Непогрешимая Россия

Шульгин делал такие выводы, хорошо зная российские реалии, социолог-теоретик В. Парето открывал будущее «на кончике пера». Он называл нынешнюю форму правления на Западе «демократической плутократией» и искал аналогии в том же Древнем Риме. «Древний Рим был земледельческой республикой, начавшей превращаться в плутократию после разрушения Карфагена и завоевания Греции… Римская демагогическая плутократия господствовала до эпохи Суллы, а с этого времени до Августа вела борьбу с военной плутократией, но последняя одержала верх и в период ранней Империи выродилась в военную бюрократию, отчасти напоминавшую чиновничество при русском царизме. Марий и Цезарь были союзниками демагогической плутократии и неосознанно готовили почву для режима Августа; история покажет, будет ли таким же продолжение правления Ленина и появится ли наследник Ивана Грозного»[14]. Парето был ученый, а не пророк, он лишь высказывал гипотезу, а ведь как точно всё рассчитал. Жан Тириар в начале 80-х годов советовал вождям СССР отбросить Маркса и взять на вооружение Парето, но, даже если предположить такую фантастическую метаморфозу, это ничего бы не спасло, страна неудержимо и неумолимо катилась в пропасть.

Приведённая короткая цитата из огромных по объему сочинений Парето очень «мыслеёмка». Чего стоит одно только сравнение римской бюрократии времён Августа с чиновничеством царской России. Воистину, Россия никакой не «третий» Рим, а самый что ни на есть первый! Русское чиновничество бессмертно. Ленин, когда писал в шалаше «Государство и революцию», призывал не овладеть государственной машиной, а сломать её. Но «Ленин предполагает, а субъективные условия располагают». Незадолго до смерти Ленин с прискорбием констатировал, что государственный аппарат остался в до неприличия дореволюционном виде. Шульгин только употребил неправильное словосочетание «субъективные условия» – это не субъективные условия, а национальные особенности, национальная самобытность, – теперь стало модно говорить «идентичность», любовь к щеголянию иностранными словесами у нас тоже, увы, национальная черта, её ещё Чацкий клеймил, но заимствованный термин «идентичность» в русском языке обрел совсем иной смысл, нежели в немецком или французском.

А «военная плутократия» у Парето? Да это же наши нынешние силовики-бизнесмены! Римская история у нас повторяется. Только она также и кончится.

Но – самое главное – Империя, которую и доныне считают идеалом Проханов, Дугин и Кургинян – была в Риме вырожденной формой государственности, и процесс этого вырождения четко проследил Парето. К сожалению, он пользовался придуманными им и тяжеловесными и неудобопроизносимыми терминами такими как «резидуум». А. А. Зотов, переводивший на русский язык его «Компендиум по общей социологии»[15], крайне неудачно перевёл этот главный термин как «остаток». У Парето имеются в виду генетически запрограммированные наследственные шаблоны поведения, в современной этологии они коротко и точно называются «биотипами».

Парето делил биотипы на разные классы, главные из них – инстинкт комбинаций и инстинкт сохранения агрегатов их соответственно определяют – периодически сменяют друг друга[16]. «Римский народ победил народы Греции и Карфагена главным образом благодаря тому, что в нём были более интенсивны, чем в этих двух народах, чувства сохранения агрегатов, известные под именем любви к Родине»[17]. Но с этих завоеваний началось и вырождение. Состав правящего слоя менялся. «Вначале новым элементом являются римляне, латиняне, италики, элита обновляется, не изменяя своего этнического состава. Но в конце в ней оказываются главным образом выходцы с востока, характер элиты полностью меняется… В Риме к концу Республики в правящем слое преобладали остатки класса I и был заметен дефицит остатков класса II… С установлением Империи начинается движение в противоположном направлении». В период от Второй Пунической войны до конца Республики «вся или почти вся элита состоит из коренных элементов. Однако к концу Республики совершаются крупные и быстрые изменения в составе и граждан, и элиты… Родилась та, что однажды будет названа плутократией»[18].

