Любовная история

– Постойте, – вмешался граф Мухин, – а по какому такому известному всем нам делу вы отлучились из Петербурга? Я, право, этого совсем не понял.

– Как, граф, вы ещё не слышали? – изумился Верещагин. – Вся Москва последний месяц только об этом и говорит, как Александр Сергеевич изволил уехать от своей невесты, Варвары Владимировны Ефимовой. Не слыхали? Так я вам сейчас расскажу…

– А не слишком ли вы заговорились? – вспыхнул Александр.

Все гости обратили своё внимание на него.

– Что вы, Александр Сергеевич…

– Помолчите, друг мой, не то будет хуже, – сказал Ветринский, встав из-за стола.

– Зачем вы меня затыкаете?

– А затем, что если этого не сделать, – наговорите много лишнего.

– Мне не нравится ваш тон, – возразил Верещагин и вытянулся в струнку.

– А вам больше и не придётся меня слушать! Прошу прощения, граф, за свой поступок, – он может показаться слишком дерзким, – но я не имею никакого желания здесь оставаться. Прощайте.

Неожиданно в комнату вошёл ливрейный слуга, а за ним ещё два человека – мужчина в эполетах, среднего роста, с проседью в волосах и бакенбардах, и девушка в зелёном платье, в белых перчатках и с беленькой шляпкой.

– Граф, по вашему приглашению прибыли Ефимовы, – объявил лакей.

Гости оторопели. Верещагин застыл на месте, разинув рот. Все были в смятении. Когда генерал Ефимов и Варвара увидели Александра, тотчас опешили.

– Ах, и вы приехали! – воскликнул Ветринский. – Как вы вовремя, я как раз собирался уходить.

Выходя из комнаты, он встретился взглядом с Варварой. Что-то было не так в её взгляде: она словно не узнавала Александра. Он был уверен, что, как только она увидит его, тотчас вспыхнет ненавистью. Но, к смущению Ветринского, этого не произошло. Он спускался с лестницы совсем растерянный.

Очутившись на улице, он спешным шагом подошёл к своей бричке, запрыгнул в неё и повелел извозчику:

– Вези меня скорее отсюда! Как можно дальше вези!

XV

Прохладный ясный день. Тройка лошадей тянет за собою просторный экипаж. Извозчик почти не погоняет её, а только бережно одёргивает поводьями. Это Татьяна и Шмитц возвращаются из церкви после службы.

– Как ваши ощущения, друг Шмитц?

– Это нечто необычное… Честно сказать, я даже не знаю, с чем это сравнить. Во мне было чувство чего-то высшего, чего-то недостигаемого, а когда священник подошёл ко мне… признаюсь, я вовсе чуть не заплакал.

– Такова обыкновенная воскресная служба.

– И вы бываете здесь каждую неделю?

– Конечно. Каждое воскресенье и ещё в некоторые дни.

– Неужели вас что-то влечёт туда?

– М-м… может быть. Впрочем, это тот случай, когда удовольствие приходит само собой. У всякого человека ведь должно быть своё призвание и своё дело. Каждый же может найти своё успокоение в чём-нибудь, – я обретаю его в молитве.

– Это удивительно. Прежде я не встречал подобных людей. Я привык, что все едут отдыхать и развлекаться на балы, маскарады… Но, право, в служении Богу действительно больше спокойствия и даже какого-то блаженства. Вы делаете для меня большое открытие, Татьяна Гавриловна.

– Ах, полно вам, церковная служба есть обыкновенное дело для каждого.

– Как посмотреть. До сего дня я и не вспомнил бы, когда последний раз бывал в церкви.

– Если вы остались довольны, поедемте с нами и в другой раз.

– Разумеется. Непременно!..

Они подъехали к дому.

– Маменьки ещё нет? – спросила Татьяна у встречавшего их Арсения.

– Нет, барыня.

– А Анны?

– Тоже.

– Татьяна Гавриловна, – заговорил Шмитц, – куда б они могли уехать так рано?

