Невспоротые жилы. Книга I. Бегство Елены

Подойдя к отелю, я впервые увидел «цвет нации» собственными глазами: юноши и девушки весело балагурили у крыльца, пили пиво и курили, не забывая при этом флиртовать. Многостаночники. Проходя вестибюлем, мельком глянул на ларек: пиво «Балтика», сигареты нескольких марок, презервативы «Контекс»; сельпо чистейшее, и ни одного научного труда или программы/раздатки, как это принято на конференциях. «Значит, нетворкинг», – предположил я.

Нетворкинг стартовал в тот же вечер, когда за столом, уставленным горячительными и прохладительными напитками, торжественно открылась Летняя школа. Сначала слово взяли русские профессора, затем зарубежные. Вскоре началось общение неформальное. Напротив меня сидел крупный юноша, похожий на молодого Довлатова. К нему подсела ширококостная аспирантка, короткая стрижка и ноль косметики. Все по классике, сейчас начнет выдавать феминистскую базу, решил я.

– Саша, привет! – обратилась ко мне девушка. – Я Ира из Воронежа, помнишь, мы на Соловьевских чтениях год назад встречались?

Я судорожно вспоминал.

– Ну, Ира, Ира – миграционная политика, – настаивала на том, чтобы быть узнанной девушка.

– Ах, да, Ира! – спохватился я.

– А тебя как зовут? – обратилась Ира к молодому Довлатову. Девушка развивала бурную деятельность.

– Я – Дима, из Большого, – пробасил Довлатов.

– А давайте выпьем! – все не успокаивалась Ира. – Саша, что будешь?

– Вино.

– Дима?

– Я пью только водку.

Выпили.

У меня зазвонил телефон. Звонила Татьяна. Я вышел поговорить и заодно покурить.

– Что делаешь?

– Да банкет тут.

– Пьешь, значит?

– Значит, пью.

– Бабы есть?

– Есть.

– Много?

– Много.

– Красивые?

– Разные.

– Выебал уже кого-то?

– Нет.

– Собираешься?

– Нет. Таня, что ты хочешь от меня? Настя спит?

– Спит. Как ты мог уехать от семьи, чтобы пить с какими-то бабами? Нам так плохо без тебя. А ты думаешь только о себе. Саша, ты всегда думаешь только о себе. Ты – эгоист. Нахуя ты туда поехал? Бухать и ебаться? Это когда у тебя маленький ребенок и абсолютно уставшая жена!

Татьяна уже начинала взвизгивать, как болгарка на максимальной скорости. Сейчас ее поднесут к металлу, и посыплется сноп искр, подумал я.

– Все, Таня, пока, меня зовут познакомиться с профессором из Финляндии, – соврал я.

– Ну и еби тогда своего профессора, а ко мне даже не смей подходить!

Татьяна бросила трубку. Я закурил вторую сигарету. Уставился на дым. Докурил и решил немного прогуляться, посмотреть окрестности.

Когда я вернулся за стол, градус нетворкинга зашкаливал. Перед Димой стояла почти пустая литровая бутылка водки, а раскрасневшаяся Ирина положила ему голову на плечо. Внезапно Дима вскочил и попросил слово.

– Коллеги, я хочу поднять тост за всех собравшихся! За российских ученых! За европейских ученых! Россия всегда была частью Европы, остается частью Европы и всегда будет! Я как человек европейской культуры не могу оставить этот факт без внимания! За плодотворное сотрудничество наших стран, за сотрудничество наших ученых!

Зазвенели бокалы. Человек европейской культуры выпил и пошатываясь, расстегивая на ходу ширинку, направился к окну. Встав за занавеску, человек европейской культуры отлил на подоконник. Затем достал сигарету и попытался прикурить фильтр. Разочаровавшись в неприкуренной сигарете, он открыл окно и выпрыгнул. Благо, был первый этаж. Больше на Летней школе Диму никто не видел.

