Доктор Торндайк. Красный отпечаток большого пальца

– Я хотел попросить разрешения сделать фотографию, – сказал Торндайк.

– Конечно, – ответил мистер Синглтон, – если вы предпочитаете сделать снимок сами. Я знаю, что вы ничему не верите и все делаете сами. А сейчас прошу простить, мне нужно вернуться к работе. Инспектор Джонсон поможет вам, если понадобится.

– И присмотрит, чтобы я не украл оригинал, – добавил Торндайк, повернувшись к вошедшему инспектору.

– О, я об этом позабочусь, – с улыбкой ответил тот. Мистер Синглтон вернулся за стол, а Торндайк открыл футляр и достал микроскоп.

– Что вы собираетесь смотреть под микроскопом? – спросил мистер Синглтон, оглядываясь с широкой улыбкой.

– Я как-то должен отработать плату, – ответил Торндайк, устанавливая микроскоп и прикрепляя два объектива к передней части.

– Вы наблюдаете, чтобы не было обмана, – сказал он инспектору, взяв бумагу со стола мистера Синглтона и помещая ее между двумя стеклянными пластинками.

– Я наблюдаю за вами, сэр, – с усмешкой ответил офицер и действительно внимательно и с большим интересом следил за тем, как Торндайк поместил пластины под микроскоп и отрегулировал фокус.

Я тоже смотрел, и действия коллеги меня возбуждали. После предварительного осмотра в шестидюймовую лупу он подключил более мощный объектив и с его помощью внимательно изучил пятна крови, потом переместил в поле зрения сам отпечаток большого пальца. Несколько минут он очень внимательно рассматривал этот отпечаток, потом достал из кейса маленькую спиртовую лампу, очевидно, заполненную каким-то спиртовым раствором натриевой соли, потому что, когда он зажег лампу, я узнал характерный желтый цвет натрия. Затем он заменил объектив дополнительного спектроскопа и, поместив маленькую лампу перед зеркалом микроскопа, включил спектроскоп. Очевидно, мой друг проверял положение линии Д (линии натрия) в спектре.

Закончив эту подготовку, он начал заново осматриваться пятна крови и отпечаток большого пальца в прямом и отраженном свете, и я заметил, что он торопливо начертил в своем блокноте несколько диаграмм. Потом он убрал спектроскоп и лампу в кейс и достал микрометр – тонкую стеклянную полоску размером три на полтора дюйма – и положил его на стекло над отпечатком пальца.

Закрепив эту полоску, он стал передвигать ее, все время сравнивая увиденное с линиями на большой фотографии, которую держал в руке. После многих передвижений и подготовки он как будто был удовлетворен, потому что сказал мне:

– Думаю, я поместил линии в то же положение, в котором они на нашем снимке, так что с помощью инспектора Джонсона мы сделаем снимки, которые сможем рассмотреть позже.

Он достал из кейса камеру – фотоаппарат с пластинками разметом 8 на 11 сантиметров – и открыл ее. Потом, поместив микроскоп в горизонтальное положение, он достал из кейса плитку красного дерева с тремя медными ножками, поставил на нее камеру и поместил ее на уровень окуляра микроскопа.

Передняя часть камеры была снабжена коротким рукавом из плотной черной кожи, и в этот рукав поместили объектив микроскопа, затем обмотали плотной каучуковой лентой, так что соединение стало совершенно светонепроницаемым.

Теперь все было готово для фотографирования. С помощью конденсатора свет из окна сосредоточили на отпечатке большого пальца, Торндайк с чрезвычайной осторожностью отрегулировал фокус, потом, надев на объектив черный колпачок, вставил пластинку и открыл затвор.

– Я попрошу вас сесть и во время выдержки оставаться неподвижными, – сказал он мне и инспектору. – Малейшая вибрация может нарушить четкость изображения.

Мы сели, и Торндайк, стоя неподвижно и глядя на часы, снял колпачок и подставил первую пластинку.

– Сделаем еще одну, вдруг первая окажется недостаточно качественной, – произнес он, надевая колпачок и закрывая затвор.

Он поместил вторую пластинку и сделал ту же выдержку, потом, убрав микрометр и заменив его полоской простого стекла, сделал еще два снимка.

– Осталось две пластинки, – сказал он, извлекая последнюю. – Думаю, на них мы сфотографируем пятна крови.

Соответственно он произвел еще две выдержки, снял сначала крупное пятно, потом пятна поменьше.

