Тайна трех государей

– Проект замка Павел Петрович разрабатывал сам, – рассказывал Мунин, – и современники терялись в догадках: что натолкнуло государя на такое странное архитектурное и планировочное решение? Вас, видимо, провезли по городу, и вы могли заметить, что ничего подобного в Петербурге нет. Раньше к замку прилегала ещё обширная застроенная территория, тянувшаяся вдоль Фонтанки в сторону Невского проспекта. В древности так выглядели монастыри или храмовые комплексы. Если посмотреть на главное здание с большой высоты – вы увидите квадрат с круглым двором посередине. Это тоже необычно и не функционально. Странностей, связанных с замком, вообще было много. В высшем свете крепла молва о том, что император не в себе. Сейчас мы уже знаем, что эти сплетни распускали будущие цареубийцы. Но тогда к ним очень внимательно прислушивались.

– Павел торопился с постройкой замка, – рассказывал Мунин. – Новоселье справляли, когда ещё не просохла штукатурка. Попробуйте представить: за окнами трещит морозом петербургский февраль, а в комнатах сквозь пелену сырого тумана пробивается тусклый свет сальных свечей… Мрачная картина, способная погрузить в депрессию кого угодно. При закладке замка император сказал: «Здесь я родился, здесь и умру». В последнюю же ночь на пороге спальни он пророчески произнёс: «Чему быть – того не миновать». Жестоким убийством Павла Петровича окончилось царствование, которое историк Василий Ключевский называл самым блестящим выходом России на европейской сцене.

Через час-другой Одинцов увидал экскурсовода в служебной столовой и подсел к нему за столик. Тут они с Муниным и познакомились, и поговорили между борщом, спагетти болоньезе и компотом.

– Не знал, что Павел сам проектировал замок, – сказал Одинцов.

Мунин охотно подхватил близкую тему.

– Об этом редко рассказывают. Хотя у любого сооружения всегда есть заказчик. За свой счёт можно картину написать. И то даже великие художники спонсоров искали. А с архитекторами просто: их нанимают и командуют – где строить, что строить, как строить…

– …и на какие деньги, – добавил Одинцов. – Кто девушку ужинает, тот её и танцует?

Мунин согласился.

– Нюансы только в том, какую степень свободы заказчик оставляет автору, – сказал он. – А с замком всё ясно. Павел Петрович работал над проектом много лет, ещё не будучи императором. Перебрал больше десятка вариантов. Постоянно что-то уточнял, исправлял… Окончательный вариант надо было соблюсти в исключительной точности. Наверное, наш Баженов потому и увильнул: уж больно сложно. Проще отказаться, чем отвечать. А итальянец Бренна стал строить.

– Он внакладе не остался, – проявил осведомлённость Одинцов. – Я читал, как на этой стройке воровали, – аж дух захватывало! Деньги рекой, а материалов постоянно не хватало, всё втридорога… Ну, и так далее. Хуже, чем сейчас. Бренна, конечно, тоже не за пуговицы работал. Но он всегда был кто? Скромный гастарбайтер на государевой службе. И вдруг после сдачи замка у него состояние огромное обнаружилось.

– Наверное, это российская традиция, – предположил историк. – Чем важнее стройка, тем отчаянней крадут. А для Павла Петровича важнее ничего не было, и он спешил невероятно. Другие стройки останавливал, мрамор со старого Исаакиевского собора велел для замка использовать… Спешил так, что даже на воровство сквозь пальцы смотрел, хоть и педантом был редким! Торопился построить замок во что бы то ни стало и как можно раньше. Интересно, почему…

Мунин замолчал, глядя в тарелку.

– Павел сказал, что здесь родился, здесь и умрёт, – немного подождав, снова заговорил Одинцов. – Как это понимать? Он Петербург имел в виду? Тогда чего в этом примечательного?

Историк поднял глаза на Одинцова, неохотно отвлекаясь от своих мыслей и спагетти.

– Павел Петрович имел в виду именно это место, – для большей наглядности он дважды стукнул черенком вилки по столу. – Тут стоял дворец его бабушки, императрицы Елизаветы Петровны. Огромный деревянный дворец, в котором прошли детские годы Павла Петровича. Михайловский замок построили на месте старых развалин, на их фундаменте. А вот почему это было настолько важно, я понять не могу…

Одинцов рассказал Вараксе о знакомстве с Муниным и добавил, что теперь понятна его задумчивость: как раз в это время историк заканчивал исследование для розенкрейцеров.