Поняв и признав, что Дима с ее крючка сорвался, Ира поспешно переключилась на меня.

– Саша, давай украдем бутылочку шампанского и пойдем ко мне в номер.

– Ира, я выпил, у меня не встанет.

– Боже, Саша, да я же не про это!

– А про что тогда, Ира?

– Ну, просто посидим, поговорим про миграционную политику там, про гендерные исследования.

Я встал из-за стола и вышел. Во-первых, у меня была совесть, и жене я не изменял, несмотря на все ее закидоны. Помимо моральных принципов, у меня был шкурный интерес: просто я был уверен, что шарик круглый, и больше всего я не хотел бы сам оказаться обманутым. Во-вторых, Ира, конечно, была и умная, и хорошая девочка, но больно уж инициативная, да и просто не в моем вкусе.

Перекурив, я отправился спать в номер.

                                       * * *

Ольга Эдуардовна меня восхищала с самого нашего знакомства. Доктор наук, профессор, создатель собственной программы для анализа данных. Программа она разработала в 1992 году, когда в стране почти ни у кого еще не было компьютеров. Фантастика, что ни говори! Она была человеком, который сделал себя сам. Приехала из глубокой провинции, смогла пройти чудовищный конкурс в один из лучших вузов страны – ЛГУ, на один из самых престижных факультетов. Денег отчаянно не хватало, и она подрабатывала во время учебы где только могла – и на хлебозаводе, и, как и я, сторожем. Профессор от сохи, одним словом. Спустя двадцать лет после приезда в Ленинград она жила в доме Римского-Корсакова. Сама она так говорила: «Саша, ты же понимаешь, Ольга Эдуардовна такая девушка, которая начинает с повышения ставок. Если уж приехала сюда из деревни под Таганрогом, то где еще жить, как не в доме Римского-Корсакова! Поэтому, Саша, я и советую тебе всегда начинать с повышения ставок. Высокие ставки в случае чего можно и понизить. А вот если начнешь с пониженных ставок, так и останешься с носом».

Нас многое объединяло, наверное, мы оба это чувствовали. Поэтому-то она меня так и опекала. Я, хотя и был коренным ленинградцем, и вырос в интеллигентной семье, и был начитан, но так сложилось, что жизнь на старте дала мне минимум ресурсов. Был я из низкоресурсной группы. Проще сказать, денег в семье не было совсем. Развалился Союз, и отец так и не устроился в жизни в новую эпоху турбулентности. Он очень старался, надо отдать ему должное, он был талантливым инженером и изобретателем, постоянно мутил бизнеса, связанные со своими передовыми разработками. Толкал свои приборы то одной конторе, то другой. Но ему тупо не везло. Только они с друзьями организовали что-то вроде кооператива, толкнули партию своей продукции и сорвали реально большой куш, как развалился СССР. И все эти деньги превратились в бумагу. Одна и та же ситуация повторялась несколько раз. Последний раз в 1998 году, когда грянул дефолт. Хотя, возможно, дело было не в везении. Отец был интеллигентом до мозга костей и не обладал бизнес-мышлением – иначе говоря, совесть ему не позволяла обманывать людей, хотя в лихие девяностые многие этим грешили.

Да и райончик, где я вырос, был довольно специфичным, в 1990-е там располагался самый большой в городе рынок наркотиков. Героин стоил дешевле бутылки пива. К тому же, пить было не модно, не то что торчать. Торчали вокруг все поголовно. Меня спасло только то, что в какой-то момент я всерьез увлекся чтением и просто ушел с улицы. Мне повезло больше, чем моим дворовым друзьям и некоторым одноклассникам. Смерть от передоза в 16 лет, в 17 лет, в 18 лет… Мне просто несказанно везло.

