Зарево. Оправдание хаоса

Диана Ва-Шаль

Зарево. Оправдание хаоса

Посвящается моему путеводному огоньку и самому светлому человеку.

Маме.

Ты всегда жива в моем сердце.

Часть 1. Штефани Шайер. 1

Заснеженное бескрайнее поле. Белое небо. Мутная линия горизонта, теряющаяся в светлой дымке. Вокруг бесконечное серебристое полотно без единого пятна цвета – и нет ни звука, ни дуновения ветра, ни даже холода. Мои шаги тоже неслышные, невесомые; я не сразу понимаю, что вовсе иду. Из ниоткуда. В никуда. Тишина настолько всеобъемлющая, что движение собственной крови по венам чудится страшным грохотанием, удары сердца – грозным мифическим тараном, стремящимся пробить грудную клетку. Смутное предчувствие змеится по телу, оплетает, душит, но поднимаю глаза к перламутровому пыльно-серому небу. Снег валит крупными хлопьями. Медленно. Бесшумно. Кружится, оседает на мои волосы, плечи, руки.

Мои руки.

Опускаю на них взгляд. Вместо длинных перчаток до локтя – яркая алая кровь. Горячая. Липкая. И только в этот момент понимаю, что заснеженного поля больше нет: вокруг темный лес, вокруг черные деревья переплетаются клеткой. На небесах – острая косточка месяца. Стою по колено в недвижной реке, да только воды ее багряные, и скрываются в них безмолвные тела, правые руки которых заведены за спину. Пытаюсь выбраться, выкарабкаться, но лишь сильнее увязаю в трясине, что тянет на дно, все глубже и глубже, и мертвецы начинают шептаться со мной. Различаю их голоса, и словно знаю каждый. Зажмуриваюсь, чувствуя, как мертвые дотрагиваются до моих плеч, тянут за собой, а когда вновь распахиваю глаза, вижу пепелище. И горит все. Горит земля. Горит небо. Ничего не видно, кроме вспыхивающей тьмы и адова пекла. Я вся в крови, она стекает по моему лицу, бежит по моим рукам, по мечу, что сжимаю мертвой хваткой. И все вокруг пропитано кровью, разливающейся реками, полыхающей алым огнем.

Вкус пепла на губах. Шипение в моей голове. Черное солнце.

Падаю на колени, а следом – обрушиваюсь в снег.

Горячий кофе обжег горло, и тепло терпкого напитка разлилось по моему телу. Я тяжело выдохнула, прогоняя навязчивые образы ночного морока, и подняла глаза к небу, затянутому грозовыми серо-коричневыми тучами. На улице стоял зябкий предрассветный сумрак, а порывистый холодный ветер, столь непривычный для моего понимания середины лета, не приносил особенного наслаждения от пребывания на улице. В Центральных землях лето ласковое, приветливое (хотя в этом году с самой весны погода удивляла нехарактерными перепадами и проявлениями); а в Перешеечной области, где теперь я находилась, ветра, вроде как, были привычным делом.

Все еще не могла осознать, что мы действительно пересекли таможенные границы земель и миновали двадцать три блокпоста. Эмоции твердили, мол, посмотри вокруг, насладись пейзажами, попробуй увидеть особенности здешней культуры; когда еще выпадет возможность вырваться из клетки ограниченных перемещений? Но рассудок упрямо отказывался воспринимать новые места через призму праздного любопытства.

Во-первых, работа пока еще не выполнена. Во-вторых, если в качестве предоставленных для таможенников документов сомневаться не приходилось, и ни на одном контрольно-пропускном пункте вопросов не возникло, никто не давал гарантии, что на обратном пути политический сыск – жнецы, – не заинтересуются фамилией, заверившей наши бумаги. Это даже не игра с огнем, это попытка пройти по леске над преисподней.

Заваренное зерно источало пряный аромат, и вдруг подумалось, что за последние месяцы, во время которых весь сон поглотили черный кофе и уйма работы, в моем организме стало излишне много этой горьковатой дымной жидкости, вместо крови бежавшей по венам.

Выкинула пустой бумажный стаканчик в урну, желая как можно скорее вернуться в прогретую машину, и, приподняв рукав кожаной куртки, посмотрела на часы. Еще и шести нет.