– Григорий Тимофеевич вам ничего не сказал?

– Нет.

– Я в таком же неведении.

В доме было тихо и пусто. Княжна попросила Арсения подать чай, а сама разместилась в гостиной вместе со своим другом.

– Татьяна Гавриловна, меня, однако, завлекло ваше пристрастие к религии. Помнится, вы мне на днях одну книгу показывали. Евангелие, не так ли?

– Да, показывала.

– Могли бы вы мне что-нибудь прочитать? Мне, право, стало любопытно.

Татьяна сходила за книгой.

– Вам что именно?

– Я ведь совсем и не помню, что там писано. Открывайте любую страницу, мне всё будет одинаково.

Татьяна наугад открыла Евангелие – ветхие, пожелтевшие страницы захрустели, и Шмитц внимательно вслушался в их шуршание, – открыла и прочитала первое, что попалось её взгляду.

– «Возлюбленные, возлюбим друг друга, яко любы от Бога есть, и всяк любяй от Бога рожден есть, и знает Бога».

– И о чём же здесь?

– О том, что Бог и любовь есть одно целое и каждый, верующий в Христа, не может не любить ближнего. «А не любяй не позна Бога, яко Бог любы есть». В любви наше спасенье, и на неё одну наше упованье. Это такие прекрасные слова, и как хотелось бы, чтобы они были каждым осмыслены…

– О, это так… величественно. Простите меня, может, я слишком встревожен… Но я впечатлён, очень впечатлён. Продолжайте, читайте дальше.

– «Бога никто же нигде не виде. Аще друг друга любим, Бог в нас пребывает, и любы Его совершенна есть в нас.». Никогда не отходите от веры, если любите, – тогда только чувство сможет считаться истинным и священным.

В Шмитце кипело нечто невероятное, непостижимое и непомерно воодушевляющее. В эту минуту его любовь к Татьяне смешалась с познанием веры, перед ним внезапно стал открываться неведомый доселе мир, прекрасный, блаженный мир.

– Читайте ещё.

– «Страха несть в любви, но совершенна любы вон изгоняет страх, яко страх муку имать: бояйся же не совершися в любви».

Татьяна читала Евангелие до тех пор, пока Арсений не подал к столу. После чаепития Шмитц попросил Татьяну сыграть ему на скрипке. Те сонаты, что стройным течением выливались из-под смычка княжны в тот день, задержались в памяти немца как лучшее, что ему доводилось слышать.

«Любовь будет называться высшим чувством, только когда она станет безотказно преображать человека, а не пытать, колечить и убивать» – вспоминал он позже слова Апраксина. Он вспомнил также, сколько раз доводилось ему страдать от этого внезапного, непредсказуемого и необъяснимого чувства; но сейчас сердце его было далеко от страданий – оно наполнялось спокойствием, теплотой и самым настоящим наслаждением. «Быть может, вот оно – высшее чувство, – грезилось Шмитцу в эту минуту. – Быть может, наконец я его настиг и познал, а оно открылось мне в полном своём совершенстве…»

В шестом часу вернулись Романовы, ещё позднее – Анна и Григорий. За ужином Шмитца не покидало ощущение возвышенности, причастности к чему-то священному. То был особенный день для него.

XVI

Анна старалась быть с Апраксиным как можно ближе и короче: то заведёт с ним разговор за столом, то пригласит на прогулку. Григория это увлекало; иной раз он и сам был рад развлечь Романову бессмысленной беседой, и между ними возникло взаимное чувство влечения.

Совершенные дружеские отношения выстроились у Татьяны и Шмитца. Княжна души не чаяла в немце. Ни что так не подкупало её, как его обходительность и скромность. Шмитц, в свою очередь, всюду волочился за княжной, подобно прислужливому лакею.