Еще везение – в конце 7-го класса я разругался со своим закадычным другом, с которым дружил с начала школы. В 7-м разругались, а в 8-м он уже был крупным наркодилером. К 9-му классу он уже владел собственным автопарком поддержанных автомобилей, от старого «москвича» до BMW и «мерседесов». Гонял он в свои 15 лет, разумеется, без прав. Без прав и зачастую пьяным. Я же все больше и больше уходил в книги; мне очень хотелось вырваться из всего этого говна, что меня окружало – торчки и алкаши, проститутки на дорогах. А еще у нашего метро была штаб-квартира всех беспризорников Питера, размещалась она под ларьком с мороженным «Принцесса», мягкое такое мороженное, которое сейчас продают во всех ресторанах быстрого питания, а тогда оно было в новинку. Про эту штаб-квартиру даже кинематографисты снимали фильм, по 5-му каналу его потом показывали. Единственный путь вырваться из этого говна был через образование, причем у меня не было, просто не было, других вариантов, кроме как поступить на бюджет. Либо пан, либо пропал.

Цели я своей добился. Поступил. С научной же своей познакомился абсолютно случайно. Она у нас даже не преподавала. В начале 5-го курса, в октябре кажется, на кафедре утверждали темы дипломных работ. И так уж вышло, что мою тему не утвердили. У меня у единственного со всего потока почему-то не утвердили тему. Мало того, что тему не утвердили, так и еще и выбранного мною научного руководителя отвергли. Зав. кафедрой, сидя за огромным столом из какого-то редкого и, надо полагать, ценного дерева, закурила тоненькую сигарету, выпустила дым, стряхнула пепел в огромную хрустальную пепельницу и обратилась ко мне:

– Александр, вам следует найти Ольгу Эдуардовну и попросить ее стать вашим научным руководителем, понятно, Александр? И тему менять. Ну, это вы уже с ней согласуете.

– Хорошо, Светлана Владимировна, – ответил я.

Вот так еще одна случайность изменила мою жизнь. Не очень уважаю атеистов. Если все, что со мной происходило, не Божий промысел, тогда что же это?

С Ольгой Эдуардовной мы встретились только через четыре месяца, она ездила на стажировку в Польшу. До диплома оставалось, по сути, два месяца. Разговор был коротким:

– Саша, вот тебе моя книга, изучай, посмотри методики. Обрати особое внимание на методику семь.

На том и расстались. По поведению Ольги Эдуардовны, я понял, что я ее абсолютно не впечатлил, что она просто терпит меня, так как меня ей навязало начальство. Я на это очень и очень разозлился. А злость часто мотивирует. Поэтому уже через две недели я стоял на пороге дома Ольги Эдуардовны, держа в руках 156 заполненных анкет.

– Кто там? – Ольга Эдуардовна меня даже сперва на узнала. – А, это ты! Проходи. Что в руках?

– Я опросил по методике семь 156 студентов из трех вузов.

– Да ладно! – лицо Ольги Эдуардовны приобрело удивленно-заинтересованно-озабоченный вид. – Как тебе три вуза-то удалось опросить? Как ты с ними со всеми договорился? Да еще и за две недели?

– Ну, вот так… Если долго мучиться, что-нибудь получится.

– Хорошо, проходи тогда на кухню, чаем напою.

                                       * * *

Спустя пять лет я снова стоял на пороге дома Ольги Эдуардовны. Приехал утром, как раз со смены в охране. Ольга Эдуардовна открыла, даже не поинтересовавшись, кто там. Зашел, как всегда, ее не было у дверей, откуда-то из глубины огромной квартиры донеслось:

– Саша, раздевайся, тапки в углу. Проходи на кухню.

Я разделся и прошел на кухню.

– Борщ будешь? Только сварила.

– Ну… Не откажусь…

Ольга Эдуардовна наполнила большую тарелку.

– Давай, ешь. Потом будем чай с имбирем пить. Беру имбирь на Кузнечном рынке, стоит копейки, но полезный… жуть! От всех болезней, тем более если с медом.