Внезапно вдали, над домами, в воздух поднялась стая птиц, и их трескучий крик эхом разнесся по округе. Тишина раннего утра немноголюдного пригорода лишь усилила плаксивый и тревожный гвалт, отозвалась перепевкой эха среди домов, подняла порывом ветра листву с дороги.

На сердце заныло, а горло отчего-то стянул спазм: точно все сомнения ушедших дней повалились невыносимым грузом на плечи.

Такой долгий путь проделан, такой серьезный риск висит над головой острием меча; оступится излишне легко, непомерно опасно. Опаснее, чем когда бы то ни было.

Поежившись, двинулась к небольшому белому трейлеру, громко стуча каблуками по асфальту.

– Поехали, – с ходу бросила Эндрю; он кивнул и, оправив ворот ярко-оранжевой рубашки, завел мотор. – И сними ты уже эти чертовы солнцезащитные очки! Где ты видишь хотя бы какие-то признаки солнца?

– Там же, где и ты смысл и практичность всей этой поездки, – парировал мужчина, глянув в зеркало заднего, а я цокнула, смерив Эндрю снисходительным взглядом. – Знаешь, я не устану повторять, что мероприятие очень рискованное. Ладно, не буду заикаться про документы для таможенников, которые ты где-то вырыла, хвала Богини Матери, везде пронесло спокойно. Промолчу про печати на бумагах и подписи сама знаешь кого… Промолчу, что после последних наших публикаций нам бы вообще нигде лицами не светить, ладно! Мы всегда на такие мелочи, как сохранности жизни, глаза закрывали, да? – хмыкнул он, не скрывая сарказма. – Но ты действительно думаешь, что хоть какую-то значимую или полезную информацию мы найдем здесь? В рядовом малонаселенном городке Перешеечной области? Практически на всей территории Государства введен комендантский час, на Востоке объявлено чрезвычайное положение; и я не говорю о полностью перекрытых трассах, и уж тем более не упоминаю повсеместные анализы и дополнительные социальные ограничения. И я не вспоминаю ужесточения контроля и слежки, Штеф! И не заикаюсь и словом о полностью закрытых Северных землях!.. – нас немного тряхнуло, и трейлер выехал на главную дорогу. – Туда, где мы действительно могли что-то раздобыть, нас не пропустят, инда если сами Небеса возьмут на себя роль наших протекторов. А это просто один из многих приграничных городков. Причем в чертовой северной части Перешеечной области! Рядом с границами!

– Ты вроде водитель, верно? Так и веди машину, – ответила грубее, чем хотела, но Эндрю пропустил колкость мимо. Постаралась выдохнуть спокойнее, будто это могло заглушить сомнения и страхи, и продолжила примирительным тоном. – Послушай, я тоже не хочу, чтобы мы проделали такой путь впустую. Но, уверена, здесь мы соберем материал. Может это и заездный городишко, но один из немногих открытых на главных связующих магистралях. Местные издания пестрят новостями о хаосе в больницах и оцепленных кварталах, а это благой знак – правительственная цензура не затянула удавку. Тем более, как ты правильно подметил, это один из многих приграничных к Северу городов. Не думаю, что здесь глаза и уши сыска будут так остры, что заметят утечку информации.

– Главное, чтобы великая матерь-цензура пропустила, – немного погодя, произнес Эндрю. – А тот материал, который ты хочешь собрать, и со связями нашего босса опубликовать будет проблематично. Со всеми связями, Штеф. У тебя должен быть охереть какой весомый туз в рукаве. До сих пор почти всю информацию по теме успешно подчищали.

– Сделаем акцент на слове "почти", – улыбнулась хитро. – Сэм спит? – Эндрю кивнул и, похлопав его по плечу, я двинулась внутрь трейлера.

Машину покачивало.

Стянув куртку, тяжело опустилась на маленький диванчик. На раскладном столике передо мной лежала потрепанная записная книжка, наушники, бейдж-визитница Сэма, на которой рукописными округленными буквами было выведено "Сэмуайз Дорт", и крупная папка с бумагами, заметками, кривыми рисунками и газетными вырезками – "Выступление Трех вновь перенесено – монархи готовятся сделать несколько важных заявлений?", "Перебои со светом в столице!", "Магистрали в восточном направлении перекрыты", "Основной подгорный тоннель через "Чертоги" на Запад не работает до осени", – перебирать которые не хотелось.

Голова тяжела, глаза закрывались. Бессонные ночи волнения при пересечении таможенных постов давали о себе знать; однако знала, ляг сейчас на кровать – не смогу уснуть. Совершенно не приспособлена спать в едущей машине.

