Тень ветра

– Вот видите, это сеньор Фортунь в молодости, а это она…

– У Хулиана были братья или сестры?

Консьержка, вздохнув, пожала плечами:

– Судачили, будто из-за побоев у нее случился выкидыш, но я не знаю, так ли это. Люди любят чесать языками, уж это правда. Однажды Хулиан рассказал соседским детишкам, что у него якобы есть сестра, которую один он может видеть, что она появляется из зеркал, сама словно бы соткана из пара и живет с самим Сатаной во дворце на дне озера. Бедняжка Исабелита целый месяц мучилась ночными кошмарами. Временами этот мальчишка был как помешанный.

Я заглянул на кухню. Стекло маленького окошка, выходившего во внутренний дворик, было разбито, с улицы доносилось нервное и враждебное хлопанье голубиных крыльев.

– Во всех квартирах расположение комнат одинаковое? – спросил я.

– В тех, что под номером два и выходят на улицу, – да. Но так как это мансарда, здесь все немного по-другому, – объяснила консьержка. – У кухни и чулана есть слуховые оконца. Вдоль по коридору – три комнаты, в конце – ванная. Довольно удобно, похожая квартира у моей Исабелиты, правда, теперь здесь как в могиле.

– А вы знаете, какую комнату занимал Хулиан?

– Первая дверь – спальня, вторая ведет в самую маленькую комнату. Скорее всего это она и есть.

Я углубился в коридор. Краска лоскутами свисала со стен. Дверь в ванную была приоткрыта. Из зеркала на меня смотрело лицо. Оно могло быть моим – или той сестры Хулиана, что жила в зеркалах. Я попытался открыть вторую дверь.

– Она заперта на ключ, – сказал я.

Женщина удивленно посмотрела на меня:

– Но в дверях нет замков.

– В этой есть.

– Наверное, его врезал старик, потому что в других квартирах…

На пыльном полу я обнаружил цепочку следов, которые вели к запертой двери.

– Кто-то входил в комнату, – сказал я. – Совсем недавно.

– Не пугайте меня! – вскинулась консьержка.

Я подошел к другой двери. Замка не было. Я толкнул ее, и она с ржавым скрипом легко отворилась. В центре стояла полуразвалившаяся кровать с балдахином, желтые простыни напоминали саван. В изголовье висело распятие. На комоде – небольшое зеркальце, тазик для умывания, кувшин. Рядом стул. У стены стоял шкаф с приоткрытыми дверцами. Я обогнул кровать и оказался у ночного столика, накрытого стеклом, под которым можно было разглядеть старые фотографии, извещения о похоронах и лотерейные билеты. На столике стояла музыкальная шкатулка из резного дерева, рядом лежали карманные часы, на которых навсегда застыло время – пять двадцать. Я попытался завести шкатулку, но после шести нот мелодия захлебнулась. В ящике ночного столика я обнаружил пустой футляр для очков, щипчики для ногтей, обтянутый кожей флакон и медальон с изображением Богоматери Лурдской.

– Где-то должен быть ключ от той комнаты, – сказал я.

– Наверное, он у управляющего. Нам бы поскорее уйти отсюда…

Мой взгляд наткнулся на музыкальную шкатулку. Я открыл крышку: внутри, блокируя механизм, лежал золотистый ключ. Я вынул его, и шкатулка снова заиграла. Я узнал мелодию Равеля.

– Думаю, это тот самый ключ, – улыбнулся я консьержке.

– Послушайте, если дверь заперта, то явно неспроста. Хотя бы из уважения к памяти умершего…

– Донья Аурора, если хотите, можете подождать меня в привратницкой.

– Вы сам дьявол и есть. Ладно, идите открывайте.

16

Вставляя ключ в замок, я ощутил на своих пальцах легкое дуновение холодного воздуха из отверстия в замочной скважине. На двери в бывшую комнату своего сына сеньор Фортунь установил огромный засов, почти в три раза больше щеколды на входной двери. Донья Аурора наблюдала за мной с некоторой опаской, словно я собирался открыть ящик Пандоры.

– У этой комнаты окна выходят на улицу? – спросил я.

Консьержка отрицательно покачала головой:

– Здесь есть крохотное окошко, выходящее на чердак.

Я медленно открыл дверь. Комната казалась глубоким колодцем, наполненным темнотой. Тусклый свет за нашими спинами едва мог справиться с непроницаемым мраком, простиравшимся перед нами. Окно, выходившее во внутренний двор, было заклеено пожелтевшими от времени газетами. Я сорвал несколько листков, и узкий луч мутного уличного света пронзил густую тьму.