– А память у парня просто великолепная, – добавил он.

– Ну, память мы проверим, – пообещал Варакса, метнув очередной взгляд на спящего Мунина. – Такой он у тебя расписной весь, аж противно… Сам-то бумаги в папке смотрел?

– По диагонали.

– И что?

– Да ничего. В смысле, про царей более-менее понятно. Картинки красивые. Но почему вдруг такой сыр-бор…

– Ладно, разберёмся, – Варакса потянул с журнального столика папку Мунина. – Давненько не брал я в руки шашек… Гостеприимство проявишь?

Одинцов отправился на кухню. Ночь впереди долгая, крепкий кофе будет в самый раз.

Долгая ночь: курс истории для офицера

Работать надо на рабочем месте.

Салтаханов старательно соблюдал это правило: дверь кабинета была для него границей, за которой оставалось всё, что не связано с делом.

Однако до границы надо ещё добраться. Академия – в историческом центре города; бюро Интерпола – на другом берегу Невы, на Выборгской стороне. Обычно в машине Салтаханова погромыхивала какая-нибудь попсовая радиостанция. Но сейчас он полз по сутолоке вечерних пробок в тишине, обдумывая разговор с товарищем Третьим.

Кадровый офицер Салтаханов не удивился, что его вызвал к себе отставной генерал-общественник и приказал взяться за секретное расследование, связанное с двойным убийством.

Одна из хитростей Псурцева состояла в удобной схеме работы. Действующие сотрудники спецслужб получали деликатные задания по общественной линии. Формально их начальников это не касалось. В то же время осведомлённое начальство либо не мешало выполнять задания Псурцева, либо помогало – поскольку зачастую тоже имело отношение к Академии. А если и не имело, то чувствовало некоторую связь между своим положением и успехами подчинённого-академика: с безопасностью нации шутки плохи.

Ясно, почему Псурцев использовал новичка: ему нужен человек со стороны, интересы которого не связаны с личной местью, а взгляд не замылен. Расчётливый генерал выбрал энергичного и честолюбивого кавказца, уже проверенного в нескольких простых делах и теперь получившего шанс из разряда «или грудь в крестах, или голова в кустах». Так что ближайшая перспектива для Салтаханова – по-любому дырки: или в парадном кителе – под орден и новые звёзды на погонах, или…

Впрочем, вероятность второго «или» Салтаханов не рассматривал. Прозрачный намёк Псурцева – мол, офицер должен либо справиться с поставленной задачей, либо умереть, – он воспринял как ритуал и дань обычаю, не более того. «Двухсотые», о которых генерал объявил для начала разговора, Салтаханова тоже не напугали. Скорее, поручение показалось ему странным. Что это за вводные? Неизвестные детали отсутствующего документа, составленного пропавшим автором, могут представлять интерес для неизвестного противника…

Вообще от разговора у Салтаханова осталось ощущение недосказанности. Хотя вполне возможно, что Псурцев решил просто не перегружать первую встречу избыточной информацией. Велено контактировать с ним напрямую – значит, всегда можно задать дополнительный вопрос. А пока надо приниматься за дело.

Спартанскую обстановку кабинета Салтаханова разнообразила коллекция. Одни сотрудники декорируют рабочие места патронами ко всевозможному стрелковому оружию, другие – галереями портретов известных преступников, третьи – рамочками с грамотами и дипломами, четвёртые – советскими плакатами вроде «Не болтай! Болтун – находка для шпиона» и «Береги оружие – к нему тянется рука врага»…

Салтаханов коллекционировал изображения волков: какие угодно, от значков и фотоальбомов до экзотических резных фигурок. Поговаривали, что в нём самом есть что-то от любимого зверя – и во внешности, и в профессиональной хватке.

Волк, даже если охотится в стае, действует сам по себе. И Салтаханов оставался единоличником. Волк, особенно нападая на крупную добычу, не тратит силы зря: он старается прокусить жертве горло, чтобы она скорее сама задохнулась. И Салтаханов, приступая к работе, сразу сосредоточивался на главном.