Перевела взгляд на однотипный пейзаж, безмятежно скользивший за окном: белые двухэтажные домики с темной крышей мелькали в повторяющемся ритме, редкие деревья-стрелы вонзались в хмурые небеса. Мы миновали выразительный мост с кованой оградой; вода в реке казалась грязной, графитово-коричневой, и ее бурные потоки выбивались из восприятия рядом с аккуратными частными домиками.

На заднем фоне рассуждений промелькнула мысль, что река мчалась к Кровавому заливу, и даже жаль стало, что мы так и не увидим его фьорды. Я слышала, они безумно красивы.

Но сам вид на грозные воды среди дрожащего спокойствия дремлющего городка показался на мгновение жутким, устрашающим. Впрочем, в последнее время мнительность, эмоциональность, порой переходящая все границы, чувство ужаса и трепета, возникающие из пустоты, стали особенно острыми: заставляли крутиться, дергаться, и не давали покоя ни на минуту – что-то надвигалось, не нужно было быть провидцем, чтобы это понимать. Вопрос заключался лишь в том, в какой из сфер нашей жизни громыхнет первым делом.

Собственное моральное истощение списывала на общую усталость и нервозную обстановку. Хотя безусловно (и себе-то я лгать не могла), причина крылась куда глубже – слишком очевидно и слишком болезненно. От прошлого не сбежать и не укрыться. Не заглушить работой, не перебить рискованными решениями, не притупить; оно всегда возвращалось внезапными воспоминаниями в минуты тишины, ночными кошмарами, подкрадывающимися слезами и комом в горле… Начинать с чистого листа трудно. Иногда казалось, что сделать это возможно, только предав огню предыдущие главы жизни, но для того нужно быть либо слишком смелой, либо отчаянно глупой – и потому я искала исцеление в другом. Полностью потеряв себя, с абсолютной пустотой внутри ребер, отдалась работе. Без остатка. Без страха и сомнений. Наверное поэтому, смотря на проплывающие домики за окном, на оформленные для поездки бумаги, у меня не возникало вопросов, как же мне хватило смелости на все это.

Ввязалась в авантюру, озвучивать детали которой было пугающе самой себе.

Сэм громко сопел во сне, свернувшись на маленьком поношенном диванчике; всю ночь делал монтаж видео, а потом еще и чинил антенну – последние дни она почему-то работала с ужасными перебоями, – не удивительно, что уснул сразу же, как только присел. Улыбнулась, вспоминая, сколько лет дружбы нас связывали с Дортом – когда-то играли в одном дворе, потом учились вместе, вместе пошли в институт. Тогда я и не думала, что судьба сложится именно так – хотя, вообще не предполагала, что настолько все закрутиться, переменится, вывернется и разразится, – и нам предстоит работать бок о бок.

Больше четырех лет работы в издательстве за плечами. Таких быстрых и таких нестерпимо долгих; то, чего мы достигли сейчас, написано потом и кровью, слезами и холодом казематов политсыска… Легкого старта не было, и в колею мы не влились сразу – долгое время нашу тройку не особо признавали, потому не приходилось якшаться любой халтуры, сплетен и работы на режим. Смелость пробуешь на вкус крупицами. Людей начинаешь считывать далеко не с первого раза. Находить соратников можно только через ошибки. Постоянное стремление влезть в гущу событий, покопаться в темах, в которых копаться нельзя: это и вывело нас к нынешнему руководителю издания "Багровые небеса", человеку отчасти опрометчивому, импульсивному, но очень принципиальному и смелому, даже в нашем Государстве смогшему найти лазейку цензуры и авторитетных покровителей.

Ближе к центру города людей больше, дома выше, а небо темнее.

Невероятным риском являлось решение направиться в Перешеечную область, однако доверенное лицо заверило: информация по интересующей теме здесь будет, и определенные ниточки в организации встречи дернуты.

Правда, мы опаздывали без малого на сутки к условленному сроку встречи: какими бы качественными не были сделанные пропускные документы, чья бы фамилия не стояла в подписи, но перемещение между территориальными единицами Государства уже многие-многие десятилетия оставалось, мягко говоря, сильно ограничено, а в последний месяц таможенники вовсе озверели. Ужесточение и без того строжайших ограничений связаны были, конечно, с эпидемией в Северных землях, которую уже сталось невозможным прикрывать слухами, домыслами и происками "оппозиционеров и дилетантов". Неизвестная болезнь с невероятной быстротой беспощадно косила города, и о надвигающемся кошмаре, "каре Небес" не шептался только ленивый.