– Господи Иисусе… – прошептала консьержка.

Комната была заполнена распятиями, десятками распятий. Они свешивались на концах шнурков с потолка, покачиваясь от потока воздуха, они были прибиты к стенам. Распятия были везде: в каждом углу, вырезанные ножом на деревянной мебели, нацарапанные на плитках пола, нарисованные красной краской на зеркалах. На покрытом густой пылью полу виднелись следы, идущие от самого порога вокруг старой кровати с голым пружинным матрацем, от которой остался лишь остов из проволоки и трухлявого дерева. В другом углу у окна стоял закрытый секретер, увенчанный тремя металлическими распятиями. Я осторожно открыл его. В щелях деревянной шторки не было пыли, и я предположил, что его совсем недавно открывали. Внутри я насчитал шесть ящиков, замки были взломаны. Один за другим я внимательно осмотрел их. Пусто.

Присев на корточки у секретера, я пальцами провел по глубоким царапинам на дереве. Я пытался представить себе руки Хулиана, вырезающего эти иероглифы, значение которых, известное только ему одному, затерялось где-то во времени. В глубине секретера я нашел стопку тетрадей и стакан с карандашами и ручками. Взяв одну тетрадь, я мельком пролистал ее. Какие-то рисунки, слова, математические примеры, обрывочные фразы, цитаты из книг, незаконченные стихи… Все тетради казались одинаковыми. Некоторые рисунки повторялись страница за страницей, обретая новые штрихи и оттенки. Мое внимание привлекла фигура человека, который словно состоял из языков пламени. Другое изображение представляло собой то ли ангела, то ли змею, обвившую крест. И в каждой тетради я находил множество набросков, в которых угадывался силуэт огромного дома, странного, украшенного башнями и готическими сводами. Штрихи и линии были четкими и уверенными, молодой Каракс обладал недюжинным талантом рисовальщика, но все рисунки так и остались эскизами.

Я уже собирался положить последнюю тетрадь на место, как вдруг что-то выскользнуло из нее и упало мне под ноги. Это была фотография той самой девушки с полуобгоревшей картинки. Девушка была запечатлена в великолепном саду, а сквозь кроны деревьев проступали очертания дома, наброски которого я только что видел в тетрадях Каракса. Я сразу узнал его: это был особняк «Эль Фраре Бланк» на проспекте Тибидабо. На оборотной стороне фотографии от руки было написано:

Любящая тебя,

Пенелопа

Я спрятал ее в карман, закрыл секретер и улыбнулся консьержке.

– Уже посмотрели? – спросила она, торопясь поскорее уйти из этого странного места.

– В общем, да, – сказал я. – Вы говорили, что некоторое время спустя после отъезда Хулиана в Париж на его имя пришло письмо, но сеньор Фортунь велел вам его выбросить…

Консьержка мгновение колебалась, но потом утвердительно кивнула:

– То письмо я спрятала в ящик комода в гостиной, на случай если француженка когда-нибудь вернется. Оно все еще должно быть там.

Мы подошли к комоду и открыли верхний ящик. Конверт цвета охры лежал в груде остановившихся часов, потерянных пуговиц и монет, вышедших из обращения лет двадцать назад. Взяв конверт, я внимательно осмотрел его.

– Вы читали письмо?

– Да за кого вы меня принимаете?

– Не обижайтесь, это было бы естественно, принимая во внимание данные обстоятельства. Ведь вы думали, что бедняга Хулиан умер…

Пожав плечами, консьержка, не глядя на меня, пошла к двери. Воспользовавшись моментом, я спрятал конверт в карман пиджака и закрыл ящик.

– Послушайте, вы только не подумайте ничего плохого… – сказала, остановившись, привратница.

– Да нет, ну что вы. О чем там говорилось?

– Письмо было о любви. Почти как в радиосериалах, но только намного печальнее, это точно. Похоже, что все в нем – правда. Я чуть не расплакалась, когда читала его.

– У вас такое доброе сердце, донья Аурора.

– А вы сущий дьявол.

В тот же вечер, простившись с доньей Ауророй и пообещав регулярно сообщать ей все, что мне удастся разузнать о Хулиане Караксе, я направился к управляющему домом. Сеньор Молинс, знававший когда-то и лучшие времена, прозябал теперь в пыльном кабинете, погребенном в полуподвале на улице Флоридабланка. Молинс был тучен и улыбчив, он крепко сжимал в зубах недокуренную сигару, которая, казалось, приросла к его усам. Было невозможно определить, спит он или бодрствует, так как дышал он со свистом, похожим на храп. У него были жирные, прилизанные на лбу волосы и плутоватые маленькие глазки. Сеньор Молинс был одет в костюм, за который ему не дали бы и десяти песет на рынке Лос Энкантес, но его жалкий вид с лихвой компенсировал кричащий галстук гавайской расцветки. Судя по обстановке, его контора теперь годилась лишь на то, чтобы управлять мышами в катакомбах Барселоны времен Реставрации.