В каждом новом деле с чего-то надо начинать; Салтаханов начал с того, что заварил крепкого чаю, наполнил кружку с изображением оскаленной пасти и включил компьютер. На экране всплыл снимок техасского красного волка.

Листы со скудной ориентировкой на Мунина, полученные от генерала, до поры легли в сторону. Как искать исчезнувшего историка, примерно понятно. А первым делом предстояло разобраться с рефератом, который Академия получила от розенкрейцеров, и составить представление об основном тексте. Не зря говорят мудрецы: в жизни стереть ничего нельзя, но дорисовать можно.

Поначалу Салтаханов отвлекался от чтения и лазал в интернет за справками, но скоро понял, что такими темпами далеко не уедешь. Придёт время и для деталей. А сейчас волку надо не кусок-другой урвать: его цель – овладеть добычей целиком. То есть попытаться нащупать тайну трёх монархов, которая стоила жизни паре академиков. И Салтаханов принялся внимательно изучать страницу за страницей.

Конечно, Псурцев слукавил – исследование выходило далеко за рамки школьного курса истории. А сведения о жизни Ивана Четвёртого, Петра Первого и Павла, собранные Муниным, подтверждали: государи настолько же похожи друг на друга, насколько отличаются от остальных правителей.

Информацию о выдающейся троице историк разложил по полочкам. Полочек оказалось двенадцать: рождение, образование, правление, законотворчество, отношения с духовенством, артиллерийская тема, война, рыцарство, лев с единорогом, строительство, семейная жизнь – и, наконец, итоги царствования.

Салтаханов пошёл от полочки к полочке вслед за Муниным, прихлёбывая чай и составляя конспект.

Иван Васильевич родился в 1530 году. С трёх лет он – великий князь московский, а мать – регентша при малом сыне. Однако на деле страной управляла группа бояр. В шестнадцать лет Иван обрёл реальную власть, венчался на царство по строгому византийскому обряду и стал первым русским царём. Из великого княжества Московского создал новое государство – Россию, династическую наследницу Византии. Прожил пятьдесят три года. Умер скоропостижно от обострения хронической болезни.

Пётр Алексеевич родился в 1672 году. Венчан на царство десятилетним мальчиком, регентшей стала его старшая сестра. Сперва у власти сменялись временщики; позже Пётр делил трон со старшим братом, а с семнадцати лет начал править самостоятельно. Возвёл Россию в ранг империи и стал первым российским императором. Прожил пятьдесят три года. Умер скоропостижно от обострения хронической болезни.

Павел Петрович родился в 1754 году. В возрасте восьми лет, после убийства отца любовниками матери, оказался единственным законным претендентом на престол. Мать же, никаких прав на трон не имевшая, сначала предполагала стать регентшей под предлогом малолетства сына, однако позже всё-таки воцарилась под именем Екатерины Второй. Вопреки ожиданиям, она не передала власть по достижении Павлом совершеннолетия. Корона досталась ему только в сорок два, после смерти матери. Павел успел совместить титулы императора и главы русской православной церкви, а четыре года спустя погиб от рук заговорщиков…

В умелых руках Салтаханова реферат постепенно превращался в привычное досье, с которым удобно работать. Портреты подследственных необходимы – куда же без них?

Иван Четвёртый получил великолепное образование, знал иностранные языки, обладал феноменальной памятью и редкой эрудицией. Он был тонким стилистом, талантливым писателем и поэтом: в православном церковном каноне до сих пор сохранились его литургические тексты. Славился как блестящий оратор. Друзья и недруги сходились на том, что царь Иван – «муж чюдного разсуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело». О библиотеке Ивана Грозного по сию пору ходят легенды, а первые российские книги напечатаны на его собственные деньги.

Пётр Первый говорил на нескольких языках, прекрасно знал математику, военное и морское дело. Всю жизнь глубоко интересовался науками, был выдающимся инженером и фортификатором – его называли одним из самых образованных государей Европы. Ганноверская курфюрстина утверждала: «Если бы Пётр получил лучшее воспитание, то из него вышел бы человек совершенный, потому что у него много достоинств и необыкновенный ум».