Начало зимы. Первый хрустящий снег тонким слоем уже лежал на земле, покрывал безлиственные кусты и деревья и предвещал скорые морозы. Лёгкими пушинками он зависал в воздухе, кружился и падал на крыши домов и на головы прохожих. Люди уже расхаживали в тёплых сапогах и толстых шинелях. Тоненький лёд покрывал дороги и окна. Дни стали совсем коротки. Очень поздно поднималось солнце и слишком быстро пряталось обратно.

В один из таких дней Шмитц и Татьяна сидели в беседке в саду. Немец, одетый в тёплый сюртук и закутанный в голубой шарф, уже без какого-либо стеснения, курил. Княжна в буром узком пальто сидела напротив.

– Что-то их давно нет, – заметил Шмитц, – где же это они так задерживаются?

– Остановились, может, где-нибудь, – отвечала Татьяна.

– Уж не случилось ли чего.

– Напрасно вы так волнуетесь, – она посмотрела за спину немцу. – Тем более они уже идут.

Шмитц обернулся и увидел, как Григорий и Анна подходят к беседке. Он встал и пошёл им навстречу.

– Где же вы пропадали? – встретил он их.

Григорий, рассмеявшись, ничего на это не ответил.

– Скорее проходите в дом, – хлопотал немец, – уж скоро за стол пора.

– Благодарим, мсье Шмитц, – с улыбкой ответила Анна и, схватив под руку Апраксина, неспешно пошла в дом.

Шмитц вернулся в беседку.

– Нужно и нам возвращаться.

– И правда. Уже темнеет, – заметила Татьяна.

Шмитц протянул ей руку и помог подняться со стула. Вдруг сердце его сжалось, словно от испуга.

– Благодарю, – ответила княжна и вышла из беседки. Шмитц шёл позади, ошеломлённый смелостью своего внезапного поступка.

За ужином всё было привычно до момента, пока Мавра не вошла в залу с конвертом в руках.

– Что такое? – обратился к ней князь.

– Письмо. Княжне Татьяне. От господина Вишневского.

Татьяна ахнула. Раскрасневшись, она встала из-за стола, подошла к Мавре и взяла у неё письмо.

– Как я ждала! – вырвалось у неё.

Не отнимая глаз от конверта, она ушла к себе и за общий стол больше не вернулась.

Трясущимися от волнения руками она достала письмо и принялась читать. Сперва читала очень быстро, стремительно пробегая взглядом строки. Затем замедлилась, стала вчитываться в каждое слово.

Дочитав до конца, Татьяна была бледна. Чувство тоски, преследовавшее её последний месяц, усилилось. На мгновение она ощутила, будто совсем одинока во всём необъятном мире, и ей сделалось страшно. Над душой нависла мрачная туча; тело её будто отяжелело. И она ничком повалилась на кровать.

Спустя полчаса к ней постучались.

– Татьяна, вы здесь? – раздался голос за дверью.

– Я здесь, друг Шмитц. Прошу, оставьте меня.

Шмитц не стал настаивать. Он ушёл к себе, лёг на постель и призадумался. «Её что-то огорчило. Неужели это письмо? Что такого могло быть в нём? Жаль, я не расслышал, от кого оно».

Он повернулся на бок, в сторону окна, и стал в него вглядываться.

«Как она говорила мне? «Стоит только захотеть»… А как же я хочу! Знала бы она только, как я хочу этого! Я и сам рад был бы уехать в деревню. Всё, что имею, отдал бы за какое-нибудь имение. Посадил бы сад, построил бы такую же беседку. И сидеть с ней в этой самой беседке… гулять с ней в этом самом саду… жить с ней в этом доме… с детьми… Это ли не счастье?

Так зачем же я ничего не делаю? Чего же жду? Завтра! Всё решится непременно завтра!»

С этими мыслями он и заснул.

XVII

Первые шаги для поправки дел в Вишнёвке уже были сделаны. Вишневскому удалось уговорить отца нанять управляющего, хоть это и стоило Николаю больших усилий.