– Теперь, – с удовлетворенным видом продолжил он, упаковывая то, что инспектор назвал «ящиком с фокусами», – мы получили все данные, какие можно было извлечь из Скотланд-Ярда, и я очень благодарен вам, мистер Синглтон, за то, что так много дали вашему природному врагу, адвокату защиты.

– Не природному врагу, доктор, – возразил мистер Синглтон. – Конечно, мы работаем на обвинение, но я не ставлю препятствия на пути защиты. Вы это хорошо знаете.

– Конечно знаю, мой дорогой сэр, – ответил Торндайк, пожимая руку чиновника. – Разве вы уже не помогали мне много раз? Но все равно я вам очень признателен. До свидания.

– До свидания, доктор. Желаю вам удачи, но боюсь, в этот раз ее не будет.

– Посмотрим, – ответил Торндайк и, дружески помахав инспектору, взял два кейса и первым вышел из здания.

Глава 4. Доверительные слова

Во время возвращения домой мой друг был необычно задумчив и молчалив, выражение его лица было сосредоточенным, и мне показалось, что я замечаю под привычной бесстрастностью сдержанное возбуждение. Поэтому я воздерживался от замечаний или вопросов не только потому, что видел, как он задумался, но и потому, что знал по опыту, что он привык держать все при себе и не делиться ни с кем, даже со мной.

Когда мы вернулись к нему домой, он немедленно передал камеру Полтону с несколькими краткими указаниями по проявлению пластин, и, так как ланч был уже готов, мы без промедления сели за стол.

Какое-то время мы ели молча, потом Торндайк неожиданно положил нож и вилку и со спокойной улыбкой посмотрел на меня.

– Мне только что пришло в голову, Джервис, что вы самый приятный в общении человек в мире. У вас небесный дар молчания.

– Если молчание есть признак дружбы, – произнес я с улыбкой, – могу ответить вам таким же комплиментом даже в более подчеркнутом виде.

Он весело рассмеялся и сказал:

– Я заметил, что вам нравится быть саркастичным, но я остаюсь в своем убеждении. Способность сохранять уместное молчание – редчайшее и самое ценное социальное достижение. Большинство людей засыпало бы меня вопросами и болтливыми комментариями по поводу моих действий в Скотланд-Ярде, в то время как вы позволили мне без помех собрать массу фактов, свежих и впечатляющих, пометить их и разместить в отделах моего мозга. Кстати, я допустил один нелепый недосмотр.

– Какой? – спросил я.

– Тсамбограф. Я не спросил, конфисковала ли его полиция или он еще в распоряжении миссис Хорнби.

– Это важно? – спросил я.

– Не очень, но я должен его увидеть. И, возможно, это дает вам прекрасный повод посетить мисс Гибсон. Я сегодня занят в больнице, у Полтона много дел, и было бы неплохо, чтобы вы заглянули в Энсли Гарденс – вот адрес, – и если вы увидитесь с мисс Гибсон, попытайтесь доверительно поболтать с ней и увеличить свои знания о привычках и образе жизни трех господ Хорнби. Вспомните лучшие манеры поведения у постели больного и будьте внимательны. Узнайте все об этих джентльменах без всяких угрызений совести. Важно все, вплоть до имен их портных.

– А что о тсамбографе?

– Узнайте, у кого он, и, если он еще у миссис Хорнби, попросите на время дать его нам или – это было бы еще лучше – позволить нам сделать снимки.

– Все будет сделано по вашему слову, – сказал я. – Приглажу свою внешность и сегодня же днем стану человеком, любящим совать нос в чужие дела.

Спустя час я уже стоял на ступенях дома мистера Хорнби в Энсли Гарденс и слушал звон дверного колокольчика.

– Мисс Гибсон, сэр? – повторила горничная в ответ на мой вопрос. – Она собиралась выйти, но не знаю, успела ли она уйти. Если зайдете, я поищу ее.

Вслед за ней я прошел в гостиную, уставленную маленькими столиками и самой разнообразной мебелью, с помощью которой современные дамы превращают свой дом в разновидность ломбарда, и бросил якорь вблизи камина, дожидаясь возвращения горничной.

Долго ждать мне не пришлось, потому что через минуту в комнату вошла сама мисс Гибсон. Она была в шляпе и перчатках, и я поздравил себя со своевременным приходом.

– Я не ожидала увидеть вас так быстро, доктор Джервис, – сказала она, откровенно и по-дружески протягивая руку, – но все равно добро пожаловать. Вы пришли сообщить мне что-нибудь?