Однако в Эпоху Империи «движение в противоположном направлении» было кратковременным. Уже Ювенал сетовал на наплыв в Рим чужеземцев. Греки и выходцы с востока в большом количестве несли с собой «остатки класса I. Латинская и италийская кровь вымывалась»[19]. Государственный строй эпохи Республики определяло «стремление римлян сохранить свободу и независимость, которое поддерживалось посредством политического формализма, позволившего избегать опасности анархии. Именно так и было до конца Республики. Тогда исчезла склонность к политическому формализму (прежде всего потому, что римляне замещались людьми иных национальностей), стремление к свободе и независимости также ослабло, и они приняли деспотизм Империи как наименьшее зло»[20].

Данте, как мы помним, возносил до небес империю Августа как самый совершенной строй, а эта империя, как и всякая другая, была лишь «наименьшим злом», ступенью на пути к вырождению. И вовсе не она была выражением «римского начала».

Данте пел дифирамбы монархии не от хорошей жизни, его удручала политическая раздробленность Италии его времени, а его подлинные политические предпочтения были совсем иными.

Да, он засунул в пасти Люцифера вместе с Иудой Брута и Кассия, приравняв тем самым Цезаря к Христу, но наибольшее восхищение у него вызывал до конца сражавшийся против Цезаря Марк Катон, который, «дабы возжечь в мире любовь к свободе и показать, как много она значит, предпочел уйти свободным из жизни, чем оставаться в ней без свободы»[21].

Не захотел Катон жить при «совершенной монархии», значит, не такая уж она была «совершенная». И Данте вознес его на такую высоту, что поставил его у врат Чистилища на ту же роль, какую Пётр выполняет у врат Рая. А поэта Лукана, автора антицезарианской поэмы «Фарсалия», Данте поместил в Лимб, вместе с другим Брутом, консулом первого года Республики, установленной после изгнания из Рима этрусских царей.

Сколько гимнов пропето режиму единоличной власти в разных странах, в частности и в особенности у нас! Шульгин вот тоже радовался, что большевики её возрождают. А вот римляне почти полтысячелетия прекрасно обходились без неё, наоборот, прилагали все усилия к тому, чтобы такая власть не возникла. За это время Рим отразил нашествие галлов, победил Пирра, объединил под своей властью Италию, выдержал тяжелейшую войну с Ганнибалом, завоевал Испанию, Иллирию и Грецию, распространил своё влияние на Северную Африку и Малую Азию, а во главе государства неизменно стояли два консула, которые избирались каждый год.

Данте объяснял эти победы богоизбранностью римского народа. При этом он «не делал разницы между империей и республикой и, не задумываясь, наделял время Августа и Тиберия гражданскими доблестями, о которых читал у Тита Ливия и у Цицерона». Он называл римлян «святым народом», и его ничуть не смущало, что римский народ, который он называл «“святым”… поклонялся языческим богам»[22].

Именно в римской Республике, а не в Империи, воплощалось то «римское начало», которое Ницше прославлял как «аристократическое». Его поправлял Дриё Ла Рошель: «Там, где есть диктатор, нет больше элиты; это означает, что элита не выполняет больше своих обязанностей»[23]. Империя уже не могла быть противовесом «еврейскому началу» в лице христианства. Но и с этим началом Ницше напутал.

В чём была «истинная сущность» христианства, о которой многие толковали всуе? Выдуманный Достоевским Великий Инквизитор не мог поверить, как, конечно, и сам Достоевский, что Христос приходил на землю не для всех, а только для избранных. А вот Кальвин в это верил и открыто об этом говорил. Кальвинизм был религией основателей США, отсюда и претензии американцев на «избранность».

Рим эпохи Христа перестал быть аристократическим, старая аристократия выродилась и отжила своё. На смену ей Иисус создавал новую аристократию, создавал из верующих в него как единственного Сына Божия новый избранный народ и внушал ученикам своим: «Вы – соль земли» (Мф. IV, 13; Мк, IX, 50). Он учил их входить тесными вратами, которые находят лишь немногие, т. е. явно обращался к меньшинству (Мф. VII, 13–14), ибо если в тесные врата ринется толпа, то люди лишь друг друга передавят. «Много званых, а мало избранных», – дважды этот рефрен повторяется у Матфея (XX,16) (XXII,14), звучит он и у Луки (XIV, 24).