Так в деревню прибыл человек высокого росту, с тёмными длинными волосами и тонкими усами над бледными губами, в узком синем сюртуке. Приехал он на собственном экипаже.

– Вы господин Вишневский? – обратился приезжий к Николаю.

– Да, это я. А вы господин Мерсье?

– Так точно, – с акцентом выговорил француз.

– Вы знакомы с Григорием Апраксиным?

– Да.

– Он рекомендовал мне вас как примерного управляющего.

– О, это приятно.

Они обменялись рукопожатием.

– Что же, пойдёмте скорее в дом: там всё и обсудим.

– С удовольствием… м…

– Николай, – подсказал ему Вишневский.

– Точно! Николай! С удовольствием, Николай.

Вишневский повёл его за собой.

– Вы говорите по-французски? – спросил Мерсье.

– Говорю.

– Oh, charmant. J’avoue que je ne parle pas très bien le russe.

– Ce n’est rien, M. Mercier. Tu peux me parler comme tu veux.

– Merci.3

И Николай отвёл приезжего к отцу.

Спустя неделю, ознакомившись со всеми проблемами, нависшими над деревней, Мерсье попросил Николая задержаться в Вишнёвке хотя бы до весны и объявил, что понадобится не менее года, чтобы дела поправились. Своим видом француз смог внушить доверие не только Николаю, но даже и Петру Семёновичу. Тому, ввиду незнания по-французски, было тяжело понимать управляющего, и Николай в таком случае служил незаменимым помощником.

Зима добралась до Вишнёвки. Появились непроходимые сугробы, которые мужики расчищали с утра до полудня, а то и дольше. Холодный воздух скользил по неприкрытым лицам. В избах топились печи, и дрова тихонько потрескивали в огне.

В один из таких морозных дней Николай сидел на берегу реки, прислонившись спиною к крепкому стволу дерева. Кругом тишина. Серое небо совершенно спокойно: с него даже не падают пушинки снега. Оголённые деревья стоят неподвижно. Нет ни малейшего ветерка, чтобы колыхнуть какие-нибудь тоненькие веточки. Не слышны крики мужиков: каждый сидит в собственной избе и греется у печи. Река покрылась льдом – она так же безжизненна, как всё вокруг. На неё-то и устремил свой взгляд Николай. Он припоминает её быстрое течение, припоминает, как ещё недавно она безвозвратно уносила вдаль опавшие листья… как эти самые листья кружились в воздухе… как птицы рассекали небо, улетая в тёплые края… как солнечные лучи ещё согревали…

Но вот уже завтра солнце снова поднимется над деревней и будет светить так же ярко, как светило прежде. Вновь будет падать снег, насыпая большие сугробы, и мужикам с усердием придётся их расчищать. Под их ногами начнёт раздаваться негромкий хруст, а сами они будут беспрерывно говорить между собой. Это ли не жизнь?

А затем наступят и тёплые дни. Снег начнёт сходить. Лёд оттает, и река вновь понесётся вперёд. Птицы вернутся и громким гулом оповестят об этом. Сквозь белые пятна ещё не исчезнувших сугробов начнёт проявляться зелёный ковёр.

Но Николай не думает об этом. Он ощущает себя единым со всею тишиной и тоскою, что его окружают.

– «Скоро я вернусь, ты только дождись меня… Знаю, что тяжело, но, пожалуйста, дождись… Обещаю, вернусь как только смогу! И все узнают, кто ты для меня! Женимся, как ты и хотела, весною… Я за это ручаюсь. Переедем сюда, в деревню, как ты мне говорила. И уже ничто нас не разлучит.

…А, может, напрасно я тебе про сон написал… Ты же всё-таки в сны веришь. Надеюсь, не испугал».

XVIII

«Завтра! Всё решится непременно завтра!» – эта мысль была неразлучна со Шмитцем с самой минуты, как он открыл глаза этим утром. Столкнувшись с княжной за завтраком, он встретил её лучезарный взгляд – ни следа от вчерашней печали. Всё утро княжна была весела и говорлива, Шмитц, против обыкновения, – молчалив.