– Напротив, – ответил я, – я пришел спросить вас кое о чем.

– Ну, это лучше, чем ничего, – произнесла она слегка разочарованно. – Садитесь, пожалуйста.

Я осторожно сел на чахлый маленький стул и без предисловий перешел к делу.

– Вы помните предмет, который называется «тсамбограф»?

– Конечно, – энергично ответила она. – В нем причина всех неприятностей.

– Вы не знаете, забрала ли его полиция?

– Детектив отнес его в Скотланд-Ярд, чтобы специалисты смогли сравнить отпечатки. Они хотели оставить его у себя, но миссис Хорнби так расстроила мысль, что его будут использовать против ее племянника, что им пришлось вернуть книжечку. На самом деле она им не была нужна, потому что они сами могли взять отпечаток, когда Рюбен находился в тюрьме; он сразу, как только его арестовали, добровольно предложил снять отпечатки, и это было сделано.

– Значит, сейчас тсамбограф у миссис Хорнби?

– Да, если она его не уничтожила. Она собиралась это сделать.

– Надеюсь, не сделала, – с тревогой сказал я, – потому что доктор Торндайк почему-то очень хочет его осмотреть.

– Ну, она сама спустится через несколько минут, и мы узнаем. А вы не знаете, зачем он нужен доктору Торндайку?

– Нет, – ответил я. – Доктор Торндайк закрыт, как устрица. Со мной он обращается, как со всеми: внимательно слушает, внимательно наблюдает и ничего не говорит.

– Звучит не очень приятно, – заметила мисс Гибсон, – но он кажется очень хорошим и симпатичным.

– Он на самом деле хороший и симпатичный, – с жаром ответил я, – но не старается казаться приятней, делясь тайнами своих клиентов.

– Конечно; думаю, я получила хороший щелчок по носу, – с улыбкой ответила она, хотя, очевидно, мое не слишком тактичное замечание ее слегка разозлило.

Я поторопился исправить свою ошибку извинениями и самооправданиями, но тут открылась дверь и вошла пожилая женщина. Плотная, дружелюбная, с безмятежным видом, и, по правде говоря, она произвела на меня впечатление не слишком умной.

– А вот и миссис Хорнби, – сказала мисс Гибсон, представляя меня хозяйке. – Доктор Джервис пришел спросить о тсамбографе. Надеюсь, вы его не уничтожили?

– Нет, моя дорогая, – ответила миссис Хорнби. – Он у меня в маленьком бюро. Что доктор Джервис хочет о нем знать?

Видя, что она в ужасе ждет новый страшный сюрприз, я поторопился успокоить ее.

– Мой коллега доктор Торндайк хочет осмотреть его. Вы знаете, он руководит защитой вашего племянника.

– Да, да, – закивала миссис Хорнби, – Жюльет рассказала мне об этом. Она говорит, что он милый. Вы согласны с ней?

Я увидел озорной взгляд мисс Гибсон и заметил краску на ее щеках.

– Что ж, – с сомнением произнес я, – никогда не смотрел на коллегу с такой точки зрения, но у меня о нем во всех отношениях самое высокое мнение.

– Несомненно, это мужской эквивалент, – сказала мисс Гибсон, оправившись от замешательства, вызванного тем, что миссис Хорнби безыскусно повторила ее слова. – Думаю, женское выражение более афористично и содержательно. Но вернемся к цели визита доктора Джервиса. Вы позволите ему взять тсамбограф и показать его доктору Торндайку»?

– О, моя дорогая Жюльет, – ответила миссис Хорнби, – я сделала бы все, абсолютно все, чтобы помочь нашему бедному мальчику. Я никогда не поверю, что он виновен в воровстве, в обычном, вульгарном воровстве. Это какая-то ужасная ошибка, я уверена, я сказала об этом детективам. Я заверила их, что Рюбен не мог совершить ограбление и что они ошибаются, подозревая его в таком действии. Но они меня не слушали, хотя я знаю его с детства и лучше всех могу о нем судить. Алмазы – нет! Я спрашиваю вас, зачем Рюбену алмазы, тем более необработанные?

Тут миссис Хорнби достала носовой платочек с кружевами и вытерла глаза.

– Я уверен, что доктору Торндайку будет очень интересно увидеть вашу книжечку, – произнес я, чтобы остановить этот поток слов.