Я поел, борщ оказался вкуснейшим. Приступили к чаю с имбирем.

– Саша, вот для чего я тебя пригласила. Есть у меня одна идея, хотела с тобой обсудить. Я хочу организовать некоммерческую организацию – НКО, что-то вроде независимого социологического центра.

– Как у Знаменкова?

– Да, что-то вроде. Только лучше. Здесь три причины: во-первых, я устала от идиотов в РАН, мне нужна хоть какая-то независимость; во-вторых, под юридические лица дают очень жирные гранты; в-третьих, хочется заниматься новыми интересными проектами самостоятельно, со своей командой, а не черте с кем! Что скажешь?

– Я, Ольга Эдуардовна, как принято говорить у студентов, за любой кипиш, кроме голодовки.

– Вот и хорошо! Начнем с регистрации юридического лица. В команде, соответственно, я, ты и моя лучшая на данный момент студентка – Лена. Я тебя с ней познакомлю. Или точнее, сам с ней познакомишься, встретьтесь завтра или послезавтра, поезжайте в «Центр» к Знаменкову, он в курсе, расскажет все тонкости. Все, давай, дуй, я тебе позвоню, а мне статью дописывать надо. А, да! Запиши телефон Лены, позвони лучше сам и договорись с ней.

Я записал телефон, оделся и вышел.

Мы договорились с Еленой о встрече.

Завтра в полдень.

                                       * * *

Я сошел с эскалатора метро Лиговский проспект. Стоял, оглядывался в поисках лучшей студентки Ольги Эдуардовны. Но тут откуда-то, извне поля моего зрения, появилась девушка. Миниатюрная. Брюнетка. С карими глазами. Карие глаза были просто огромными.

– Привет, Саша, я – Лена.

– Привет, Лена.

– А ты что, меня не помнишь?

– Ну… так…

– Ты читал нам лекцию весной.

– Да, кажется, вспоминаю… Это ты сидела слева от блондинки?

– Да, Наташи. Да, я.

Я был обескуражен и даже зол на себя: как я мог тогда повестись на заигрывания этой Наташи, упустив из вида такой бриллиант. Лена была действительно красива. Россия богата на хорошеньких девушек: много смазливых, много симпатичных, немало и действительно красивых. Но Лена обладала красотой редкой – красотой непорочной, наивной и трогательной. Почему-то все это пронеслось у меня в голове за долю секунды. Еще не зная ее вовсе, я почувствовал, едва перебросившись парой фраз, что она очень умна. Я был действительно поражен, заинтригован и, пожалуй, впервые с тринадцати лет почувствовал себя рядом с девушкой по-настоящему не в своей тарелке. Меня охватила робость, помноженная на трепет.

– Ну… Что же мы стоим? Пойдем, – выдавил я.

– Пойдем, Саша.

Мы вышли из метро и двинулись в сторону «Центра Знаменкова». Конец июня в Питере был восхитителен: мягкое тепло лилось сверху, тепло от асфальта поднималось снизу. На Елене были синие джинсы в обтяжку и синяя же футболка со стразами. Июньское тепло клубилось, обещая мнимую перспективу жаркого лета. Но рядом с Еленой и без того было жарко. Не знаю, что творилось у нее в голове, но я чувствовал, как между нами пробегает ток. Пожалуй, за мои двадцать семь лет такое было впервые. Эти покачивающиеся бедра, эти широко распахнутые карие глаза, эта мимолетная улыбка, – все это сводило меня с ума. По дороге мы вели непринужденный разговор, как будто, ни о чем, но было впечатление, что именно в этом «ни о чем» и таилось что-то важное, сокровенное. Мы перебрасывались словами, как заядлые теннисисты мячом на корте. Бывает соберутся давние друзья и играют в теннис, не ради победы, а ради самой игры, в самой игре находя гармонию. Безусловно, кто-то в итоге проигрывает, но это лишь логический конец встречи друзей-теннисистов. Они знают друг друга как облупленных, в конце поединка жмут друг другу руки и идут делиться новостями за чашкой чая. Так было и с нами: мне казалось, что я знаю Елену уже много лет, что я чувствую ее и предугадываю каждую ее следующую фразу.

