохранения и медицинской помощи населению или более того, не разрабатывая соответствующие законы, к сожалению, мы вольно, невольно допускаем ту самую пассивную эвтаназию. Причем, крайним всегда оказываются медики.

– Об этом я знаю. Я имел в виду опыт активной эвтаназии.

– Ты подожди. Такими темпами, с таким отношением к человеческой жизни мы очень скоро догоним Европу. – Усмехнулся Эсен. – Чиновники еще не понимают, что отказывая человеку в квоте на высокотехнологичное лечение, государство применяет к нему как раз ту самую пассивную эвтаназию, включая детского возраста. Разве не так?

– Я согласен. Государство, разводя руки перед пациентом, у которого отказали почки или печень, а ему необходима пересадка соответствующего органа, практикует принудительную эвтаназию. Это же очевидно! – сказал Талип.

– Вот в этом отношении, когда по телевидению объявляют, что тому или иному пациенту требуется дорогостоящее лечение за границей, а потому просят сбросится на средства, меня это очень огорчает. Неужели государство не понимает, что этим самым он получает пощечину за свою несостоятельность? – возмущался Эсен.

– Это и есть самая настоящая пощечина государству и обществу в целом! – возмущался и Талип. – Более того, как можно понять тот факт, что пересадку органов в нашей стране передоверили частным клиникам.

– А что, такое уже принято?

– Да! Недавно, депутатская группа, идя на поводу одного ушлого депутата-бизнесмена, внесла поправку в соответствующий закон. – Сказал Талип.

– Получается, этот депутат проталкивал свои интересы?

– А как же!

– Получается, что соответствующие специалисты, я имею в виду, трансплантологи, промолчали? – усомнился Эсен.

– Разумеется, они не оставались безропотными – объясняли, убеждали, требовали, настаивали. А что толку? Все решилось там на верху.

– Между тем, трансплантация органов, как, впрочем, эвтаназия, имеет такую же опасность, как скатится по наклонной – черный рынок органов, преступная пересадка, коммерционализация. Ведь так? – спросил Эсен.

– Да! В том и другом случаях с течением времени в обществе найдут морально-этические оправдания. Вот, что страшно! – воскликнул Талип.

В ту ночь Эсену и Талипу не спалось, еще долго не утихал спор между ними о проблемах эвтаназии, об отсутствии государственных гарантий, о недостаточности гуманизма. Действительно, с момента своего появления эвтаназия всегда представляла собой огромный клубок моральных, теологических, медицинских и юридических проблем. Критики утверждают, что ей могут злоупотреблять родственники, уставшие ждать наследства или просто не желающие ухаживать за пожилыми людьми. В то же время сторонники эвтаназии уверяют, что выбирая между смертью от продолжительной и мучительной болезни в больнице, в окружении чужих людей, многие предпочтут быстрый и безболезненный переход в иной мир в домашней обстановке.

Для многих, решившихся на эвтаназию, важную роль играет и то, что они избавляют не только себя от мучений, но и своих близких от проблем по уходу за больным. Это личное, конкретное. Но, самое страшное, если эвтаназию возводят на уровень политики. Программа умерщвления инвалидов и психически больных, по мнению руководителей третьего Рейха, «идеально вписывалась» в идеологию о «расовой чистоте». А ведь эвтаназии подверглись более двести тысяч человек. Даже такая трагедия не учит, к сожалению, человечество.

БИОЧИП: ПЛАНЫ И ПРОЕКТЫ РЕАЛЬНЫ?

Бишкек. 2015 год. Лаборатория медико-биологических исследований. Среда, первая половина дня. В актовом зале набралось полутора сотни человек. По обыкновению, первые два-три ряда занимали профессора, приглашенные ученые и эксперты, главные и ведущие научные сотрудники. Следующие три-четыре ряда занимали практические врачи, аспиранты, соискатели, стажеры.

Следующие два ряда, как правило, занимали молодые врачи и клинические ординаторы, лаборанты. И, наконец, галерку занимали студенты старших курсов и студенты-кружковцы. Идет заседание Ученого совета. Обсуждается вопрос о планировании нового научного проекта.