– А, тсамбограф, – сказала она. – Я с удовольствием дам осмотреть его доктору Торндайку. Я рада, что он хочет его увидеть. Мне внушает надежду, что он так заинтересовался этим делом. Вы не поверите, доктор Джервис, но детективы хотели оставить его у себя и использовать как улику против нашего дорогого мальчика. Мой тсамбограф, представляете! Но я была непреклонна, и им пришлось вернуть его. Я твердо решила, что они не получат от меня никакой помощи в своих усилиях впутать моего племянника в это ужасное дело…

– В таком случае, – сказала мисс Гибсон, – вы можете дать тсамбограф доктору Джервису, а он передаст его доктору Торндайку.

– Конечно, – согласилась миссис Хорнби, – немедленно, и вы можете не возвращать его, доктор Джервис. Когда закончите, бросьте его в огонь. Я не хочу больше его видеть.

Но я обдумал данное дело и пришел к выводу, что было бы крайне неосторожно брать у миссис Хорнби книжечку с отпечатками, и попытался это объяснить.

– Не знаю, – сказал я, – зачем мистеру Торндайку осматривать тсамбограф, но мне кажется, что он хочет использовать его как улику, и в таком случае пока лучше его у вас не забирать. Он может удовлетвориться тем, что попросит разрешения его сфотографировать.

– О, если он хочет получить фотографии, я могу это сделать без труда, – произнесла миссис Хорнби. – Мой племянник Уолтер сфотографирует, я уверена, если я его попрошу. Он такой умный, верно, Жюльет, дорогая?

– Да, тетя, – торопливо ответила мисс Гибсон, – но, наверно, доктор Торндайк захочет делать фотографии сам.

– Я в этом уверен, – согласился я. – На самом деле фотографии, сделанные кем-то другим, будут ему бесполезны.

– Ах, – сказала миссис Хорнби слегка обиженно, – вы думаете, что Уолтер – обычный любитель, но если бы я показала вам его фотографии, вы бы удивились. Уверяю вас, он очень умен.

– Не хотите, чтобы мы принесли книжечку на квартиру доктору Торндайку? – спросила мисс Гибсон. – Это сберегло бы много времени и усилий.

– Это было бы исключительно любезно с вашей стороны… – начал я.

– Вовсе нет. Когда принести? Можно сегодня вечером?

– Было бы очень хорошо, – ответил я. – Мог коллега смог бы ее осмотреть и решить, что с ней делать. Но это причинит вам столько хлопот.

– Ничего подобного, – сказала мисс Гибсон. – Вы не возражаете, если я отнесу сегодня вечером, тетя?

– Конечно нет, моя дорогая, – ответила миссис Хорнби и собралась говорить дальше, но мисс Гибсон встала и сообщила, что должна немедленно идти по делу. Я тоже встал, чтобы попрощаться, и она предложила:

– Если вы идете в том же направлении, что я, доктор Джервис, мы могли бы в дороге договориться о времени посещения.

Я немедленно согласился, и через несколько секунд мы вместе вышли из дома. Миссис Хорнби бессмысленно улыбалась нам из открытой двери.

– Вам подойдет восемь часов? – спросила мисс Гибсон, когда мы пошли по улице.

– Прекрасно подойдет, – ответил я. – Если что-нибудь сделает встречу невозможной, я пришлю телеграмму. Я хотел бы, чтобы вы пришли одни: наша встреча будет исключительно деловой.

Мисс Гибсон рассмеялась, смех у нее был приятный и музыкальный.

– Да, – согласилась она, – дорогая миссис Хорнби немного рассеяна, и ей трудно придерживаться одной темы, но вы должны быть снисходительны к ее небольшим недостаткам; вы были бы благодарны, если бы она отнеслась к вам так же щедро и ласково, как ко мне.

– Я уже благодарен, – признался я. – Некоторая рассеянность в речи и в мыслях вполне простительны для женщины ее возраста.

Мисс Гибсон поблагодарила меня за эти очень правильные чувства, и какое-то время мы шли молча. Но вот она несколько неожиданно повернулась ко мне и с очень искренним выражением произнесла:

– Я хочу задать вам вопрос, доктор Джервис, и прошу простить меня, если я попрошу ради меня слегка отказаться от вашей профессиональной сдержанности. Я хочу, чтобы вы сказали мне, есть ли у доктора Торндайка хоть какая-то надежда спасти бедного Рюбена от угрожающей ему страшной опасности.