Павел славился не только блестящим образованием. Его заслуженно считали выдающимся интеллектуалом, отмечали весёлый нрав и остроумие: «Шутки Павла никогда не носят дурного характера». Иностранные современники восхищались его памятью и талантами ещё в молодые годы. «По остроте своего математического мышления Павел мог бы быть российским Паскалем», – писал один. «Французский язык и литературу знает в совершенстве, изящно понимая все тонкости, – отмечали другие. – Ничто полезное и поучительное не оставляется им без осмотра и подробного и тщательного изучения». Прусский великий герцог заявлял, что Павел Петрович, «кроме большого ума, дарований и рассудительности, обладает талантом верно постигать идеи и предметы». При французском дворе сокрушались: «Павел воспитан лучше, чем наши принцы»…

Чем дальше читал Салтаханов, тем больше удивлялся. Пётр – ещё куда ни шло, но Иван и Павел у Мунина выглядели совсем непривычно. Умные, образованные, талантливые – эти двое мало напоминали садиста и дегенерата из школьного учебника.

Семнадцатилетний Иван Васильевич превратил великое княжество Московское в царство Российское, а через два года радикально изменил систему управления. Прежде великий князь принимал все решения в узком кругу приближённых. Царь Иван созвал первый Земский собор – что-то вроде совета народных депутатов. Салтаханов не удержался от смешка, прочитав один из вопросов собора: «Как покончить с чиновничьим произволом и взятками?» Всё же почти пятьсот лет прошло, а толку-то… С тех пор Земские соборы участвовали в обсуждении самых острых государственных проблем. И ещё молодой царь ввёл в обиход «Судебник». Сотня статей нового уголовно-административного кодекса перевернули российскую жизнь – или, лучше сказать, привели её в порядок: в стране появился единый для всех Закон.

Из крутых реформ государя Петра Алексеевича в школе упирают на мелочь – европейскую одежду и стриженые бороды. А на самом деле Пётр создал Российскую империю, учредил Коллегии – первые министерства, и Сенат как высший законодательный орган власти. И уже с помощью сенатских законов, а не по произволу, через Коллегии-министерства принялся изменять страну.

Павел Петрович перещеголял обоих предшественников. Он каждый день издавал по нескольку новых законов. Многие касались государства в целом, однако в первую очередь Павел наводил порядок в столице – вплоть до того, какую носить одежду, когда звонить к обеду и когда гасить свет. Он обязал всех дворян служить, а заплывшей жиром гвардии напомнил о строгой дисциплине и крепко прижал хвост…

Конечно, реферат Мунина выглядел очень познавательным, но на расшифровку тайного знания не тянул.

Салтаханов посмотрел в настенный календарь и, вздохнув, передвинул указатель даты на пятнадцатое марта. Романтическую встречу, назначенную на минувший вечер, пришлось отменить ещё по дороге в офис. Здорово всё-таки поддел его генерал насчёт баб! Водился такой грешок за Салтахановым – был он любвеобилен и пользовался ответным женским вниманием. Но о том, что коллеги, их языком выражаясь, берут на карандаш подробности его личной жизни, Салтаханов до разговора с Псурцевым особо не задумывался. Зачем жить с оглядкой холостому-неженатому?

Ладно. Как в студенчестве говорили: любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда. Салтаханов здорово проголодался. Самое время навестить круглосуточный магазинчик неподалёку, купить чего-нибудь из еды, а заодно проветрить голову – и вгрызаться в дело дальше. К утру надо закончить разбор писанины Мунина, чтобы набросать план действий.

Салтаханов глянул в зябкую снежную темень за окном, надел пальто и зашагал к выходу по безлюдному ночному коридору петербургского бюро Интерпола.

Долгая ночь: hierophantes

Иерофант.

Тот, кто разъясняет священные понятия. Учитель учителей. Толкователь тайн. Главный из посвящённых, чьё имя запрещено произносить вслух…

…и Псурцев называл своего ночного гостя – Иерофантом, хотя прекрасно знал, кто он.

Генерал не стал рассказывать Салтаханову, как в девяностые годы среди новых русских розенкрейцеров у него постепенно появились свои люди. Не стал рассказывать, как сделал ставку на самого толкового – с обоюдной выгодой: розенкрейцер получал беспрепятственный доступ к документам в секретных архивах, а генерал – информацию о работе влиятельной международной структуры.