Когда она ушла к себе, Шмитц ещё долго просидел в зале, в глубоком размышлении. И вот в голове пронеслась мысль о деревне, о детях, саде, беседке. – «Это ли не счастье?» Шмитц резко поднялся со стула и пошёл к княжне.

Стук в дверь, приветливое «войдите», и он уже стоит перед ней.

– Что с вами было вчера? – робко начал он.

– А что было вчера?

– Вы получили конверт, затем ушли к себе и больше… не выходили.

– Ах, вы про это…

– Что это было за письмо? Оно вас сильно огорчило?

Татьяна потупила взгляд в пол, размышляя, что ответить.

– Это письмо от очень близкого человека… И, как я поняла, он невольно предрекает какое-то несчастье.

– Как это – невольно?

Татьяна и сама ещё не понимала, что это за несчастье.

Оба замолчали.

– Татьяна, – дрожащим голосом заговорил Шмитц и ощутил в себе зарождающуюся решимость, – помните: вы говорили мне, как хотите жить в деревне? Чтобы рядом был муж, дети…

– Конечно, помню.

– Помните, – продолжал он ещё с большей уверенностью, – вы сказали мне, что для исполнения мечты стоит лишь захотеть?

– Да, я помню!

– А что, если я скажу вам, что моя мечта – это… вы? – почти прошептал Шмитц, и глаза его засверкали.

Татьяна застыла на месте.

– Что вы… что вы говорите?

Шмитц покраснел до ушей, но ничуть не сконфузился. Он упал на колени и продолжал:

– Не удивляйтесь этому! Да, я люблю вас! Люблю без ума! И всё, всё сделаю для вас. Всё отдам за тихий уголок в деревне рядом с вами. За ваш взгляд, за ваши речи всё, всё отдам!

Он обхватил её ноги, и слёзы покатились по его щекам.

– Знали бы вы, как мне хочется, как я мечтаю! Знали бы вы, какое мучение каждый день, каждую ночь думать только о вас… думать, как вы близки со мной, но в то же время так далеки от меня. – Он поднял свой взгляд на княжну. – А как хотелось бы быть с вами! Не терзать себя ужасными, печальными мыслями, а каждый день видеть вас и называть… женою!

Татьяна ахнула и закрыла рот руками. Она тяжело вздыхала, взгляд её был опущен.

– Прошу, не мучьте меня! Скажите, стою ли я чего-нибудь или всё это нелепость в ваших глазах?

Она села на пол и обняла Шмитца. Минута эта была для него мучительна. Сердце лихорадочно колотилось, голос утопал в слезах, дрожь в животе разыгралась до боли.

– Мне очень дороги ваши слова, – начала Татьяна трепетно, – вы прекраснейший друг! Вы мой единственный друг – я могу сказать даже так! И мне очень ценно, что вы всегда готовы быть рядом со мной.

– Я готов отдать жизнь за вас!

– Но я не могу быть с вами. Я верна другому человеку…

Эти слова, словно гром, поразили Шмитца. Никогда ему не было так больно, как сейчас: ни одно ранение, ни одна контузия не пойдёт в сравнение с этой болью. Мысли о деревне, хозяйстве, семье, детях – всё рухнуло в один миг.

– Простите… – вполголоса говорила Татьяна. – Но я не могу иначе… Поверьте мне, вы бы тоже не смогли…

Шмитц взял княжну за руки и поднялся вместе с нею. Посмотрел в её глаза, полные печали, и обнял. Обнял так крепко, будто прощался навсегда.

– Вы правы… и я бы не смог, – простонал он и вышел.

Шмитц ни разу за день больше не выходил из своей комнаты. Несколько раз к нему стучались – это приходила Татьяна, но в ответ она не услышала ни слова.

Очень рано утром, чтобы никто не видел, Шмитц оставил на столе приготовленную им с вечера записку, вышел от Романовых, поймал коляску и уехал к себе на квартиру.