Вопрос определенный и точный, и мне потребовалось какое-то время, чтобы обдумать ответ.

– Я хотел бы, – наконец ответил я, – ответить вам, насколько позволяет мой долг перед коллегой, но знаю так мало, что вряд ли стоит говорить. Однако, не нарушая ничьей доверенности, могу сказать: доктор Торндайк принял это и дело работает над ним, но он не сделал бы ни того, ни другого, если бы считал дело безнадежным.

– Это очень обнадеживающая точка зрения, – улыбнулась девушка, – которая, однако, уже приходила мне в голову. Могу ли я спросить, дало ли вам что-нибудь посещение Скотланд-Ярда? О, пожалуйста, не считайте меня навязчивой: я просто беспокоюсь и тревожусь.

– Я могу очень мало сказать о результатах этого посещения, но мне кажется, доктор Торндайк доволен своей утренней работой. Он точно узнал некоторые факты, хотя я понятия не имею, какова их природа, и, как только мы пришли домой, он неожиданно захотел осмотреть тсамбограф.

– Спасибо, доктор Джервис, – благодарно сказала мисс Гибсон. – Вы подбодрили меня сильней, чем я могу выразить, и я больше не буду вас расспрашивать. Вы уверены, что я не увела вас с нужного направления?

– Вовсе нет, – поспешно ответил я. – На самом деле я хотел немного поговорить с вами, когда вы принесете тсамбограф, поэтому мы сможем совместить бизнес с удовольствием, если вы позволите мне проводить вас.

Она слегка иронически поклонилась и спросила:

– Короче говоря, я могу предположить, что из меня будут выкачивать что-то?

– Послушайте, – возмутился я, – вы сами очень энергично нажимали на рукоять насоса. Но мое намерение совсем не такое. Понимаете, мы совершенно незнакомы с участниками дела, что, конечно, позволяет нам беспристрастно оценивать их характеры. Но знания полезнее беспристрастности. Например, возьмем нашего клиента. Думаю, он на нас обоих произвел очень благоприятное впечатление, но он может быть правдоподобным мошенником с самым черным прошлым. Однако тут приходите вы и говорите, что он джентльмен с безупречным характером, и мы оказываемся на твердой почве.

– Понятно, – задумчиво сказала мисс Гибсон. – Допустим, я или кто-то другой расскажем о чем-то, в чем проявляется его характер. Это подействовало бы на ваше отношение к нему?

– Только в том, – ответил я, – что мы должны были бы убедиться в справедливости этих сведений и выяснить их происхождение.

– Думаю, так всегда следует поступать, – произнесла она по-прежнему в глубокой задумчивости, что побудило меня задать вопрос:

– Разрешите спросить, говорил ли вам кто-нибудь что-то неблагоприятное о Рюбене?

Она некоторое время помолчала, прежде чем ответить, продолжая задумчиво смотреть в землю. Наконец с некоторыми колебаниями заговорила:

– Это мелочь и не имеет никакого отношения к делу. Но мне это доставило большие неприятности и на какое-то время привело к возникновению барьера между Рюбеном и мной, хотя раньше мы были очень близкими друзьями. И я винила себя за то, что это изменило – возможно, несправедливо – мое мнение о нем. Я расскажу вам, хотя думаю, вы сочтете меня очень глупой.

Вы должны знать, что с мы Рюбеном до шести месяцев назад проводили вместе много времени, хотя поймите: мы только друзья. Но ведь мы почти как родственники, так что в этом ничего не было. Рюбен изучает древнее и средневековое искусство, которое меня тоже интересует, поэтому мы вместе посещали музеи и галереи и получали большое удовольствие, сравнивая свои впечатления.

Примерно шесть месяцев назад Уолтер отвел меня в сторону и спросил, есть ли какое-то взаимопонимание между Рюбеном и мной. Мне этот вопрос показался бестактным, но я ответила ему правду: что мы с Рюбеном друзья и ничего больше.

– В таком случае, – сказал он, выглядя очень серьезным, – советую вам не видеться с ним так часто.

– Почему? – естественно, спросила я.

– Потому, – ответил Уолтер, – что Рюбен бессовестный дурак. Он болтал с друзьями в клубе и сказал, что молодая леди со средствами и положением охотится за ним, но что он, будучи благородным философом, борется с искушением, которое не преодолел бы обычный смертный, и не реагирует на ее лесть и финансовую притягательность. Я только намекаю для вашей пользы, – продолжал он, – и надеюсь, дальше это не распространится. Не нужно сердиться на Рюбена. Лучшие молодые люди часто ведут себя как ослы. И я уверен, что его слова преувеличили в передаче; но я решил, что лучше вас предупредить.