Наконец мы добрались до «Центра», миновали пост охраны, оформили пропуска и ринулись на третий этаж. Независимый центр исследований занимал все левое крыло здания. Знаменков был из породы предприимчивых. Долгие годы работал в РАН, но как только началась Перестройка и в страну заглянули зарубежные научные фонды с приятными предложениями жирных грантов, он подсуетился и открыл свой исследовательский центр. И – о чудо! – спустя буквально пару лет выторговал у немцев большой грант на приобретение помещения. Так бывший РАНовский ученый стал собственником левого крыла здания в самом центре города. Бывают чудеса, конечно, но в целом, это было в духе того времени. Это было время жаворонков – надо было либо вставать в четыре утра, либо вообще не ложиться, желательно, не спать неделями, чтобы тапки оказались твоими. Да, 1990-е не благоволили совам. Знаменков встретил нас лично. Это явно был знак уважения. Разумеется, не к нам как таковым, но к Ольге Эдуардовне. Пригласил выпить кофе. Кухня занимала отдельное большое помещение с барной стойкой, что по тем временам было весьма экзотично. Мы с Леной расположились на барных стульях за стойкой, слушая Знаменкова.

– Друзья мои, известен ли вам примечательный факт? Все студенты, которых приводила сюда Ольга Эдуардовна, становились в будущем крупными исследователями. Так что… Вам не отвертеться, понимаете? Это судьба, с судьбой шутки плохи! – улыбнулся Знаменков.

У него зазвонил телефон, и он вышел переговорить.

Мы закончили с кофе. Елена грациозно спрыгнула с высокого стула. Обнаружила развязавшийся шнурок на своем кроссовке. Наклонилась завязать. Моему взгляду представилась идеальная женская попа в обтягивающих джинсах. Кровь ударила в голову.

Знаменков вернулся. Еще минут сорок обсуждали юридические тонкости организации некоммерческого научного центра. Потом распрощались.

Мы с Еленой вышли на улицу и двинулись к метро. Остановились на светофоре.

– Мне налево.

– Ты не на метро?

– Я на машине. Тебя подвезти?

– Смотря куда ты едешь, Лена.

– Мне на Московскую.

– Мне в другую сторону, ты просто потеряешь время в пробках. Кстати, сейчас хожу в автошколу, осенью буду сдавать на права.

– Отлично, прокатишь меня потом на своей машине?

– Обязательно!

– Пока!

– Пока…

На автопилоте я вошел в метро, сбежал по эскалатору и впрыгнул в вагон. Только через две остановки осознал, что еду в другую сторону. Пересел. Добрался до своей станции. Прошло всего полчаса с тех пор как мы расстались, а меня уже сверлила нехватка Елены. Как будто я вознамерился проплыть под водой два бассейна, показать свою молодецкую удаль, но не рассчитал количество кислорода. Было физически плохо – из-за того, что ЕЕ не было рядом. Я написал СМС: «Елена, я так был поражен нашей встречей, что уехал на метро не в ту сторону». Тут же пришел ответ: «Рано у тебя появились привычки заядлого автомобилиста, Алекс». Я улыбнулся. Очень хотелось позвонить, чтобы услышать ее голос, но в этот момент позвонила Татьяна.

– Где ты шляешься?

– Скоро буду.