И тем более не стал рассказывать Псурцев, как самый толковый за два десятка лет прошёл всю иерархию ордена снизу доверху – при постоянной поддержке генерала. Оба давно привыкли к агентурным псевдонимам, а теперь уже и статус требовал называть розенкрейцера – Иерофантом.

Роль ордена Розы и Креста в истории человечества окутана многовековыми легендами. Розенкрейцеры – это армия из сотен тысяч Ревнителей, Учеников, Теоретиков, Практиков, Философов, Младших Адептов, Старших Адептов, Свободных Адептов, Магистров, Магов… На высшей ступени стоят Верховные Маги. Но целиком братство подвластно лишь двенадцати Иерофантам. Они царят над всеми – от Ревнителей до Великих Магов – и незримо управляют орденом.

Один из Иерофантов сидел сейчас напротив Псурцева в мансарде потайного этажа Академии. На голову наброшен капюшон куртки, лицо закрыто медицинской маской, руки в перчатках, на глазах – тёмные очки, странно выглядящие ночью в полумраке кабинета.

– Вам же неудобно, – сказал Псурцев. – Снимайте весь этот маскарад, и поговорим нормально. Я предпочитаю смотреть собеседнику в глаза.

– А я предпочитаю встречи в более укромных местах, – глухо откликнулся из-под маски Иерофант. – Пришлось бросить все дела по вине ваших людей, которые полезли туда, куда лезть было не надо. Не узнаю вас, генерал. Что произошло?

– Именно это меня сейчас больше всего интересует, – Псурцев буравил взглядом стёкла очков Иерофанта. – Погибли два моих сотрудника. Поэтому я жду объяснений: за что их убили?

Под маской булькнул смешок.

– Вы считаете, я должен это объяснять? Вместо того, чтобы контролировать происходящее, ваши люди инсценировали уличное ограбление. Я мало знаком с этой областью деятельности, но даже по закону больших чисел грабителям не может везти постоянно.

– Мне не нравится ваша ирония.

– Это не ирония, – Иерофант закинул ногу на ногу. – Мы давным-давно договорились о порядке обмена информацией. Сегодня американка должна была получить материалы исследования, а я – передать их вам вместе с результатами анализа. Именно в такой последовательности. Но оказывается, вы за моей спиной влезаете в цепочку первым. Причём, как я понимаю, это происходит систематически, просто система вдруг дала сбой.

– Иерофант! – прорычал Псурцев. – Давайте договоримся ещё раз. Во всём, что связано с национальной безопасностью, я буду поступать так, как считаю нужным, и не спрашивать у вас ни совета, ни тем более разрешения.

– С каких пор открытые данные о событиях двухсот-трёхсотлетней давности стали вопросом национальной безопасности?

– И это тоже позвольте мне решать самостоятельно. Сейчас речь о другом. Вы уверяете, что исследование Мунина не содержит никакой тайны и не представляет особого интереса. А по-моему, вы пытаетесь меня обмануть.

Удивление Иерофанта было неподдельным:

– С чего вы взяли?

– С того, что просто так, из-за стопки бумаги с цитатами из школьного учебника, людей не убивают. Я мог бы допустить, что Мунин расправился с уличными грабителями. Чёрт его знает – у народа сейчас по карманам чего только не напихано: электрошокеры всякие, травматика… Да хоть отвёртки заточенные. Но мои-то – не шпана какая-нибудь! – Псурцев грохнул кулаком по столу. – Это были офицеры, прошедшие спецподготовку и вооружённые! А их разделали, как свиней на бойне! Мунина прикрывала группа ещё более крутых парней, которые были не против того, чтобы материалы попали к вам, но не хотели, чтобы они достались кому-то ещё. И я спрашиваю снова: почему?

Иерофант чуть сдвинул маску и помолчал, теребя кончик носа.

– Всё это для меня полная неожиданность, – наконец, сказал он. – Темой, которую разрабатывал Мунин, до него занимались многие. Ничего такого, на что стоило бы обратить особое внимание, никто ни разу не обнаружил. Я просмотрел автореферат исследования – это разве что немного шире и немного глубже, чем у других, не более того. Но если дело обстоит так, как вы говорите, мне нужен весь комплект материалов. Всё исследование целиком. И желательно – вместе с автором.