Слова из Евангелия от Луки (XVII, 21): «Царство Божие внутри вас есть» переводятся с греческого и как «посреди вас». Имелось в виду, во-первых, достижение человеком внутренней гармонии, а во-вторых, установление правильных отношений внутри общины верующих. Прежде всего, это должны быть отношения абсолютного равенства. «Вы знаете, что князья народов господствуют над ними, и вельможи властвуют ими. Но между вами да не будет так, а кто хочет между вами быть большим, да будет вам рабом». Этот завет содержится во всех трех синоптических Евангелиях (Мф. XX. 25–27; Мк. IX, 35; Лк. XXII. 25–26) и дан он был только общине верующих, а отнюдь не всему человечеству. «Иисус говорил народу притчами, и без притч не говорил им» (Мф. XIII, 34), «а ученикам наедине объяснял всё» (Мк. IV, 34). Два разных уровня, два разных подхода, один – для «избранных», другой – для всех прочих.

Ницше неправильно понял суть противостояния Рима и христианства, это не было противостояние «аристократического» и «демократического» начал, ибо Рим к тому времени уже не был аристократическим, а учение Христа отнюдь не было демократическим. Но и называть его новый избранный народ новой «аристократией» тоже не совсем верно, ибо аристократы это правящий класс, а Иисус вовсе не хотел, чтобы его избранный народ кем-то правил. Он хотел подавить в своих учениках ту самую пресловутую «волю к власти», которую в XIX веке прославлял Ницше, но не смог, ибо эта воля, действительно, неотъемлемая часть человеческой натуры. В конфликте Рима с христианством во всемирно-историческом масштабе осуществился закон циркуляции элит, открытый В. Парето. На смену одной элите, которая прогнила и перестала надлежащим образом выполнять свои функции, идет другая, с иными идеалами, но со временем человеческая природа берет своё, и с новой элитой происходит то же самое.

После этого длинного теоретического отступления вернёмся к Русской революции, чтобы взглянуть на неё с новых позиций и не видеть больше ни в монархии, ни в сталинизме воплощение «римского» начала и не считать еврейское начало «демократическим».

То, что в марксизме не было ничего «демократического», было ясно с самого начала. Это ясно понимал и на это указывал Бакунин: «Мнимонародное государство, задуманное господином Марксом, в сущности своей не представляет ничего иного, как управление массами сверху вниз, посредством интеллигентного и поэтому самого привилегированного меньшинства, будто бы разумеющего настоящие интересы народа лучше, чем сам народ».

«Приходишь к тому же самому печальному результату: к управлению огромным большинством народных масс привилегированным меньшинством. Но это меньшинство, говорят марксисты, будет состоять из работников. Да, пожалуй, из бывших работников, но которые лишь только сделаются правителями или представителями народа, перестанут быть работниками и станут смотреть на весь чернорабочий мир с высоты государственной, будут представлять уже не народ, а себя и свои притязания на управление народом. Кто может усомниться в этом, тот совсем не знаком с природой человека».

По теории Маркса, народ не только не должен разрушать государство, «напротив, должен укреплять и усилить и в этом виде передать в полное распоряжение своих благодетелей, опекунов и учителей – начальников Коммунистической партии, словом, господину Марксу и его друзьям, которые начнут освобождать его по-своему. Они сосредоточат бразды правления в сильной руке, потому что невежественный народ требует весьма сильного попечения… а массу народа разделят на две армии: промышленную и землепашескую, под непосредственной командою государственных инженеров, которые составят новое привилегированные науко-политическое сословие»[24]. «Социализм без свободы это рабство и скотство», – таков был общий вывод Бакунина[25].