                                       * * *

Разбудили меня завывания. Кто-то выл протяжно, как раненый зверь. В просоночном состоянии мне даже показалось, что я и правда в лесу и рядом со мной воют волки. Открыл глаза и попытался встать. Картинка поехала перед глазами. Головокружение не отступало. По всей видимости, так действовали лекарства. «Так, немного передохнуть, и все будет в порядке», – сказал я сам себе. Действительно, спустя несколько минут голова перестала кружиться. Завывания усилились, они раздавались из дальнего левого угла палаты. Я встал с кровати и решился увидеть источник этих страшных звуков. Подошел к крайней койке. На голом матрасе лежал совсем молоденький паренек, лет пятнадцати-шестнадцати. Подушки не было, одеяла тоже. Матрас был искромсан. Будто в него методично метали ножи ВДВшники, используя в качестве мишени. Паренек лежал, свернувшись калачиком, в позе эмбриона, он обхватил согнутые ноги руками и плотно прижимал к коленям голову. При этом дрожал как осиновый лист и выл, выл, выл. Подошел худощавый дедок с армейской выправкой.

– Это – Маугли, – представил дедок паренька. – Бедная мать не смогла с ним жить и сдала сюда, здесь он хотя бы под постоянным присмотром. Но навещает его во все дни посещений, – пояснил мне дедок.

– Кирилл! – позвал дедок. – Скажи Марии, Маугли опять плохо, пусть укол сделают, а то переполошил всех. Первоходов особенно, – буркнул он, мельком взглянув на меня.

Пришла медсестра и сделала Маугли укол. Маугли стал завывать менее протяжно, потом тихонько запостанывал и наконец замолчал. «Спи, спи мальчик», – сказала медсестра и удалилась.

Я пошел совершать утренние процедуры. Больничный туалет впервые предстал передо мной в дневном свете. Зрелище малоприятное: отколотый кафель грязно-голубого цвета, потолок весь в протечках, облупившаяся краска. Из всех удобств – грязная раковина со старым латунным краном, который обеспечивал постояльцев только холодной водой, грязная, вся в ржавчине, ванна и три унитаза. Унитазы возвышались на постаментах и не были закрыты. Так что приходилось справлять нужду на глазах у всех. Для первохода, согласно терминологии дедка, это было крайне неприятно.

Дурдом немедленно лишал постояльца права на свое: одежду отбирали и сдавали в камеру хранения, выдавали больничную пижаму в клеточку, прямо как в фильме «Кавказская пленница». Впервые увидев этот великий советский фильм, я подумал, что это какая-то карикатура. Увы, все так и было – клетчатые пижамы. Даже размер клеточек и цвет были точь в точь как в фильме. Мог ли я представить, когда смотрел кино, что спустя каких-то двадцать лет окажусь в этом месте и буду не зрителем, а непосредственным участником. В общем, за считанные минуты ты лишался всего. Одежды. Украшений. Даже обручальное кольцо забрали и сдали в камеру хранения. Отобрали и мобильный телефон. Делалось это из благих побуждений – чтобы неприятные звонки не нарушали хрупкое психическое здоровье пациентов и не препятствовали плановому выздоровлению. Однако была и оборотная сторона медали. Сутками постояльцы были лишены общения с родными. Связь осуществлялась по стационарному телефону в кабинете врача, через врача же. В крайнем случае можно было переговорить не более пяти минут с родными из кабинета врача под его присмотром. Но это было скорее исключением, чем правилом.

О тонкостях больничного распорядка мне рассказал вчера Игорь, парень, который помог мне отмыться от дерьма. Больница лишала пациента малейшей надежды на свое, на какую-либо интимность. Об этом и сообщали унитазы, гордо возвышавшиеся на постаменте. Они как бы говорили: чувак, ты не дома, скажи спасибо, что живой, скажи спасибо, что тебя пока еще не закололи до нейролептического синдрома. Такие истории пациенты пересказывали в избытке – как врачи не удосуживались узнать о непереносимости галоперидола, и человека потом откачивали всем отделением, хорошо, если успевали откачать. А ведь кого-то и не успевали. Значит, не повезло ему.