– Мои люди уже работают над этим. А вас я бы попросил теперь уже внимательно изучить автореферат и выдать заключение о причинах такого пристального интереса третьей стороны.

– Вы знаете, что Коран только на арабском языке считается в полном смысле священной книгой? – помолчав ещё немного, вдруг спросил Иерофант. – Как Тору переписывают, знаете?

– Понятия не имею, – признался озадаченный генерал.

– В переводе неминуемо уходят тончайшие нюансы, заложенные автором. Ускользает идеально выверенный смысл. Вдобавок при чтении вслух на другом языке звук имеет совсем другие частотно-амплитудные характеристики. Изменяется механизм физического взаимодействия с пространством, смещается точка резонанса. Это что касается Корана. Что же касается Торы – есть типографские книжечки, с которыми всё понятно, а есть свитки, которые хранятся в синагогах. С ними проводят службы и совершают обряды, их выносят к людям на праздники… Так вот, это не книги, а именно многометровые свитки, которые по сей день пишут на тончайшей выделанной коже. Вернее, не пишут, а переписывают, или даже перерисовывают: сначала наносят тонкий контур буквы, а потом её закрашивают. Причём переписчиком не может стать простой прихожанин, даже очень старательный и грамотный. Это должен быть специалист, который прошёл многолетнее обучение. Скажем, в Торе есть нечитаемые знаки, вроде короны над буквами. Евреи спорят – то ли это украшения, то ли ещё что-то, но всё равно воспроизводят их в мельчайших деталях. Поэтому Тора в сегодняшней синагоге выглядит так же, как Тора, написанная тысячу лет назад.

– Благодарю за лекцию, – с усмешкой кивнул Псурцев, – но вы обратились не по адресу. Тора, синагога… К чему весь этот Ветхий Завет?

– К тому, что порой исключительную важность имеет не только – чтó написано, но и – кáк написано. В таких случаях требуется не имитация, а оригинал или прецизионно точная копия. Возможно, работа Мунина не только содержит массив информации, но и представляет самостоятельную ценность – именно в том виде, в котором он её собрал. Получается, мы это проморгали, а кто-то…

Иерофант снял тёмные очки и взглянул из-под капюшона в глаза Псурцеву.

– Вы сказали о третьей стороне, которая проявила к исследованию повышенный интерес. Очевидно, вам не известно, кто это. Но хотя бы предположения есть?

– Я всё-таки жду от вас экспертного заключения о содержании автореферата, – сказал Псурцев, не отвечая и не отводя взгляд: его устраивало то, к чему пришёл разговор. – Как только появится какая-то информация по Мунину, тоже сообщу немедленно.

Долгая ночь: как в старые добрые времена

– Ни хрена себе! Я и не знал, что у них по религиозной части так сурово было, – сказал Варакса.

Он сидел в кресле у журнального столика, обложенный бумагами из папки Мунина, и задумчиво перебирал чётки. Одинцов знал эту его привычку – постоянно вертеть что-нибудь в цепких сильных пальцах.

Не с пистолетом же играть Вараксе! Это удел безмозглых мальчиков из Инстаграма, рыночных охранников или ваххабитов из теленовостей. Бывалый воин принял из рук Одинцова захваченный ПСС, осмотрел, разобрал, собрал, перезарядил – и сунул сзади за пояс. А взамен появились чётки.

Странная это была вещь, сделанная Вараксой собственноручно по никому не ведомым канонам. На прочную толстую нить Варакса нанизал резные нефритовые камни из Китая, похожие на сморщенные сухие финики; колючие косточки индийской рудракши и серебряные кубики с буквами иврита на гранях; сгустки тёмного янтаря, напоминающие фундук, и египетских скарабеев из бирюзы… Вся эта всячина то замирала, то текла у Вараксы между пальцев.

– Я тоже думал, что цари всегда заодно с попами, – Одинцов отложил в сторону очередной прочитанный лист. – Религия – опиум для народа и всё такое, как на политзанятиях учили. А тут, оказывается, вон что…