Как вы понимаете, этот рассказ меня очень рассердил, и я захотела сразу же поговорить с Рюбеном. Но Уолтер не разрешил мне: «Нет смысла устаивать сцены». Он сказал, что предупредил меня строго конфиденциально. Что мне оставалось делать? Я пыталась не обращать внимания на его слова и обращаться с Рюбеном, как раньше, но обнаружила, что это невозможно: слишком глубоко поражена моя женская гордость. Но в глубине души я понимала, что неправильно так о нем думать, не давая ему возможности оправдаться. И хотя это было очень не похоже на Рюбена в одних отношениях, в других похоже: он всегда очень презрительно отзывался о тех, кто женится ради денег. Я оказалась в затруднительном положении и до сих пор остаюсь в нем. Что, по-вашему, я должна была сделать?

При этом вопросе я в замешательстве потер подбородок. Можно не говорить, что мне очень не понравилось поведение Уолтера Хорнби и хотелось упрекнуть прекрасную спутницу: не стоило верить тайным наветам кузена Рюбена; но, очевидно, я не вправе судить об этом.

– Мне кажется, – произнес я после паузы, – что либо Рюбен говорил недостойно и лживо о вас, либо Уолтер его сознательно оклеветал.

– Да, – сказала она, – это верно, но какая альтернатива кажется вам более правдоподобной?

– Трудно сказать, – ответил я. – Есть такие грубияны и хамы, которые любят бахвалиться своими завоеваниями. Мы знаем таких людей и с первого взгляда их узнаем; но должен сказать, что Рюбен Хорнби не кажется мне таким человеком. Очевидно, что, если Уолтер слышал такие разговоры, он прежде всего должен был обсудить это с Рюбеном, а не приходить к вам с пересказом сплетен. Так я считаю, мисс Гибсон, но, конечно, могу ошибаться. Я понял, что эти молодые люди не неразлучные друзья.

– О, они друзья, но их интересы и взгляды на жизнь различаются. Рюбен, прекрасный работник в часы бизнеса, любит учиться, его можно назвать ученым, а Уолтер более практичен во всех делах, он очень предусмотрителен и проницателен. Он, несомненно, умен, как сказала миссис Хорнби.

– Например, он увлекается фотографией, – добавил я.

– Да, но не обычной любительской фотографией, его работы более технические и совершенные. Например, он сделал прекрасную серию микрофотографий металлосодержащих камней, которые распечатал фотохимическим способом, причем печатал он тоже сам.

– Понятно. Должно быть, он очень способный человек.

– Да, очень, – подтвердила она, – и очень старается занять видное положение, но боюсь, он слишком любит деньги, что совсем не приятная черта в характере молодого человека.

Я согласился с этим.

– Слишком сильное увлечение финансовыми делами, – пророчески продолжала мисс Гибсон, – способно направить молодого человека на неправильный путь… О, не нужно улыбаться. Я опасаюсь, что стремление разбогатеть приведет к тому, что он начнет пользоваться быстрыми и легкими путями приобретения денег. У него есть друг – мистер Хортон, дилер на фондовой бирже, который оперирует… кажется, он использует именно слово «оперирует», хотя на самом деле это биржевая игра, и я подозреваю, что Уолтер участвует в том, что мистер Хортон называет «легким риском».

– Такое поведение не кажется мне очень предусмотрительным, – ответил я с беспристрастной мудростью бедняка, который из-за отсутствия средств не испытывает искушений.

– Конечно, – согласилась она. – Но ведь игрок всегда думает, что выиграет… Хотя вам не должно казаться, что я считаю Уолтера игроком. Но вот мы и пришли. Спасибо, что проводили меня, и надеюсь, вы ближе познакомились с семьей Хорнби. Мы придем точно в восемь вечера.

Она с откровенной улыбкой протянула руку и поднялась по ступеням, ведущим к двери подъезда, и, когда я, перейдя улицу, оглянулся, она дружески кивнула мне и вошла в дом.

Глава 5. Тсамбограф

– Итак, вы забросили сеть в спокойные и приятные воды женского разговора, – заметил Торндайк, когда мы встретились за столом и я рассказал о своих дневных приключениях.

– Да, – ответил я, – и вот улов, очищенный и готовый к употреблению.