– Уважаемые коллеги! Я буду максимально краток. – Сказал профессор Митин, начиная ученый совет. – Как вы знаете, недавно мы отчитались по итогам научной деятельности нашей лаборатории. Проделана большая и плодотворная работа. Нам удалось во многом усовершенствовать биочипы. Они апробированы и приняты к практическому использованию. Результаты не плохие и нашему коллективу, есть чем гордиться. Сегодня, я собрал всех вас, чтобы поговорить о новом научном проекте.

Митин снял очки, тщательно их протер, медленно обведя глазами всех присутствующих. Вот они – костяк его лаборатории – опытные, по-настоящему увлеченные ученые, мыслями и кипучей энергией которых рождались новые идеи и разработки. Он мог гордиться своим коллективом единомышленников. Вот в первых рядах разместились ведущие научные сотрудники – Серегин, Салимов, Байрамов, Касымов.

Каждый из них мог бы запросто возглавить свои научные направления и научные коллективы. Но нет, они остаются ему верны, верны научному направлению, которого совместно начинали разрабатывать еще в те далекие годы. За это он был им благодарен. Они поверили ему тогда. А поверят ли ему теперь? – задумался Митин.

– Ведь, как и любое новое, новое направление сулит немало сомнений и трудностей. Захотят ли его сотрудники вновь начинать некоторые вещи с нуля? – засомневался он.

– В разработке проекта все принимали активное участие, а потому в деталях не следовало бы мне подробно останавливаться. – Сказал Митин. – Однако, в этом году у нас серьезное пополнение нашего коллектива, на работу приняли шесть молодых людей. А потому позвольте излагать свои мысли и содержание проекта более детально, дабы было понятно нашим молодым коллегам.

– В свою очередь, прошу нашу молодежь более активно участвовать в обсуждении проекта, а если возникнут какие-либо вопросы, то прошу не стесняться их задавать. – Сказал Митин. – Хочу напомнить вам, о том, что в лаборатории уже давно сложилась традиция активного дисскутирования любого научного вопроса без каких-либо ограничений.

– В области программы «Протеом человека» произошли новые свершения. – Начал с далека Митин.

– Олег Иванович! Мы знаем программу «Геном человека», но не слышали о программе «Протеом человека». Если можно скажите несколько слов о сути программы. – Попросил Талип – молодой научный сотрудник.

Сибирские ученые разработали биочипы, которые могут стать ключом в решении проблемы протеома человека

– Хорошо. – С готовностью сказал профессор и продолжил: – «Геном человека» – это важнейшая научная программа, но программа вчерашнего дня. У человека 28 тысяч генов и все они расшифрованы. Генная инженерия добилась огромных успехов. Практически, при наличии соответствующих технологий можно сотворить все что угодно путем генной инженерии. В настоящее время актуальным становится не «Геном человека», а «Протеом человека».

– Вот скажите мне, сколько белков содержится в организме человека? – спросил профессор, повернувшись к Талипу. Не дожидаясь ответа, Митин продолжил: – Так вот, в нашем организме содержится 4,5 миллиона разных видов белков, которые регулируют функции различных органов. Как вы знаете, сбои в их работе приводят к болезням. Так вот, «Протеом человека» – это научная программа по расшифровке и уточнению функции белков.

Вот тут то и встречаемся с недостаточностью биохимических биочипов, – акцентировал внимание Митин, – они во многом специфичны и не мультивекторны. Это касается и наших биочипов. Надо учесть тот факт, что концентрация некоторых белков в организме минимальна, буквально, считанные молекулы. Каков же выход? Как сделать биочип мультивекторным?

Профессор медленно обвел взглядом вес зал и, сделав недолгую паузу, продолжил. – Вы в курсе того, что сейчас разработаны биочипы на основе нанотранзисторов, которые могут стать ключом к решению проблемы «Протеома человека». Эти миниатюрные датчики, вмещающие до нескольких десятков тысяч упорядоченно нанесенных микротестов на основе ДНК или белков для проведения множественного биохимического анализа, способны обнаружить исчезающие малые концентрации того или иного белка, гормона, ДНК или РНК.