– У нас тут небольшой ремонт, – пояснил Молинс извиняющимся тоном.

Чтобы сойти за своего, я пару раз будто невзначай обронил имя доньи Ауроры, намекая на то, что наши семьи много лет дружат домами.

– Да, в юности она многим вскружила голову, – с мечтательным видом начал Молинс. – С годами она располнела, впрочем, и я уже не тот, что прежде. В вашем возрасте я был настоящий Адонис. Девушки на коленях умоляли, чтобы я проявил к ним благосклонность, а то и ребенка сделал. Нынешний-то двадцатый век – дерьмо. Так чем могу быть вам полезен, молодой человек?

Я рассказал ему более или менее достоверную историю о своем предполагаемом дальнем родстве с семьей Фортунь, и уже спустя несколько минут пустой болтовни Молинс, покопавшись в своих архивах, нашел мне адрес адвоката, занимавшегося делами Софи Каракс, матери Хулиана.

– Так… Хосе Мария Рекехо, улица Леона XIII, 59. Правда, всю корреспонденцию мы каждые полгода отсылаем до востребования на центральный почтамт на Виа Лаетана.

– Вы знакомы с сеньором Рекехо?

– Кажется, говорил раза два по телефону с его секретаршей. Вообще-то все дела с ним я веду по переписке, и занимается этим моя секретарша, она сейчас в парикмахерской. У нынешних адвокатов нет времени ни на что, они не те, что были раньше, во времена моей молодости. В этой профессии уже не осталось истинно благородных людей.

Оказалось, что и заслуживающих доверия адресов нынче тоже не осталось. Мне было достаточно бросить взгляд на карту города на столе управляющего, чтобы мои сомнения подтвердились: адреса, по которому якобы находилась контора адвоката Рекехо, не существовало. Я так и сказал сеньору Молинсу, но тот воспринял эту новость как анекдот.

– Да бросьте! – сказал он, смеясь. – Что я вам говорил?! Одни проходимцы.

Управляющий от смеха согнулся в своем кресле и снова громко всхрапнул.

– У вас есть номер этого почтового ящика?

– Тут в картотеке записано 2837, хотя я никогда не могу разобрать цифры, нацарапанные моей секретаршей, ну вы же понимаете, эти женщины не способны к математике, они годятся только на…

– Могу я взглянуть на карточку?

– Разумеется, смотрите.

Он протянул мне листок. Цифры вполне можно было разобрать. Номер почтового ящика до востребования был указан как 2321. Я в ужасе представил себе, как же должна вестись бухгалтерия в этой конторе.

– Вы часто общались с сеньором Фортунем, пока он был жив? – спросил я Молинса.

– Ну, постольку-поскольку. Суровый был тип. Помню, когда я узнал, что француженка от него сбежала, я пригласил его пойти вместе с моими приятелями поразвлечься с девочками в одном шикарном заведении, здесь, рядом с Ла Палома. Ну, чтобы немного его подбодрить, понимаете? Ничего более. И представляете, с того дня он больше ни словом со мной не перемолвился, даже на улице здороваться перестал, словно мы и не знакомы вовсе. Как вам такое?

– Просто слов нет. Ну а что еще вы можете рассказать мне о семье Фортунь? Вы их хорошо помните?

– То были совсем другие времена, – пробормотал Молинс, и в его голосе послышались ностальгические нотки. – Я ведь знал и старого Фортуня, основавшего мастерскую. Ну а о сыне что я могу сказать…Вот его жена была страх как хороша. Какая женщина! И порядочная, да, несмотря на все слухи и сплетни, что о ней ходили.

– Например, о том, что Хулиан не был законным сыном Фортуня?

– А вы-то сами откуда об этом знаете?

– Как я уже сказал, я их родственник. Про это всем известно.

– Всем не всем, а доказательств тому нет.

– И все же люди говорят…

– Да людям лишь бы кудахтать. Нет, человек произошел не от обезьяны, он произошел от курицы.

– Так что же все-таки об этом говорили?