Бакунин, как известно, был анархист, но его взгляды на государство удивительно совпадают со взглядами Ницше на это «чудовище». Ленин первоначально отнюдь не собирался укреплять государство, он хотел сломать государственную машину. Не получилось. Меньшевики, то есть ортодоксальные марксисты, обвиняли Ленина в бланкизме. Ленин и в самом деле действовал по методу Бланки: сначала захват власти революционной партии, а потом необходимые экономические преобразования, сначала политика, потом экономика[26]. До Ленина в России на таких же позициях стоял Ткачёв, Ленин его высоко ценил и преувеличивал, то ли по неосведомленности, то ли умышленно, его значение в революционном движении. Но Ткачёв в этом движении оставался маргиналом, тогдашние революционеры ожглись на нечаевщине и были против «организаций» вообще, а Ткачеву не доверяли тем более, как сообщнику Нечаева.

По словам Шульгина, Ленин не учитывал национальные особенности России. Сталин их учел, и сразу заработал от Троцкого обвинение в «национал-социализме». Для меня лично это не обвинение. Когда Н. Митрохин готовил свою книгу «Русская партия» и встречался со мной, я прямо заявил ему, что позиционирую себя как русский национал-социалист, но сразу оговорил: «Только не вешайте мне на шею Гитлера. Русский национал-социализм это не Гитлер, а Герцен и Бакунин».

Ленин учитывал национальные особенности, как и Сталин, только эти особенности нельзя представлять себе в виде одной цветной плашки, общие описания «национального характера» часто оказываются однобокими. Реальные нации сложились из разных расовых составляющих и разница между северянами и южанами велика и в Германии, и во Франции и в Италии. И в России прослеживаются не одна, а две разные традиции. На одну из них опирался Ленин, об этом он и писал в своей работе «О национальной гордости великороссов», другую задействовал Сталин.

Два русских типа хорошо описал Н. И. Костомаров в своей книге о Смутном времени. «На юге, в краю, которой тогда носил общее название украинных городов, был другой дух, чем в Москве и собственно в Московской земле… Уже давно московские государи старались утвердить полное единство земли и слитие всех народных местных интересов под властью и нравственным первенством Москвы, так чтобы вся Русь не думала и не чувствовала иначе от Москвы. Но стихия древней раздельности искала себе исхода и находила в южных областях. Чем далее русская жизнь шагала на юг от Москвы… тем народ был вольнее и своеобразнее, тем более было местных особенностей и стремлений не подчиняться Москве. Полное явление этого свободного противодействующего московским государственным интересам начала было в казачестве…

Земля Северская, земля, преимущественно называемая Украиною (то есть земля нынешних губерний – Орловской, Воронежской, Калужской, Тульской), и земля Рязанская заключали в себе много казацкого, противного тому, чего хотела государственная власть»[27].

Зато о крае, который составлял середину или ядро Московского государства и его великорусской народности, Костомаров писал так: «Как по своим топографическим свойствам, так и по характеру народонаселения он представлял не только различие, но во многом противоположность с тем, что показывалось тогда в стране украинных городов на юге от столицы». Отличительной чертой тяглых людей «была строгая сомкнутость в общество, называемое миром… Личность каждого в отдельности ничего не значила прямо перед государством… Власть мира была великой тягостью для народной деятельности».

«Юг Московского государства – притон недовольных сил – имел тогда иной характер, чем старое гнездо великорусского народа, где оставались те, которые терпеливо сносили иго тамошнего порядка»[28].

Два класса В. Парето выявляются здесь достаточно четко. От первого из них исходит русская революционная традиция, которая и выдвинула в кульминационный момент величайшего из рождённых в России людей – Ленина. Кто больше него приковывал к себе внимание людей во всём мире? Кто побуждал их связывать свои надежды с Россией?

В семидесятых годах мне попалась на глаза картинка из одного американского журнала – список 100 людей, оказавших наибольшее влияние на ход истории. В этом списке Россию представляли всего 3 человека: Ленин (15-е место), Сталин (63-е место) и Петр Великий (91-е место).

Составитель этого списка, Майкл Харт, астроном и математик, включил в него основателей религий, ученых, изобретателей, а не только политиков. Первое место он отвел Мохаммеду, как основателю не только новой религии, но и нового государства. Если вычленить из этого списка одних лишь политических деятелей, то Ленин окажется на втором месте, Александр Македонский, Наполеон и Гитлер занимают в этом списке соответственно 33–35 позиции.