Да, Эндрю мог и не упоминать закрытый Север. Упоминание его, уверена, еще через пару недель попадет под такой же строжайший запрет, как и гражданская война на юго-западных территориях, как исчезнувшая около полутора лет назад организация "Анцерб". А потому, какой бы рискованной не была наша поездка, нельзя упускать и малейшую возможность понять происходящее.

Тяжело вздохнула, глянув украдкой на свежую газету рядом с Сэмом. Заголовки пестрили об еще одном чиновнике за решеткой; о том, что гражданская война (да и любые боевые действия) на далеком юго-западе завершилась еще в прошлом году, а любое тому опровержение – враки, саботаж и попытки подрыва авторитета власти правящих монархов. Впрочем, подобными формулировками никого не удивить; правительственные писцы клепали одни и те же статейки под копирку, силясь из последних сил убедить верноподданных Государства в легитимности власти Трех, подконтрольности ситуации на закрытом Севере, где по слухам произошел чуть ли не Армагеддон, и на юго-западе, где полуостров и по совместительству очаг сопротивления "Холодный штиль" уже тринадцатый год вел гражданскую войну за свое легальное право на отделение.

Чиновник на первой полосе газеты – Иванко Хорст, – один из немногих, кто начал открыто выступать за право "Холодного штиля" на отделение; он же стремился осветить события и ситуацию на Севере. А теперь, отстраненный от должности и лишенный звания маркизуса Северных земель, после месяца в казематах оказался за решеткой по обвинению в государственной измене, которую, якобы, совершил с десяток лет назад.

Трейлер затормозил резко, я дернулась вперед, еле успев удержать равновесие и папку с документами. Сэм качнулся, машинально ухватился за диван, просыпаясь и выпучивая глаза. Машина вновь тронулась.

– Что происходит? Где мы, Штеф? – хрипло спросил Сэм, выглядывая в окно. – А, ну да… Все заспал. Надеюсь, сегодня быстрее управимся.

– Если материала не будет – выспимся, – проговорила в ответ, затем кивая на его ядовито-зеленую толстовку со странным оранжевым монстром – Скоро приедем, переодень верх.

Сэм вздохнул и закатил глаза, а я, вновь отвернувшись к окну, откинулась на спинку сидения.

Миновали несколько проспектов, свернули на объездную, где находилась нужная нам больница.

Городок °22-1-20-21-14, расположенный в северной части Перешеечной области. Небольшой, провинциальный. Казалось бы, что может случиться в таком тихом месте? Но меня ведь заверили, что именно сюда следует наведаться. Мне стоило лишь довериться. Что я теряла? Время? Не думаю, что политический сыск Трех и главное оружие тоталитарного режима – жнецы, – сейчас особенно тщательно гонялись за мелкими отступниками и журналистами; проблем хватало и без изданий, возомнивших, что свобода слова, погребенная под тяжестью лет, вернулась.

Одно знала точно: я просто не имела права пропустить встречу с главным врачом местной больницы, доктором медицинских наук, уехавшим из Севера чуть больше года назад.

Когда за окном показалась больница, с удивлением отметила про себя, что представляла она собой достаточно большое здание, возвышающееся над окружающими сооружениями; свежая пристройка медучреждения очевидно выделялась, делая его размеры еще более непропорциональными для столь небольшого города. Вокруг – невероятное число машин; Сэм тоже в недоумении уставился в окно, смотря на забитую стоянку. Эндрю не сразу нашел место, чтобы припарковаться.

Мотор трейлера надхрипнуто загудел, а после затих.

– Прибыли! – Эндрю обернулся к нам. – Можете выходить.

Птицы парили у самой земли, на улице сильно марило, колючая духота чудилась перенасыщенной сладковато-дымными запахами, и ветер будто исчез. Пахло надвигающейся грозой.

Там, за зданием больницы, где виднелись высокие ограждения, стояли военные и полицейский конвой. В небе с гулом пролетел черный вертолет: эмблема Трех на нем была перекрыта рисунком извивающихся змей, но разглядеть символику полноценно я не успела.