Я был рад, что за большой нуждой мне пока было без надобности, но малую справить было просто необходимо. Приспустив больничные брюки, я встал перед унитазом. Начал процесс мочеиспускания. Но… Что это? Одна капля, затем еще одна. На этом процесс прервался. У соседнего унитаза пристроился молодой парень, пришел за тем же. Как оказалось, и у него та же история. Так мы стояли и стояли, тужились и тужились, выдавливали по капле – две струйки мочи.

– Тоже никак? – по-свойски поинтересовался парень. – Это все ебанный галоперидол, от него не поссать по-человечески. Как бы ни хотелось. Читать любишь?

– Да, люблю.

– Забудь об этом, пока тебе колют аминазин. Все буквы расплываются. Так вроде видишь всё, лица там, всё такое, а читать, нет – ни хуя.

– Да хрен знает, что мне там колют…

– Аминазин всем новеньким дают. Так, для профилактики. Чтобы чего не учудили. Ладно, хорошенького понемножку, – заключил парень и сунул член обратно в клетчатые штаны.

Я последовал его примеру. В ванной, как выяснилось, мыться каждый день тоже было нельзя. Для мытья был выделен банный день, раз в десять дней, тогда же меняли постельное белье и выдавали свежие пижамы. Поэтому я исхитрился вымыть голову и ополоснуться под раковиной. Холодной водой. Хорошо, что сентябрь, подумал я, а если бы декабрь?

Только я завершил утренние процедуры, как позвали на завтрак. Столовая располагалась в просторном холле, или скорее рекреации между палатами. Там стояли длинные деревянные столы и длинные же деревянные скамьи. Все это убранство напоминало какой-то средневековый трактир, прямо как в клипе группы «Король и шут». «Ели мясо мужики, пивом запивали». Так-то оно так, но, похоже, что не только пива, но и мяса не предвиделось вовсе. Столы были уже сервированы – в ряд стояли алюминиевые миски, рядом лежали алюминиевые же ложки. В мисках плескалась какая-то непонятная субстанция цвета детской неожиданности, издававшая зловонный запах. Я сел за стол.

– Что это? – поинтересовался я у соседа.

– Капусточка, – непринужденно отозвался сосед. – Пичкают нас трижды в день. Капустная диета. Глав. врач пиздит деньги и оптом закупает капусту. Вот и всё.

– А свое можно есть?

– Если передачку принесли, ее вечером в шесть выдают. Холодильника на отделении нет. Только в сестринской.

– Понятно.

– Ты что в остром-то забыл, парень? – продолжил разговор сосед. – С топором за благоверной, что ли, бегал?

– Да нет…

– Здесь основной костяк – зэкули, «зашкваринг инкорпорейтед». Я вот тоже случайно под раздачу попал.

Тем временем в столовую на четвереньках, перебежками, оглядываясь по сторонам, влетел Маугли. Медсестра принесла ему миску с едой, хлеб, компот. Маугли забился в угол и стал жадно есть руками.

– Знаешь его историю? – кивнул на Маугли сосед. И не дожидаясь ответа, начал рассказ: бедный мальчик и его несчастная мать. Он сошел с ума всего год назад, и посмотри, во что превратился. Представляешь, сошел с ума за одну ночь! Мать проснулась и увидела это… Знаешь, кем он был до этой ночи?

– Нет.

– Вундеркиндом он был, ё-маё, математическим гением. Учился в лучшей гимназии города, физико-математической. Постоянно занимал первые места по математике и программированию не только в России, но и в Европе там… Про мир не знаю, конечно, но в Европе – да. Вот судьба у человека… а ты говоришь. Вся жизнь по пизде пошла не только у него, но и у матери его. Не столько у него, хотя и у него тоже, но мать… Отец сразу же за хлебом ушел и не появляется. Она сколько боролась – все впустую. Злокачественная шизофрения или что там… не знаю… Короче, единственный выход для нее был – сюда его сдать, и под присмотром, и лекарства всегда под рукой, да и она хоть работать может.