После Мохаммеда – Ленин. Хотите «красного оккультизма»? Перечитайте мою статью «Голос крови и голос судьбы»[29]. В ней говорилось о реально существующих в природе тайных сакральных центрах. Я ссылался на книгу Роберта Темпла «Тайна Сириуса»[30], где много места уделено преданиям догонов о пришельцах из Космоса. В ней был поставлен и такой вопрос: почему додонский оракул в древней Греции был расположен где-то на отшибе, в Эпире? И обнаружилось, что Додона и Арарат расположены на одной широте, а если взять за центр египетские Фивы и провести дугу через Додону, то на той же дуге окажется Мецамор, древний астролого-магический центр в районе Арарата.

Какое отношение к нам имеет Египет? Р. Темпл объяснял: «Днепр является симметричным двойником Нила и имеет такую же длину по меридиану. Ключевые позиции вдоль течения Днепра можно отождествить с соответствующими ключевыми позициями вдоль течения Нила и даже перенести названия египетских местностей в Россию».

Я писал в указанной статье: «Сакральный центр, расположенный на территории нашей страны, предопределил её всемирно-историческую миссию, суть которой стала понятной только в XX веке. Именно в этом веке Россия стала под линной мировой державой и центром идейного влияния в мировом масштабе».

Далее я высмеивал мечту Джемаля Гейдара об обращении русских в ислам, потому что «новый ислам» у нас уже был. О. Шпенглер писал своё время об исламе, что он очень быстро распространился в предчувствии быстрого упадка. По моему мнению, это высказывание правильней будет отнести к коммунистической идеологии. И если опять прийти в «оккультную» область и воспользоваться схемой Р. Темпла, мы увидим, что Медина, куда бежал из Мекки пророк Мохаммед, и Москва, куда в 1918 году перебрался из Петрограда Ленин со своим Совнаркомом, симметричны[31].

Если к этому добавить, что Ленин родился ровно через 1300 лет после Мохаммеда, получится совсем красивая картинка. Не знаю только, что она означает.

Географическую точку мы определили. А дата эта предопределялась изложенной ранее теорией полураспада: 1517 год – начало Реформации в Германии, 1717 год – создание первой масонской ложи в Лондоне, 1917 год – сами знаете, что.

Есть такие интересные совпадения в личных судьбах представителей русской революционной традиции: 21 января 1775 года был казнён Емельян Пугачёв, 21 января 1870 года, когда Ленин был уже, как говорится, «в пути», умер Герцен, 21 января 1924 года – сами знаете, кто.

Всё это любопытно, но не помогает найти ответа на главные вопросы, которые волнуют и мучат: Почему погас Маяк? И можно ли зажечь его снова? Раз он погас, значит, это было предопределено. А предопределена ли его новая вспышка?

И что такое предопределение? Можно исследовать реальные причины того или иного события и сказать, что оно было ими предопределено, а можно уповать и на божественное Провидение или на Предопределение в том смысле, в каком его понимают мусульмане и кальвинисты, но библейские представления о Боге не соответствуют религиям мироздания.

У Ницше в «Заратустре» есть глава, название которой переводят на русский язык как «О мечтающих о другом мире». В немецком оригинале этот мир назван презрительно «Hinterwelt», буквально «задний мир», по аналогии с «задним двором». Ницше уверен был, что «страданием и бессилием созданы все другие миры… Усталость, желающая одним скачком, скачком смерти достигнуть конца… ею созданы все боги и иные миры».

«Но “другой мир” вполне сокрыт от человека, этот обесчеловеченный, нечеловеческий мир, составляющий небесное ничто; и недра бытия не говорят к человеку иначе как через человека»[32].

Ницше говорил о «другом мире», как о небесном ничто, и в то же время утверждал, что он сокрыт от человека. Ничто скрывать не надо. И у бытия, оказывается, есть какие-то «недра».