– Ты с нами пойдешь, – спросила у Эндрю, стоя у двери трейлера и провожая вертолет взглядом, – или ждать будешь?

– Идите, я чуть позже пройтись хочу. Ноги разомну, да хоть город гляну; будет, что своим рассказать. Так далеко нас не заносило…

Я согласно кивнула, не выдавая легкого мандража. Сэм, впопыхах собрав сумку с аппаратурой и надев более-менее адекватную ветровку поверх излюбленной толстовки, следом выскочил из душного трейлера, захлопнув дверь. Я бросила на Дорта взгляд, а затем, судорожно вдохнув и выдохнув, осмотрелась вокруг.

Нам нужен материал. И мы его получим. Или создадим.

Подтолкнув Сэма в бок, стремительно направилась к дверям больницы, все еще внимательно рассматривая происходящее за ее зданием. Выглядело все это тревожно и серьезно, что, несомненно, в какой-то степени радовало – вероятность плодотворной работы, громкого дела, способного истинно омрачить богоподобный образ Трех, росла. Возможно, подтверждение существования эпидемии на Севере могло не только открыть глаза людям, но и подтолкнуть их к действиям.

И, хвала Небесам, машин жнецов поблизости не наблюдалось.

Сэм нагнал меня уже на лестнице и недовольно пробубнил что-то себе под нос, открывая передо мной дверь и пропуская вперед.

В больнице пахло всевозможными медикаментами, а в воздухе витало почти осязаемое чувство печали и отчаянья. Я дрогнула, останавливаясь на мгновение и стараясь унять дрожь в теле. Ноги мои окаменели, а ладони взмокли; есть вещи, которые оставляют клеймо на всю нашу жизнь – можно научиться жить с ним, но избавиться не удастся никогда. Заставила себя прогнать навязчивые мысли, вспомнить о том, почему и ради чего мы здесь. Шагнула вперед, окидывая взглядом помещение: да, такая же больница, как и сотни других. Мельтешащие медики в стерильных одеждах спешно проходили мимо, каждый со своей сумкой с инструментами, каждый со своими размышлениями о пациентах, о сложных случаях, о надеждах и страхах. Пациенты либо находились в палатах, либо стояли у окон, с некоторой завистью смотря на людей, что находились за пределами этих треклятых стен. Кто-то обязательно плачет, кто-то радуется и покидает больницу, желая боле никогда сюда не возвращаться. В углах – огромные белые горшки с высокими растениями, зеленый цвет которых, по идее, должен успокаивать. И вся эта тишина, прерываемая тихими голосами, стонами, криками и гудением аппаратов, начинала потихоньку сводить с ума…

На потолках висели горизонтальные бактерицидные лампы, источающие синеватый свет. Некоторые перегорели, и участки длинных коридоров погрузились в неприятный жутковатый полумрак.

Сэм продолжал зевать, лениво держа под мышкой темную сумку, и ему было совершенно плевать на окружающую обстановку: он так хотел спать, что даже не заметил моей мимолетной заминки (или решил не делать на ней акцента?). Но, уверена, если предложить ему поспать прямо здесь, на больничном холодном полу, Дорт бы без раздумий согласился.

– Ладно, – махнула Сэму рукой, – иди, снимай что-нибудь. А я поспешу на встречу, мы и без того сильно выбились из графика; придется поднапрячься, чтобы компенсировать сутки задержки. Боюсь, как бы ни аукнулось, слишком тяжело было договориться о беседе…

– Так ты действительно нашла себе здесь информатора? – Сэм сощурился, а я, театрально пожав печами и круто разворачиваясь, двинулась вперед. – А что снимать-то? – раздался голос парня за моей спиной.

– Будто не знаешь, – усмехнулась в ответ.

Дорт ни то шумно выдохнул, ни то издал стон полнейшего разочарования.

Ни Сэм, ни Эндрю не знали наверняка, кем был наш безымянный помощник и влиятельный протектор – не мог же нам помогать истинно тот, чья фамилия подписывала пропуска для таможенников? – кто содействовал организации встречи с доктором; они оба прекрасно понимали – порой лучше не задавать лишних вопросов. Меньше знаешь – меньше смогут выведать, в случае чего, жнецы.

"Мы едем, потому что это соответствует нашему мировоззрению и нашей позиции, – пожал плечами перед выездом Эндрю, – остальное неважно. Ты знаешь, что делаешь, и не нам в тебе сомневаться".