– Не желаете пропустить стаканчик? Отличнейший ром, из Игуалады, но опьяняет, как карибский…

– Пожалуй, нет, благодарю, но я составлю вам компанию. И я с удовольствием послушаю ваш рассказ…

Антони Фортунь, которого все называли шляпником, познакомился с Софи Каракс в 1899 году возле собора Барселоны, где он только что дал обет святому Евстафию, который среди великого множества святых славился невзыскательностью и особым усердием в помощи в делах сердечных. Антони Фортуню уже исполнилось тридцать, но он все еще был холост и страстно мечтал жениться, причем немедленно. Софи, молодая француженка, жила тогда в пансионе для девиц и давала частные уроки фортепьяно и сольфеджио отпрыскам знатных семей Барселоны. У нее не было ни семьи, ни имущества, ничего, кроме молодости и музыкального образования, которое ей дал отец, пианист из театра в Ниме, прежде чем скончался от туберкулеза в 1886 году. Антони же, напротив, был на пути к процветанию. Незадолго до того он унаследовал дело своего отца – известную шляпную мастерскую на Сан-Антонио, где и научился ремеслу, которому мечтал когда-нибудь обучить сына. Софи Каракс казалась ему хрупкой, красивой, юной, покладистой и весьма способной к деторождению. Святой Евстафий не обманул ожиданий Фортуня: после четырех месяцев настойчивых ухаживаний Софи приняла его предложение. Сеньор Молинс, друг деда Фортуня, предупреждал Антони, что он женится неизвестно на ком, что хотя Софи и кажется хорошей девушкой, этот брак слишком ей выгоден и лучше подождать хотя бы год…Но Антони лишь отвечал, что уже достаточно знает о своей будущей жене, а все остальное его не волнует. Они поженились в часовне Пино и провели свой трехдневный медовый месяц на курорте Монгат. Утром накануне отъезда шляпник пришел к сеньору Молинсу и, настаивая на том, чтобы это осталось строго между ними, попросил посвятить его в тайны супружеской опочивальни. Тот, саркастически усмехнувшись, предложил Фортуню расспросить обо всем таком саму новобрачную. Молодожены вернулись в Барселону, не проведя на курорте и двух дней. Соседи говорили, что Софи плакала, поднимаясь по лестнице. Висентета через несколько лет решилась поведать, что, по рассказам Софи, шляпник к ней и пальцем не притронулся, а когда она сама проявила инициативу и хотела соблазнить его, Фортунь стал обзывать ее проституткой, крича, что ему отвратительны все те непристойности, которые она ему предлагает. Через шесть месяцев Софи объявила мужу, что ждет ребенка. От другого мужчины.

Антони Фортунь, много раз видевший, как его отец избивает мать, в данных обстоятельствах сделал то же самое, ибо счел такое поведение наиболее уместным. Он остановился только тогда, когда понял, что еще один удар просто убьет Софи. Но даже полумертвая от побоев, Софи отказалась назвать имя отца ребенка. Антони Фортунь, руководствуясь одному ему понятной логикой, решил, что речь идет не о ком ином, как о дьяволе, ведь ребенок был плодом греха, а грех, как известно, имеет только одного отца: сатану. Таким образом, убежденный, что в стенах его дома и в чреве его жены поселился грех, шляпник, как одержимый, принялся везде развешивать кресты и распятия: на стенах, на дверях комнат, даже на потолке. Когда Софи увидела, как муж завешивает крестами спальню, куда он сам ее выселил, она ужасно перепугалась и со слезами на глазах спросила, не сошел ли он с ума. Фортунь, ослепленный яростью, обернулся и дал ей пощечину. «Ты такая же шлюха, как и все!» – кричал он, пинками выгоняя супругу на лестничную площадку, предварительно исполосовав до полусмерти ремнем. На следующий день, когда Антони открыл входную дверь, чтобы спуститься вниз, в мастерскую, Софи вся в крови лежала у порога, дрожа от холода. Врачам так и не удалось вылечить многочисленные переломы правой руки. Софи Каракс больше никогда не садилась за пианино. У нее родился мальчик, и она назвала его Хулианом в память о своем отце, Жюльене Караксе, которого потеряла слишком рано, – впрочем, как и все в своей жизни. Фортунь хотел было выгнать ее из дома, но решил, что скандал не слишком благоприятно отразится на его бизнесе. Никто не станет покупать шляпы у человека с репутацией рогоносца. Это было бы нелепо. Софи переехала в холодную темную спальню в задней части дома, где и родила сына с помощью двух соседок по лестничной площадке. Антони не появлялся дома три дня. Когда он наконец пришел, Софи объявила ему: «Это сын, которого тебе дал Господь. Если хочешь кого-то наказать, наказывай меня, но не это невинное создание. Ребенку нужны дом и отец. Мои грехи не имеют к нему никакого отношения. Умоляю, сжалься над нами».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.