XIX

Поутру Апраксин обнаружил оставленное другом послание. Пока он читал, на лице его не проявилось никаких эмоций. По прочтении же он тяжело вздохнул и вышел в общую залу.

– Где же господин Шмитц? Спит ещё? – задорно спрашивала у Апраксина Анна за завтраком.

Заслышав этот вопрос, Татьяна оживилась. Она подняла голову и стала вслушиваться, а в её глазах промелькнула искра. Эту искру и поймал взором Апраксин.

– Господин Шмитц сегодня утром уехал к себе. У него появились неотложные дела, – отвечал он, не отводя глаз от Татьяны.

– Но он ведь скоро вернётся? – продолжала Анна.

– Это маловероятно.

Татьяна снова опустила голову. На её лице выразилась тревога, и Апраксин не мог этого не заметить.

После завтрака Татьяна в расстроенных чувствах поднялась к себе, села напротив трельяжа и стала всматриваться в своё отражение в зеркале. Лицо её было бледнее обычного, щёки немного опухли, а вокруг глаз проглядывались тёмные пятна. Её руки стали будто прозрачнее, пальцы – тоньше, и лишь яркий красный камень украшал их.

Стук в дверь.

В комнату вошёл Апраксин.

– Княжна, мне нужно с вами объясниться.

Татьяна сразу поняла, о чём будет этот разговор. «Он всё знает, – решила она в этот момент, – ему всё известно».

– Конечно, вы уже догадались, зачем я пришёл, – подтвердил её догадку Григорий. – Посмотрите, это Шмитц оставил перед своим отъездом. Каково!

Он передал ей сложенный лист бумаги. Княжна раскрыла записку, дрожащим взглядом прочла её, после чего ахнула и прижала её к груди.

– Вы нездорово выглядите. Ночью не спали? Из-за него?

– Нужно ехать скорее к нему! – вспыхнула Татьяна. – Его нельзя оставлять одного! Нельзя! Как же! Скорее, скорее к нему.

– Прошу вас, успокойтесь.

– Какое тут спокойствие, Григорий Тимофеевич. Уехал, один, да мало ли что могло случиться!

Татьяна заметалась по комнате.

– Княжна, я прошу вас, будьте сдержаннее, – твёрдо повторил Апраксин.

– Он же вчера весь день просидел у себя, не выглянул ни разу. Боже, да чего он только себе не надумал. Как же это так: уехать в ночь, да оставлять такие записки!

Григорий поймал княжну за плечи, усадил на кровать и убедительно сказал:

– Никакого объяснения не будет, если вы сейчас же не успокоитесь.

Княжне ничего не оставалось, как выдохнуть и постараться принять покойный вид.

– И всё-таки это моя вина, – говорила Татьяна уже тихим голосом. – Я должна была предвидеть… я должна была не допустить… Любить, конечно, прекрасно, но нет ничего ужаснее любви одинокой, – добавила она уже задумчиво.

Апраксин продолжил:

– Я знаю всё, что произошло между вами. Знаю истинную причину его отъезда. Его поведение ясно: ещё в первый же день, как мы остановились у вас, я всё это понял, и в тот же вечер уже знал, что всё закончится именно так. И нет, я вас ни в чём не виню, он – тоже. Но теперь он нуждается в покое. В такие минуты человек желает быть один, ему полезно быть одному. Как я уже сказал, сюда он едва ли вернётся. Но со временем всё пройдёт, и тогда уже между вами не останется никаких чувств, кроме дружеских.

– Вы считаете, его можно оставлять наедине с собой?

– Я уверен, он выдержит.

– Неужели даже навестить его нельзя?

Апраксин покачал головой в знак отрицания.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Кстати

2

Интересен!

3

– Ох, прелестно. Я, признаюсь не очень хорошо говорю по-русски.

– Пустяки, господин Мерсье. Со мной вы можете говорить как вам удобно.

– Благодарю.