У администратора уточнила, где находится кабинет главврача – большинство коридоров и переходов оказались заблокирована, бригады скорой помощи выводили людей из больницы, силовики оцепили два крыла, – и, услышав мою фамилию, девушка за стойкой сообщила, что меня ждут; указала направление и посоветовала поторопиться, покосившись на людей в форме. Медлить я не стала, тем более и самой хотелось поскорее покинуть это место, и решительно направилась к главврачу; благо, его кабинет временно перенесли на первый этаж этого крыла – ужели благословение свыше?

Медперсонал пребывал в нервном, дерганом состоянии. На лицах многих читалась бессмысленность бега из стороны в стороны по коридору – точно пытались сбить волнение, переключить внимание, да только сильнее загоняли себя в ловушки охватившего больницу ожидания. Напряжение висело густой пеленой в воздухе и оседало тяжестью в легких. На короткое мгновение холод пробежал по позвоночнику, а страх натянул нервы для беспощадной на них игры; я чувствовала, как похолодели пальцы, замечала, как озираюсь, прислушиваюсь пуще прежнего – неужто это выстрелы прогремели где-то вдалеке? Настоящие ли вопли доносило эхо – или то акустика помещения и клокочущее сердце играли с восприятием? – но общая озадаченность лишь подначивала идти вперед.

Стойкая уверенность в том, что слухи вовсе не являлись чьими-то байками, и инфекция с Севера действительно добралась уже сюда, в °22-1-20-21-14, укреплялась в сознании.

Скопление силовиков за зданием больницы, военная техника в городе, перекрытые дороги и кварталы. Сомневаться уже точно было нельзя. То, что мы смогли въехать – истинно чудо. Будто сама судьба соблаговолила.

Коридор мерещился бесконечным. Куча закрытых дверей, лестницы, переходы… Когда наконец нужный кабинет оказался передо мной, сдавленно выдохнула, выпуская волнение. Постучала. Не дожидаясь ответа открыла дверь, делая осторожный шаг.

Мужчина, лет сорока, убирал бумаги в небольшой сейф, стоящий у его стола.

– Можно? – я тихо прикрыла дверь за собой. Медик обернулся, поправляя квадратные очки в аккуратной оправе и быстро закрывая дверцу сейфа. – Доктор Гивори, если не ошибаюсь?

– Доброго утра, – кивнул он, бросая ключ на стол и усаживаясь в высокое кожаное кресло, – чем могу быть полезен?

– Мое имя Штефани Шайер. Независимый журналист, корреспондент и просто заинтересованная сторона, – изящно достала из кармана одну из последних визиток и, подойдя, протянула ее мужчине. – Хотела задать Вам пару вопросов.

– Мне описывали Вас несколько иначе… – проговорил он себе под нос, внимательно изучая визитную карточку и о чем-то параллельно напряженно думая. – Впрочем, это не играет роли, – он небрежно отбросил визитку, указывая кивком на кресло напротив, а я, пытливо осматривающая кабинет, обратила в этот момент внимание на руку Гивори: ладонь перебинтована, сам бинт уже поалел от крови.

– Спасибо, – село непринужденно под пристальным взглядом мужчины. Смотрела в его глаза прямо.

Часы на стене громко цокали. С улицы через открытое окно доносились обрывки будничного разговора.

– Врачебная этика не позволяет мне разглашать тайны моих пациентов, – сухо заметил Гивори, – я надеюсь, вы помните это.

– О, безусловно, – ответила, потянув уголок губ. – Не переживайте, мне нет дела до конкретных личностей. Я прибыла к вам совершенно по иному вопросу.

– Я помню, – мужчина издал короткий смешок. – К сожалению, с утра меня оповестили о том, что все материалы о вспышке неизвестного нам заболевания не должны предаваться огласке, – он глянул украдкой сначала в угол кабинета, где я увидела небольшую камеру, на которой горел зеленый индикатор, а затем на сейф, и этого было достаточно, чтобы понять, что именно хранится под замком. – Как вы понимаете, директива направлена из местного отдела дознания жнецов, и это была далеко не просьба. Разглашение информации будет иметь серьезные последствия, – Гивори на секунду замолчал. – Хочу вас огорчить, кроме прежних, уже озвученных гипотез и предположений, вы не узнаете ничего, – и в якобы разочарованном тоне его, в выразительной мимике глаз читалась колоссальная значимость слов.