Иные миры существуют – я вовсе не имею в виду жизнь на других планетах – но они не имеют ничего общего с человеческими фантазиями о «рае» и «аде». Эти миры столь же реальны как наш и столь же противоречивы, они влияют на наш мир, на судьбы стран и отдельных людей, но я не буду пока уточнять, что это за миры. Раз «недра бытия» говорят только через человека, с человека и надо начинать, с людей, с конкретных исторических событий, а потом уже переходить к догадкам об их возможной неземной подоплеке.

Маяк погас не из-за того, что на его стекле появились змеи, хотя змеи тоже были. Смотрители маяка думали, что источник энергии, от которой он горит, это некий «вечный двигатель» и будет работать вечно, а начались непонятные перебои. К тому времени возникли и другие маяки, с их смотрителями можно было бы посоветоваться, обменяться опытом, но нет, только наш маяк правильный, остальные должны возводиться только по нашим чертежам, а все прочие должны быть уничтожены. В результате погасли все маяки вообще, и «титаники» ныне ещё благоденствующих держав рискуют разбиться о скалы.

Под другими маяками я имею в виду различные варианты национального социализма. Не Гитлер придумал этот термин. Знаменитый французский писатель Морис Баррас, вождь французских националистов, выступал под лозунгом националистического социализма уже во времена авантюры генерала Буланже – Гитлер тогда ещё только родился. Муссолини писал в своей газете «Пололо д’Италиа» в декабре 1917 года – о Гитлере тогда никто ещё не слышал: «Что касается социализма, это может быть, например, антимарксистский и национальный социализм»[33].

У нас слово «фашизм» прочно ассоциируется с нацистской Германией («немецко-фашистские захватчики»), но фашизм был явлением сугубо итальянским, итальянская и германская система управления принципиально отличались друг от друга, так что объединяет их под одной рубрикой «фашизм» некорректно. Цецилия Кин, вдова советского писателя Виктора Кина (Суровикина), павшего жертвой репрессий, когда он работал в Италии, не раз слушала выступления Муссолини. По привычке употребляя обобщающий термин «фашизм», она всё же оговаривает: «Нельзя все виды фашизма сводить воедино, это неисторично. Итальянский фашизм, первый в Европе, без сомнения, носил на себе сильный отпечаток личности Бенито Муссолини». «Муссолини… всё-таки был интеллигентом, много читал, хорошо писал… Уровень Муссолини и Гитлера в интеллектуальном смысле… Мы никогда не забываем о свойствах национального характера». Ц. Кин вспоминает фильмы «Брак по-итальянски», «Развод по-итальянски» и считает возможным говорить о «фашизме по-итальянски»[34]. Но другого и не было.

Л. Троцкий считал, что по сравнению с Гитлером Муссолини выглядит как «мягкий, почти человечный аптекарь маленького города»[35]. Причём Троцкий писал это ещё до того, как Гитлер пришёл к власти и натворил то, что он натворил потом.

А присяжный антифашист У. Лакёр, которого уж никак не заподозришь в обелении фашизма, приводит сухие цифры: за 20 лет правления Муссолини были казнены всего 20 человек [36]. Если сравнивать эти цифры с числом жертв массового террора в гитлеровской Германии и в СССР, это страшное слово «фашизм», если применять его только к его родине, Италии, покажется не таким уж страшным.

Первой из западных держав признала СССР в 1923 году фашистская Италия. «Две революции встретились», – заявил в связи с этим Никола Бомбаччи, один из основателей итальянской Компартии, член её ЦК и руководства Коминтерна, который ездил в Москву и встречался с Лениным, но за такое «кощунственное» сравнение коммунисты-ортодоксы исключили его в 1927 году из партии, а 28 апреля 1945 года он был расстрелян вместе с Муссолини[37].

Несмотря на идеологические разногласия, отношения между нашими странами складывались неплохо. Великий пролетарский писатель Максим Горький чувствовал себя в фашистской Италии гораздо спокойней, чем в красном Петрограде, когда там хозяйничал Зиновьев, и не скоро решился вернуться в СССР. Вячеслав Иванов жил в фашистской Италии и читал лекции в итальянских университетах, имея советский паспорт, – он отказался от него лишь после смерти Горького, в 1936 году.